Вологодский литератор

Третьего  августа 1572-го года. Полдень. Левый берег Оки. Отцветающая осока, а в ней там и тут настигнутые мечами и стрелами  осрамившиеся  герои. Лежат головой в воде, ногами на суше. Это был боевой   заслон. Ему велено было ещё  подержаться на переправе, обеспечив Девлет Гирею беспрепятственный  выход к себе домой.  Обеспечили, заплатив за это своими  телами.  Даже не верится, что на  склоне Оки  вместе с кочками и цветами сырой осоки оказались недвижные мертвецы,  разместившиеся здесь, как дома.

Устал Никита. Никогда так не уставал. Сколько стрел отправил туда, где  вражеские халаты! Сколько сабель перекрестил! Сколько, шей подрубил! Не мясник, а руки по локоть забрызганы кровью, и голова звенит, словно в ней  продолжается бой.

Последнее, что Никита   услышал, был шорох. Словно кто к нему пробирался сквозь стог. «Мышки, — сказал самому себе, — спасаются от совы. Всем и каждому жизнь подавай…»

Вечер уверенно приближался, обвернув себя чем-то   пугающим и лохматым. И вот уже вывалились  потёмки. В них и выбрался из-под стога, будто юркая ящерица, татарин, единственный, кто остался в живых при паническом бегстве через Оку.

Татарин подполз к Никите. Обсмотрел его туловище. Увидел кинжал. Осторожно достал его из кожаных ножен. Опять посмотрел на Никиту – запомнить, где там, у русского бьётся сердце. Через минуту он плыл уже по Оке.

Никита чуть голову приподнял. Удивился, что было больно. Ещё более удивился, когда увидел, как из его груди сквозь кафтан по очереди, капля за каплей, заторопилась живая кровь. Потом он увидел далёкую Тотьму, домик на берегу с невысоким крыльцом, откуда, как ветерок, срывается сын. Бежит, выбиваясь из маминых рук. «Я – к папе!» — кричит на всё побережье. Но, кажется, он опоздал. Кончились капли, падающие из раны. А сынок всё бежит и бежит, не зная того, что отец  у него перебрался в новую жизнь, и спешить к нему больше уже не надо.

Ночь. Тишина. Тёмный стог опрокинулся тенью в Оку и поплыл, оставаясь на месте, словно кто-то его специально держал. Спит, прикрытый росой тусклый берег. Спит, уставившись в небо  и тихий Никита. Большая рука его на груди – прикрывает запачканный кровью кафтан. Меж двух пальцев застрял берёзовый лист  с крохотным  паучком.

А вверху облака. Плывут куда-то на север. В Тотьму, что ли, они? Наверное, в Тотьму. Там, где домик на берегу, они сделают остановку – передать в распахнутое оконце похоронную весть.

Нет! Не надо передавать! Ветер захлопывает оконце. Пусть никто в тихом домике не узнает, что хозяин его убит. Мертвый он лишь для мёртвых. Для живых он всегда живой.

 

ххх

 

Битва при Молодях. Это она избавила Русь от татаро-турецкого рабства. Да и не было бы Руси, кабы эту беду не свели в преисподнюю оборонщики русского государства.

А каков русский воин! Кто бы спел о нём песню благодарения? Песни не было.  Но была к нему ошеломляющая любовь. Москвичи встречали первого воеводу Руси Михаила Ивановича  Воротынского, когда он проезжал по улицам города на коне. Встречали сияющими глазами, распахнутыми руками, цветами, колоколами! Любовь была от глубокого понимания, что Русь остаётся Русью. Не стала она побитой татаро-турецким копытом, посрамлённой и побеждённой.

Куда сдержаннее чествовала Москва Иоанна Четвёртого. И это позволило князю-перебежчику Андрею Михайловичу Курбскому  заявить на весь мир, что  первый воевода Руси сразу же после победы при Молодях отобрал от великого князя     толику воинской славы. Отчего государь затаил на боярина тайную злобу, пожелав расправиться с ним.

К тому же пришло на Воротынского донесение, сообщавшее о том, что воевода сам готов стать государем. Для чего пожелал  умертвить Иоанна с помощью яда и колдовства. Донесение пришло от слуги Воротынского. Оно и стало причиной расправы над воеводой. В то, что слуга обобрал Воротынского, выкрав у него сундучок с деньгами, где находилась воинская казна, Иоанн не поверил. Зато поверил в его колдовские чары,  с помощью которых он собирался отнять  у него престол.

Какое наивное заблуждение! Даже  не заблуждение, а ложное обвинение  Иоанна в его тирании и деспотизме. Курбский предал родную землю. Перешёл с русским войском  на сторону польского короля. А поздней во главе отряда литовцев пошёл на Московию даже войной. Да был остановлен. Возвратился в Литву, где его  за измену Руси наградили деньгами, замком и землями рядом с замком.  Разобиженный на великого князя, Курбский всю свою жизнь посвятил перу и бумаге, сочиняя то, чего не было, но могло бы, и быть. Именно это «могло бы, и быть»  и стало передаваться от тех далеких времён вплоть до наших. Подключились к таким передачам  не только немецко-английские беллетристы, но и наши отечественные писцы. По их версии Иоанн Четвертый был во гневе, когда узнал, что Воротынский устраивает против него колдовские затеи. Поэтому и лишил воеводу  всех почестей и заслуг, всех деревушек и городов и, конечно, арестовал, отправляя его  в монастырь. Мало того, в дороге к монастырю Иоанн устроил привал. Связанного Воротынского швырнули меж двух костров. Иоанн сидел рядом со связанным. Подгребал к нему раскалённые угли. И разговаривал с ним, добиваясь, чтоб Воротынский признался в своём  чародействе  и покушении на него.

Но Михаил Иванович не признался. Иоанн возвратился в Москву. Воротынского  же, измученного,  чуть живого от пыток, дальше к Кириллову повезли. Но до Кириллова он не доехал: умер в дороге.

Верить ли этой легенде? В то, что Иоанн повинен в смерти великого полководца? Для этого и всего-то надо:  заглянуть в синодик опальных – список людей, умерщвлённых государём, куда Иоанн заносил исключительно всех, кто был казнён или умер в тяжёлых муках, и он покаянно их прощал, дабы в будущих  временах  покойные поминались не как злодеи, а как заслужившие милость несчастные горюны.

Заглянули в синодик. И что же? Воротынского в списке нет. Стало быть, Иоанн тут совсем не причём. Спишем с Государя это страшное обвинение, что на него навесил иуда Курбский. К чистому грязное не пристанет, говорят в народе. Клеветника же на том свете  вешают за язык. Как знать, если есть  на том свете суровая  справедливость, то вероятней всего и    Курбский повешен был за язык.

И всё-таки, как на самом деле ушёл из жизни Михаил Иванович Воротынский? К сожалению, об этом   нет никаких документов.  Известно лишь, что умер он в 1573 году и похоронен в городе Кашино (Тверская обл.) Через 33 года (1606 г.) прах Воротынского перевезён был  в родовую усыпальницу, находившуюся  в покоях Кирилло-Белозерского монастыря. Здесь, кроме  Михаила Ивановича, похоронены  два его брата, два сына, внук, правнук и праправнук.

Великому полководцу, который отвел  от Руси чудовищную беду,  обязана поклониться вся  сегодняшняя Россия. Смотрим сквозь время  в Средневековье и представляем воочию 3 августа 1572 года, как день восхождения  света над тьмой, который нам подарил ратный воин Руси. Потому-то  мы и живём, продолжая идти по дорогам земли собственной русской походкой, которую нам оставил после себя Михаил Иванович Воротынский.

