Вологодский литератор

Истинному русскому офицеру К.А.

 «Так сложилось, что Россия — единственное место, где                     

                                                               может быть весна»

 

                                                                                             В.В. Михальский

 

Ранним февральским утром, ещё до свету, всё вокруг качнулось, подалось в сторону, стало другим…

Едва слышно, глухо бухнули буфера вагонов. Поезд остановился. Я открыл глаза. Глянул на часы — пять утра.  По времени, значит, остановка в Ростове. И верно — всё стало другим. Когда поздним вечером садился в вагон, за окном видно было знакомое здание вокзала, маневрухи на путях посвистывали как-то беззаботно, по-домашнему. Поезд тронулся и за ним побежали привычные огни краснодарских улиц. Скоро их сменила тёмная ширь полей, в коридоре кто-то громко говорил с родным гэканьем, раздольным, как эти поля за окном. Всё было знакомым, привычным. А теперь поглядел в окно — незнакомый перрон, люди пританцовывают от холода — всё другое. Будто и воздух другой. Станционные огни устлали пол купе бледно-жёлтой дорожкой, словно зазывающей меня покурить.

На перроне обычная вокзальная суматоха. Возбуждённый предстоящей дорогой, спешит к вагонам народ, торопливо тарахтят колёсики дорожным сумок. Отрывисто, как будто подгоняя людей, гудит где-то локомотив, диктор однотонным  голосом зачитывает объявление. Проводники, подсвечивая себе телефонами, проверяют документы пассажиров. Устало бредёт в весёленькой оранжевой жилетке дворник. Средь людской череды, там и сям, поодиночке, а чаще группами, мужики разных лет — в «мультикаме», «мхе», «цифре», «оливе». Тащат тяжеленные защитные баулы и рюкзаки, ждут свои поезда,  курят одну за другой. Разговаривают  между собой тихо, словно стараясь сохранить нечто тайное, ведомое только им. Белея гипсом, не вынимая изо рта сигареты, ковыляет на костылях пожилой, небольшого росточка боец с худым рюкзаком за плечами и шевроном «Шторм» на рукаве. Сигаретный огонёк будто бы высвечивает в морозном воздухе непростую синусоиду жизни этого человека.

Закуриваю вторую самокрутку, а в голове снова и снова повторяются астафьевские слова: «Где-то гремит война». Да, без одного дня уже два года как идёт спецоперация, с той же стороны, с самых первых суток — тотальная, ожесточённая война. За два года были Гостомель, Мариуполь, Попасная, Рубежное, Северодонецк, Лисичанск, Бахмут, Авдеевка… Были Изюм и Херсон…

— Братишка, а есть сигарета?

Оборачиваюсь — передо мной высокий парень в камуфляже.

— Самокрутки у меня. Пойдёт?

— Вообще отлично, — он улыбается. — Всё скурил. Сейчас пойду искать, где тут у них купить можно.

Пока роюсь в карманах, ищу портсигар, парень жадно и радостно глядит вокруг, и на лице его чистая улыбка — наверное, улыбается мирной жизни. Нахожу наконец портсигар, протягиваю самокрутку, и вдруг вспоминаю — а  ведь уже двадцать третье!

— С праздником! — говорю ему.

Он сладко, во все меха затягивается, выпускает дым:

— Спасибо, братец! И тебя с праздником!

— Спасибо…

Я опускаю глаза. Кажется, что именно сейчас, сегодня —  не мой праздник. Это ЕГО, ВОТ ЭТИХ МУЖИКОВ праздник. А мой остался где-то позади, в далёком прошлом. И вспоминаю, как сам, почти уж четверть века назад (как же давно это было!)  с необыкновенной лёгкостью, казалось, почти невесомостью, ступал по асфальту сочинского перрона после липкой окопной грязи под Боташ-Юртом, радостно глядел на пальмы, стрелял у прохожих сигареты и был счастлив снова видеть вокзальную суету и в ней каждого встречного, жившего другой, мирной жизнью.

Докуриваю и возвращаюсь в вагон. В купе горит свет. Аккуратно раскладывает вещи парень в «мультикаме». Он военный. Наверное, кадровый. И, скорее всего, офицер.  Это видно во всём — в армейской выправке, в основательных, выверенных, отточенных движениях, в которых нет ничего лишнего. Размещая свой рюкзак, он тихо, устало, но как-то очень уютно покряхтывает.

— Доброе утро!

— Доброе утро! — отвечает он и протягивает руку. — Значит, соседями будем.

— С праздником! — поздравляю его.

— А, точно! Спасибо, взаимно!

Знакомимся. Его зовут Константин. Он высокий, статный. Тёмно-русые волосы коротко стрижены, серо-голубые глаза в окоёме красных, воспаленных век глядят утомлённо. Во взгляде, несмотря на усталость, читается постоянная готовность к действию, цепкий, хладнокровный ум много повидавшего человека, а в озорном, лёгком прищуре видится часто присущее профессиональным военным отменное чувство юмора. На виске Константина бьётся жилка. Губы его поджаты, массивный подбородок придаёт его красивому лицу не воинственности, а выразительной мужественности.

— Оттуда? — спрашиваю я его.

— Так точно.

— Как… там..?

— Да как, — устало отвечает Константин, — работаем…

Сколько всего кроется за одним этим словом — одному Богу известно. Наверное, никакому человеку не под силу вместить в себя необъятность всего того, что стоит за одним этим словом по всей линии фронта. Сколько ежедневного, ежечасного, ежеминутного, запредельно тяжёлого труда до кровавых мозолей? Сколько опустошающей одури бессонных ночей, изматывающего ожидания броска вперёд или сидения под обстрелом и жужжанием над головой вражеских «птиц», забытья ближнего боя, в котором мир сужается до ближайшего изгиба траншеи, а время неровно отсчитывается сухим автоматным треском и хрясканьем раскрываемого кровоостанавливающего жгута. Сколько за этим словом неимоверных усилий, от которых, кажется, вот-вот лопнут жилы и разорвётся сердце, остро клокочущее у самого горла? Сколько смиренных молитв и самых яростных проклятий? Какая великая и загадочная сила таится в самоотречении, когда приходит понимание, что поставленная задача — это, скорее всего, билет в один конец? Сколько  кроется мучений, страданий и крови за одним этим обычным словом?..

За ранним завтраком, как часто случается в поездах, пьём коньяк и разговариваем о всяком. Разговор с самого начала получается без неуклюжих заминок, неловких слов о погоде, как бывает средь незнакомых людей, оттого и выходит искренним и душевным.  Лишь о войне Константин рассказывает обще и неохотно. Говорит, что всей бы нашей пехотушке, каждому бойцу, кто сейчас воюет в окопах под Работино, будь его воля, дал бы по «Мужику» (Ордену Мужества). Слово «пехотушка» звучит у Константина напевно, любовно — и в этом чувствуется его отношение к солдату. Название села — Работино — Константин произносит с непривычным ударением на последний слог. А у меня сразу появляется ассоциация с другим селом — Бородино. Спросить, насколько верна моя ассоциация, я отчего-то не решаюсь…

Константин совершенно не пьянеет, только жилка на виске бьётся заметнее. Он не спал всю ночь — добирался до Ростова с фронта. Константину дали отпуск на трое суток, плюс дорога — он едет крестить свою маленькую дочечку. «Дочечка» — именно так и называет её Константин. И глаза, и лицо его сияют —  видно, как бесконечно Константин любит свою дочь.

— В «телеграмме» только и вижу, как она растёт. Когда по видео звоню, тянет ручки к телефону,  хочет обнять папку. А папка, балбес, залез в телефон, и почему-то никак не хочет из него вылазить. У жены, вижу, глаза от слёз блестят, да я и сам едва сдерживаюсь, —  говорит он и замолкает. Плотно сжимает губы и долго глядит в окно.

— Дома, поди, уж часы  считают? — выждав, спрашиваю я.

— Нет.

— Почему???

— А я никому из вышестоящего начальства не доложил-с, — Константин поднимает вверх указательный палец и хитро улыбается, — ни жене, ни родителям, ни тёще.  Всё разрешилось буквально в последний момент. Будет сюрприз. Да и дочечке подарок в такой-то день.

Он рассказывает о своей жизни — а я чувствую, как моё сердце согревается  от радостных, таких по-домашнему тёплых чудес, которые, каждый раз возвращаясь с войны, устраивает Константин. Я чувствую лад и любовь, живущие в его семье, и с каждым новым, сказанным им словом, стремительно  растёт во мне сердечное чувство к этому человеку.

Отправляясь в первую свою командировку, в Сирию, Константин придумал для родителей легенду — дескать, едет надолго на остров Котельный. Там только спецсвязь — то есть звонков оттуда не будет. На расспросы «а что там? а для чего?» — ответил коротко — «Батя, извини, не могу сказать. Сам понимаешь, государственная тайна…». И с каждой новой командировкой легенда не менялась. Также было и со спецоперацией. Сознавая, к чему всё идёт, Константин предусмотрительно, за месяц, позвонил родителям и сказал, что снова отбывает на остров Котельный. Тоже самое рассказано было и тёще. Знала только жена. Сколько сберёг своим обманом  Константин здоровья родителям и тёще за всё время и чего  ему самому это  стоило?

Как часто звучит у него — «чтобы не волновались родители, не огорчалась жена, чтобы не переживала тёща». Тёщу он с большим уважением и любовью называет — «Гвардии тёща».  Я с радостью вижу, что нет в нём и намёка на то нелепое, нередко встречаемое чувство, когда тёща видится врагом всего человечества. Не волновать, не расстраивать родных Константин старается даже в мелочах. Я с удивлением и улыбкой слушаю его рассказ, как он бросал курить. Константин, выдержав паузу в три месяца, удостоверившись в том, что привычка окончательно побеждена — лишь тогда рассказал родителям, что бросил. А потом — новая командировка в Сирию, «серьёзный замес», почти трое суток без сна… И когда он уже буквально падал от усталости, когда близкие разрывы равнодушно казались какими-то далёкими и ненастоящими -закурил, чтобы хоть как-то взбодриться. Так сигареты снова появились в жизни Константина. Вернувшись, он, побывавший во многих  передрягах капитан-разведчик, дабы не расстраивать родителей — курил украдкой, как в школьные годы. В кармане всегда имелась мятная жвачка, а в тайном месте — сорванная веточка, переломленная напополам. Ею он зажимал фильтр сигареты и курил так,  чтобы запах табака не оставался на пальцах…

О том, где был Константин, родители узнали  недавно. Так вышло, что получив повышение и назначение в новую часть, домой на побывку он приезжал вместе со всей, купленной им самим амуницией — огромным баулом и потёртым бронежилетом с выцветшей Георгиевской ленточкой. И батю, как его называет Константин, мгновенно ожгла догадка:

— Я так понимаю, ты был не на острове?..

Теперь родители знают о командировках и боевых наградах. Но о том, что их сын сейчас едет домой, едет к ним, к дочечке, жене и тёще — не знают.

Две бутылки коньяка, или «двойной боекомплект», как называет их Константин, опустели и надёжно спрятаны им в непрозрачный пакет.

— Ибо распивать крепкие спиртные напитки в поездах — запрещено! — снова поднимает вверх указательный палец Константин и улыбается. — А раз запрещено, то ничего и не было. Тем более, что подтверждения данного предосудительного факта средствами объективного контроля не зафиксировано.

Я смеюсь. И всё больше проникаюсь уважением и крепким, братским чувством к этому человеку.

— Ты меня извини, но я отобьюсь, — говорит Константин. — Всю ночь не спал, да и до этого «немец» не давал припухать особо.

— Да, конечно, спи.

Константин с удовольствием растягивается на полке, глядит какое-то время в телефон. Я нечаянно замечаю — он смотрит фотографии дочечки. Но скоро Константин прячет телефон и почти мгновенно засыпает крепким и праведным сном человека, долго  и обстоятельно делавшего нужное, важное дело.

Смотрю в окно — белым-бело. Здесь уж лежит снег. Позади остались скифские курганы и степи, русской сохой и неисчислимым трудом превращенные в  поля. Всё реже и реже встречаются турлучные мазанки.  И чаще — избы с кружевными, сказочными  наличниками и резными, приветливыми крылечками. Осанистые деревянные дома  на  основательных каменных подклётах горделиво глядят ажурными светёлками. Само время, кажется, бессильно снимает здесь  шляпу перед  красотой и широтой русского духа, воплощёнными искусными руками. Мимо величаво и неспешно проплывает Тысячелетняя Русь. Краса  этой земли, её материнская ласка, радушие и богатства, былинные герои, страницы славных и горьких времен её летописи — всё в названиях тихих деревушек и маленьких станций: Сестрёнка, Остролучье, Богоявленск, Александро-Невская, Берёзки, Дрязги, Суворовка, Любинка.

Плывут перелески, рощи и колки, балки, долины и реки, карабкаются на холмы деревенские домики. Гляжу, как весело скатываются улочки сёл по заснеженным, радостно искрящимся на солнце косогорам и вспоминаю, что скоро масленица. В одном дворе успеваю заметить картину, на мгновение возвращающую меня в детство: лохматый серый пёс, смешно задрав вверх одно ухо, сидит на крыше своей будки, а рядом — пухлый снеговик с морковным носом и ручонками-веточками. Кажется, будто увидел я милую новогоднюю открытку из тех своих добрых, ребячьих времён. Где-то на далеком холме лучится солнечным, пшеничным и медовым златом маковка церкви  — будто парит над землёй. Тонкие, тёплые, трепетно подрагивающие золотистые лучи весело и нежно играют в чистом воздухе над раздольем полей и кажутся они ажурным творением неведомых небесных мастериц, искусниц-золотошвей. Светлее становится небо и всё вокруг.  Сердце моё, мнится,  наполняется солнечным светом и радостно трепещет в груди.

Встречаются маленькие, безлюдные полустанки. Их дощатые строения тоскливо глядят на проезжающие поезда тёмными, по-стариковски впалыми глазницами окон, разевают рты пустых дверных проёмов. Кажется, что они доживают свой век лишь ностальгией по далёкому, другому времени. На покосившейся крыше старого пакгауза как-то сокрушённо хлопает на ветру  полоска толи.

И мнится, что я слышу:

— Не то, не то, не то…

Думаю, что стены этого пакгауза впитали ещё крепкий дёготный дух телег, шпал и угольного дыма, помнят уютный свет керосиновых сигнальных фонарей в тумане шипящего пара, какой, пробегая мимо, неизменно пускали озоровавшие, игриво посвистывавшие паровозы. Помнят далёкий, тревожный, словно сирена, рёв воинских эшелонов, спешивших на запад. И хмельные паровозные гудки, заливистую гармонь и радостные возгласы Победителей, возвращавшихся весной сорок пятого…

— То-то, то-то, —  будто отвечают старому пакгаузу колёса вагона — налитые молодой, железной силой, не тронутые ещё ржой времени, с безоглядной лёгкостью мчащиеся вперёд.

Созвучно временам, железно и резко грохочут мосты, а их фермы, балки, стойки и раскосы, переплетаясь, заботливо укрывают речной лёд причудливыми тенями, похожими на маскировочные сети. У некоторых мостов — зенитки. Далеко, на западе, у горизонта — свинцовые, тяжёлые тучи, кажущиеся паром от тяжёлого, с хрипом и посвистом, дыхания войны.

Глядя на широкие, великие реки, скованные льдом, думаю о тревожных временах Александра Невского. Вижу проплывающие луковки древних церквей и многовековые монастырские стены и пытаюсь представить себе эту землю вокруг, посеревшую от скорби и пепла пожарищ в чёрные времена монголо-татарского ига, смут и раздоров.

На бескрайнем домотканом полотне заснеженных русских полей серыми шерстяными нитями лежат дороги. И мнится мне, что именно сейчас по ним мчат к передовой не ведающие устали волонтёры, охаиваемые иными визгливыми  «героями», вещающими из какой-то другой реальности голубых экранов. Волонтёры везут на фронт великое множество грузов, собираемых по крупицам всей страной,  грузов, необходимых на передовой, как воздух.

