Вологодский литератор

официальный сайт

Все материалы из категории Слово писателя

Сергей Багров

Сергей Багров:

СВОИ

Литературные пересечения. Часть 1 …


                                     В ЛЕСНОЙ ТИШИНЕ

 

Приезд писателей в Тотьму был для нас, точно праздник.  О их приезде мы чаще всего не знали. Однако встречали их так, как если бы знали. Особенность всех тотьмичей в том, пожалуй, и заключалась, что самым любимым их местом в летнюю пору, где чаще всего они собирались, была вечерняя пристань, к которой причаливал плывший из Вологды пароход. Сюда, к пароходу, любил приходить и Вася Елесин. Я тоже редко когда пропускал его разворот, с каким он сближался берегом Тотьмы, пестревшим от множества кепок, косынок, вихрастых голов, загорелых затылков, машущих рук, платочков и шляпок. Так был встречен однажды  Сергей Васильевич Викулов, самый яркий певец советской деревни.

На той же пристани встретили мы и Василия Ивановича Белова, автора только что вышедшей книги «Знойное лето». Белов прихрамывал, и лицо его было угрюмы Мы поняли: что-то случилось на пароходе. Белов открылся:

— Ссора была. С пижонами. Из-за песни. Они пели какую-то красивую чепуху. А я потребовал нашу, русскую. И даже запел. И вот они на меня. Всей стаей… Не буду об этом и говорить. Противно. Сейчас бы мне, эх, настоящей лесной тишины. Может, подскажете: где она тут?

Мы рассмеялись:

— Где же, как не в лесу!

Белов улыбнулся

— Что мне и надо!

Сказано — сделано. Переплыв на пароме через реку, мы оказались на том берегу, где была проселочная дорога, которая нас и вывела в Красный бор, одно из красивейших мест в окрестностях Тотьмы.

День был чудесный. Мы с Елесиным приставали к  Белову, чтобы он открыл нам, как это так у него в рассказах выходит соединение того, что случается в жизни сейчас, с тем, что было в ней, и что будет.

Белов поморщился:

—  У вас и вопросы… Как у литературных светил. Вы это… выбросьте лучше из головы. Когда захочешь писать — запишется само. И о том, что вчера, и о том, что потом. И без всяких соединений.

Мы даже немного смешались:

— А как же нам быть?

— Никак. Просто жить! — ответил Белов и, выбросив руку вперед, спросил, как потребовал:

— Что вы там видите?

— Сухону.

— А там? — рука Белова вскинулась вверх.

— Облака.

Опишите их состояние. По-настоящему опишите. Это и будет литература.

Право, около нас и над нами, было всё так обычно, в то же время и необычно. Большая река. А над ней? Уплывали одни облака. Приплывали другие, точь-в-точь строители, образуя на карте небес белопёрое государство. Так, наверное, и душа, сливаясь с душой, образуют счастливую территорию, где подобно всполоху над рекой, торжествует развернутое сиянье.

Уехал в Великий Устюг Белов через сутки. А мы, как и раньше с Васей Елесиным, вновь и вновь выходили к вечернему пароходу. Ждали счастливого продолжения. Как в Викулове, так и в Белове видели мы творцов огромной величины, умевших вздымать человеческий дух могуществом слова и слога. Одним словом, учились у них. И у них, и у классиков русской литературы, и у тех, кого мы искали, отправляясь в поездки по  сплавучасткам, лесным поселкам и хуторкам, где всегда находили хранителей русского языка, чья богатая речь была, как книга, которую читаешь, читаешь, читаешь, зная о том, что она не закончится никогда.

 

  ДОВЕРЧИВ И ПРОСТ

 


 

Вспоминая Анатолия Мартюкова, я вижу 90-е годы, плывущий по Сухоне пароход «Леваневский». Пароход  идёт  там, где Груздевый перекат. Из-за узкого русла, камней, выступающих из воды,  участок открыт в одну только сторону, как если бы это была однопутная трасса, и всякий встреч плывущий объект  мог вызвать страшную катастрофу, какая всегда неизбежна при столкновении двух нос к носу встречающихся судов.