 

ххх

 

В памяти у людей остался и Дмитрий Иванович Хворостинин.  Из всех воевод, которые  до него и после него защищали великую  Русь,    был он самым неутомимым, самым храбрым и самым первым по количеству  битв, где  брал над противником верх. Продвигался же он по служебной лестнице неуспешно. Даже чаще с неё спускался, чем поднимался.

Государь мог бы  сразу его после Молодей ввести в ведущие воеводы. Однако не ввёл. Ибо видел в нём  больше пользы не на посту  верховного    воеводы, а там, где  дела обстояли скверно, стране угрожала беда, и кто-то был должен в это вмешаться. Вмешаться, и всё  изменить. Хворостинин как раз и был таким воеводой, который   брался за дело, обещающее провал.  У него был талант в любом, даже в проигрышном бою быть  для врага  и пугающим, и   опасным.  О, как летел он на аргамаке со вскинутыми мечами, сея вокруг себя ужас и смерть! Бойцы, восхищаясь своим командиром,  пытались его повторить. Уздечка в зубах. А руки вверху. В правой — как и положено, суздальский  меч, в левой – палица или  сабля. Это была не только психическая атака, но и  азарт, с каким боевые вершники настигали  татарина  справа и слева, да так, что он не выдерживал и бежал.

Таким же манером гнался отряд Хворостинина и за   шайкой насильников-мародёров, во главе которой стоял предприимчивый Генрих Штаден.  Иоанн Четвёртый лишил опричного проходимца всех  привилегий, земель,  почестей и наград. Собирался срубить ему голову. Однако Штаден бежал, оказавшись вдали от Москвы,   где   совершил несколько ограблений,   разбоев и даже убийств. И вот  настигнут   людьми Хворостинина. И снова бежал, но теперь уже налегке, покинув Московскую Русь навсегда. И опять был намерен обогатиться, продав супостатам Московии  письменную подсказку того, как можно завоевать, а то и совсем уничтожить Русь.

Во все времена Россия  высвечивалась  доблестными сынами. Что ей какой-то Штаден, огрызнувшийся на страну, которая, как шакала,  спровадила  кляузника  в Европу. Спровадила   и тут же о нём забыла, как забывают предателей и  иуд.

Сила Руси в её воях и воеводах. Как  хорошо они дополняли  друг друга.   Жаль, что кто-то из воев  время от времени   исчезал. Был когда-то Никита Щукин. И вершник, и  плотник, и поединщик. Где он ныне? Куда подевался? Никто Хворостинину не ответит. Настоящий герой не тот, кто у всех на виду. Настоящий — всегда где-то в гуще людей. Был, и нет его. Как и Щукин. Заявил  о себе, как о русском богатыре, и ищи его в чистом поле.

Да и сам Хворостинин, как невидимка. Сегодня он на Оке. Завтра – на Волге. Всюду, где появился коварный  ворог,  и надо, надо —  пинком его, как нашкодившего шакала.

Ничего не меняется в грозном  мире.  Направо посмотришь – свои. Налево – чужие.  Нет озлобленных степняков. Зато есть озлобленные поляки. Есть такие же шведы. Такие же и литовцы. И чего они  – лезут и лезут? Всем им надо обидеть Русь, осмеять её, опозорить и, по возможности отхватить от неё аппетитный кусок. Как бы, как бы ни подавились.

Догорают костры, у которых устраиваются на отдых воины с воеводой. Хворостинину кажется, будто он и не возле костра, а где-то вверху, над огнем, и  к нему со всех территорий  страны торопятся люди.  Те самые, кого он из плена освободил. Слышит Дмитрий Иванович:

— Мы тебя обожаем! Ты – наш…

Потом, спустя многие годы, когда Дмитрий Иванович постареет и уйдёт в монастырь, пленные перестанут  его навещать.  Перестанут, наверное, потому, что он больше уже не воюет. И из плена освобождать несчастных людей будет кто-то другой.

Монастырская скромная  жизнь. Почему-то она оказалась короткой. Умер Дмитрий Иванович в 1590 году. Год лишь прожил в уединении. Душа и тело русского воина  не приняли тишины. Привычные к рокоту смертной  сечи,  свисту стрел и  топоту  тысяч копыт, они не выдержали покоя. Ушли туда, где был бой.

Удивительно, но именно в день смерти  деда появился в семье Хворостининых   внук. Писк родившегося ребенка  и стон отжившего старика. Оба звука соединились. И тут же расстались. Потому что разные у обоих дороги. Одна – вниз, вниз, вниз, к знакомой земле. Вторая – вверх, вверх, вверх – к незнакомому небу.

Земля и небо. А что между ними?  Пропасть. Под пропастью – смерть. Над пропастью – жизнь.  И это на все времена. Для всех. И для воина воинов тоже.

Слава! Какой ценой достаётся она достойному человеку? Кто бы нам на это ответил?

Так бы, как Воротынского, москвичи могли бы встречать и князя Дмитрия Ивановича Хворостинина. Однако подобной чести он удостоен не был. Почему он остался в тени, незамеченным, даже забытым? Кто ему помешал встать на самое видное место среди героев?

Помешал Хворостинину  встать на высокое место тот, кто был завистью одержим и желанием стать самому героем. Не герой, а становится им, героем.

Это нам, всем сегодняшним, очень знакомо. Потому как было уже.  Не потому ли и будущее смущает, что не ведаешь: на кого надеяться в новом  мире? С кем стоять на тревожной     земле?

«С нами!» —  слышится вдалеке. И мы видим, как выделяются  среди всех Дмитрий Иванович  Хворостинин, Михаил Иванович Воротынский и, конечно, Никита Щукин. Не бессмертные, не святые, но русскому сердцу – самые верные, дорогие. Откуда они дают знать о себе? Отовсюду, где слышится шорох лап крадущегося  шакала, который опять оскаливается на Русь.

ГРЕТА

 

Богачи рассорили планету,

превращают в денежную пыль.

Глобалистам аутистка Грета

шлёт привет от юных простофиль.

 

Говорит, глобально потеплело,

изменился климат неспроста,

что пора оставить злое дело,

если в мире вянет красота.

 

Что прогресс нарушил те законы,

по которым создан Божий свет.

Впереди у нас не миллионы,

а десятки, может, сотня лет.

 

Грета – неподкупная девчонка,

автомату предпочла плакат.

Смерчем глобалистская воронка

мечется, не ведая преград.

 

На лице невысохшие слёзы,

словно крест плакат в руке у ней.

Если жизнь планеты под угрозой,

нет задачи выше и честней.

 

Не одни испорченные нравы

могут связь с Всевышним перегрызть.

Простофили оказались правы,

говоря, что деньги смоют жизнь.

 

Смоют города, леса и долы

смоют свет восторженных очей.

Детям не нужны такие школы,

где готовят слуг для богачей.

 

Вместо денег полюби планету,

не губи наивные мечты.

Как смешная аутистка Грета,

будь частичкой Божьей красоты.

 

Богачи подавятся деньгами,

много ль надо, чтобы просто жить?

Мотыльки порхают над цветами,

радость мотыльков нельзя купить.

 

 

 

ДИАЛОГ

 

Снова с туманом мозги перемешаны,

день исчезает за днём.

Вместо призывов рекламой увешанной

той ли дорогой идём?

Могут родное назвать несущественным,

дольше смиряться не смог.

На основании жизни общественной

Взял, сочинил диалог.

 

– Верной дорогой идёте, товарищи,

верным идёте путём!

Сквозь наводнения, взрывы, пожарища

вместе мы с вами идём.