Всё чаще появляются леса. Медные стволы могучих сосен и белые, женственные, тонкие станы берёз бегут за окном. Кажется — водят они хороводы, то убегают от поезда, то мчатся за ним. Мелькают, лихо прячутся друг за дружку, сливаются, кружатся — будто смотрю я на природное, всесветное, удалое гулянье. А остановись сейчас поезд — и леса эти увидятся иными — тихими, светлыми, наполненными мудрой печалью. Вот так, наверное, и мы в безоглядной спешке смотрим вокруг и на бегу часто видимся друг другу бесшабашными повесами или проворными ловкачами. Но задержимся, присмотримся хорошенько  — нет, ещё есть в нас неразгаданная широта и вековечная, жертвенная, ввысь устремлённая жажда поиска правды. Снова смотрю на чащу за окном и кажется мне, что именно в таком лесу на валуне преподобный Серафим Саровский совершал свой подвиг молитвенного стояния. И, может быть, где-то в дремучей глуши, в тихой берлоге, мирно спит сейчас потомок того самого медведя, которого преподобный кормил хлебом?

Позади остаются маленькие, славные, тихие и многопомнящие городишки, с их милой провинциальной неспешностью и молчаливой, упрямой борьбой за жизнь, всё же утекающую из них, с их открытостью и терпением, старозаветно прибранными могилками на кладбищах, свежими цветами на мемориалах и пустыми бутылками на снегу,  с бедовыми круглосуточными ларьками и радушными музеями, с криком галок у древних монастырских стен, колокольным звоном и молитвенной тишиной офисов и мастерских, в которых женщины после работы плетут для фронта маскировочные сети. Маленькие городишки с их прямыми, как оглобли, вопросами, застревающими в лабиринте хитроумных стратегических комбинаций лукавых столиц. Славные городишки с их чиновной армией, из которой, бывает, за воровство и мздоимство через остроги тоже попадают в «шторм» и бьются там до талого…

В наступающих сумерках всё ближе и ближе надвигаются тёмные дубравы — исполинские дубы стоят стеной. Чувствую  их великую силу. Только оставь супротив такой без догляда здешние места — и приберёт лес придорожную землю вместе с самой железкой, огородит частоколом,  увьёт подлеском. Дремучие, сказочные леса…  Кажется, именно в такой чащобе и сидел Соловей-Разбойник. Здесь, наверное, заплутав, можно встретить поросшую мхом избушку на курьих ножках и её обитательницу — Бабу-Ягу. Да, вот уж и до сказочных персонажей  добралась война. Вспоминаю, как читал об украинских гексокоптерах, так и называемых — Баба-Яга. И вдруг думаю — а может то, что происходит вокруг —  это и есть для нас Калинов мост через огненную реку Смородину, каким уж не раз проходили предки наши?..

Бежит, бежит за окном Русь. И вспоминаются слова Гения из бессмертной его поэмы: «Русь, куда ж несёшься ты? Дай ответ. Не даёт ответа».

К пробуждению, новой жизни, к весне, к благовесту капели и серебристому звону ручьёв, к вольным птичьим песням, любовному шёпоту молодых берёзовых листочков, к пасхальной радости мчишься ты, Русь? От весны ли пытаешься скрыться в сером мороке вьюги, неистовствующей на заходней стороне, всё дальше и дальше забирая от торного пути? И заплутавши, не сожмёшься ли на снегу средь дремучих лесов, не забудешься ли беспробудным сном на потеху и пир картавому хору чёрного воронья? Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не даёт ответа. Лишь набатом стучат колёса.

«Люблю тебя» — едва слышу я невнятный голос Константина. Смотрю на него — спит. Понимаю, что сейчас снова побеждает он душевной силой время и пространство, возвышается сердцем надо всеми ужасами войны, оставляя их позади  — сейчас, в эти мгновения Константин дома, признаётся в любви. А я смотрю на него и верю. Несмотря ни на что, верю: пока звучит это слово — Любовь, звучит средь полей, лесов, в городах и сёлах, звучит на русском языке —  к пробуждению, весне, к новой жизни будет мчаться Русь…

Впервые опубликовано :

https://rkuban.ru/archive/rubric/proza/proza_16070.html

 

Пономарь Преображенского храма Алексий с утра был сам не свой. Вчерашний вечер убил известием: тяжело ранен зять, майор, лежит в госпитале. Дочка чуть с ума не сошла, хотела сразу ехать, но отговорили. Надо все разузнать, а то в спешке можно наломать дров, время сейчас такое…
«… И Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков», — возгласил малую ектению отец Николай, настоятель, протоиерей, — строгий, иногда слишком, но, к счастью, отходчивый. Перед началом службы Алексий, подавая поручни, замешкался, и получил замечание. Теперь держи ухо востро…
«Ох уж эта война! — думал пономарь. — Поначалу патриотический угар: «Шапками закидаем!» «За три дня сомнем!» И вот уже не три дня, а третий год солдаты гибнут, мёрзнут и болеют в окопах и в блиндажах с крысами, а в столице богачи как с цепи сорвались, гудят по ресторанам, да по интересным заведениям. Ещё бы! Кому война, а кому мать родна… Снарядов не хватало в первый год, казенную мошну растрясли знатно. И воровство, и взяточничество огромное. Особенно банкиры жируют. Как же я ненавижу это ненасытное племя!..»
«Яко да под державою Твоею всегда храним…» — чуть не сипел отец Николай от воодушевления, а пономарь, хоть и не положено, тем более в алтаре, но никак не мог избавиться от беспокойных мыслей:
«Цены растут на всё. Дикая усталость на фронте, ропот в тылу. Особенно страдают жёны мобилизованных. А Государственная Дума не думает, а играет да красуется перед избирателями. И Верховный… говорит и говорит, всё у моря отдыхает, живёт в каком-то сказочном неведении, у него все хорошо. А у нас?..»
— Восстани, Боже, в помощь людем Твоим и подаждь нам силою Твоею победу…
«Изо всех сил молимся, и днём, и ночью, мечтаем о ней! — затрепетал Алексий. — И когда она придёт, эта победа, доколе ждать её, Господи?..» Помянник убиенных воинов, который он читал каждую службу и на панихидах, рос как на дрожжах. И сейчас среди прихожан, заполнивших храм, — да так, что не помещались в притворе, толпились даже на паперти, — стояли казаки, скоро и им на фронт.
Из алтаря торжественно вынесли Чашу:
— … И причет церковный, братию святого храма сего, казачество, сестричество (сестрички в белоснежных фартуках с красными крестами на груди теснились тут же, в женской части храма), вас и всех православных христиан да помянет Господь Бог во Царствии Своем всегда, ныне и присно и во веки веков.
Алексий молился у Престола, как никогда! Под громкий и густой бас дьякона: «Главы Ваша Господеви приклоните!» он наклонил голову и, выпрямившись, вдруг узрел в сиянии под главной иконой странную и невероятную картину в движении: пожары, взрывы, летящие самолёты, ползущие танки, сжимающиеся в страхе лица власть предержащих, и огонь, кругом огонь… А в центре видения — чей-то широко раскрытый окровавленный рот! И только укоризненный Лик Спасителя был недвижим…
Пономарь внезапно осознал, что скоро, совсем скоро, через несколько месяцев, в России грянет жестокая, небывалая смута…
— … Камилавку!
Алексий очнулся и с ужасом увидел мелко дрожащую от возмущения седую бороду протоиерея. Пономарь засуетился и подал убор… не той стороной.
— Это ещё что такое? — голос отца Николая зазвенел. — Алексий, человек Божий, что с тобой?!
— Простите, отче!
— Бог простит.
Шёл тысяча девятьсот шестнадцатый год…

Веков запутанная чаща.

Полков безвременный поход.

Горит закат. Россия пьёт

Свою отравленную чашу.

Снова русское горе, то, что «по свету шлялося, и на нас невзначай набрело». Крокус, весенний цветок, хлюпает кровью — цветок русского горя. Все русские раны от древних времён, от ордынских сабель, турецких ятаганов, тевтонских мечей, весь ужас нашествий польских рейтар, полков Наполеона, чёрных дивизий СС, кошмар «Норд-Оста», рыдания Беслана, все старые рубцы, все запекшиеся раны открылись и хлюпают, брызжут кровью.

Русь-матушка, облекись в чёрные одежды, поверх надень бронежилет, надвинь каску и из всех гаубиц, из всех «Солнцепёков», всеми «Аллигаторами», всем «Уралвагонзаводом», всеми «Калибрами» и «Цирконами» отомсти убийцам. Достань их в змеиных гнездах, секретных бункерах, в масонских ложах, в Бильдербергских клубах. Чтобы каждая кровинка убитого в Крокус Сити ребёнка обрушила небоскрёбы Нью-Йорка, расплавила Эйфелеву башню, рассыпала на камни Кёльнский собор, стёрла в пыль Вестминстерское аббатство, и кровавый карлик Зеленский превратился в каплю липкого гноя.

Взрывы меняют русла рек, управляют потоками вод. Террористические акты меняют русла истории. После террористического акта в Крокус Сити ход русско-украинской войны претерпит изменение. В нём исчезнут условности, недоговорённости, туманные намёки на переговоры, на приостановку Специальной военной операции. Война на Украине превращается в войну возмездия. Буквы Z и V на броне отныне будут написаны кровью. Война на Украине завершится не раньше, чем русский танкист остановит свой танк перед Софией Киевской, выйдет из танка и припадёт устами к золотой чудотворной фреске.

Когда с трибун призывают «Всё для фронта, всё для Победы», а потом, чуть покашляв, отправляются в дорогой ресторан насладиться средиземноморской кухней, тогда возникает ощущение огромной неправды. Война перехлёстывает украино-российскую границу. Она двигается в глубь России. Она ужалила Белгород, Брянск, Воронеж. Она жалит города на Волге и на Волхове. Она страшно ужалила Москву — Крокус Сити. Это война для всех. Вся Россия разбитыми в кровь губами припадает к этой чаше и пьёт ядовитый отвар.

Теракт в Крокус Сити послужит началом долгожданного очищения, в котором зачистке подлежат не только террористические ячейки, но и воры в министерствах и ведомствах, саботажники и предатели в оборонных структурах. Война, в которую превращается Специальная военная операция, не имеет линии фронта. Она перемещается в тыл. И победу будет праздновать не тот, кто разобьёт больше электростанций, складов горючего или эшелонов с войсками и танками. Войну выиграет тот, кто выдержит страшное напряжение эпохи, давление кромешного ХХI века, который перемалывает немощных, безвольных и слабоумных и открывает дорогу в историю стоическим народам и могучим государствам, что дарованы Богом великим народом. Русские — великий народ. Среди кромешных исторических бурь и вселенских потопов его сберегает сокровенная вера в грядущее бесподобное царство, благодатное бытие, вера в страну, о которой мечтали языческие скоморохи, православные отцы-пустынники, бесподобные русские космисты, чародеи Золотого и Серебряного веков русской словесности, озарённые большевики, поднявшие Россию до космических высот.

У народов России есть великая мечта. Эту мечту народ защищает и отстаивает среди несчастий и тягот, непосильных другим народам. И сегодня, в час великих испытаний, мы, обожжённые пожаром Крокус Сити, забрызганные женскими слезами и детской кровью, повторяем нашу священную триаду: «Один народ. Одна судьба. Одна Победа».

Известная мысль о том, что все поэты – пророки, не подтверждается в истории русской поэзии, действительных пророков мы знаем наперечет. Одним из современных лириков, обладающих подобным редчайшим свойством, является Николай Зиновьев. Как отмечает Л. И. Соболева, «пророк воплощает власть духовную — и противопоставлен власти земной» [6]. Одаренность в таком случае дается «бесплатно», а вот все остальное – тяжелейшая работа мысли. Стихотворение Николая Зиновьева «Спасет ли нас небесный витязь…» написано за несколько лет до известных событий, но его содержание – сегодняшнее:

Спасет ли нас небесный витязь

Или взликует воронье?

Наденьте чистое белье

И, на колени встав, молитесь!

 

Сбежали крысы все из трюма

К заокеанским берегам.

А мы спокойно и угрюмо

Глядим в глаза своим врагам.

 

Еще более давнее пророчество — стихотворение «В детском саду», конца 1990-х годов!..

Над клумбой бабочки порхают,

И небо льется синевой.

В тени песочницы играют

Солдаты Третьей мировой…

 

В 2013 году Зиновьев, размышляя о новом веке, соединил прошлое и будущее одним трагическим бытийным содержанием:

Ночью звездною по речке

В утлой лодочке скользя,

Понял я, что вновь от печки

Начать жить никак нельзя.

 

Все что было – в горле комом,

Но дает душе покой

То, что в веке незнакомом

Те же звезды над рекой.

 

Те же ивы, те же вербы,

Тот же тихий плеск волны

Успокаивает нервы.

И как будто нет войны…

 

Зиновьев тысячу раз подумал, и многое прочел, прежде чем создал стих «Враг народа»…

Боящийся шороха мыши,

Покорный всегда, как овца.

Считающий всех себя выше.

Забывший и мать, и отца.

Не ищущий истины-брода.

Прислуга на шумных пирах.

Носящий лишь званье «народа».

Такого народа – я враг.

 

Мы все привыкли в неурядицах и поражениях винить власть, высшее руководство, и не без оснований. Однако и на нас лежит вина в том, что происходит. Святой праведный Иоанн Кронштадтский писал: «Земное отечество страдает за грехи царя и народа» [3].

До военных очистительных событий большинство народа жило только материальными интересами, забыв о духовной войне добра и зла: «Корень всех зол, всех грехов, власть диавола над душами человеческими — в любви к материальным ценностям, к миру и тому, что в нем. Если бы люди исполнились подлинной решимости рассчитаться со своими грехами, Господь тотчас же даровал бы им жизнь и радость. У Него всегда есть, что нам предложить взамен нашего убожества. Но вот, поставленные перед необходимостью отказаться от своих грехов и от своего мнимого богатства, люди предпочитают оставить своего Спасителя», — пишет протоиерей, писатель Александр Шаргунов [7]. А потом невидимый бесовский легион стал видимым:  «В Евангелии от Марка Христос спрашивает бесноватого: «Как тебе имя?» И тот отвечает, вернее, бесы за него отвечают: «Легион имя мне, потому что нас много». Легион — это огромное войско. Бесы воюют против Бога и человека. И в сегодняшней войне против православия и нравственных устоев легионы бесов вторгаются в нашу Россию. Особенность последней, третьей мировой войны — соединение войны земной и войны небесной. Одновременно организуются легионы враждебных России формирований, чтобы уничтожить ее. И для подавления всякого сопротивления сатанинская власть будет готова использовать легионы, в буквальном смысле, мировой военной силы. «Нас много», — хвастаются бесы, и в этих их словах вдруг начинает звучать как бы вызов Самому Христу. «Нас слишком много, чтобы кто-то мог нас одолеть. Нас много, и мы едины». Бесов много, но они — один легион, направленный на осуществление единой цели. Сколь зловещим может быть единство без добра, без истины, без Христа! И мир, мы знаем, все более устремляется к такому единству. Какая это грозная сила! Кто устоит перед таким легионом? Какой человек, какой народ, какое человечество? Мы не можем сказать, что у нас достаточно сил, чтобы отразить нашествие наших врагов, видимых и невидимых. Но в Господе и с силой Его мы можем победить» [7].

Да, наступили тяжелые времена для всех. И только Бог не подведет, не обманет:

В который раз нам это слышать:

«Вновь у ворот стоит беда.

Сцепите зубы, надо выжить»,

О, Господи, а жить когда?!

 

Психолог Л.П. Репина дает краткое определение понятия «историческая память»: «Историческая память понимается как коллективная память (в той мере, в какой она вписывается в историческое сознание группы), или как социальная память (в той мере, в какой она вписывается в историческое сознание общества), или в целом – как совокупность донаучных, научных, квазинаучных и вненаучных знаний и массовых представлений социума об общем прошлом…» [4]. Именно она нам и поможет в тяжелейших испытаниях:

Вновь стучится война у ворот,

Что-то страшное с нами случится,

Но меня успокоил народ:

«Да она к нам с рожденья стучится.

 

Ты в минувшее наше взгляни:

И отцы воевали, и деды,

Потому, что, увы, без войны

Никогда не бывает Победы»…

(«Глас народа»)

 

Еще одна беда подтачивает силы – ложь откровенная, привычная, ставшая частью натуры:

Ложь проникла повсюду, как газ.

Лгут министры вовсю Президенту.

Президент лжет, не глядя на нас.

Ложь взяла наши души в аренду…

 

«Пятая колонна» не исчезла, не сбежала, ее представители сидят во власти, более того, как отмечал Ф.М. Достоевский, «они всё ещё продолжают смеяться над народом, хотя и заметно притихли их голоса. Почему же они смеются, откуда в них столько самоуверенности? А вот именно потому-то и продолжают они смеяться, что всё ещё почитают себя силой, той самой силой, без которой ничего не поделаешь. А меж тем сила-то их приходит к концу. Близятся они к страшному краху, и когда разразится над ними крах, пустятся и они говорить другим языком, но все увидят, что они бормочут чужие слова и с чужого голоса…» [1].