Мартюков плыл вторым штурманом парохода. Не его была смена. Он отдыхал. Но первый штурман, чем-то очень встревоженный, вдруг попросил его подменить. Не мог отказать ему Анатолий. Товарищей он всегда выручал. Встал за штурвал.

Светофор, запрещавший движение парохода, был позади. К тому же из-за ночного тумана он был невидим. «Леваневский» должен был ждать около светофора, пропуская буксир, тащивший против течения  сцепку плотов. Этого Анатолий не знал. Во всяком случае, Мартюков  не думал, что путь для его парохода закрыт. И потому, на мгновение растерялся, когда из-за острова вдруг возникла громада буксира с лесом.

Узкий фарватер кипел на камнях. Из воды выступали высокие валуны. Мартюков забыл обо всём на свете. В мозг впилась одна только мысль: как  пройти, не задев буксира?

Бог, наверно, помог, вспоминал поздней Мартюков. Да ещё присутствие духа не оставило Анатолия в эту минуту. Он тут же остановил паровую машину. Перестали работать шлицы колёс. Ход пароходу давало стремительное течение. Поэтому и штурвал был послушен, и мог направить судно в рябившие воды фарватера между сближающимся буксиром с одной стороны, и оскалом камней — с другой.

Пронесло. Наутро, сдавая вахту первому штурману, Анатолий ждал от него объяснений: почему он его подставил? Тот ничего ему не сказал. Даже больше того, изобразил  на лице бесконечную скуку. Хотя и так было ясно — человек допустил халатность, и  испугался, не зная, как ему поступить, дабы избежать неминуемой катастрофы.   Пришлось  тогда бы ему отвечать. А это уже  срок сидения за решёткой. Чего он так боялся и так не хотел.  Потому и просил Мартюкова, чтобы тот его подменил. Случись бы крушение  — не он бы и виноват…

Не случившаяся беда  вызывала в душе Мартюкова вопросы: кто из людей, с кем он встречается, ненадёжен?   Кто совершает дурной поступок по умыслу? Кто — по трусости? По отсутствию воли? Наконец, по собственной слепоте?

Подобное самокопание было нужно ему, чтоб понять самого себя. Хотя понимать себя пробовал он с малых лет. Насколько он хорош или плох для людей, тех, кто всегда был с ним рядом?

Рядом же были такие, как он, потерявшие своих отцов с матерями сироты. Детство шагало с ним рядом по берегу речки Толшмы, на котором стоял детдом. Туда маленький Мартюков попал с сестрой в 1943 году. В том же году, но уже осенью с пристани на реке Сухоне, где стоит село Красное,  прибыла в детский дом новая группа сирот.

— Ребята! — объявил воспитатель. — Это ваши новые друзья. Они протопали от пристани пешком 25 километров. Прямо с парома, без передышки…

Но лишних кроватей в спальне не оказалось. Вперёд, как на сцену, выходили юные пилигримы. Самым старшим из них — восемь лет.

— Коля Рубцов. Ложись на эту кровать, — показал воспитатель. — Мартюков, подвинься.

Без единого слова, но со светом в глазах шёл черноглазый мальчишка. С тонким  лицом, хрупкий, прозрачный, как невидимка.

— А тебя зовут Толей, — сказал он тихо.

— Да…А как ты узнал?

— Вон, — показал Рубцов на спинку кровати. — Написано на дощечке.

Всем хватило мест в детской спальне. Спали ребята валетом. Ноги вместе, головы врозь. И так целый год.

— Коль, а ты немцев видел? — как-то спросил у Рубцова Толя.

— Я — нет. А Вася Черемхин и убитых видел. Его из Ленинграда вывезли. На горящем самолёте. Целый самолёт с детдомовцами чуть в озеро не рухнул. Раненый лётчик дотянул до берега. Всех  спас.

— Он — герой?