Есть у нас яхты, богатства хранимые,

в ниццах и лондонах дом.

Всё это, наши родные-любимые,

добыто вашим трудом.

Знайте, товарищи, жизнь у нас общая,

общая – наша судьба.

Стерпится-слюбится. Новое поприще

ждёт вас – народа-раба.

Помните, милые, тропка короткая

вам от сумы до тюрьмы.

Будьте послушными, добрыми, кроткими.

Помните: вы – это мы.

 

– Помним. Дебильные шоу на телеке

не доконали умы.

Перемещайтесь из фордов на велики.

Помните? Вы – это мы.

Нам с вами скоро делить будет нечего,

всё поделили без нас.

Помните: пролитой кровью расцвечено

знамя трудящихся масс.

Не за кордоном народ, а на родине –

ею хранимы, живём.

Сколько по скользкой дороге ни водите,

верную – сами найдём!

Ветер полощет в руках созывающе

красное знамя труда.

Верной дорогой шагали, товарищи.

Знаем и помним куда.

 

*  *  *

 

С красивой обложкою книгу

на рынке на днях приобрёл.

А в книге увидел не фигу,

прочёл, что я финн и монгол.

 

Я в зеркало глянул с опаской,

пока не свихнулись мозги.

И нос не монгольский закваски,

и скулы не так широки.

 

И волосы – цвета соломы,

и синью сверкают глаза,

и я не в Монголии – дома.

От счастья сверкнула слеза.

 

Я вовсе не против монголов,

и финнам, надеюсь, не враг.

И с детства, точнее, со школы,

я всем, по-кавказски, – кунак.

 

По Библии – все от Адама,

а кто этот первый Адам?

Была в нём от Бога программа,

зачем стало столько программ?

 

Измаяли душу вопросы

про смешанный менталитет.

Как будто плеснул купоросом

ей автор сенсаций в ответ.

 

Гипнозом насыщены строки,

монгольно сощурился финн.

Не зря говорят на востоке:

в бутылке спокойнее джинн.

 

Страницами дух перемолот,

возникших вопросов не счесть.

Не знаю, кто предки монголов,

но знаю, что русские – есть!

 

*  *  *

 

Машины внукам купили деды –

ещё живые бойцы Победы.

 

Им платят деньги, чтоб не тужили,

о той державе, где трудно жили.

 

И что им делать? Куда им деньги?

Машины внукам купили деды.

 

А тут и правнук машинку возит,

гудит, как «газик», жужжит, как лобзик.

 

Машинки, «тачки», «точило», «мотик»…

И надо денег, и жизнь уходит.

 

Дед, как копилка, бабуля тоже,

всё помогают тем, кто моложе.

 

Перебирают награды деды –

всё, что осталось им… от Победы.

 

*  *  *

 

Любимые, давайте помолчим.

Вы далеко и жизнь, считай, прожили.

Вас мой приют не защитил от зим.

Но я любил, и вы меня любили.

 

И до сих пор бездомье – мой удел,

душа одна на жизненном пороге.

Любимые, я встретиться б хотел

на звёздами украшенной дороге.

 

Я вам скажу: «Прошу вас – к шалашу!»

Здесь будет рай, которого не знали.

И я о вас стихами расскажу.

Вы никогда их прежде не читали.

Дым. Берлин. Отдельные выстрелы, за которыми вот-вот наступит и передышка, а то и сам отдых, как друг, обнимающий всех, кто устал от войны.

Колотов и Барбосов были в дозоре.  И вот возвращаются в часть.

Город в тягостном ожидании. На улицах там и сям кирпичные свалки, висящие вниз полотнищами знамена, Гитлер в раме, чья-то нога в сапоге и  танк, споткнувшийся на  двух тумбах.

Неожиданно взрыв. Из нижнего этажа, где   квартира, словно из ада, вылетела кровать. Матрас с нее, ударив плашмя  по бойцам, распластался  около мостовой. Колотов устоял, а Барбосов свалился. Лежит  не на голой земле, а на вздыбившемся матрасе. Лежит, как на отдыхе, не сознавая того, что его уже нет, а может и есть, да  попал в новый мир, и сейчас ему  всё  как-то даром.

Колотов в панике. В то же время – в недоумении. Смириться с тем, что  товарищ твой в эту минуту  в объятиях смерти, он не хотел и не мог, потому и лицо его отуманило, выставляя наружу  протест. Как-никак, но война сдружила его с  земляком. Оба из Тотьмы, встречались порой  на  Сухоне, как  рыбаки, плавали вниз на лодках за волнушками и брусникой. А  на войне и тем паче держались друг возле друга, как земляки, и как те, в кого пуля  не попадает. Всю окаянную  вместе.  Вместе  мерзли в окопах. Вместе ползли под огнем.    Рядом с ними всегда была смерть, прибирая в первую очередь   обреченных. Они же были, видать, другие. Поэтому и живые. Жизнь была для них, словно сказка, а может и, как подруга, какую не делят. Колотов вдруг смутился. Нехорошо  считать себя лучше тех, кто остался в земле. На войне перед смертью все одинаковы.

Долго морщился Колотов, не зная, что ему делать.  Мешали обломки кровати и стульев, на которых  он  прикорнул. Мешал и плач маленького ребенка, доносившийся из пролома.

И тут он увидел матрас. Отодвинув Барбосова, повернул его на спину. Но тот почему-то не повернулся. Лежал в какой-то неловкой позе. Колотов даже подумал: «Сойдет. Солдату везде  удобно.…» И улегся с ним рядом, слегка  притрагиваясь к нему.

Вроде немного   поспал. Мог бы  продолжить свой сон. Но разбудило тихое тиканье.  Открыл глаза,  а над ним — полусогнутая  рука. На руке – мужские часы. Волнуясь, он чуть приподнялся, снял часы, положив их тут же в карман своей гимнастерки. Шепнул самому себе, успокаивая встрепенувшуюся вдруг совесть: «Зачем они ему там, где время остановилось?»

И проспал бы, пожалуй, он до утра, да услышал, как из кармана его гимнастерки кто-то вытаскивает часы. Открыл глаза, полагая увидеть  шустрого  мародера. Однако над ним покачивалась голова в пилотке. Барбосов!

— Ты – чего? Ты – чего? – Колотов хлопнул себя по плечам, по тому и другому, словно сгоняя  двух бесов.

Барбосов вздохнул:

— Я это, я. Как видишь, живой. Контузило, видно, меня, потому я, как шарик, и выкатился  из жизни. Слава Богу, хоть ненадолго.

Колотов посмотрел удручающе   на часы, хотел было что-то сказать. Но Барбосов не дал. Сам сказал  за него:

— Понимаю тебя. Часики-то швейцарские. Ты чего? Хотел, наверно, сберечь, абы кто  их  случайно не прикарманил. Мало, что ли у нас охотников до чужого? Но ведь и мне они пригодятся.  Тем паче – это не просто часики, а подарок. От  отца. Извини, что не дал тебе  поносить…

Колотов что-то хотел объяснить. Да совесть остановила. Тем более было сегодня   так тихо. Никто не стрелял.  Нигде не дымило. И в узком пространстве меж двух уцелевших домов кто-то  медленно поднимался, снимая с себя опаленную шаль. Это было румяное  утро, освобождавшееся от  ночи…

До конца войны оставалась одна неделя.   Скорее домой! Скорее! – мечтали бойцы.

Колотов спал и видел себя на лодке, плывущей по Сухоне, где такой упоительный  воздух, которым дышать и дышать, и никак им не надышаться. Где-то там его мама и бабушка. Там друзья, с которыми он учился. Там такое уютное солнце, которое всем, кто под ним, дарит жизнь. И вдруг всё это ушло от него. В последний день окаянной войны его убила шальная пуля.