Наша сила таится в божественных откровениях Евангелия:

Россия воскреснуть должна! –

Мы чуть не в литавры забили,

А мысль, что безмерно важна,

Забыли.

 

Голова готова треснуть,

Коль её в виду иметь:

Для того, чтобы воскреснуть,

Прежде надо умереть.

 

Эта битва происходит не только на войне. Вот что писал Святитель Игнатий Брянчанинов: «…Кто таким образом очищает любовь от самолюбия и пристрастия, тот обретает в себе чистую любовь, любовь в Боге. Для приобретения этой любви заповедано нам самоотвержение; такое значение имеют слова Господа: «Иже погубит душу свою Мене ради, обрящет ю» (Мф. 16:25). В этих словах повеление соединено с обетованием. Напротив того, кто вздумает найти душу свою в исполненном обольщений мире, т.е. захочет исполнять свои неочищенныя пожелания, тот погубит ее. В самоотвержении – спасение» [5].

В заключение приведем не апокалипсическое, а счастливое пророчество Николая Зиновьева:

И все ж, несмотря на все беды

И множество грустного,

Таится в крови ген Победы

У каждого русского.

 

Пока мы выносим все пытки,

Из вечности скачет гонец,

Он свиток везет, в том свитке

Одно только слово: «Конец».

 

Конец истязателям нашим,

Исчезнут они навсегда.

Мы снова поля свои вспашем,

Построим опять города.

 

Исчезнут все прежние беды,

Забудем о всех подлецах.

Таившийся в нас ген Победы

Опять загорится в сердцах.

(«Ген Победы»)

 

 

Библиографический список:

 

 

1. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Ленинград: Наука, 1972 – 1990. Т. 25 (1983 г.). — С. 95.
2. Зиновьев Н.А. Портрет неизвестного. Избранные стихотворения. / Зиновьев Н.А. Ростов н/Д. ООО «Терра Дон», 2020. – 576 с.
3. Праведный Иоанн Кронштадтский. Симфония по творениям святого праведного Иоанна Кронштадтского.  – URL: http:https://azbyka.ru/otechnik/Ioann_Kronshtadtskij/simfonija-po-tvorenijam-svjatogo-pravednogo-ioanna-kronshtadtskogo/227https://azbyka.ru/otechnik/Ioann_Kronshtadtskij/simfonija-po-tvorenijam-svjatogo-pravednogo-ioanna-kronshtadtskogo/227
4. Репина Л.П.Историческая память и современная историография // Новая и новейшая история. 2004. № 5. — С. 42.
5. Святитель Игнатий Брянчанинов. Письма к мирянам. Письмо 214. – URL: https://azbyka.ru/biblia/in/?Mt.16:25:
6. Соболева Л. И. Цит. по предисловию к книге: Александр Сергеевич Пушкин. Избранные сочинения, М., «Художественная литература», 1990, С. 11.
7. Шаргунов, Александр. Как нам победить в этой войне. – URL: https://ruskline.ru/news_rl/2022/11/12/kak_nam_pobedit_v_etoi_voine

Новая повесть Николая Устюжанина привлекает честностью и зримостью внутреннего состояния главного героя, его цельностью. Пейзажи своей художественной образностью дополняют правдоподобность сюжетной линии.

Повесть напомнила мне позднюю чеховскую прозу, наполненную предчувствиями — и от этого стало грустно. Но, как бы сказал тот же Антон Павлович: «Всё ещё только начиналось…»

 Александр ЦЫГАНОВ, прозаик, главный литературный консультант Вологодской писательской организации.

 

 

Самойлов и представить не мог, как неожиданно явится старость. Вроде ещё недавно прыгал через ступеньки лестниц, и вдруг уже уступают место, называют дедушкой. В глубине души он считал себя ещё крепким, а вот как всё вышло…

Жил он, как раньше бы сказали, бирюком, но не по собственному желанию – так получилось, что дети и внуки разъехались, близкие стали дальними, словно где-то было приказано оставить его один на один с приближающимся уходом.

Чем же заняться ему, пенсионеру, на сплошном досуге? Разобрать архив, фотографии, письма, а что дальше? И Самойлов стал думать.

Созерцание — не безделье, как многие считают. Это спокойное осмысление жизни и себя в ней…

…Третью неделю в городе стояла гнетущая липкая жара. Солнце палило без пощады, стены домов и асфальт раскалились так, что не спасали ни вентиляторы, ни даже сплит-системы. Вода и мороженое расходовались без счета, арбузы и дыни исчезали в магазинах уже к обеду. В городских автобусах мощности кондиционеров не хватало, пассажиры стояли мокрые и раздражённые. Рабочий день сократили, но это мало кого радовало.

Ночью было тяжелее всего – не спалось от духоты и комаров. Все ждали только одного – ливня, пусть даже с грозой и градом – всё равно!

Дождь брызнул под утро, без особого энтузиазма. Ни грозы, ни града, просто постучал по крышам и исчез. А днём продолжились прежние страдания.

И тогда Самойлов плюнул, взял в аренду мопед и понёсся по дороге в сторону гор, наслаждаясь прохладой встречного потока.

Горную гряду он заметил однажды из окна междугородного автобуса, она красовалась вдалеке в туманной розовой дымке. Почему-то показалось, что добраться до неё – пара пустяков, но Самойлов ошибся: бетонные плиты, проложенные параллельно основной трассе, на которую маломощному транспорту заезжать было нельзя, закончились быстро, а по просёлочным дорогам, с заброшенным асфальтом и вовсе без него, пришлось, глотая пыль, уже не мчаться, а ехать с опаской, притормаживая перед незнакомыми поворотами.

В горах, и правда, было не так жарко. Самойлов, поддав газу, забрался на лесную вершину, огляделся, нашёл широкую тропинку, подходящую для двухколёсного временного друга, и сумел спуститься на дно ущелья, где журчала бирюзовая река и шумел водопад, срываясь с отполированного базальта в пенистую заводь.

Вот где было спасение! Мопед, прислонённый к толстому мохнатому стволу, помаленьку остывал, и он, скинув одежду, почти побежал к водопаду, но чуть не поскользнувшись на крупных камнях, лежащих в воде врассыпную, умерил пыл и, осторожно ступая, достиг цели! Хрустальный поток, окативший его, вернул тело в прежнее состояние спокойствия и внутренней нормальной температуры.

Самойлов возвратился к колёсному ослику, достал из небольшого рюкзака полотенце, подстилку, припасённую заранее, развернул, бросил её на сухую траву возле дерева и сел на мягкую землю.

Тишина в душе. Смартфон заглох, связь прервалась. Лишь одна линия не исчезнет ни днём, ни ночью: связь с Богом. Теперь можно, наконец, подумать о вечном…

Природа заброшена нами как ценность. Мы привыкли относиться к ней потребительски, как к материи, а не к матери, забывая, что поэзия рождается здесь…

 

«Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины:

Орёл, с отдалённой поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне.

Отселе я вижу потоков рожденье

И первое грозных обвалов движенье.

Здесь тучи смиренно идут подо мной;

Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;

Под ними утесов нагие громады;

Там ниже мох тощий, кустарник сухой;

А там уже рощи, зелёные сени,

Где птицы щебечут, где скачут олени…»

 

Пушкин увидел землю с высоты птичьего полёта, лермонтовский герой «летал меж небом и землёй», а мы воспринимаем её как набор цветных фотографий. А ведь есть ещё и соприкосновение с миром, который был до нас и останется после нас, как эти серые камни, лазурные брызги, пение птиц – и зелёный шатёр, укрывающий путника…

И Самойлов решил переехать сюда, ближе к небу.

…Жителей затерявшегося в горах посёлка, где он снял комнату, многие горожане почему-то заранее считали в чём-то приниженными, но именно здесь все здоровались друг с другом, и приезжие быстро привыкали к этому вежливому участию.
Школа — настоящий центр села, детишки все нарядные, но скромные, хотя и шаловливые, куда ж без этого. Поражали ещё и тем, что не сквернословили… совсем.
Родительская любовь видна в деталях… В автобусе рядом с Самойловым ехала девочка, лет девяти-десяти. Он сначала опасался, что её прижмёт открывающейся дверью, поэтому на всякий случай краем глаза проследил за ней, но напрасно: она привычными движениями поворачивалась в самом углу салона так, что страшная створка, складывающаяся с шипением и грохотом, даже не касалась маленькой пассажирки. Поневоле он залюбовался её школьной формой, дополненной белыми розочками в волосах и на блузке, гольфами, верх которых заканчивался изящным кружевом. Безупречная коса и серёжки подчёркивали строгий, но женственный и одновременно аристократический вид ребёнка, воспитанного в сдержанности, но и в достоинстве, которое в городе редко встретишь.
А учителя, кстати, все без исключения, вызывали у детей и взрослых только две безоговорочных эмоции: восторг и почитание!
Сдержанность и вежливость здесь были в почёте: и водители автобуса, и школьные охранники, и продавцы отличались тактом, о котором Самойлов уже начал забывать.
Поначалу он стремился «затовариться» в «Магните», по привычке полагая, что цены в нём ниже, чем у местных частников, но потом разглядел ценники в небольших, но богатых по набору гастрономах с наивными названиями: «Магазин», «Яблоко» — и успокоился. Стал брать выпечку, состряпанную в кафе на втором этаже «Яблока»: пирожки с картошкой, капустой, печенью, ещё с чем-то. Даже мармелад советского качества и формы, в виде зелёных зайчиков и коричневых мишек, щедро сдобренных сахарным песком, тоже выпускался здесь. А чуть ниже располагалась ферма редких сыров из козьего и коровьего молока, известная и в городе — за деликатесами приезжали богачи на «Мерседесах» и «БМВ». Вот так-то!..

…На днях Самойлов прочёл на одном из сайтов о нападении акулы на молодого российского туриста в Египте. Потом оказалось, что парень не турист, а релокант, — уклонист, по-нашему. Причём, погиб он на глазах отца. Жалко. Спас отец сыночка…
Знавал он одного такого, сбежавшего от мобилизации в Грузию. Кстати, почему их спокойно отпускают? При Сталине или Брежневе вмиг закрыли бы все границы. Но, как говорится, «это не наш метод».
Нет, Самойлов никого из таких не осуждал, но принять не мог. Помнится, в 1992 году коллега заявила, что покидает страну, уже оформила документы на выезд. И его пыталась агитировать, на что ей было сказано, что больную мать не бросают. Она вспыхнула: «Вот будут у вас дети, сразу поймёте, что надо брать их в охапку и бежать от этого ужаса куда глаза глядят!» — «Как можно бросить ближних, ведь всех с собой не утащишь, а могилы родных?..» — «Беженка» только фыркнула в ответ.
Ничего она не поняла, не почувствовала. Сердце в груди не ёкнуло, не заныло, не затосковало. Пока…
Как жить без веры, без истории, без природы нашей, без сердечных привязанностей? Жить и умирать хочется «ближе к милому пределу». Лучше Пушкина не скажешь:

Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

На них основано от века
По Воле Бога самого
Самостоянье человека,
Залог величия его…»

А у моего бывшего знакомого, — вспомнил Самойлов, — «нового грузина», девушка была, писаная красавица. Она — то ли от горя, то ли от радости — выскочила здесь замуж. И счастлива!
Случай этот, конечно, не сравнить с акульей пастью, это не трагедия. Хотя…

…Ловля рыбы в горной речке – какое-никакое, а развлечение!.. Самойлов позаимствовал у куста приглянувшуюся ветку, привязал к ней леску с поплавком и самодельным грузилом из валявшейся на земле маленькой гайки, и с наживкой тоже не мудрил – обыкновенный размоченный хлеб должен был, по его разумению, понравиться рыбёшкам.

Так и есть – клюнуло! Красно-белый поплавок задрожал, потом дёрнулся и нырнул в глубину. Подсечка – и серебристая плотва-быстрянка затрепетала в воздухе! Он отцепил и бросил её в пакет с водой, – будет чем поживиться сиротской кошке, которую подкармливают всем общежитием. Пожалел горемыку – ведь ещё совсем недавно сам был бездомным…

Следующий крохотный мягкий хлебный колобок исчез в желудках вертящейся в воде мелкоты без всякого клёва, только разок вздрогнул плавающий на поверхности «сигнал рыбака». Закинул снасть в третий раз – та же история!

Наконец Самойлов догадался: рыбки, наученные горьким опытом несчастной взлетевшей соседки, крючок уже не трогали, а наживку всё-таки осторожно обглодали.

Надо же! – удивился он, — мозгов почти нет, а соображают! А вот мы до сих пор клюём. На выборах…

…Александр Дугин говорит, что его Евразийство — четвёртый путь, отвергающий западные проекты: капитализм, социализм и национализм. Он убеждён, что его мысль верна, но сложна для понимания.
Похвально, конечно, — рассуждал Самойлов, — но он же сам пишет, что ни народ, ни власть не способны узреть тонкую материю духа… Потому что ничего не читают. Тяжело без этого его понять, видите ли.
Давайте по порядку.
Философу известен закон «отрицания отрицания». Его конструкцию клюют, как он жалуется, все вокруг… Верно! Все кругом клюют друг друга, единства нет. Если почитать комментарии, не только к его статьям, а вообще к высказанной в сети какой-либо мысли, то схватишься за сердце: «Какая каша в головах!» Сборная солянка из обрезков того же социализма, либерализма и народных суеверий.
А насчёт чтения можно поспорить. Советская интеллигенция была начитанной сверх меры, чуть пупок не развязался. А потом она, академическая и профессорская, точно так же, как и народ, с изумлением наблюдала, как разрушали державу и растаскивали её по углам.
Нам сейчас нужна дисциплина. Семейная, производственная, учебная, нравственная, духовная… Десять заповедей наши люди толком не знают, впрочем, как и таблицу умножения.
Ладно, уткнитесь, так и быть, в смартфоны, выведите на экраны, зубрите утром и вечером: «Воровать нельзя!» «Лгать нельзя!» «Предавать жену или мужа нельзя!» — Ах, не согласны? Ах, не можете? А почему? Это же так просто!
Вот поэтому нужна дисциплина. А раз нужна, то обязательно придёт, куда тут денешься от законов диалектики…

…И снова Самойлов один посреди южного леса. Почти бежит по крутому спуску заброшенной дороги, огибая мелкие провалы, осыпающиеся останки обочин и крупные, обожжённые солнцем камни. Рядом бродят, пошатываясь, страдающие от мух вольные коровы, а издали озираются на него дикие кони.

Середина сентября. Желтеют верхушки деревьев, на вездесущих кустах ежевики сладкие гроздья давно завяли, лишь одинокие розовые капли припозднившихся ягод напоминают о былой роскоши.

Идёт к роднику с двумя гулкими пластиковыми канистрами из-под минералки, – природная вода и чище, и полезней. А вот и промоина с железной короткой трубой, из которой неспешно струится влага. Стоя на скользких камнях, медленно склоняется перед живой водой и наполняет одну за другой подручные фляги, — они мгновенно запотевают от холода.

Возвращается теперь уже в гору, изредка останавливаясь, чтобы отдышаться. Никто не окликнет, не свистнет, туристы давно разбежались кто куда, это он приехал сюда остыть от сухого асфальтового жара. Осталась далеко за перевалом погоня за деньгами и техническими новинками, древний мир сейчас нужнее.

Как хорошо! — радостно думал Самойлов. — Теперь я – повелитель времени и сам себе хозяин. Захочу – буду лежать на кровати в комнате и слушать далёкий лай собак и лёгкий скрип незапертой двери на крыльце. А нужно будет – схожу, лениво переставляя ноги, в поселковый магазин с приветливой молодой продавщицей и, возвратившись, согрею чай и буду раздумывать, чем закусить – печеньем или пряником?

А ближе к полуночи, накинув летнюю куртку, чтобы не замёрзнуть в остывающем пространстве, выйду на почти не различимую в темноте дорогу и стану долго-долго, внимательно и страстно, до внутренней восторженной дрожи, смотреть на бесконечно высокое звёздное небо…

Для чего создан этот мир? И для кого? Для нас, силящихся познать его тайны, или просто так, для красоты и величия? Разве можно сравнить его с короткой жизнью обычного человека? И с жизнью человечества тоже…

…В позапрошлом веке, — вспомнил Самойлов, — Достоевский сделал открытие: оказывается, в нас всех живёт подпольный человек. Не тот внешний, благообразный, напускной, где царствует мораль и всё такое, а незаметный, притаившийся в душе человечек, свербящий мозг и «подбрасывающий», как говорил Горбачев, в него всякие нехорошие мысли.