— Нет. Лейтенант…

Село Никольское. Кто бы мог подумать, что отсюда, как из гнезда, в разные пределы страны вылетят два соловья, грудь которых наполнена образами красивой деревни Николы. Речка, изгородь, сельсовет с красным флагом, пасущееся стадо коров, просторы летнего луга — всё это станет для них  чем-то общим, конкретным, из этой местности, откуда они и брали образы для рождающихся стихов. Голоса разные, а источник один. Не удивительно, если что-то в строчках Рубцова было почти Мартюковским. Так же, как в опытах Мартюкова могло открыться что-то Рубцовское. Это не было подражанием. У того и другого — своё. Единственно, чему Мартюков и Рубцов могли подражать — так это родной природе. Писать так, как рука незримого жизнетворца. И главное, чтобы строки стихов вели за собой, обнажали тайну души влюблённого в красоту и чудо счастливого человека. Счастливого оттого, что он, открывая книгу Рубцова, разглядел в ней то, чего не хватало его душе. А потом, спустя годы, когда не стало Рубцова, мог увидеть его продолжение, раскрыв при этом сборник стихов  Анатолия Мартюкова.

Однако не стало  и Мартюкова. Читаю фрагменты письма Мартюкова ко мне.

«Я живу собой. Всё, что есть во мне, моим и останется. В нынешние лета труднее располагать на взаимность и чью-то чуткую душу. Теперь я знаю, что мы дышим  одним воздухом. И живём под одной крышей. Крышей добра и справедливости. Мы — это ты, к примеру, и я.

Я прост перед всеми людьми. И доверчив только до первого обмана. Любая правда, даже если она жестокая,  меня не обижает. В этом случае я не оправдываюсь. Да и в любом случае оправдываться не надо…»

Не просто складывается судьба поэта. Да и признание его встречает  на своём пути немало препятствий. Помню, как  мы принимали Анатолия Мартюкова в писательский Союз. Вёл собрание Александр Грязев. Не знаю, почему, но, видимо, мало кто читал Мартюкова, и были поэтому  все безразличны к тому: примут его в наше братство или не примут? Случилось так, что против вступления его в Союз поднялись 2-3 руки. Воздержавшимся оказалось почти всё собрание. А за то, чтоб принять Мартюкова?  Один человек. И это был я.

Наше казённое равнодушие привело к тому, что яркий талант оказался на выбросе. Мы прошлись по нему собственными ногами.

На следующий день в писательскую организацию позвонил только что приехавший из Москвы Василий Белов. К счастью, он был знаком  с творчеством Мартюкова. Услышав, что  Анатолий оказался непринятым, Белов разразился тяжёлой  бранью:

— Да вы что там все с ума посходили!..

Надо отдать должное Саше Грязеву. Он взял себя в руки, набрался мужества и потребовал от всех нас, чтобы мы по-настоящему ознакомились с творчеством Мартюкова. Повторное голосование поправило положение. Мартюков был принят в Союз единогласно.

Анатолий Мартюков — поэт редкостный. Долгие годы он работал в велико-устюгской районной газете. Для писателя работа в газете — это проверка его на художественный  талант. Редко кто выдерживает такую проверку.  Талант, как правило, размывают газетные строки, и подававший большие надежды  начинающий писатель становится обыкновенным скучным корреспондентом. С Мартюковым этого не случилось.

Читаю его стихи, как открываю калитку  в усадьбу, где соседствуют мужество, солнце и красота. Нет сегодня  Анатолия с нами, но есть  чуть притихшая  в русской природе его походка, которой он до сих пор ступает по нашей земле, оставляя для нас не тускнеющие шедевры.

 

Синяя вода

Бежит с пригорка.

В синей вышине

Стволы берёз.

Я пою,

Исполненный  восторга, —

Вот бы так

Всегда легко жилось!

Новый день —

Как мир в своём начале.

Как глаза

Доверчивых людей.

И опять

Над озером качает

Ветер

Белокрылых лебедей…

 

ОТСТУПИВШАЯ СИЛА

 

Присутствие тёмной кощунственной силы ощущали мы, пока слушали рассказ Вячеслава Кошелева о том, как его родной дед вместе с семьёй  под конвоем охранников  добирался из вологодской деревни на необжитые земли республики Коми. Добирался пешком. До  места переселения более тысячи вёрст. Если можешь — иди.

Шли отборные хлеборобы страны, переведённые в одночасье в кулаков второй категории. В чём они согрешили? В том, что умели выращивать хлеб, но не умели его раздавать бесплатно. Шли, кто в одиночку, кто семьями, оставляя сзади себя  под берёзой или осиной, а то и в болотинке холмики тех, кого  канала  лесная  дорога.  Сколько косточек было посеяно в ней,  никто не считал. Семья  Кошелевых явилась к конечному пункту тоже с потерями.