Хоронили Колотова рядышком с теми, кто, как и он, мечтал  остаться в живых. Барбосов встал перед ним на колени и, наклонившись, положил на грудь Колотова часы, сказав  ему, как живому:

— До свиданья, дружок…   Извини, что лежим не вместе…

Далекое прошлое.  Снова иду по нему, как по комнатам дома, где остались мои товарищи и друзья. Осень 1985 года. Среди тех, кто приехал в Никольское к Николаю Рубцову, дабы отметить  его юбилей, был и  ленинградский писатель Алексей Данилович  Леонов.

У Алексея Даниловича была большая душа. К нам, на Вологодчину, он приезжал многократно. Приезжал с другом своим  поэтом Геннадием Морозовым. Третьим в  этой компании был я.

Мы устраивали литературные вечера не только в Вологде, но и в Соколе, Харовске, Тотьме, Череповце. Выступали чаще всего среди молодежи – городской, областной, леспромхозовской и совхозной. У Алексея Даниловича, считай, каждый год в издательстве «Детская литература» выходило по книге. Особенно популярны были «Переступень белый», «Юлькина пашня», «Сани-самоходы». Память у Леонова была превосходной. Он мог часами рассказывать о своих героях. Тех, что были помещены в его книги. И тех, кто ещё собирался в них поселиться. Лично я детских книг в то время еще не писал. В героях у меня – в основном пожилые и старики. И вот Леонов волей-неволей меня надоумил рассказывать не о том, что я пишу, а о том, что собираюсь писать. Поэтому опорой в моих выступлениях стали устные  рассказы. Мне было легко  передавать словами картинки из жизни непоседливой ребятни, благо я знал сотни всяческих сценок и происшествий. И слушатели мои им охотно внимали. Алексей Данилович дал мне совет: «А ты попробуй, составь из этих рассказов занятную книгу. Может, даже и не одну».

Я воспользовался подсказкой. Получится – не получится? А вдруг? Кажется, получилось. Рукопись моя   в издательстве задержалась. Благодаря чему впоследствии  в Ленинградском отделении «Детской литературы» у  меня вышли  две книги – «Посреди Вселенной» и «Белые сени».

Бескорыстие, душевная широта, искреннее желание помочь начинающему писателю – всего этого у Леонова было в переизбытке.  Мы начали с ним переписываться. У меня сохранилось  несколько  его теплых писем. Для полноты картины привожу их без сокращений.

«Сережа, здравствуй.

Вчера был в «Костре», сказали, что от вас пришли стихи одного поэта, понравились, будут давать два-три. Это хорошо. И пусть парень складывает книжку для нашего «Детгиза». Присылай и ты свои творения, авось да пойдет что. А я остальное, что останется от «Костра», передам в нашу «Искорку».

Жизнь продолжается в хлопотах. Сейчас сижу над повестью для «Авроры» (куда тоже шлите свое), выкачиваю воду и выметаю мусор. Дел много. Надо спешить и очень, весна подкатывается, рыбалка пойдет, огородные, садовые хлопоты.

Гено Морозов  уехал куда-то на  чьи-то похороны. Толком не знаю.

Проходил здесь у нас  пленум Бюро пропаганды, думал, что ты приедешь, искал, смотрел, но не оказалось тебя, и напрасно. Самое интересное выступление было Юры Скопа из москвичей.

Подумываю о поездке в Литву и Белоруссию.

Сережа, передавай привет Виктору Вениаминовичу (Коротаеву – С.Б.) и другим ребятам.

Желаю  здоровья и работоспособности.

21 февраля 1978 г.    А. Леонов.  Л-д.»

 

«Сережа, здравствуй!

Получил и письмо, и заработок. Спасибо огромное!

В «Костер» наведаюсь и поспрашиваю о твоих рассказах. Дел так много, а телефона нет. Приходится иногда посещать людей из-за справок, хотя личный контакт наиболее действен. Я не люблю телефонные выяснения.

Сейчас с Г. Морозовым  собираемся в Сыктывкар.  С 15-16 вылетаем. Будем до 26 марта. Таковы дела. Тут все суета, мельтешение одно. В деревню хочется очень, но теперь лишь с апреля.

Домик в деревне покупай срочно. Занимай,  перезанимай – покупай!

Будет сложнее и  смешнее с этим делом. Всё зарастет бурьяном – тогда не купить будет. А деревня с лесом  и водой – хорошо.

Побываю в «Детгизе», посмотрю, поспрашиваю о Петухове. Обещали раньше не давать деголевцам на рецензию, но и наши мордовороты могут рубануть. Надо узнать, кому попадет и сказать одно-два  слова напутствий. Я, правда, не читал еще его, но верю костровцам и духу земли вологодской.

Сережа, твою книжку еще не раскрывал. Прости, ни до кого и чего. Переделываю повесть «Авроре».  Книжка – в «Сов. Пис-е».  Вот поеду в деревню – уж там и залягу за чтение.

К нам выезжали москвичи от  РСФСР, обсуждали детскую литературу. Я произнес  тост без рюмки – и уже слухи пошли, что был пьян. Лучше не произносить сухих тостов. А все эти домыслы от чернобровых. Их было много. Детский писатель должен быть и в жизни веселым. А они этого не понимают.

А сейчас у нас идет борьба  перевыборная. Говорят, скрестились русские топоры с французскими шпагами, чья возьмет – увидим в апреле.

У нас и страсти бушуют порой, но хочется не этого, а света, тишины и покоя в себе.

Скоро-таки вскроются реки, рыба пойдет на сковородку, скворцы засвищут, кукушка огласит лес и соловей  тронет вечернюю тишь трелью. Забудется птицами, травами, водой, лесом, теплом, землей до самой-то осени.

Сережа, желаю усидчивости, вдохновения и запаха типографских красок от  написанных строк.

Здоровья тебе, деткам, жене и всем близким.

11.03.78 г. А.Леонов»

 

«Сережа, здравствуй!

Поздравляю с новинкой!  Обмывали когда-то мы свои книжки, но теперь другие времена и отношения.

Я живу в долгах. «Детгиз» решил меня похоронить. На принятую заявку в 85 году и сданную рукопись в этом же – не дали договора, хотят отмести меня от издательства за всех вас и за мои выступления. Буду бороться, писать в Кремль, хотя и подло это. Но не жаловаться буду, а писать о нашей бесправной профессии.

Привет всем. Будьте здоровы и зажиточны. С приобретением дома поздравляю!

Обнимаю – Алексей.

28 сентября. М. Куземкино».

 

В свое время после выхода у меня двух  книг я попросил Алексея Даниловича дать мне рекомендацию для вступления в писательский Союз. Вот чем  он мне ответил:

 

РЕКОМЕНДАЦИЯ

Сергей Багров издал лишь две книжки. Прочитав их, насладившись живым народным языком, картинами многокрасочных пейзажей  родной России, сложностью человеческих судеб, мастерствм писателя, я посетовал на издателей за их небрежность  по отношению к молодому автору. К его таланту. Есть у этих книг по оформлению и объему  маска провинциализма. Сомневаешься, что такая книга  сама придет к столичному критику, поможет своему родителю в его признании, в сторонней ему помощи. Упрек сей я отношу частично и к писательской организации, кому следует видеть рост молодого автора и бороться всячески за представление его личности в более полном показе егго творческого багажа и приличном «одеянии» Оправдывая всех и все («По одежке встречают, по уму провожают».) я подтверждаю письменно. что Сергею Багрову в уме никто не посмеет отказать, способности творческие  остаются за ним. Он прекрасно знает свой народ, чувствует время, а это наша современность, которая бывает для большинства пишущих трудно уловимой птицей. Он видит, какими запросами живут в наши дни старики и молодые, передает искренние их желания  и тревоги, дела и заботы, не насилуя читателя нарочитостью. И открывает его взгляду ее красоту. Умение ценить эту красоту.