Вот, например, вы смотрите на летящий самолёт, любуетесь им, следите за его полётом… и вдруг в вас мелькнёт странная, лихая мысль: «А если его сейчас сбить? Будет интересненько!»

И ведь ничего удивительного здесь нет, это охотничий инстинкт, азарт! Вот и Евгений Пригожин признался, что отдал приказ сбивать самолёты, но его люди в камуфляжах переборщили: «Любят они это дело». Отчего же не поохотиться, раз приказали, разрешили, так сказать.

Ещё один пример. Как говорит Росстат, мы, в большинстве своём, поддерживаем президента. И если спросят, особенно «люди в сером», то, будьте спокойны, подсчёты статистиков подтвердятся! Только потом, вернувшись с улицы домой, маленький, «фантастический», — как писал Достоевский, — человек тут же начнёт фантазировать и оставлять в сети о первом лице ТАКИЕ комментарии!.. Это подпольный человек строчит, — тот, который искренний.

Наш народ не дурак, он сразу понял, что это не мятеж, а обычная разборка «хозяйствующих субъектов» в духе девяностых и, устроившись поудобнее у мониторов, стал наблюдать захватывающее зрелище.

А дивиться было чему: под напором трижды героя Пригожина всего лишь однократный герой Шойгу с верным оруженосцем Герасимовым исчез, дематериализовался, превратился в фотон (или фантом), а вместе с ним – сотни преданных (хорошее слово!) генералов и чиновников.

Нет, кое-кто не исчез, а тоже комментировал, как ростовский губернатор: «У нас всё под контролем!» — это после того как миллионный город без единого выстрела был сдан!

«Под контролем» губернских и армейских чинуш мятежники за сутки промаршировали почти до Москвы!

Было сообщение, что президентский самолёт вылетел во вторую столицу, но, как сказал пресс-секретарь Песков, Путин всё время находился в Первопрестольной. А Пескову мы верим! Все же знают, что он – правдивейший и благороднейший человек!..

Но и с противоположной стороны творились чудеса: внешне такой крутой и почти взявший Кремль Пригожин вдруг развернул колонны на 180 (на 180, а не 360!) градусов и засобирался в Белую Русь.

Лукашенко, узнав от первого лица, что защищать столицу некому и нечем, «взял на пушку» «мятежника» и пригрозил, что его «раздавят, как клопа!» И внутренний человек Пригожина… банально струсил.

А потом упал ещё один самолёт. Теперь уже пригожинский…

…К пещере Божьей Матери Самойлова привёл Анатолий, улыбчивый пенсионер, бывший экскурсовод. Когда они спускались по извилистой самодельной лестнице с железными перилами по правой стороне каньона, Самойлов в восхищении воскликнул: «какая красота!», увидев на противоположном откосе в природной зелёной раме картину гигантской скалы из затвердевшего известняка. В сумерках наступавшего вечера она была похожа на видение, на светящуюся стену из потустороннего мира.
— Красиво, конечно, но в девяностых с этого обрыва были сброшены сотни людей, — опустил его на землю Анатолий, — их привозили по старой дороге, с завязанными глазами, и у края требовали отречься от собственности или бизнеса.
Восторг померк, и ум стал заполняться тенями памяти, вдруг всплывшими из глубин, в которые не хотелось погружаться, а вот пришлось…
Сама пещера, довольно широкая, но не очень протяжённая, разделилась на два зала с отдельными живописными входами. С потолка свисали небольшие сталактиты, а возле каждого входа-выхода стояли у стен на прислонённых массивных камнях рукодельные иконостасы, посвящённые Богородице. На них ютились маленькие цветные иконы, в основном бумажные, или крохотные образы, купленные в церковных лавках за скудные деньги. Рядом лежали, скрючившись, оплывшие свечи. Какой-то грустной мелодией повеяло от этой нашей вечной бедности и такой же бесконечной любви к молитве. Самойлов вспомнил первую заповедь Блаженств: «Блаженны нищие духом», и вдруг почувствовал, что на шаг приблизился к её великой простоте.
— Самое интересное увидишь в конце правого зала, — раздался гулкий пещерный голос Анатолия, — только там придётся встать сначала на корточки, а потом на колени. И береги спину! — вспомнил он, протрубив вдогонку.
Самойлов опустился на четвереньки и почти пополз по выскобленной многими коленями узкой горловине. Пришлось включить фонарик смартфона, и он увидел в укромном месте большую икону Всецарицы, почти утопавшей в россыпи окаменевших свечек, поставленных в самый угол на вытянутых руках.
Велика была просьба о спасении… В средние века здесь молились православные греки, укрывавшиеся от вражьих набегов, а теперь просят… знаем, о чём.
Ещё недавно он храбрился и считал, что сможет сам убежать от грозного девятого вала, несущего к «дивному новому миру». От нас будут требовать отречения уже не от собственности, а от веры…
Он все повторял слова из восемнадцатой кафизмы Псалтири: «Возведох очи мои в горы, отнюдуже приидет помощь моя», но теперь всё понял, и пока возился с собственным телом, пятясь к едва различимому в темноте почти круглому отверстию признанной народом святой пещеры, всё-таки получил по загривку каменным бугром — за грех поспешности, наверное.
Приятель-экскурсовод терпеливо ждал его и ничего не сказал, когда Самойлов почти рухнул перед намоленным иконостасом, перекрестился и произнёс:
— Пресвятая Богородица, спаси нас!..
…О том, что полыхнёт в старой горячей точке, в Карабахе, целый год зудел в интернете Игорь Стрелков, и в очередной раз его предсказание сбылось.

Надо было полковника ФСБ в отставке не за решётку отправлять, — размышлял Самойлов, — а слушать. Хотя, если вспомнить судьбу Пригожина, может, и к лучшему… Целее будет.
Когда, наконец, мы станем жить своим умом, а не оглядываться на «партнёров», ожидая от них очередного обмана?.. Но в нынешних реалиях здравый рассудок — чистой воды фантастика. Уже не один комментатор в сети отметил, что сочетание несочетаемого — наша болезненная суть, уродливая химера.
В стране, ведущей специальную военную операцию, продолжает править группировка из «святых» (для них) девяностых, либеральная до мозга костей. Для поклонников золотого тельца патриотизм, национальная идея, просто идеология справедливости — смерть на кончике иглы.
Как можно заявлять о скрепах, традиционных ценностях, даже о вере — и одновременно подписывать законы о цифровом рубле и цифровом же паспорте? Они что, Апокалипсиса не читали?..
В том-то и дело, что не читали, — Самойлов был уверен в этом, — хотя те, кто готовил эти документы к подписанию, не просто читали, а штудировали Откровение Иоанна Богослова по пунктам, и идут они навстречу антихристу вполне сознательно.
И что после этого для всех нас Карабах, Ближний Восток, если ТАКОЕ виднеется на горизонте? Для атеистов можно повторить ещё раз: и верующие, и их противники, сатанисты, чётко знают, чем всё закончится. «Отвертеться» не удастся никому.
А вот теперь о добром… Наша берёзка выстоит! Сколько раз в России кричали о последних временах? — Без счета. И антихристами называли и Петра Первого, и Ленина, и Сталина… Проехали.
Когда всё рушится, когда даже дети уверены, что всё пропало, когда нет ни мира, ни безопасности — тогда радоваться надо, а не горевать. Значит, это болезнь привычная, много раз случавшаяся накануне политического кризиса, смены курса и лидера. Рано или поздно начнётся новая жизнь. Тяжёлая поначалу, но светлая, потому что из тупика будем выходить на добрую дорогу. Апостол Павел в Первом послании к фессалоникийцам (5:3) разъяснил: «Когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба». Всё понятно?..

…Маленький храм в горном посёлке  был открыт совсем недавно, полгода назад, — он светил золотым куполом в густой зелени холма. Сегодня Самойлов в первый раз пришёл, хромая от боли в пятке (шпора вылезла, «гусарил»), на воскресную службу и подивился особенному лицу клира и прихода, его неповторимому стилю.

Вроде бы и литургия везде одна, и молитвы все те же, ан нет — тут и священники и певчие оригиналы!

Во-первых, хор. Не две-три старушки с дребезжащими голосами, как бывает, а две сёстры-молодяшки, умницы и красавицы, высокого роста и голоса. Не накрашены, разве что чуть-чуть, но безликая одежда, маникюр и губы уточкой — при них, все по сегодняшней моде. Пели они необычно, переливы голосов выводили нечто среднее между московским звоном, монашеской бесстрастностью и грузинским многоголосием. В общем, Кавказ, братья и сестры, Кавказ!..

Священник, грузный, но широкоплечий протоиерей в простенькой камилавке, с бородой «веником» и рачьими глазами, вышел с кадилом и стал обходить храм… с шутками-прибаутками. Как он умудрялся их вставить в молитвенный строй — только ему и известно. И ещё одно «ноу-хау» — он почему-то стал окроплять прихожан святой водой, — обычно это происходит во время молебна или в конце службы.

Окатил всех, как положено, а певчим на их возглас: «… и избави нас от лукавого» брызнул сверху вниз: «Избавит, избавит!..»

Во время чтения Евангелия он вдруг остановился, сделал паузу, потом продолжил, а в конце, бросив пономарям в алтаре: «Не болтать!» — извинился перед «зависшими» в чтении певчими: «Задуматься во время молитвы тоже надо».

Но апофеозом стиля стала его проповедь. Постоянные, в отличие от Самойлова, прихожане заранее потянулись к аналою, загадочно улыбаясь. И не прогадали — батюшка начал проповедь так, что он вздрогнул:

— Позор! Позор всем нам, что день памяти святых князей Петра и Февронии мы отмечаем как великий праздник! Страшно, что любовь в семье — не норма, а исключение. Да, есть грехи явные, невыносимые. Если муж или жена семью погубили — долой! Гнать вон, ещё и поленом вслед!.. А если грехи житейские, то смирением, терпением и уважением любовь можно и нужно восстановить. Вот… Ты чего это, Анна, сегодня на службу к середине пришла? В следующий раз, если опоздаешь, ведро креветок принесёшь!

Самойлов вышел из храма, потрясённый образным видением роскошного штрафа, стал спускаться по свежей бетонке к остановке, и только тут осознал, что за два часа даже не вспомнил о пятке, даже не присел ни разу, и только сейчас, неловко ступив на камень, ощутил слабый укол… Чудны дела Твои, Господи!..

…Самойлов ещё до конца не понял, как воспринимать свой «бессрочный отпуск». Вроде бы отдых, — живи и радуйся, — но куда деться от дум? О России, конечно.
Ни вечерние морские купания в золотисто-розовом свечении угасающего солнца, ни расслабленная дрёма в переполненном «Пазике», почти летящем по извилистой горной дороге к дому, не могли заполнить собой пространство катастрофы.
Он искал ответ на вопрос «что делать?» у мыслителей солидных и «народных», но всегда в текстах и видео чего-то не хватало, какой — то ноты, берущей за душу. И поэтому очередная проповедь священника, обращённая ко всем, оказалась личной именно для него. Потому что душа его болела примерно так же:
— Совсем кратко. Сегодня читалась евангельская притча о талантах. В ней ничего не сказано, каким способом добывались эти таланты, добрыми делами или воровством, например. И тогда, и сейчас, — мы это знаем, — к власти приходит всякая мерзость.
Вот говорят: «свято место пусто не бывает», но я не вижу среди нас Сергия Радонежского, Петра Чайковского, Дмитрия Менделеева. Мерзость у власти, а все кругом повторяют: «А кто, кроме них?»
Иосиф Виссарионович Сталин сказал: «Кадры решают всё». А кадров нет. Обращаюсь к вам, женщины: рожайте, рожайте как можно больше! Россия вымирает, не станет России…
Я знаю, что сейчас вы уйдёте из храма окрылённые, но внутренние греховные изъяны унесёте с собой. Но хотя бы до вечера сохраните в себе свет! А тьмы у нас и так хватает…
Не надо опускать руки и говорить: «От нас ничего не зависит». Зависит, и очень многое. Если каждый на своём месте будет честно работать и жить как православный христианин, то вместе мы всё и изменим!..
Жить как православный христианин… Это верно, — думал Самойлов по дороге из храма. — Только где набрать столько православных, да и я сам — тот ещё грешник… Но вдруг неожиданная мысль отозвалась во всем его существе: «А что я сделал для того, чтобы стать христианином не только по крещению и названию, а в духе и истине?!»
Перед ним открылся невидимый ранее путь. Самойлов шёл и приговаривал: «Надо решить! Надо решить! С Богом! С Богом!» Потому что только с Ним возможно спасение. И себя, и России, и всего мира.
Оставалось только выбрать действие, стезю, реализовать ещё один, наверное, последний талант.
Но он ещё не понимал и не знал, что этот выбор уже сделан…

…Самойлов вышел из дома, присел на тёплые доски открытой веранды и стал смотреть на вечереющее небо.

Тусклые огоньки далёких соседних посёлков, затерявшихся на склонах, постепенно разгорались под сенью засыпающей небесной выси, на фиолетовом своде которой стали появляться самые яркие звёзды.

В горах они ближе и яснее, и он стал различать контуры Большой и Малой медведиц, созвездия Скорпиона, Девы, свечение Полярной звезды, а в резко наступившей темноте и красную точку особенно любимого с детства Марса.

Начало его жизни совпало с утром космической эры. Спутник, полёт Гагарина, выход Леонова в невиданную прежде пустоту… Царила всеобщая эйфория, казалось, что ещё чуть-чуть, через два-три года, мы ступим на Луну, а потом окажемся и на Красной планете, — ракета для полёта на Марс уже проектировалась.

В быту серьёзность намерений проявлялась особенно страстно: речные и морские суда на подводных крыльях назвали ракетами и кометами, на баках ижевских мотоциклов красовались изображения Сатурна и Юпитера, даже игрушки для младенцев, в просторечии «пупсики», выпускались в скафандрах.

Но потом всё резко оборвалось. В 1966-м погиб Королев, в 1967-м Комаров, в 1968-м Гагарин, а в 1969-м американцы высадились на Луну.

Самойлов стал припоминать уроки астрономии, но кроме электрической модели солнечной системы, в виде планет на тонких металлических ножках, с тихим жужжанием с разной скоростью двигавшихся вокруг «жёлтого карлика», ничего упомнить не смог.

Он, конечно, читал тогда, как и все сверстники, фантастические романы Алексея Толстого, Беляева, Казанцева, Ефремова, Брэдбери, Лема, Азимова, смотрел художественные фильмы… «Планета бурь», «Туманность Андромеды», «Москва-Кассиопея», «Отроки во Вселенной», «Петля Ориона», «Солярис», «Большое космическое путешествие». А ещё он наблюдал через закопчённое стекло солнечное затмение, разглядывал кратеры на Луне, сжимая слабыми детскими ручонками тяжёлый отцовский бинокль… Но всё это была игра. С тех пор, конечно, многое изменилось.

Самойлов поднялся, включил компьютер и погрузился в интернет, в котором, как известно, есть всё. Даже реклама…

Его поразили яркие цветные фотографии и видеосъемки планет, двигавшихся по орбитам вокруг Солнца. Полёт космических зондов и телескопов превратился в изумительный фильм-путешествие! Один двадцатилетний вояж международной станции «Кассини» чего стоил! Сатурн, например, был изучен вдоль и поперёк, сфотографировано все, что можно и нельзя, специальные зонды сели на спутниках Сатурна Титане и Энцеладе, было обнаружено органическое вещество, озера и моря на Титане, вода и водяные гейзеры на Энцеладе, открыты два новых кольца Сатурна, семь его новых спутников и многое — многое другое.
Вот крутится скоростной Меркурий, затем туманная Венера, наша родная Земля, почти пригодный для жизни рыжий Марс, гигант Юпитер, подмигивающий нам красным глазом, Сатурн с ледяными кольцами и причудливыми спутниками, удивительный голубой Уран, холодный и ветреный Нептун. На соседских планетах есть вулканы, моря, океаны, нет только жизни. А ещё в нашей системе летают планеты-карлики, например, Церера, затаившаяся между Марсом и Юпитером, на ней льда больше, чем на Земле, есть даже водяной пар. Исследованы кометы и астероиды, — к ним прицеплялись приборы, желающие узнать, из какой материи они состоят. Трудно поверить, но некоторые из этих небесных тел – чистые алмазы и сапфиры гигантских карат, покрытые пылью!