Я не пересказываю произведений Сергея Багрова. Тем, кому адресуется моя рекомендация, его творчество известно шире и всестороннее, и одной и несколькоми деталями доказывать о  творческих  удачах автора  не имеет смысла. Лишь еще раз скажу, что мы имеем дело со сложившимся  писателем, которому  есть о чем писать, известно как писать и для чего.

Проза Сергея Багрова утверждает личность человека в его миру, на его земле, учит жить на благо общего дела, открывает читателю интересные, новые страницы народной летописи.

Я горячо рекомендую Сергея Багрова принять в наш писательский союз, уверен, что он  оправдает веру в него, как гражданина своей Родины, своего народа.

23 октября 1978 г. Чл. СП. С 1969 г.                   (А.Д. Леонов)

 

Было еще много встреч с  Алексеем Даниловичем.  То Леонов приезжал в Вологду. То я – в  Ленинград.  Вот и  осенью 1985-го   Алексей Данилович приехал в Тотьму на юбилей  Николая Рубцова,  который отмечали на три месяца раньше.  В Никольском, он   готов  был выступить в зале Дома культуры, где собрался народ. Однако ему отказали. И мне отказали. Писательское начальство в лице Феликса Кузнецова и Владимира Ширикова слова нам не дали, дескать, много и так выступающих. Завтра выступите в Тотьме на открытии памятника Рубцова.

Что ж. Начальству видней. В Тотьме выступить нам, однако,  позволили. Позволили также участвовать и  в открытии памятника  Рубцову.

Далекое прошлое. Захожу  в одну  из его грустных  комнат, туда, где я дышал  с Леоновым  воздухом общей жизни. Однако нынче  Алексея Даниловича среди нас не найдешь. Умер. Печально и скорбно. Одно утешает – остался у него и его супруги Наталии Николаевны  сын.   Повторит ли Денис   характер отца? Сужу по глазам, которые я запомнил. Глаза у Алексея Даниловича  были   голубые и добрые,  широко распахнутые на жизнь. Наверно, они  такие же и у Дени.

 

 

Музыкально-поэтическая композиция «Не отрекаются, любя…» была исполнена в вологодском театре «Сонет» в Татьянин день. Жаль, что в зале не было молодёжи, отмечавшей студенческий праздник, — сидели почти одни женщины, пришедшие послушать музыку любви… И мелодия эта двигалась сначала по восходящей: детство будущей поэтессы Вероники Тушновой, учёба в медицинском вузе, фронт, потом Литературный институт и, наконец, встреча, оставившая в русской поэзии выдающийся, запоминающийся, но печальный след.

Инга Чурбанова, рассказывавшая о жизни поэтессы-красавицы Вероники, постепенно подводила притихших зрителей к финалу, а читавшая и исполнявшая под гитару стихи актриса Любовь Губернаторова становилась всё более эмоциональной, но этот душевный всплеск шёл уже не в зал, а в самую глубину сознания.

Фотографии сменяли одна другую и привели к разрыву общего любовного пути Тушновой и Яшина, вернувшегося в семью. Рассказ о последних днях смертельно больной поэтессы и позднее раскаяние возлюбленного – всё это не могло не вызвать отклика. У многих в глазах застыла грусть, а когда фото-сюита стала возвращаться к истокам, к младенцу, ещё не подозревавшему о будущих превратностях судьбы, полились чистые слёзы…

Да, Тушнова и Яшин, как говорят, заплатили за своё запретное чувство собственными жизнями – Вероника умерла от онкологии почти сразу после вынужденного расставания с любимым, в 1965 году; Александр скончался от рака три года спустя.

Но можем ли мы знать точно причину трагедии? На этот вопрос вряд ли кто-нибудь сможет ответить…

Часто слышишь: «Нет ничего выше любви!» — имеется в виду то, что происходит между мужчиной и женщиной. Но это не так! Есть Бог, Истина, ради которой идут на самоотречение и служение только Ему. Есть Родина – за неё отдают жизни. Наконец, есть честь, из-за которой тоже идут на смерть – вспомните Пушкина!

Любовь двоих, в идеале, — это счастье, верность, семья или, как говорят священники, «малая церковь». Но это чувство не всегда вмещается в заданные рамки и порой рушит их, калеча себя и других. Земная любовь – это ещё и стихия…

Когда Иисуса Христа спросили: «Что есть любовь?» — Он ответил: «Любить – это значит исполнять Мои заповеди». Надо помнить об этом простом и страшном ответе. Простом – потому как заповеди Его понятны всем, страшном – потому, что мы всё-таки люди…

И пусть никто не посмеет бросить в Тушнову и Яшина камень! Нам они оставили прекрасные и пронзительные стихи о любви, а всё остальное, случившееся с ними, перенесено на Божий суд.

 

P.S. Любви, не вмещающейся в какие-либо рамки, посвящён рассказ Николая Устюжанина «О скромности и любви» — в разделе «Проза»:

 

Странноватое какое-то название для эстрадного концерта, не так ли? В связи с этой его странноватостью возникает несколько вопросов и замечаний.

Во-первых, звучит оно не по-русски. И тот, кто придумал его, с русским языком явно не в ладах. Все мы помним название бессмертного произведения Гоголя – «Вечера на хуторе близ Диканьки». Если его переиначить по примеру названия вышеупомянутого концерта, то получится так: «Вечера на хутор близ  Диканька». Или ещё более дико: «Вечера на Диканька хутор близ». Оригинально, но безграмотно. По-русски название концерта пишется следующим образом: «Рождество на «Роза-Хуторе»». В названии места необходим дефис, а слово «хутор» требует склонения. Роза Хутор (именно так везде пишется), напомню, – название горнолыжного курорта, поэтому необходимы ещё и кавычки.

Во-вторых, причём здесь Рождество Христово? Вообще-то его в христианском мире отмечают как день рождения Спасителя человечества. И делают это в храмах вместе со священнослужителями, а также вокруг Рождественской ёлки. Есть соответствующие событию Рождественские спектакли. А что увидели зрители в концертном зале Красной Поляны и все другие зрители с экранов телевизора после многодневной назойливой рекламы данного мероприятия? Гошу Куценко с выбритым черепом, напоминающего вурдалака, безголосую Ёлку и прочую эстрадную тусовку, перечислять которую много чести и которая старалась «оторваться» по полной. Периодически на экране показывали полный зал зрителей, пришедших на концерт. Никто не против эстрадных концертов. «Но причём здесь Рождество, обозначенное и разрекламированное в названии концерта?» – снова хочется спросить самопрославленных звёзд, суперзвёзд, мегазвёзд и – куда уж круче!

И, в-третьих, об ассоциациях, которые данное мероприятие вызывает своим названием «Рождество на Роза Хутор». Чтобы было понятнее, о чём хочу сказать, уберите из названия концерта слово «роза» и получится «Рождество на Хутор». Вам это ничего не напоминает?

А ещё мне вспомнилось, как во времена атеистического прошлого на Пасху в клубах и домах культуры крутили суперпопулярные фильмы, и сеансы продолжались далеко за полночь. Делалось это, чтобы молодёжь не ходила в храмы на Пасхальную службу. Примитивно, но срабатывало. Часть молодёжи всё же шла смотреть Крестный ход, но больше из любопытства.

А что изменилось с атеистических времён в душе человека? На концертах так называемых звёзд – полные залы. Вот и вместительный концертный зал горнолыжного курорта на Рождество был полон. И в следующее Рождество под воздействием рекламы молодёжь потянется на концерт, а не в храм.

Так называемым звёздам наплевать на всех и вся кроме себя. Лишний раз убедился в этом, отсмотрев по «России-1» Новогодний голубой огонёк-2020 (так он обозначен в программе телевидения). Возникло ощущение, что существует параллельный мир, где живут только эстрадные артисты. Народ из их песен, которые по большому счёту и песнями-то назвать трудно, о себе, о своей стране уже который год ничего не слышит и не услышит. Много шума из ничего, говоря словами классика.

Праздник хорош после удачного завершение какого-либо дела. Ни о каких трудовых успехах, достигнутых за минувший год и создающих праздничное настроение, во время Новогоднего голубого огонька-2020 речи не шло. Их что совсем нет? Тогда нечего и веселиться.

Смотришь на этот фейерверк «звёзд» и понимаешь, что они никому кроме себя не светят и по большому счёту не нужны. Потому и не прочь, наверное, примазаться к любому значительному событию или празднику.

Напомню, что праздник в религиозном обиходе – день (или несколько дней подряд), посвящённый памяти религиозного (исторического или легендарного) события или святого.

На мой взгляд, не стоит всуе поминать не только имя Господа, но и те события, которые с Его именем связаны, как это произошло в названии концерта «Рождество на Роза Хутор».

 

Обретёт ли последователей

      главный либерал-демократ?

 

На второй день Нового года  мне позвонила одна  добрая  знакомая из Череповца. Голос у неё был довольно расстроенный.

— Прислали январскую пенсию, — не скрывала  досады, — и  опять обман. Я посчитала, оказалось, что добавку сделали всего три процента, а не шесть, как обещали. Я же слышала по телевизору – будет шесть. Куда жаловаться? Подскажи.

Да, «новогодний сюрприз»!

— А во сколько получилась надбавка-то? – всё же спросил я.

— Семьсот рублей! На один килограмм сырокопчёной колбасы, но я её не ем и не покупаю…

— Не знаю, что и посоветовать по поводу жалобы, — я оказался в тупике. – Есть ли смысл жаловаться? А знаешь, думаю, что «остальные три процента» будут раздавать на улице. У вас же в городе есть «стальной  олигарх», вот он выйдет на площадь Металлургов, в самом центре Череповца, достанет из кейса пачки банкнот и будет раздавать – кому тысячу, кому – две, а кому, может, и все десять. Так что, узнай да поспеши…

— Тебе бы всё только шуточки, — обиделась знакомая, — а мне горько. Одно обещают, а другое делают…

— Почему же только шуточки? — теперь обиделся я. – Разве ты не слышала, как поступил главный либерал-демократ в Москве? Вышел к толпе,  достал из кармана пачку денег и стал раздавать. А что, Череповец хуже Москвы что ли? У вас не найдётся богачей?  Только свистни…

Всё же  я для очистки совести посоветовал  «обиженной»  обратиться в местное отделение пенсионного фонда (уникальную структуру РФ!) и выяснить о проценте надбавки…

А сам ещё раз включил  в «вездесущей паутине» кадры про лидера либералов – забавно, право! Раздаёт по тысяче да приговаривает: «Дети, инвалиды, сироты… Кто ещё? Крепостные, холопы…»

Такие «определения» по логике вещей способен  произносить только… барин.   И вот  Всероссийский барин…  расщедрился!

Пусть, мол,  «чернь» повеселится, купит что-то на праздник…

Личной щедростью и всякими причудами вождь либерально-демократической партии известен давно. Помню, приезжал он как-то в Вологду. Я шел по Пушкинскому скверу вместе с известным реставратором икон Валерием Митрофановым. Вдруг из динамиков, установленных на столбах, кто-то громко закричал: «Вы тут в Вологде сидите, спите, а в это время турки захватывают Мурманск…». Это транслировали Жириновского, он выступал на площади  Революции, и чтобы все вологжане слышали вождя, «разносили»  «гениальную речь» по улицам и переулкам…

Мы с Митрофановым остолбенели возле столба (прошу прощения за тавтологию).

— Кто это? – с ноткой ужаса спросил реставратор.

— Ты что, не знаешь?  — удивился   я. – Жириновский приехал, выступает вон в конце сквера на площади…

Валерий несколько минут стоял ошарашенный – слушал речь московского гостя, качал головой.

— Вот такой, — он показал на громкоговоритель на столбе, — и в президенты пролезет. А что? Точно! Вот, ещё вспомнишь меня…

Действительно, не раз я вспоминал реставратора, когда лидер ЛДПР выставлялся на очередных выборах главы государства и набирал изрядное количество голосов…

Не знаю почему, но поведение главного либерал-демократа  во время раздачи «милостыни» живо напомнило мне один из ключевых эпизодов романа Фёдора Михайловича Достоевского «Бесы».

Дело происходило в  Скворешниках,  куда Николай Ставрогин поздно вечером пришёл к  «революционерам» Шатову и Кириллову составить разговор «о деле». После душещипательных бесед и разборок  богатенький Ставрогин – «финансист революции» — отправился восвояси, а его во второй раз догнал «беглый из Сибири Федька Каторжник» и потребовал «вспомоществования», даже вытащил из голенища нож.

«Так три-то  рублика, ваше сиятельство соблаговолите аль нет-с? Развязали бы вы меня, сударь, чтоб я то есть знал правду истинную, потому нам без вспомоществования, никак нельзя-с.

Николай Всеволодович громко захохотал и, вынув из кармана портмоне, в котором было рублей до пятидесяти мелкими кредитками, выбросил ему одну бумажку из пачки, затем другую, третью, четвёртую. Федька подхватывал на лету, кидался, бумажки сыпались в грязь, Федька ловил их и прикрикивал: «Эх, эх!». Николай Всеволодович кинул в него, наконец, всею пачкой и, продолжая хохотать, пустился по переулку на этот раз уже один. Бродяга остался искать, ерзая на коленях в грязи, разлетевшиеся по ветру  и потонувшие в лужах кредитки, и целый час ещё можно было слышать в темноте его отрывистые вскрикивания: «Эх, эх!».

В народе говорят: лиха беда – начало. На следующий Новый год, возможно, лидер ЛДПР уже не станет раздавать «милостыню» по кредитке, а поработает по-крупному —  примется  бросать в толпу пачками денег…

А что? Вполне! Не зря же гениальный писатель в качестве автора-персонажа заметил в своём романе: «Высший либерализм» и «высший либерал», то есть либерал без всякой цели, возможны только в одной России».

С другой стороны, почему бы и потешить себя? Не поласкать, так сказать, избыточное самолюбие? «Народные» депутаты у нас – люди не бедные.

В 2019 году средняя заработная плата депутата Государственной Думы составила, по некоторым источникам, 350 000 рублей в месяц. Рядовому пенсионеру при  средней пенсии в 15 000 рублей нужно  прожить почти  25 лет (!!!), чтобы «накопить» сумму, которую выдают депутату за месяц. Причём, не есть, не пить, а также  не оплачивать  услуги ЖКХ…

Мы были бы наивными, подумав, что «народные избранники» существуют на одну зарплату. Отнюдь! Из бюджета, опять же каждый месяц, на «содержание» депутата выделают  ещё дополнительно по 1 500 000 рублей –  расходы на помощников, служебный транспорт, командировки и заграничные поездки…

Ну, и это ещё не всё!