Тайны солнечной системы не дадут уснуть астрономам, заваленным работой познания на десятилетия вперёд, а ведь вокруг есть ещё галактики, похожие на чудесные фантастические цветы, сказочные скопления звёзд.

Самойлов вспотел, силясь представить невероятное количество светил, триллионы галактик, непреодолимое пространство между ними во вселенной, возраст которой — почти четыре миллиарда лет!

Это астрономия, — размышлял он, — осмыслением же мира сущего: как из ничего произошло всё? – занимается космология. И вот тут, листая на экране страницы с обобщениями и выводами, он столкнулся с парадоксом. Оказалось, что самый любимый термин у всех, кто связан с космосом, — «гипотеза», то есть всего лишь предположение. Гипотеза Эйнштейна, гипотеза Хаббла, гипотеза… далее был список величиной в несколько томов.

Он стал изучать биографии астрономов и космологов и удивился – вопрос о происхождении «всего и вся» рассорил учёных. «Это не к нам! – в отчаянии умоляли они, — это к философам». А философы отсылали пытливых и настырных читателей к религии.

Самойлов выключил компьютер, встал, потирая затёкшие мышцы, и чуть прихрамывая, выбрался на свежий воздух.

Уже была глубокая ночь. Он взглянул на Млечный путь, протянувшийся туманной полосой до самого края неба в ослепительном сиянии бесчисленных звёзд, и ощутил тяжёлый стыд. Как же так получилось, что почти всю жизнь он смотрел под ноги? Карьера, дом, машина, гараж, дача, деньги, деньги… Десятилетия исчезли в погоне за призрачным счастьем, был потерян высший смысл бытия.

Нет, — думал он, — небесное царство живёт не только в сплетении галактик. Если бы не научный поиск, запечатлевший этот блистающий мир, если бы не наша память, уходящая в вечность и соприкасающаяся с ней, то что бы значили все эти скопления газа, камней и пыли? Потому как царство, почему-то названное небесным, находится не на небе. Оно живёт внутри нас.

Вселенная раскрылась перед Самойловым во всей полноте и неизъяснимой красоте. Чудесная музыка, которую он однажды услышал в детском цветном сне и, проснувшись, страшно огорчился, что не сумел её воспроизвести, вдруг вернулась к нему сейчас, в этот радостный миг. Чувство счастья разлилось в душе, словно весенняя вода. Теперь ему было не страшно оставлять этот мир, потому что покинуть бесконечность в себе самом невозможно…

 

Отношение к Михаилу Шолохову, его главному роману «Тихий Дон» – безошибочный проявитель сущности творческой личности. Как правило, русские авторы – шолохофилы, русскоязычные – шолохофобы. Конечно, любовь или ненависть к писателю не отменяют знаний, интеллекта, умения самостоятельно, логично, аргументированно мыслить, стремления к истине (которая выше любых «правд») и других обязательных составляющих профессионально написанного текста. Перечисленные качества далеко не всегда встречаются в статьях и книгах шолохофилов, и, как правило, абсолютно отсутствуют в работах шолохофобов. Это мы и покажем на примере публикаций последних десятилетий, рассмотрев их в контексте истории восприятия «Тихого Дона», Григория Мелехова, проблем казачества и авторства романа.

Ещё в 1977 году во время дискуссии «Классика и мы» один из самых влиятельных советских писателей-русофобов Александр Борщаговский (его многолетняя дружеская переписка с Валентином Курбатовым и Виктором Астафьевым – не опровержение нашей оценки, а лишь повод задуматься о степени русскости его корреспондентов) в своём выступлении не согласился с идеей Петра Палиевского: «Тихий Дон» – лучший роман 20 века. Формально Александру Михайловичу не понравилось то, что данный «тезис» (его слово) «не доказывается, а “постулируется”» [5, с. 56-57]. «Мудрый» Борщаговский, конечно, валял дурака: от выступления на другую тему нелогично было требовать то, что Палиевский уже доказал в своих работах ранее. Ясно, что проблема не в постулировании как таковом, а в той оценке «Тихого Дона», которая была озвучена Петром Васильевичем. Более того, с уверенностью можно сказать: либерал-русофобы не только никогда не согласятся с трансляторами подобных идей, но и будут обязательно дискредитировать (собственно полемика у них изначально исключается) сторонников данного видения «Тихого Дона».

Уже в XXI веке либерал Бенедикт Сарнов без каких-либо оснований и аргументов назвал Петра Палиевского и его безымянных единомышленников «официальными советскими критиками и литературоведами» [15]. Во многом проясняет истоки такой «профессиональной» полемики приводимая Сарновым цитата о шолоховедах 1960-1970 годов из книги Николая Митрохина «Русская партия. Движение русских националистов в СССР. 1953-1985», называемой «фундаментальной монографией». На самом деле она – околонаучный опус, где фальсифицируется история отечественной мысли указанного периода с западнических, русофобско-либеральных позиций. Об уровне компетентности Н. Митрохина и идущего вслед за ним Б. Сарнова свидетельствуют, в частности, следующие факты.

Во-первых, Феликс Кузнецов, которым открывается список шолоховедов из четырёх фамилий, был не просто официальным советским критиком, а одним из самых правоверных ортодоксально-партийных деятелей от науки о литературе того времени. Но – и это главное – о Шолохове в данный период он не писал. Обращение к творчеству автора, судьбе рукописей и романа «Тихий Дон» происходит у Кузнецова лишь в 1990–2000-е годов. Правда, к тому времени его мировоззрение сильно изменилось.

Во-вторых, среди названых шолоховедов отсутствуют Федор Бирюков и Константин Прийма, которые одними из первых попытались приблизиться к пониманию главных героев романа и трагических судеб казачества. Они, как и многие шолохофилы, в том числе XXI века, преодолев многие вульгарно-социологические, казако-русофобские стереотипы 1920–1970-х годов, остались в плену некоторых советских мифов, что мы покажем позже.

В-третьих, называть Петра Палиевского и Виктора Петелина «официальными советскими критиками и литературоведами» означает публично расписываться в своей профессиональной несостоятельности (вариант сознательной лжи данный диагноз не меняет).

На примере двух эпизодов из жизнетворчества Виктора Петелина и неназванного, несостоявшегося шолоховеда покажем литературно-идеологический дух времени, который игнорируется или в корне искажается не только Митрохиным-Сарновым, их единомышленниками, но и некоторыми шолохофилами типа Захара Прилепина. В результате этого мы имеем либеральные или советские версии отечественной истории, под которые подгоняется судьба и творчество Михаила Шолохова и других авторов.

Первые всходы шолохофильства под идеологически антинациональным бетоном 1950-х

Шолоховедение 1920–1940-х годов было сплошь вульгарно-социологическим, казако-русофобским. Об этом достаточно много и точно писалось в работах Константина Приймы [12], Сергея Семанова [16] и других авторов. Нас будет интересовать иное – первые ростки шолохофильства 1950-х годов. Разговор о них начнём со статьи и мемуаров Юрия Буртина. Он шестидесятник, автор и сотрудник «Нового мира» времен Твардовского, позже соратник А.Д. Сахарова и, по словам Григория Явлинского, «серьезный исторический мыслитель, способный не только объективно рассказывать о своем времени (здесь и далее в цитатах разных авторов разрядка наша. – Ю.П.), но и задать алгоритм таких размышлений на будущее» [21, с. 10]. То есть Буртина, несмотря на желание шолохофобов навешивать ярлыки на тех, кто не разделяет их взгляды, к советскому официозу или к русским националистам, красно-коричневым и т.д. не отнесешь. Поэтому его воспоминания о первом литературоведческом, шолоховедческом опыте, встречах с Михаилом Александровичем, его отношении к надуманной проблеме авторства «Тихого Дона», не вписывающиеся в расхожие стереотипы, игнорируются как всеми шолохофобами, так и большинством лево-советских шолохофилов.

История, рассказанная Буртиным, даёт, в первую очередь, представление о том, что ожидало литературоведов и критиков, если их видение Григория Мелехова и «Тихого Дона» не совпадало с официальным представлением о герое и романе. Итак, в 1951 году 19-летний студент филфака ленинградского университета в своей работе «Григорий Мелехов и историческая основа “Тихого Дона”» сделал шаг к правильному пониманию героя и произведения. По этому пути чуть позже пойдут В. Петелин и другие шолохофилы. В судьбе Григория Мелехова Буртин увидел «воплощение сложного, извилистого и тернистого пути основной части казачества, да и вообще крестьянства, в революции. Не историю грехопадения мятущегося одиночки, а великую народную драму» [2, с. 28].

Естественно, что доклад студента преподавателями кафедры советской литературы во главе с профессором Л. Плоткиным оценили с «правильных» партийных позиций как идеологически враждебный. Кафедральный вердикт, озвученный доцентом Е. Наумовым, по словам Буртина, был таков: «… доклад написан с бухаринской позиции, он целиком пропитан кулацкой идеологией» [2, с. 29]. Что сие означало в 1951 году Буртин разъясняет: «… подобная оценка прямиком подводила 19-летнего злоумышленника под знаменитую 58-ю статью» [2, с. 29].

Скорая встреча с Шолоховым в Москве спасла будущего шестидесятника от готовящихся ударов. То, каким изображается Шолохов Буртиным, вновь не соответствует образу писателя, внедряемому более 30 лет в массовое сознание либеральными, желтыми и большинством так называемых официальных СМИ. Опуская подробности длительной встречи, Буртин сообщает, что манера поведения Шолохова была для него «удивительной и неожиданной. Достаточно сказать, что <…> он не просто поздоровался, но расцеловался со мной (это повторится потом и при прощании), более того – заставил меня взять у него 150 рублей на обратную дорогу» [2, с. 30].

Не менее важно и то, что буртинское отношение к Мелехову совпало с авторским. Отвечая на вопрос студента на данную тему, Шолохов, в частности, с «сильным» чувством сказал: «Я жил с ним 15 лет, я любил его как сына» [2, с. 31]. Продолжение же разговора гениального писателя с начинающим литературоведом о послероманной судьбе Григория Мелехова вносит ясность в вопрос, обсуждаемый до сих пор.

По версии Буртина, озвученной им Шолохову, Григорий Мелехов, если бы дожил до 1929 года, то, как Кондрат Майданников из «Поднятой целины», вступил бы в колхоз. Шолохов не согласился с таким видением судьбы героя, так как «Григорий был слишком самостоятелен и неординарен для столь идиллического исхода. Время было такое, что человек подобного характера должен был рано или поздно вступить в конфликт с ним и сложить голову» [2, с. 31].

И в завершение урок от Буртина для всех. В 1965 году он, аспирант ИМЛИ РАН им. М. Горького, на заседании сектора, получив рекомендацию к защите кандидатской диссертации, в благодарственном слове упомянул и арестованного на тот момент их сотрудника Андрея Синявского. После этого Буртин был поставлен перед выбором: отказаться от своих слов или защита будет отменена. Буртин на предлагаемый компромисс не пошел…

В «Исповеди шестидесятника» воспоминание об известном выпаде Шолохова против Андрея Синявского и Юлия Даниэля никак не влияет на восприятие Буртиным и личности писателя, и проблемы авторства «Тихого Дона», что принципиально отличает Юрия Григорьевича от А. Солженицына, Л. Чуковской, Б. Сарнова и других. Свое видение самого обсуждаемого вопроса Буртин излагает предельно кратко, ясно и достойно: «Сомнения же в том, что ее (книгу «Тихий Дон». – Ю.П.) написал именно Шолохов, всегда представлялись мне попросту несерьёзными» [2, с. 40].

Своеобразным продолжением истории Буртина являются «хождения по мукам» Виктора Петелина. Он, молодой учёный, в другое – оттепельное время – хотел опубликовать статью «Трагическое в “Тихом Доне“». Её отвергли в журналах «Октябрь», «Новый мир», «Москва», «Дружба народов», «Знамя», «Дон», «Русская литература», «Вопросы литературы» и в «Литературной газете». Даже положительный отзыв Д. Поликарпова, заведующего Отделом культуры ЦК КПСС, которого многие представляют сегодня страшным и всесильным самодуром, не повлиял на позицию «Вопросов литературы».

На третий вариант многострадальной статьи журнал ответил письмом, подписанным Александром Дементьевым (главным редактором) и Михаилом Кузнецовым. Подчеркнем: А. Дементьев – не Всеволод Кочетов или Анатолий Софронов. В скором времени, с 1959 года, он заместитель Твардовского в «Новом мире». Самой же известной и нашумевшей публикацией А. Дементьева стала статья 1969 года «О традициях и народности (Литературные заметки)». Выражая мнение редакции, она была направлена против так называемой русской партии, заявившей о себе в литературе и критике в 1960-е годы. Закономерно, что основные идеи новомировского текста Дементьева рифмуются с тем, что транслировалось двенадцатью годами ранее в отзыве на статью Петелина о «Тихом Доне».

Приведем из этого текста некоторые высказывания, дающие представление о том, какой идеологический частокол воздвигался в советское время на пути автора, стремящегося сказать правду о человеке и времени через произведения отечественной литературы. Итак, читаем внимательно: «Стремясь, что называется, любой ценой реабилитировать Григория Мелехова, которого, по мнению В. Петелина, неверно оценивают многие литературоведы, автор данной статьи даёт неверную одностороннюю трактовку и истории гражданской войны, и самого романа Шолохова» [10, с. 30]; «Петелин совершенно отвергает мысль о том, что контрреволюционное восстание казачества вызвано агитацией враждебной советской власти верхушки казачества» [10, с. 31]; «Казачья специфика, по Петелину, до революции состоит в том, что здесь “изнурительный труд хлебороба сочетается с воинскими упражнениями”. Это подавление революционных рабочих и крестьян именуется воинскими упражнениями?» [10, с. 31]; «… фактическая причина восстания у Петелина одна – плохая советская власть. Даже Подтелков у В. Петелина из героя гражданской войны превращается в отрицательную фигуру…» [10, с. 31]; «Получается весьма любопытно: верхушка казачества своей контрреволюционной агитацией не может вызвать восстание, но вот верхушка “из плохих комиссаров” вызывает его…» [10, с. 31]; «Григорий всячески идеализируется, вся его вина перед революционным народом снимается, он, в сущности, только жертва коммунистов…» [10, с. 32].

Развязка этой длинной и показательной истории такова. Сокращенный вариант статьи, названной теперь «Два Григория Мелехова», был опубликован в 1958 году в четвертом номере «Филологических наук», журнала, который практически никто не читал. Но еще больше пришлось Петелину ждать публикации своей на тот момент главной работы. Как сетует он: «И только через семь лет, в 1965 году, вышла книга “Гуманизм Шолохова”» [10, с. 33].

Для плохо слышащих, видящих, понимающих повторим: выход книги Петелина был задержан на такой длительный срок по причинам, четко сформулированным в письме А. Дементьева и М. Кузнецова. Наши либеральные авторы типа Н. Митрохина и Б. Сарнова уверяют, что «Петелин был официальным советским литературоведом и критиком». Понятно, что с подобными исследователями так не поступали.

Ещё дальше Н. Митрохина и Б. Сарнова в советской «прописке» В. Петелина пошел В. Литвинов. Очень сложно неэмоционально реагировать на его статью о Шолохове, опубликованную в академическом биографическом словаре «Русские писатели XX века», вышедшем в 2000-м году под редакцией Петра Николаева. В очередной раз убедимся, насколько читатель может доверять этому изданию.

Итак, оказывается, В. Петелин принадлежал к тем советским шолоховедам, которые на протяжении 50 лет выполняли «задание сколь можно убедительнее иллюстрировать роман («Тихий Дон». – Ю.П.) <…> как художественное подтверждение правоты и величия большевистской революции» [7, с. 81]. Задание, как следует из контекста, – Сталина.

Разумеется, Сталин, его соратники и последующие руководители страны подобных заданий никому не давали. К тому же, большая часть из названных Литвиновым исследователей, начиная именно с Петелина, как критики и литературоведы стартовали уже после смерти Сталина. Главное же, история публикаций статей и книг Петелина, о чем говорилось, никак не вписывается в версию Литвинова. И наконец, он, хотя бы как исследователь «Тихого Дона», начинающий ряд шолоховедов, где искусственно оказался Петелин, фамилиями В. Гоффеншефера и И. Лежнева, не должен игнорировать неоспоримый факт. В. Петелин с первых своих статей и книг 1950–1960-х годов до итоговых работ XXI века («Жизнь Шолохова. Трагедия русского гения» [10], «Михаил Александрович Шолохов. Энциклопедия» [11]) полемизировал как с названными шолоховедами, так и с В. Гурой и Л. Якименко – представителями вульгарно-социологического направления в критике и литературоведении.

К этому направлению, конечно, большую часть жизнетворчества относился и Василий Литвинов, о чем справедливо напомнил автору статьи о Шолохове в биографическом словаре его давний «знакомец» Владимир Бушин [3]. Правда, как и многие советские ортодоксы от литературоведения и критики, Литвинов в горбачевскую эпоху быстро перестроился и стал либералом-антисоветчиком. Это, как мы видим, не улучшило качество его текстов.

В. Бушин удивляется тому, что в рекомендуемой литературе к словарным статьям В. Литивинова о Шолохове и С. Залыгина о Солженицыне, а также ко всем остальным, его фамилия (автора многочисленных статей, книг о творчестве более 30 писателей XX века) отсутствует. К данному факту, думаем, стоит относиться с пониманием: либеральная цензура не ошибается, как это происходило периодически с цензурой советской. Через либеральные фильтры не прошел не только, конечно, Владимир Бушин. Тот же В. Литивнов в список работ о Шолохове не включил, например, книги В. Петелина и С. Семанова, статьи В. Кожинова и С. Семеновой, других достойных исследователей творчества великого писателя, но скромно «рекомендует» две свои публикации. Думаем, понятно, что либеральные интерпретации (все равно чьи: Н. Митрохина, Б. Сарнова, В. Литвинова и так далее) становления шолоховедения в 1950-е годы в его шолохофильском варианте не имеют ничего общего с реальной историей литературы и критики.

Итак, только в 1950-е годы в Советском Союзе с огромным трудом стали пробиваться робкие ростки шолохофильства, которое в последующие десятилетия стало значительным явлением в литературоведении и критике благодаря статьям и книгам Фёдора Бирюкова, Виктора Петелина, Константина Приймы, Петра Палиевского, Вадима Кожинова, Светланы Семёновой, Сергея Семанова, Юрия Дворяшина, Владимира Васильева, Валентина Осипова, Сергея Небольсина, Андрея Воронцова, Анатолия Знаменского, Николая Глушкова, Захара Прилепина и других авторов. О достоинствах и недостатках некоторых работ шолохофилов мы скажем позже, а сейчас, как говорилось в одном рекламном ролике, мы идем к вам. Уточним: к вам – шолохофобы.

Александр Солженицын и Ирина Медведева как соавторы «Стремени “Тихого Дона”»

Разговор о шолохофобах второй волны, чьи публикации появились в 1970-2020-е годы, предсказуемо начнём с Александра Солженицына. По его инициативе и при разновидном участии создавалась и была опубликована в 1974 году во Франции книга «Стремя “Тихого Дона“». С тех пор любые версии плагиата или двойного авторства прямо или опосредованно вырастали из грибницы «Стремени» и предисловия к нему Солженицына «Невырванная правда».

По версии Александра Исаевича, имя автора «Стремени» скрывалось пятнадцать лет под псевдонимом Д* в интересах его детей. Это имя – Ирина Николаевна Медведева-Томашевская – впервые было озвучено Никитой Струве в 1990 году и чуть позже самим Солженицыным. Далее мы будем называть предполагаемого автора «Стремени» Ириной Медведевой – так она подписывала свои статьи и книги.

Ирина Николаевна, как следует из предисловия Солженицына к нашумевшей работе, «литературовед высокого класса» [18, с. 216]. Такая оценка должна придавать изначальную научную весомость «Стремени» и вызывать к нему доверительное отношение. Однако в названной статье Солженицына и в других его текстах о Медведевой ее тексты ни разу не цитируются. Автор этих строк не привык на слово никому доверять, ибо руководствуется известным постулатом: истина – конкретна. Проверить точность оценки Солженицына можно только объективной филологической реальностью: от «литературоведа высокого класса» всегда остаётся след в науке – работы, выдержавшие экзамен временем, не утратившие своей актуальности, значимости.

Из прочитанных текстов Медведевой разных лет мы сконцентрируем внимание на том, о котором говорит Солженицын в «Телёнке». Это последняя прижизненная публикация Медведевой, вышедшая в 1971 году, создававшаяся параллельно со «Стременем», даёт более широкое представление о творческой личности Медведевой.

Свое отношение к безымянной книге литературоведа Солженицын выразил весьма «емко» и «содержательно»: «Исследование это оказалось интересным» [17, с. 660]. Однако то, что именуется Александром Исаевичем книгой, – это скорее брошюра в 90 страниц, названная «“Горе от ума” А.С. Грибоедова» [8]. К тому же, такое конспирологически кратчайшее представление «книги» вызывает вопросы и уже характеризует самого автора «Теленка». Как правило, там, где Солженицыну есть что сказать, и он не хочет скрывать свое мнение (например, о Владимире Лакшине или о «весьма неожиданных для советской печати» [17, с. 270] идеях в публикациях «Молодой гвардии») оценки Александра Исаевича куда более пространны и хоть как-то аргументированы.

Прочитав якобы интересное исследование Медведевой, мы пришли к однозначному выводу: это типично советский литературоведческий текст. В нём пересказывается сюжет «Горя от ума», традиционно характеризуются герои, транслируется расхожее представление о смыслах произведения. Одновременно Медведева пытается превзойти своих коллег в идеологической правоверности, что почему-то «не заметил» Солженицын. Об этой суперсоветскости свидетельствуют размышления о «едком дыме отечества» [8, с. 24], политически «правильные» оценки Александра I [8, с. 29, 32, 33] и «его приспешников (князя А.Н. Голицына с его кликой и Аракчеева)» [8, с. 30], а также противопоставление им «деятельных умников» [8, с. 30] во главе со Сперанским и, конечно, с «декабристским “поколением разумников”» [8, с. 30]. И, как апофеоз «исследования» соратницы Солженицына, – «наезд» на Николая I, не обусловленый ни временем написания пьесы, ни ее содержанием.

Советскую «целокупность» (слово Достоевского, которое употребляется в брошюре) мировоззрения Медведевой дополняют две цитаты из Дмитрия Писарева и длинный ответ не называемому автору, который в 1969 году говорит о «скептическом отношении Грибоедова к декабристским организациям». Ответ Медведевой, начинающийся словами «трудно поверить», написан в лучших традициях советских ортодоксов от литературоведения типа Петра Николева или Юрия Суровцева [8, с. 32-33].

Итак, брошюра Медведевой не является интересным исследованием, а сама Ирина Николаевна явно не «литературовед высокого класса». Думаем, это прекрасно понимал и Александр Исаевич. Но чтобы поддержать высокое реноме Медведевой, придуманное им в 1974 году, он продолжал последовательно лгать и позже. В «Телёнке» из-за отсутствия реальных литературоведческих достижений Медведевой Солженицын использует известный приём присоединения: он ставит Ирину Николаевну в один ряд с её мужем – известным пушкинистом Б. В. Томашевским. Вот как это, на первый взгляд, впечатляюще красиво, пиарно грамотно выглядит: «…литературовед даровитый, в цвет своему умершему знаменитому мужу, с которым вместе готовили академическое издание Пушкина» [17, с. 661].

Солженицын, думаем, сам того не заметил (может быть, увлекшись придумыванием броского сравнения), как значительно понизил научный статус Медведевой: из «литературоведа высокого класса» она стала всего лишь «литературоведом даровитым». То есть «в цвет» со знаменитым Борисом Томашевским не получается уже на уровне понятийном. Аналогичная ситуация возникает, если мы откроем академическое издание собрания сочинений Пушкина. Из-за того, что Александр Исаевич не уточняет, о каком именно издании идёт речь, мы обратимся к разным его вариантам. В полном собрании сочинений (1962-1966 годов) в девяти томах на последней странице находим интересующую нас информацию: «Текст подготовлен и примечания составлены проф. Б. В. Томашевским». Лишь в десятом, завершающем томе издания, сообщается иное: «Текст подготовлен и примечания составлены проф. Л. Б. Модзалевским и И. М. Семенко под редакцией Б. В. Томашевского». Аналогичная информация содержится и в издании 1977-1979 годов.

След Медведевой можно обнаружить только в первом академическом шестнадцатитомном издании Пушкина. Лишь во втором томе в числе пяти сотрудников, принимавших участие в подготовке его, называется фамилия И. Н. Медведевой.

Итак, и формально, и по сути очередная – теперь цветная – солженицынская версия определения литературоведческого статуса Медведевой не подтверждается.

Исчерпав малокомплектный запас «аргументов» в пользу высокого профессионализма Ирины Николаевны, автор «Телёнка» с не меньшим пиететом характеризует её как личность. Прежде всего он акцентирует внимание на выдающемся интеллекте Медведевой: «женщина блистательного и жесткого ума» [17, с. 660], «ум острый, мужской» [17, с. 661].

Александр Исаевич логичен, последователен в своём представлении Ирины Николаевны: блистательный ум, как правило, реализуется в профессиональной сфере. Однако в случае с Медведевой (в чём мы убедились на примере ее брошюры о Грибоедове) это не происходит. Как следствие – давно назревший вопрос: мог ли автор упомянутого «исследования» написать «Стремя», резус-конфликтующее с ним во всех отношениях.

Мог, если ранее Медведева писала не то, что думает, подстраиваясь под политическое время, а в «Стремени» проявилось её подлинное человеческое и творческое «я». Не исключено, что, отталкиваясь и от своей судьбы, Ирина Николаевна так определила «наитруднейшую и тончайшую» тему, предлагаемую Солженицыну: «история гибели русской интеллигенции не там, а на воле. Паноптикум уродов (уродство не сразу и не у всех различимое), а среди них барахтаются последние уцелевшие трогательно все сохраняющие, ничего не смея, или изошедшие справедливым гневом, их же сжигающим (иссушающим)» [4, с. 261].

Насколько эти и другие гипотетические версии человеческого и творческого пути Медведевой жизнеспособны, покажет очередное обращение к ее биографии.

Беглый обмен репликами Медведевой с Солженицыным о «Тихом Доне» в 1969 году стал толчком к тому, чтобы проблеме авторства романа литературовед посвятила последние годы своей жизни. До этого научные интересы Медведевой за пределы русской литературы XIX века не выходили. Мы не обсуждаем запредельно ложную, ничем не подтвержденную версию Зои Томашевской о давней тяге ее матери, отца, их солидного окружения к проблеме авторства «Тихого Дона» [20].

Ирине Николаевне, рожденной в Женеве и прожившей большую часть жизни в Ленинграде и Гурзуфе среди преимущественно космополитической интеллигенции, тема казачества, выражаясь аккуратно, была не близка. И необходимых знаний о Доне (его истории, быте, традициях, языке и так далее), а также о Первой мировой и Гражданской войнах у Медведевой не было. Такие знания – плод многолетней, системной, постоянной, целенаправленной работы. Их не получишь из книг, поставленных внучкой Корнея Чуковского, Солженицыным или кем-то другим. Не получишь в том числе и потому, что весь этот массив литературы изначально контролируем: он должен иллюстрировать мертворождённые гипотезы Александра Солженицына. Собственно, об этом, но на примере солженицынского «Августа четырнадцатого», справедливо говорит Медведева в письме к автору романа: «Кажущаяся россыпь объединена изначально существовавшей направленностью» [4, с. 266].

О полной несостоятельности Медведевой в понимании истории, изображённой в «Тихом Доне» (об этом на материале «Стремени» – в следующей главе), свидетельствует письмо Ирины Николаевны Солженицыну от 16 апреля 1973 года (за полгода до её смерти). В нём даются не выдерживающие никакой критики оценки Л. Корнилова, А. Деникина, М. Алексеева, П. Краснова, А. Крымова, великого князя Николая Николаевича. Знания и «блистательный ум» Медведевой, о котором вслед за Солженицыным твердят другие, опровергает и оригинально-умилительная версия одной из причин поражения Белой армии: «…этот генерал (М.А. Алексеев. – Ю.П.), чистенький внутренне, казалось бы, чистый – сыграл роль немаловажную в провале белых (это говорится о человеке, умершем за два с лишним года до окончания первой «фазы» Гражданской войны. – Ю.П.) и только потому, что уж очень был плоть от плоти бездарности, какую создавал царский дом» [4, с. 268].

Эта характеристика М. Алексеева и царского дома – примитивно-убогая, фактологически провальная, либерально-большевистская – убеждает в том, что в своих основах мировоззрение Медведевой оставалось неизменным – лево-интеллигентским. Поэтому появился идеологический «шедевр» «Горе от ума» и столь же «содержательное», вышеприведенное высказывание.

Но больше, чем Медведева, нас удивил своими представлениями об отечественной истории Александр Солженицын. До сих пор издано только одно его письмо, адресованное Ирине Николаевне, но и оно в тех немногих местах, где речь идёт о событиях и исторических фактах, изображенных в романе Шолохова, вполне определенно характеризует руководителя проекта под названием «Стремя “Тихого Дона”». Исправляя свою соработницу, Солженицын сообщает: «У Чернецова был не офицерский полк, а – небольшой отряд, почти только из гимназистов и юнкеров, и “сорок” расстрелянных были в основном мальчики (да Чернецов и в чине-то был не старше капитана, сейчас проверить мне некогда). Казачьи офицеры сидели в Новочеркасске и не хотели добровольно идти против Подтелкова!» [4, с. 264].

Во всех документах и воспоминаниях Василий Михайлович Чернецов называется либо есаулом, либо полковником (это звание ему было присвоено незадолго до смерти), но нигде – капитаном. Такого «чина» в казачьих войсках не было.

По главной гипотезе Солженицына, нашедшей разностороннюю реализацию в «Стремени», автор «Тихого Дона» – казачий автономист, сепаратист, а Гражданская война на Дону – это война казаков с иногородними. Отсюда и солженицынская подсказка Медведевой в письме: казаки-офицеры не хотели воевать против своего казака Подтелкова, сидели в Новочеркасске, поэтому в отряде Чернецова их почти не было.

Данная версия легко опровергается многочисленными свидетельствами участников событий, опубликованными, например, в «Донской волне». Вот небольшая часть из них: «Чернецов стал собирать живые силы для борьбы. Собрав около 250 человек, большинство которых составляли офицеры и молодежь…» [6, с. 424]; «В Зверево оставили заслон из 56 офицеров под начальством есаула Лазарева…» [6, с. 398]; «Вернулся полковник Морозов, бывший на левом фланге ушедшего отряда» [6, с. 402]; «С орудием прибыл есаул Лазарев и остатки его офицерского отряда» [6, с. 402]; «Я – один из 12 уцелевших от роты офицерского батальона, принимавшего участие в походе есаула Чернецова» [6, с. 414].

В замечании к 71-й странице «Стремени», где речь идёт о Филиппе Миронове (легендарном командарме 2-ой конной армии красных) и Фёдоре Крюкове, именуемом в письме без каких-либо оговорок автором «Тихого Дона») Солженицын почему-то называет их близкими друзьями [4, с 265]. Но главное в другом: Александр Исаевич определяет ту роль, которая отводится в «Стремени» Филиппу Миронову.

О нём, выдающемся полководце, открыто выступавшем против политики расказачивания (о Миронове будет идти речь в следующих главах, ибо его обходят стороной не только Солженицын и Медведева), влиявшем на ход Гражданской войны, в «Стремени» говорится один раз скороговоркой и так предвзято, возмутительно-неточно: «Филиппом Мироновым, который сколотил (!!!. – Ю.П.) изрядное войско (целая конная армия названа так абстрактно-отвлечённо. – Ю.П.) из казаков в помощь большевикам (в «помощь большевикам» предполагает изначальную отстранённость Миронова от событий революции и Гражданкой войны, чего в реальности не было. – Ю.П.)» [9, с. 142]. На примере Миронова видим, как поступают Солженицын и Медведева с теми, кто своей судьбой до основания разрушает главную гипотезу, на которой держится «Стремя».

Из сказанного следует, что Медведева во многом была лишь ретранслятором идей, гипотез Солженицына, который руководил ее работой над «Стременем», определяя главные направления этой работы. Подтверждает данную версию и цитата из письма Солженицына Медведевой, приводимая в статье Зои Томашевской (команда нобелиата такой документ никогда бы не опубликовала). Вот какое задание, в частности, даёт Солженицын Медведевой: «Очень интересно, что даст вам сравнение автора с Ф. Крюковым… Есть доводы за (очень живой свободный Донской диалог), есть против (голубизна в авторской речи, мягкота личности автора). Весьма перспективно, если Вы найдете и докажете, что нижнедонской, а не верхнедонской диалект…» [20].