Покажите депутата, у которого не было бы «личного бизнеса»? Не занимающихся коммерцией   «народных избранников», думаю, не существует. У всякого своя «заначка»  – строительная фирма, водочный завод, торговая или туристическая  сеть и так далее. В том числе, конечно, и у щедрого лидера ДЛПР.

Это – тема для  отдельного  документального  или художественного романа —  о «проектах» верхушки данной  «народной партии».

Легче всего, разумеется, покрасоваться перед публикой на улице Москвы. И труднее всего исполнить свой профессиональный долг, ради чего и сидишь в Государственной Думе, – принять законы, обеспечивающие людям нормальные пенсии, а не подачки «с барского стола». Не буду приводить сравнения с другими странами, даже со странами Прибалтики, ибо все  они  говорят  не в пользу  действующего правительства…

Но на одном  эпизоде задержу внимание.

В феврале 2018 года, в начале  президентской  предвыборной  кампании, в Сочи прошёл так называемый, «Российский инвестиционный форум». На нём вице-премьер Ольга Голодец  сказала  дорогим россиянам:  «Абсолютный приоритет» правительства состоит в том, что «мы должны стремиться достичь пенсий в 25 тысяч рублей». Хотелось бы, конечно, чтобы вице-премьер выражалась в публичных речах по-русски, но это, видимо, неосуществимая мечта. Но из её косноязычия можно  понять, что «новый» президент, придя в очередной раз к власти, наконец-то, расщедрится «для дорогих россиян» в смысле повышения пенсий. Тогда некоторые экономисты, основываясь на трезвых  расчётах, утверждали, что средняя пенсия в РФ должна  составлять 85 000 рублей, почти в четыре раза больше того, о чём мечтала вице-премьер.

Увы, всё  оказалось не более чем  предвыборная  «утка» от либералов. В их  прежнем духе – о создании 25 миллионов новых  рабочих мест, о росте населения, «инвестиционной привлекательности»…

Теперь пришли  к трём процентам вместо шести.

И уж ни о каких «25 тысячах» от вице-премьера не приходится и мечтать.

Из некоторых источников  известно, что в 2017 году РФ выплатила гражданам Израиля (ста тысячам!) пенсии на общую сумму 5,4 миллиарда рублей, каждому по пятьдесят тысяч ежемесячно.  За какие заслуги? Оказывается за то, что  жили в СССР, уехали, а из-за кордона  поливали грязью «мировое исчадье зла». Министр труда и социальной защиты РФ заключил договор с  министром по делам Иерусалима.

Не ровен час,  подпишут  подобные «договоры» с сотрудниками ЦРУ США, которые «в поте лица» разрушали Советский Союз в 1991-1993 годы. А что? Надо помочь  – «достойные люди»…

А лучше, если Госдума направит  в Вашингтон  главного  либерал-демократа  или ещё какого-нибудь  доброхота,  да снабдит  ассигнациями,

чтобы  раздавал  прямо  у входа в ЦРУ…

    ВОЛОГДА

12 января 2020

Предсмертная просьба: расскажи на весь мир

 

Написать этот очерк побудили меня  «Осколки времени», две книги, выпущенные сотрудниками Тотемского музея в  2017 и 2019 годах. Сотрудники его  Алексей Новоселов, Наталия Коренева и Валентина Притчина среди множества очерковых материалов о жителях Тотемского района воссоздали документальный портрет Елены Васильевны Дилакторской, яркой представительницы русской интеллигенции первой половины 20-го века. Интеллигенции, которая, служа  своему государству,  от него же и  пострадала. Вынесла всё, что может вынести   высоконравственная душа…

 

Довоенные годы прошлого века. Кто в Тотьме в ту пору    не знал Елену Васильевну  Дилакторскую! Энергичная, смелая, знавшая языки: английский, немецкий, французский и итальянский, преподававшая музыку и вокал.  Исполнявшая арии и романсы и, само собой, народные  песни, —  такую  звезду было нельзя не запомнить.

Вот и мама моя Любовь Геннадиевна,  всегда ее почитала не только, как педагога, но и как величественную  певицу. Знала  Любовь Геннадиевна и мужа ее  Леонида Николаевича Дилакторского, потому как он тоже  в той же Мариинской  гимназии вел уроки. У всех гимназисток, как педагог,  он был по-крупному популярен. Да и внешне  Леонид Николаевич  выглядел колоритно, особенно когда надевал на себя мундир, а на нем  ордена Святого Станислава, Святой Анны, Святого Владимира  и ряда других наград, высоко прославляющих труд русского  педагога.

Помнила Любовь Геннадиевна и старшую дочь Дилакторских,  живую,  взрывную, стремительную Наташу. С ней она вместе училась в Мариинской гимназии. Вместе внимала урокам Наташиной мамы. И конечно, хотела бы, как Елена  Васильевна, петь, петь и петь. Но талант дан не каждому. Потому и переняла Любовь Геннадиевна от Дилакторской одну только песню «Ямщик, не гони лошадей».  И пела ее, когда подступала к сердцу печаль-разлука.

Кстати сама Наташа, повзрослев, стала профессиональным прозаиком,  поэтом и публицистом.  Ее работы высоко оценивала Марина Цветаева. Работая в Детском издательстве Ленинграда, Наташа знакомится  с Сергеем Михалковым, Самуилом Маршаком, Корнеем  Чуковским и Юрием  Германом.  Сама она выпустила несколько книг  для детей. Под редакцией  Наталии Леонидовны были изданы  «Смешные рассказы»   Михаила Зощенко. Она же редактировала  книгу Анны Ахматовой  «Поэма без героя».

Однако не у всех жизнь в семье складывалась  так гладко. Незавидной  была судьба Леонида Николаевича.  Советская власть  требовала от него отступления, а то и отказа от сложившихся  принципов, где на первом месте была у педагога вера в духовную жизнь и саму  Россию. Не было у учителя тех позиций, с каких бы он возносил Советскую власть. Неумение приладиться к новым порядкам и стало главной причиной, по какой  его не только отстранили от преподавательской деятельности,  но и посадили  в тюрьму. Из заключения  его все же выпустили. Но преподавать дальше не разрешили. Это была  для Леонида Николаевича настоящая   катастрофа, и он, не  выдержав своего непризнания, умер.

Елене Васильевне тоже пришлось уйти из женской гимназии. Стала зарабатывать на текущую жизнь преподаванием в Лесном техникуме. Но и здесь над ее головой сгустились   угрюмые   тучи. В 1937  году ее арестовали.  За что? Как ни странно, за разговоры. Была Елена Васильевна очень, очень общительной.  На  любое событие в городе и стране могла откликнуться  собственным мнением,  не заботясь о том, что кого-то мнение  ее  может и возмутить. Что крамольного было в ее разговорах?  Разве ее  высказывание о том, что раньше (надо думать не при Советах) жизнь была без всяких там карточек, свободной  и сытой, отмечали народные праздники, колядовали и пели песни не по указке тех, кто правит страной, а от  великой русской души, которая загуляла.   Этого было достаточно, чтоб посмотреть на Елену Васильевну, как на недруга государства. В постановлении тройки НКВД читаем:

 «Является участником  контрреволюционной группы, систематически занималась контрреволюционной агитацией  и распространением клеветнических измышлений в отношении  политики партии  и советского правительства и в отношении его  вождей».