Понятно, что Медведева должна была написать работу, доказывающую гипотезы Солженицына, изначально непродуктивные, идущие вразрез с «живой жизнью», ее историей и литературой. Одну из главных гипотез «Стремени» Солженицын приписал Ирине Николаевне, изложив ее на свойственном только ему, палачески изуродованном русском языке: «…о вкладе истинного автора и ходе наслоений от непрошеного “соавтора” и поставил своей задачей отслоить текст первого от текста второго» [18, с. 216].

Солженицын умело направлял Медведеву к нужному результату через устные беседы, письма, поставляемую литературу. Соработничество Александра Исаевича и Ирины Николаевны похоже на общение куратора с террористом-смертником, которого ведут к самоподрыву. Однако до конца план не сработал: Медведева умерла, не закончив «Стремени», поэтому Александр Исаевич (у которого рукопись находилась почти год) вынужден был из руководителя проекта, из куратора-«невидимки» стать видимым соавтором.

Солженицынский след легко обнаружить в «Стремени». В нем транслируются идеи, абсолютно совпадающие с теми, которые являются сквозными, главными во многих текстах писателя на протяжении всей его жизни. Конечно, могут возразить: схожие идеи могут приходить в голову к людям независимо друг от друга. Да, конечно, но у Медведевой, человека с такой биографией, мысли, аналогичные солженицынским, возникнуть естественно, органично, изнутри ее «я» не могли. Если это происходило, то по наводке Александра Исаевича. Тем более, что большая часть «Стремени» свидетельствует о том, что Солженицын сам правил, писал и переписывал сей ущербный, позорный и по сути преступный текст.

Таким корявым русским языком, которым написано «Стремя», владел только Солженицын. На этот лексико-стилевой след нобелиата в «Стремени» обратил внимание, в частности, Захар Прилепин в своей книге «Шолохов. Незаконный». Процитировав большой и довольно показательный отрывок из «Стремени», Прилепин справедливо утверждает: «Никакая Медведева к этим привычно солженицынским риторическим вопросам, причастным оборотам с перестановкой слов и квазинародному языку никакого отношения, конечно, не имела» [14, с. 947].

В продолжение темы приведём примеры, подтверждающие очевидный солженицынский след в «Стремени»: «Самый факт приезда вешенских казаков на спрос у каргинского атамана…» [9, с. 76]; «и здесь вдруг оголяются возможные ходы связей Мелехова с Извариным…» [9, с. 74]; «походный атаман, вынужденный к слитным действиям с добровольческой армией» [9, с. 86]; «…“соавтор-двойник” пытается обходиться зазвоном идейных фраз, пренебрегая идейной перестройкой сюжета и характера…» [9, с. 117]. Последнюю цитату есть смысл прокомментировать. Ирина Медведева – кандидат филологических наук, школьными знаниями по введению в литературоведение обладала. Во всех её текстах проколы, подобные приведенному, отсутствуют. Идея, как известно, – это основной смысл (мысль) произведения, который рождается в результате развития действия – сюжета. То есть речь может идти только о тематической, проблемной, но никак не об идейной перестройке сюжета. Автор данного литературоведческого «открытия», несомненно, Александр Солженицын, который, к тому же, поставил на него свою фирменную «печать» – «зазвон идейных фраз».

Итак, мы смело можем назвать Александра Солженицына как минимум соавтором «Стремени». Понимаем, что кто-то скажет в ответ – Солженицыну удалось зомбировать Медведеву не только на уровне идей, но и лексики, стиля – в результате родился такой «Телёнок». В это невероятное предположение, как и в другие альтернативные версии, поверим в одном случае: если будут предъявлены рукописи «Телёнка». Собственно, это требовали от Михаила Шолохова, автора гениального «Тихого Дона», все шолохофобы, включая Солженицына. Когда же эти рукописи в разное время были найдены, более того, опубликованы, то человек, призывавший жить не по лжи, не только умолчал об этом (как, впрочем, и обо всех многочисленных публикациях, где опровергалась его версия соавторства), но даже не сделал примечания при переиздании «Телёнка».

Александр Солженицын, всю жизнь по-сальеревски ненавидевший Шолохова, целенаправленно делал всё возможное для сокрушения, полного изничтожения русского гения. О разных выпадах нобелиата против Михаила Александровича в «Телёнке» и других текстах мы скажем далее. Сейчас же, подводя итог, подчеркнём: «Стремя “Тихого Дона”» – это главный удар по Шолохову Солженицына, писателя третьего, максимум второго ряда, в бессильной злобе осознающего свое лилипутство на фоне гения и великого романа.

После чтения «Стремени» не только хочется принять душ, но и всегда вспоминаются булгаковские характеристики доктора Преображенского и его помощника. Этими характеристиками, применимыми на все сто к Александру Солженицыну и Ирине Медведевой, мы завершим данную главу: «Лицо у него (доктора Преображенского, которым давно восхищается либеральная интеллигенция. – Ю.П.) при этом стало как у вдохновенного разбойника»; «тут Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир»; «затем оба разволновались как убийцы, которые спешат». Так бумерангом – с помощью Булгакова – вернулась к Солженицыну оценка, данная Шолохову в письме своему соавтору Ирине Медведевой [с. 4, 263].

ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ ИСТОЧНИКИ:

1. Васильев В. Михаил Шолохов. В сознании А. Солженицына и его единомышленников. – М.: Родина, 2020 – 664 с.

2. Буртин Ю. Исповедь шестидесятника. – М.: Прогресс – Традиция, 2003. – 648 с.

3. Бушин В.С. Я посетил сей мир. Из дневников фронтовика. – М.: Алгоритм, 2012. – 320 с.

4. Из переписки И.Н. Медведевой-Томашевской и А.И. Солженицына (1967-1973) // Солженицынские тетради: материалы и исследования: [альманах]. Вып. 3 / Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына. – М: Русский путь, 2014. – с. 260-270.

5. «Классика и мы» — дискуссия на века. сборник. – М.: Алгоритм, 2016. – 384 с.

6. Корягин С. Тихий Дон. Черные пятна: как уродовали историю казачества. – М: Эксмо, 2006. – 502 с.

7. Литвинов В. Шолохов Михаил Александрович // Русские писатели 20 века: биографический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия; Рандеву. – А.М., 2000. – с. 799-782.

8. Медведева И.Н. «Горе от ума» А. С. Грибоедова; Макогоненко Г.П. «Евгений Онегин» А.С. Пушкина – М.: Художественная литература, 1971. – с. 7-100.

9. D* [Медведева-Томашевская И.Н.]. Стремя «Тихого Дона» (Загадки романа) [Электронный источник] // «Вторая литература» : Электронный архив зарубежья имени Андрея Синявского. – URL: https://vtoraya-literatura.com/pdf/medvedeva-tomashevskaya_stremya_tikhogo_dona_1974_text.pdf.

10. Петелин В. Жизнь Шолохова. Трагедия русского гения. – М.: Центрополиграф, 2002. – 895 с.

11. Петелин В. Михаил Александрович Шолохов. – М.: Алгоритм, 2011. – 960 с.

12. Прийма К. С веком наравне. – Ростов-на-Дону, 1985. – 236 с.

13. Прийма К. «Тихий Дон» сражается [Электронный источник]. – URL: http://litena.ru/books/item/f00/s00/z0000027/.

14. Прилепин З. Шолохов. Незаконный. – М.: Молодая гвардия, 2023. – 1087 [1] c.

15. Сарнов Б.М. Сталин и писатели [Электронный источник] // Сталин и Шолохов. Сюжет четвёртый. «Зачем насаждать антисемитизм?». — URL: http://sholohov.lit-info.ru/sholohov/biografiya/sarnov-stalin-i-pisateli/sholohov-zachem-nasazhdat-antisemitizm.htm.

16. Семанов С. В мире «Тихого Дона». – М.: Современник, 1987. – 253 с.

17. Солженицын А. Бодался телёнок с дубом: Очерки литературной жизни. – СПб: Азбука-Аттикус, 2022. 832 с. + вкл. (56 с.).

18. Солженицын А. Невырванная тайна // Васильев В. Михаил Шолохов. В сознании А. Солженицына и его единомышленников. – М.: Родина, 2020. – с. 212-219.

19. Солженицнские тетради: материалы и исследования: [альманах]. Вып. 3 / Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына. – М: Русский путь, 2014. – с. 304.

20. Томашевская З. Как и зачем писалось «Стремя» [Электронный источник]. – URL: https://www.philol.msu.ru/~lex/td/?pid=012211.

21. Явлинский Г. Дисципилна свободы // Буртин Ю. Исповедь шестидесятника. – М.: Прогресс – Традиция, 2003. – 8-10 с.

Источник: журнал «Родная Кубань»

Подробнее:
https://ruskline.ru/analitika/2023/09/10/mihail_sholohov_i_ego_tihii_don_kak_proyavitel_suwnosti_tvorcheskoi_lichnosti

 

Николай Зиновьев родился в 1960 году в станице Кореновской Краснодарского края. Учился в ПТУ, станкостроительном техникуме, в университете. Работал грузчиком, бетонщиком, сварщиком. В 1987 году вышла его первая книга стихов. На сегодняшний день у Зиновьева опубликовано  несколько  книг. В 2022 году ему была присуждена Патриаршая премия России. Живет в городе Кореновске.

Память для поэта – чуть ли не последняя отрада, он помнит спокойное дыхание могучей Родины, слышит прозрачную мелодию детства, но и ее заглушает пронзительно щемящая нота:

Мы спали на русской печи,

Счастливые русские дети.

В печи мать пекла калачи,

Вкусней не встречал я на свете.

 

Ты, память, давай, не молчи!

Как вены, вскрывай свои дали

Про то, как на этой печи

Мы русские сказки читали.

 

Где нынче та русская печь?..

А там, где и русская речь.

Поэтический образ несёт в себе ещё и мистическое восприятие времени, в котором «…один день как тысяча лет, и тысяча лет как один день» (1):

Я сегодня дежурный по классу,

Я полил все цветы на окне,

Стёр с доски непотребную фразу,

Я сегодня на белом коне, —

Я и весел, и горд, и послушен…

Но теперь, через тысячу лет,

Ощущенья того, что я нужен

Не себе одному, больше нет.

(Из детства)

Тот же образ – в стихотворении «Сентиментальное»:

Моя родимая сторонка,

Где я впервые встретил зло,

С тех пор, когда я был ребенком,

Тысячелетье утекло.

 

Ностальгия (от греч. nostos — возвращение и älgos — боль) (11) – явление широко распространенное в современной России. «Россияне затосковали по Советскому Союзу: число сожалеющих о распаде СССР достигло максимума за последнее десятилетие. Таковы данные опроса «Левада-центра». Сейчас ностальгию по советскому государству испытывают две трети россиян, в течение 10 лет этот показатель не поднимался выше 61%. Основные причины, по которым россиянам не хватает Советского Союза, — это разрушение единой экономической системы и потеря чувства принадлежности к великой державе» (7).

    Кинорежиссер Карен Шахназаров добавляет конкретики, когда говорит о преимуществах советского строя: «Уровень образования. На мой взгляд, в СССР он был очень высоким. Гораздо выше, чем сейчас. Включая и уровень образования обычных людей. Но главное, что я не могу забыть, в Советском Союзе была какая-то внутренняя энергия. Мечта. Цель. У СССР была цель. Которая, к сожалению, сейчас в нашей жизни не просматривается… …СССР — несомненная вершина российской цивилизации, потому что в СССР единственный раз за последние 500 — 600 лет незападная страна сумела — в технологиях — превзойти западные» (8).

Для большинства из нас гибель СССР стала катастрофой. Это был не только огромный тектонический разлом наций и территорий, а слом прежде всего метафизический, смысловой, перекалечивший всех без исключения, — даже тех, кто презирает прошлое (их, видно, ударило особенно крепко). Наиболее известное стихотворение, посвященное этой теме, стало хрестоматийным:

«У карты бывшего Союза,    С обвальным грохотом в груди    Стою. Не плачу, не молюсь я,    А просто нету сил уйти.     Я глажу горы, глажу реки,    Касаюсь пальцами морей.    Как будто закрываю веки    Несчастной Родине моей… »                                        (Николай Зиновьев)    Не стоит укорять автора за сентиментальность, ностальгию и поэтизацию империи, которая, конечно же, была далеко не идеальной. Ведь память сердца неизбывна. Глеб Горбовский, поэт той эпохи, дал в свое время отповедь всем тем, кто склонен видеть в прошлом только атеизм и ничего более:    «И пусть – дракон ее язви –    Жизнь пропиталась липкой ложью…    Ведь ностальгия по любви –    Не ностальгия по безбожью» (10).     На самом деле это поколение – не потерянное, наоборот, его уникальный жизненный опыт (Максим Амелин, например, с удивлением пишет: «Мне тридцать лет, а кажется, что триста…») позволил соединить несоединимое:  в нашей памяти соседствуют и пионерские песни и «Отче наш»:    «Нет! Сквозь елей церковных песнопений    Я вижу – от молитвы горяча,    Безбожница в четвертом поколенье    Слезами оплывает, как свеча.     Сжигает душу-живу, чтоб отныне    На этом смутном страшном вираже    И крестные, и красные святыни    Единокровно ужились в душе»                                                 (Диана Кан)

Владимир Скиф – лишь один из многих поэтов, ностальгирующих о «прошлой жизни»:

Иней в ночь насыпал проседи,

Равнодушный космос мглист.

Позлащённый в горне осени,

Мне из тьмы сияет лист.

Он один такой, оставшийся

От сердечной и простой

В прошлом веке затерявшейся,

Невозвратной жизни той.

 

Речь идет о так называемом «застое» (1965 – 1982 годов), презираемом нашими либералами и мифологизированном ими до чудовищной степени.

Поэт Николай Зиновьев вспоминает:

Мне всего двенадцать лет.

Горя я еще не видел.

Дымом первых сигарет

Пропитался новый свитер.

 

На экране Фантомас

С комиссаром бьется лихо.

Там стреляют, а у нас – тихо.

Не до этого, мы строим

Тыщи фабрик и дворцов.

 

Назовет потом «застоем»

Это кучка подлецов.

На уроках я скучаю

И гляжу воронам вслед.

Мне всего двенадцать лет

Счастья я не замечаю.

(«1972 год»)

И он в своих ощущениях не одинок. Вот еще одно свидетельство из прошлого: «Земля, ее недра при Советской власти на самом деле принадлежали народу. Плата за газ, отопление, свет, воду не отягощали бюджета семьи, (как и квартплата). Граждане Туркмении, например, и сейчас чувствуют, что нефть у них действительно достояние народа. У нас квитанции ЖКХ вызывают сердцебиение, нервные расстройства. Моя семья за отопление и горячую воду ежемесячно платит столько, сколько стоит недорогое золотое кольцо (и это при теперешней цене на золото), т.е.  наш народ золотом платит за нефть, которая по конституции принадлежит народу. А цены на холодную воду, газ, свет — фантастические! Кстати, и в лес мы, говоря словами Высоцкого, «ходили безбоязненно». Теперь даже не верится, какими сказочно низкими были цены на транспорт. Смешные деньги мы платили за билеты на самолет, а не только на поезд. А сколько копеек, именно копеек, стоили билеты в метро, на трамвай, автобус, троллейбус?

При Советской власти люди ездили к родным, на юбилеи, свадьбы, похороны близких, Есть ли теперь такая возможность у большинства? Нас практически лишили возможности общаться. Раньше в праздники люди засыпали друзей и родных поздравительными открытками. Теперь пенсионеру, чтобы поздравить даже одного друга, надо заплатить 40-50 руб. за приличную открытку.

Трещат, что зарплаты у нас были маленькие. А вы прибавьте к ним деньги за бесплатное образование, лечение, дешевый транспорт, доступные цены на книги, прессу, театр, кино, музеи, спорт, низкую стоимость услуг ЖКХ? Не такой уж маленькой была бы у нас зарплата.

Мы гордились своей страной. А это дорогого стоит. Мы гордились челюскинцами, ворошиловскими стрелками, сталинскими соколами: В.Чкаловым, Г.Байдуковым, А.Беляковым, М.Расковой, П.Осипенко, В.Гризодубовой…  Гордились стахановцами, лучшим в мире метро, Днепрогэсом, Комсомольском – на — Амуре, нашими театрами, балетом, фильмами, которые признал шедеврами уже тогда весь мир («Броненосец Потемкин», «Пышка»), гордились Великой Победой, Верховным главнокомандующим генералиссимусом И.В.Сталиным, при появлении которого Черчилль и Рузвельт испытывали желание встать. Мы гордились нашими успехами в науке, космосе, спорте. Наши хоккеисты и мастера фигурного катания пользовались такой всенародной любовью, что даже медсестры в госпитале не решались выключить телевизор до окончания матча или соревнования на первенство мира: во-первых, это явно сказалось бы на самочувствии больных, а во-вторых, они сами, будучи горячими патриотами, не могли оторваться от экрана.