Судьба  Елены Васильевны  определилась поселением ее сначала в Тотемскую тюрьму, а потом и в концлагерь, строивший переправу   через реку. Именно там, на Волге, под Рыбинском, на отдельном участке  энкеведешного Волголага  и прошел остаток  существования Дилакторской. Единственное письмо, дошедшее до нас от   Елены Васильевны, пришло  к нам из довоенной поры. Было оно сохранено сотрудниками Тотемского музея. Письмо обращалось к  старшей дочери Наталии Леонидовне  Дилакторской.   Было оно прощальным.

 «Дорогая  моя любимая сиротинка, растрёпа моя талантливая, как мне не хочется, как мне тяжело умирать. Умирать и никогда не видеть, не ласкать тебя, не обнять мою любимую… Вот умираю и нечего тебе завещать, ты хорошая у меня и жаль, что тебя никто не понимает. За тюремные годы мало о тебе знаю, но думаю, что ты не изменилась. Думаю, что не спишь, не ешь, потому что нет времени, думаю, что такая же непричесанная, с модной сумочкой в руках, без гроша в кармане. Эх, много я за последнее время думаю обо всех вас…думаю, что тебе без меня будет хуже всех. Очень тяжело писать! Ведь в последний раз! В последний! А там – ничего.  Была жизнь, и нет.

Ну, будь счастлива, насколько это для тебя возможно. Будь такая, как была. Другой-то все равно быть не можешь, да и не надо. Других много, а такая одна на весь свет. Хоть много чего,  я могла бы рассказать тебе… ты поняла бы меня и может быть рассказала бы всему миру. Не судьба. Прости и прощай. Мама».

   Читаю Елену Васильевну  и вижу ее, не живую, а, как живую.  Одновременно гляжу еще на одну святую — Любовь Геннадьевну, нашу маму. А вместе с ней гляжу и на нас, двух братиков и сестричку, оставшихся без отца, чья дорога пала на Казахстан, где были сторожевые вышки, конвойные и овчарки. А  там,  за всем этим, и полная неизвестность… Как и все советские дети, мы верили в будущее, как в сказку. Потому и терпели суровое время, беря пример с нашей мамы. Ах, как пела она, славя мужество и страдание.

 

  Как грустно, туманно кругом,

Тосклив, безотраден мой путь,

А прошлое кажется сном,

Томит наболевшую грудь.

 

Ямщик, не гони  лошадей,

Мне некуда больше спешить,

Мне некого больше любить, 

Ямщик, не гони лошадей…

 

 

Пела, кажется, для себя, чтоб убавить  свое лихо-горе. Пела, кажется и для нас, двум сынкам своим  и дочурке, чтобы мы в этой жизни не потерялись.

Спасибо, Елена Васильевна, что Вы подарили нам душу   песни… Подарили маме моей и  всем нам…

В День народного единства погас свет. И я подумал вот о чём: как просто сделать народ единым. Надо «отрубить» электричество. Все будут в одинаковом положении.

Причём наиболее незащищённой окажется та часть общества, которая привыкла к сверхкомфортному бытию. Вспомнит сразу о простом народе: и об электриках, и о сантехниках, и о «слесаринах», про которых насочиняли анекдотов.

Та часть общества, которая до сих пор «ходит до ветру» окажется наиболее неуязвимой и жизнеспособной. У многих ещё сохранились в деревнях и керосиновые лампы, не по одной штуке, и керосин, на всякий случай. У меня в деревенском доме, во всяком случае, есть. И дров для русской печки и голландки – года на два.

Элите без электричества из страны будет не улететь к своим заграничным капиталам и обасурманившимся отпрыскам: ни один аэропорт не сможет отправить ни одного самолёта. На одном баке бензина также в нашей стране до границы не доберёшься, разве что из приграничных районов. Вот и всё –  будет настоящий, а не лживый День народного единства. Праздник это или беда – решайте сами, но то, что день единства наступает, когда беда общая, – это точно.

Из такой катастрофы, хочешь не хочешь, а выбираться надо вместе, что и произошло в Смутное время, когда всему русскому народу – и простому и элите, образно говоря, перекрыли кислород. И князья, и купечество влились в народное ополчение.

На прошедшей недавно пресс-конференции для средств массовой информации Президент России В.В. Путин проиллюстрировал это фразой: «Вот что значит сплочение людей перед общей опасностью».

А что, сейчас её внутри нашего государства не существует? Она есть, но в более изощрённых формах.

Так обозначьте её на государственном уровне, разъясните, чтобы народ понял, с чем он столкнулся на данном этапе своего бытия.

Страна наша многонациональная и многоконфессиональная.

Объединяются для отпора врагу не национальности и не конфессии (это происходит само собой), а элита и простой народ, образно говоря простые люди и князья. Нет осознания общей опасности, общего врага – нет и единства внутри государства.

Когда и у «князей» щи пустые, «князьям» становится не до «жемчугов». Происходит нравственное отрезвление. К сожалению, приходится констатировать, что враги нашего народа, нашего государства для нынешней российской элиты не враги, а бизнес-партнёры. Последние совместные решения российской бизнес-элиты и бизнес-элиты украинской по газовому вопросу тому яркий пример. В связи с этим советую перечитать стихотворение Юрия Кузнецова «Маркитанты» («Маркитанты обеих сторон – люди близкого круга…»). Вор-р-рон вор-р-рону, как говорится, глаз не выклюет.

Уж сколько раз история доказывала, что разбогатевшая, сытая элита забывает о нуждах родного народа, перестаёт быть истиной элитой общества и становится «так называемой».

Во всём нужно знать меру и соблюдать её, что непросто, если встал на путь соблазнов и продолжаешь идти по нему. В обществе потребления соблазны постоянно соперничают в душе человека с разумным аскетизмом, самоограничением. А что побеждает, если деньги поставлены во главу угла, теперь постоянно перед глазами.

Становится всё более понятно, что не только в военное, но и в мирное время враг должен быть чётко определён, не только внешний, но и внутренний. И должно быть чёткое осознание каждым гражданином России, что всегда существует опасность разрушения государственности не только извне, но и изнутри. Не зря сказано, что порох нужно держать сухим, в том числе и в мозгах, не разжижая их вливаемой в уши изощрённой ложью.

Речь идёт не об искусственном создании образа врага, а о враге реальном, который есть, и на которого не стоит закрывать глаза, иначе можно «зажмуриться» навеки.

Нельзя уходить в сторону от опасности, в хату с краю. Опасности, как и препятствия, следует преодолевать. Скреплённое, сплочённое (это слово почти вышло из употребления) одной идеологией общество при наличии таких ресурсов, как в России, – непобедимо.

А покуда идеологии, а значит чётко осознанной цели, нет, никакой праздник, как его ни назови, не поможет, это всего лишь шоу, то есть представление, не более того, за ним снова – пустота.

За примерами не искусственно внедрённых, а выстраданных народом праздников в историю далеко ходить не надо. День Великой Октябрьской социалистической революции, подкреплённый идеологией социализма, действительно был и вспоминается как общенародный праздник. А Великая Победа, и День Победы… Эти праздники скрепляла одна идеология, и они неразделимы, как бы ни пытались их разделить…

P.S.  В магазине «Дикси», который напротив нашего дома, в День народного единства свет какое-то время ещё горел, насколько хватило автономного питания, затем тоже погас. Современное купечество таким образом страхует себя на время закрытия кассы и удаления покупателей из магазина, чтобы, не дай бог, в темноте чего-нибудь не «прихватизировали».

Из окна пятого этажа было видно, что на окраине городка, где его частично обеспечивала электричеством сельская линия, уличные фонари светили.

Как светлячки в траве. Много ли им надо? Немного, но потому, наверное, и есть свет…