Скажите, положа руку на сердце, можем ли мы сегодня гордиться страной? Страной, где планомерно проводится геноцид народа, где не удается остановить его вымирание, где миллионы бомжей и беспризорников, безработица, где сотни тысяч матерей мечтают о «железном занавесе», оберегающем их детей от наркотиков, насилия педофилов, преступности. Нельзя гордиться страной, где тотальная коррупция, где не может быть равных возможностей для всех граждан, если нет бесплатного образования. Нельзя гордиться страной, где постоянно гремят взрывы, почти ежедневные теракты, пожары, в которых заживо сгорают старики.

Хозяином земли, ее недр, шахт, заводов, фабрик, пароходов должен быть только народ. Никаких «работодателей», хозяев предприятий. Ценности социализма вошли в плоть и кровь советского человека. Все ли было  так хорошо, почему распался Советский Союз — это совсем отдельная тема. Но могу твердо заверить — будущее все равно за социализмом» (3).

Предстоятель Русской Церкви Святейший Патриарх Кирилл считает, что советский народ оставался религиозным, сохраняя христианские нравственные ценности: «Если говорить о коммунистической идее, то, по крайней мере, в нашем российском изложении, в нашей национальной интерпретации эта идея заимствовала христианскую этику», — заявил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл в авторской программе на «Первом канале» «Слово пастыря». — «Вообще возникло странное явление. Бога ликвидировали, марксистская философия Бога отрицала, а этику христианскую заимствовала, и получилось так, что у нас общество формально атеистическое жило, тем не менее, по принципам христианской этики. Общество, конечно, так в полной мере не жило, а вот господствующие этические взгляды укладывались, может быть, не в полной мере, но, тем не менее, укладывались в схему христианских нравственных ценностей. И поэтому все то доброе, что происходило в советское время, в том числе и героизм людей, подвиг, в том числе и межнациональный мир, который имел место, и многое другое, было обусловлено не атеистической идеологией, а рудиментарной религиозностью, которая жила в нашем народе и поддерживалась этической системой, которая была принята в стране» (4).

Известный русский историк Игорь Фроянов  прокомментировал слова Предстоятеля Русской Церкви о религиозности советского народа: «Святейший Патриарх Кирилл уловил некие подспудные моральные течения в человеческой жизни вообще и, в частности русского народа. Связь коммунизма с христианской этикой, Христианством, в принципе подмечена давно. Давно существовало представление о схожести социализма с Христианством. Существует даже такое понятие, как «христианский социализм». Думаю, что Патриарх правильно указал некоторые общие тенденции меду христианской и коммунистической идеей, между христианской и коммунистической моралью. Ведь христианская идея, в сущности, коммунистическая идея, если, конечно, отбросить ее атеистическую компоненту. Все остальное в коммунистическом учении тесно соприкасается с Христианством» (12).

Писатель Валентин Распутин говорил: «Советское имеет две характеристики — идеологическую и историческую. Была петровская эпоха, была николаевская, и люди, жившие в них, естественно, были представителями этих эпох. Никому из них и в голову не могло прийти отказываться от своей эпохи. Точно так же и мы, жившие и творившие в советское время, считались писателями советского периода. Но идеологически русский писатель, как правило, стоял на позиции возвращения национальной и исторической России, если уж он совсем не был зашорен партийно. Литература в советское время, думаю, без всякого преувеличения могла считаться лучшей в мире. Но она потому и была лучшей, что для преодоления идеологического теснения ей приходилось предъявлять всю художественную мощь вместе с духоподъемной силой возрождающегося национального бытия» (9).

Исчерпывающий вывод делает философ Александр Молотков: «Может быть оправдан антикоммунизм как несогласие с марксистской идеологией, но не может быть оправдан антисоветизм — как непризнание общенародного советского выбора, ставшего новым историческим воплощением русской цивилизации, олицетворением Родины и Отчизны. Здесь любой антисоветизм оказывается предательством — политический и либеральный, зарубежный и почвенный, националистический и православный. Ибо предается сама национальная история в ее Реальности, отрицается Промысел Божий ее определяющий.

Парадоксально: бывший отсталый Китай, мудро сохранивший во «времена перемен» свое «советское» прошлое, уверенно выходит в мировые лидеры; а еще недавно могучая Россия, упорно отрекаясь от него, — умирает и вырождается. Что может быть нагляднее?!» (5).

Для Николая Зиновьева ностальгия – сквозная тема (есть даже стихотворение с таким названием!), постоянный мотив. Поэт называет себя «гражданином несуществующей страны», в которой «жизнь была на жизнь похожа», где «жизнь текла, а не казалась», но парадоксальным образом, силой поэтического слова, он отправляет нас в будущее, в котором всё возродится:

Всем счастья и здоровья!

В степи встает рассвет.

Гоню пасти коров я,

И мне двенадцать лет.

 

Летает в небе птица,

Течет в реке вода.

Всё это повторится.

…Не спрашивай, когда.

(«Мистика»)

Убеждённость поэта в том, что ностальгия поможет сохранить память о прошлом и подготовит Россию к неизбежным социалистическим преобразованиям – не просто хороший знак, это поэтическое пророчество. А такие пророчества обычно сбываются…

 

 

Библиографический список:

 

1. Библия. Синодальный перевод.2-е послание Петра 3:8. — URL: https://bible.by/syn/47/3/ (дата обращения: 21. 01.2023).
2. Зиновьев, Н. А. Я – русский. Стихи / Н. А. Зиновьев. – Майкоп: Адыгея, 2008. – 320 с.

3. Знаменская, Г. Ю. Постскриптум к статье Ю.Мухина «Что есть «хорошо жить»? / Г. Ю. Знаменская // Движение за возрождение отечественной науки. – URL:  http://www.za-nauku.ru/index.php?option=com_content&task= view&id=3305&Itemid=36. (дата обращения: 21. 01.2023).
4. Кирилл, Патриарх. Коммунистическая идея в России заимствовала христианскую этику / Кирилл (Святейший Патриарх Московский и всея Руси)  // Русская народная линия: информационно-аналитическая служба. Православие  Самодержавие  Народность. – URL: http://www.ruskline.ru/news_rl/2011/02/17/svyatejshij_patriarh_kirill_kommunisticheskaya_ ideya_v_rossii_ zaimstvovala_hristianskuyu_etiku/ (дата обращения: 21. 01.2023).

5. Молотков, А. Исчерпание антисоветизма / А. Молотков // Завтра. – 2010. – 3 февраля. — № 5. – URL: http://zavtra.ru/cgi/veil/data/zavtra/10/846/62.html (дата обращения: 21. 01.2023).
6. Наше время. Антология современной поэзии России: Стихотворения, биографические статьи, библиография / Сост. Б.И. Лукин. (Серия: «Наше время»). — М.: Литературный институт им. А.М. Горького; Вертикаль.XXI век; Литературный фонд «Дорога жизни», 2009. – 416 с.

7. Ностальгия по СССР достигла максимума. / Коммерсант. — URL: https://www.kommersant.ru/doc/3835547 (дата обращения: 21. 01.2023).
8. Почему мы до сих пор вспоминаем СССР с ностальгией. Интервью с кинорежиссером Кареном Шахназаровым. — URL: https://rg.ru/2022/12/28/vozvrashchenie-v-nastoiashchee.html (дата обращения: 21. 01.2023).
9. Распутин, В. Г. Прощания с Россией не будет / В. Г. Распутин; публикацию подготовил М. Ходанов (протоиерей) // Шестое чувство. – 2008. — № 2. – URL: http://6chuvstvo.pereprava.org/0208_rasputin.htm (дата обращения: 21. 01.2023).
10. Русская поэзия. XX век: антология / под ред. В. Кострова, Г. Красникова. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1999. — 926 с.

11. Философский эциклопедический словарь. – URL:http://philosophy.niv.ru/doc/dictionary/philosophy/fc/slovar-205-2.htm#zag-1846 (дата обращения: 21. 01.2023).
12. Фроянов, И. Патриарх Кирилл старается поставить на правильный путь ретивых священнослужителей // Русская народная линия: информационно-аналитическая служба. Православие  Самодержавие  Народность. – URL: http://www.ruskline.ru/news_rl/2011/02/17/ igor_froyanov_patriarh_kirill_staraetsya_ postavit_na_pravilnyj_put_retivyh_svyawennosluzhitelej/ (дата обращения: 21. 01.2023).

 

***
Не то, что в жизни счастьем слыло,
Что в жизни вешней прорвалось,
Не то для сердца счастьем было,
Душе ночной отозвалось.

Тугою нитью нежной боли
Прочней завяжет свой удел
Тот, кто взыскуя дальней воли,
Почует времени предел.

Так на ветру, в заглохшем поле,
Ещё не сломленный, высок,
Совсем один в чужой неволе
Ржаной тоскует колосок.

Далее:

https://rospisatel.ru/karachev-70.html

 

4 декабря — Введение во Храм Пресвятой Богородицы.

Праздник Введения во Храм Пресвятой Богородицы — то, как легко и радостно взошла трехлетняя Отроковица по ступеням Иерусалимского Храма во Святое Святых — являет для нас не только образ всей жизни Пречистой Девы. Это не только образ Ее приобщения крестному пути Ее Божественного Сына и восхождения в то Святое Святых, которое есть Ее Пресвятое Успение и торжество Второго Пришествия Господня. Это также образ восхождения всей Церкви, каждого из нас к своему Богу, как сказано: «Приведутся девы вслед Ея, искренние Ея приведутся» (Пс. 44, 15). И потому этот праздник — Введение во Храм — праздник великой надежды.

Надежда — христианская добродетель, в которой все мы сегодня особенно нуждаемся. Мы знаем, что в течение истории Церкви были моменты отчаяния, будь то из-за внешней враждебности к ней со стороны мира, будь то вследствие внутренних кризисов. В эти моменты Церковь должна прибегать к духовным источникам и обновлять свои силы. Очень важно для нас во времена испытаний видение всего пути Церкви, обращение к уже пройденным ею этапам. Столь полезным оказывается не оглядываться назад, но знакомиться с историей, знание которой дает мудрость. Сама история — источник надежды. Ибо беспощадно обнажая глубины поражения в прошлом, она учит заранее доверию Господину истории, Который дал пример приснопамятного поражения, положив его в основание существования Церкви и нашего воскресения. Этим событием измеряются все, и каждое отдельное событие в Церкви.

Наша надежда не может быть обманута

Всегда необходима трезвая оценка того, что здесь и сейчас, по сравнению с тем, что происходит в целом в мире — на других континентах и в других культурах и эпохах. Но сколько бы мы ни повторяли старую мрачную шутку по поводу конца света в отдельно взятой стране, сколько бы ни удалялись от российских потрясений минувшего века в 1917-м и 1993 году, чтобы увидеть их на расстоянии, все очевиднее будет становиться, что нынешнее противостояние Америки и Запада России имеют значение, которое можно без всякого преувеличения сравнить с катастрофами тех лет. Это противостояние — их продолжение, только на новой, более разрушительной глубине. Оно глобально, но не только из-за того особого места, которое занимает православная Россия в судьбах мира, а из-за того страшного, почти всемирного одобрения беззакония (так же было и в 1917-м, и в 1993 году), о котором апостол Павел в Послании к Римлянам говорит как о последнем пределе испытания долготерпения Божия. «Нашествие языков» на Россию через Украину есть прямое следствие того, что произошло тогда.

О нашей надежде

Отчего стряслась катастрофа 1917 года и 90-х годов? Оттого что вначале разрушено было Святое Святых, а потом, естественно, не осталось ничего святого. Нравственное разложение общества привело тогда к крушению России и подчинению народа безбожной власти. Кровавые события октября 1917-го и октября 1993 года и беды нашего народа, последовавшие за этим, — еще одно страшное, как Чернобыль, может быть, последнее предупреждение: если не покаетесь, все так же погибнете.

Многие говорят, что с началом специальной военной операции на Украине появилась надежда на исцеление нашего общества от метастазов 1917 года и 90-х годов и очищение от всесильной «пятой колонны», не оставляющей «радужной» для нее мечты о гей-параде на Красной площади в сопровождении танков НАТО в день победы постхристианского Запада и Америки над Россией и православием. Но сегодняшний праздник надежды напоминает нам, что самая прекрасная надежда может быть иллюзорной. Где нам взять неложную надежду, которая питается истинной жизнью? Пресвятая Богородица открывает нам, что это дается прежде всего в заповедях Божиих и в Божием храме. Мы радуемся, что вокруг недавно подписанного президентом Указа о сохранении в нашей стране традиционных ценностей собираются патриотические силы, однако для нас, христиан, должно быть ясно, что никто и ничто не спасет мир от ужасов, грядущих на вселенную, если не будет покаяния. «Ибо приблизилось Царство Небесное». И «человек беззакония» на пороге.

Всегда существует опасность превратить учение Церкви в идеологию, в особенности там, где это касается общественно-политических явлений — то есть в теорию и практику, определяемую чисто человеческими взглядами. Пока не будет покаяния, которое означает изменение ума, иное видение жизни, духовное видение, видение главного, самой сути, — ничего по-настоящему не изменится. Мы призваны увидеть подлинный смысл происходящего. Это означает, что наша жизнь должна быть не просто утверждением принципов добра и правды, а выражением любви Церкви Бога, явившегося плотию. Церкви, воплощающейся в каждодневных испытаниях, чтобы освещать их светом евангельским изнутри. Для того мы и приходим в Храм, чтобы открылся нам этот свет, это Святое Святых, жизнь вечная, без которой все на свете — только распад, иногда медленный, иногда очень быстрый.

Но мы должны на самом деле войти в Храм для восхождения во Святое Святых. Прорваться, пробиться к Храму любой ценой, ценой жизни и смерти своей, не веря от радости, что это возможно, что это нам дано, что это действительно существует и что это — единственное, что существует, чтобы жизнь не погасла ни в нас, ни в мире. Не для сладостных, вдохновенных переживаний этот свет так незаслуженно вдруг блистает нам, а для того, чтобы мы прежде всего увидели всё в истинном свете, так, как на самом деле есть — этот ужас, который совершается в мире, и начинает уже проникать в Церковь.

В девяностых годах прошлого века у нас начали открываться новые храмы, в то время как в Америке и на Западе, где не было большевистской революции, христианские храмы все чаще стали отдавать под ночные клубы и рестораны, потому что воскресный день из дня благодарения и молитвы становился для большинства днем отдыха и развлечений. Но свобода Церкви в нашей стране в девяностые годы была только на поверхности жизни, а на глубине начинала разгораться, как в Америке и на Западе, — небывалая еще война против Церкви, против Бога и против человека. Грех объявлялся как утверждение личности человеческой, а не как попрание ее. Сегодня все видят, что эта духовная война вырвалась наружу, соединяясь с войной на земле, и сметает все. Мы должны увидеть, что наши храмы, никогда не закрывавшиеся или только что отреставрированные, держатся только чудом. Что не такие они были, и не столько их было накануне той великой беды, когда рассыпал все Господь, потому что не было востребовано чудо, сокрытое в храмах, миллионами рассеянно входящих в них.

Но пока не отнято у нас это за наши грехи, будем приходить сюда, и не только в воскресные дни, праздники и кануны их — как грозно предупреждает древняя заповедь, подобная заповедям «не убивай», «не воруй», «не блуди». «Тайна беззакония» раскрывается в поругании «тайны благочестия» — в отвержении Божиих заповедей человечеством и разорении храма. Это последняя черта — дальше гибель, распад на глазах. Как апостолы, услышав весть Воскресения, со всех ног бежали ко Гробу Господню, так душа нормального человека устремляется ко святому храму Его.

Будем в этом мире отчаяния исполняться надеждой, которая превосходит возможности естества и питается благодатью, неотделимой от добродетелей веры и любви. Где нет веры и любви, где неверие и ненависть, там не может быть надежды. Церковь же совершает свое восхождение от силы в силу, от славы к славе по стопам Божией Матери в немощи и бесславии, многими скорбями, которыми прежде всего и необманнее всего подается надежда, ибо источник ее — Сам Бог.

Протоиерей Александр Шаргунов, настоятель храма свт. Николая в Пыжах, член Союза писателей России

(https://ruskline.ru/news_rl/2022/12/03/o_nashei_nadezhde)