Ставлю себя на место гонимого. Ты и нетронутый лес. Тянется лес до гор Северного Урала. А кто постоялец в лесу? Заяц, комар, лисица и выпь. Мне от этого холодно. Спрашиваю себя: а я бы так мог? В ответ — тишина.

Что было дальше? Опять испытание. Сумеет семья устроить себе неизвестно чем вырытую землянку — будет выиграна неделя, а то и две. И за  эти 10-15 дней спеши подготовить ещё одно, но уже основательное жильё, чтоб однажды под завывание вьюги тебе и твоим домочадцам в  стылые  чурки не превратиться.

Переселенцы чаще всего умирали на первом году. Голод и холод. Если и то, и другое одолевали, значит, и жизнь оставалась с ними и в них.

Выживали сильнейшие. Выживали и жили благодаря своему трудолюбию, крестьянской смекалке, умению из ничего делать всё, и тому, что держались возле таких же, как сами они, самостоятельных и надёжных.

Укреплялись переселенцы. Не хотели жить бедно и безнадёжно. Врубались в угрюмый сузём, сжигали лесную непро́лазь, рыхлили землю, сеяли  хлеб. Хотели того или нет, но образовывали колхозы. Так было надо по строгим законам социализма. Сильные кулаки и колхоз создавали сильный.

Дети росли. Превращались в парней. 1941-й почти всех позвал  на войну. Половина  из них осталась  на поле брани. Тот, кто вернулся, имел при себе медали и ордена. Были, среди возвратившихся, и герои.

По истечению срока высылки далеко не все уезжали на  родину. На родине  не было ничего — ни жилья, ни земли. Всё отобрано.  Здесь же — уже состоявшееся хозяйство, привычный уклад, рыбалка с охотой, добропорядочные соседи, одним словом, нормальная жизнь…

Нас  четверо — Коротаев Виктор, Дружининский Коля, Хлебов Слава и я. Сидим на квартире у баснописца, пьём чай и внимаем рассказу внука ссыльного кулака.

— Я решил повторить дорогу, — продолжал Вячеслав. — Ту самую, какой  шли в неволю мои дедушка, мама, папа,  два моих дяди и малые ребятишки. Повторить дорогу на каторгу   спустя сорок лет. И что же? Прошёл её. Больше месяца был в пути. В поселение, где когда-то жили мои родители, меня встретили насторожённо. Хмуро уставились на меня плечистые мужики с пудовыми кулаками. Но когда я сказал, чей я есть, тут же, меня по очереди — в объятия. Сразу стал я своим у  своих…

Не сразу осмысливаешь соседство  двух ситуаций. То, что рядом с тобой светлый мир города металлургов. И то, что к душе твоей приваливает нечто угрюмое, тёмное, и надо  это преодолеть.

И всё же тот вечер  нам запомнился навсегда. Днем мы общались с  череповчанами, рассказывали им о писательской жизни, читали стихи. А в сумерках, перед тем как пойти в гостиницу, хорошо посидели у Славы Хлебова. Главное — получили в подарок рассказ о стойкости русского человека, который  вопреки  государственной  строгости пошёл и прошёл через всё, что замахивается на жизнь.

Год спустя я читал книгу «Константин Батюшков. Странствия и страсти». Автор её — Вячеслав Анатольевич Кошелёв, проректор Череповецкого пединститута.

В то время я возглавлял писательскую организацию. И очень обрадовался, когда на руках у меня оказалось заявление Кошелева с просьбой принять его в члены Союза писателей СССР.

Вручать  писательский билет человеку, который был кость от кости в родного деда, повторившего добровольно его дорогу на выселки, скажу откровенно, было приятно.

Широкими шагами ступает  по жизни Вячеслав Анатольевич. Давно уже он заведует кафедрой русской классической литературы Новгородского государственного университета. Одновременно имеет звание  профессора и действительного члена  Академии наук высшей школы России. Студентам Вуза есть с кого брать пример.

Книга «Константин Батюшков», как, впрочем, и другие его работы, тем  и оригинальна,  что все герои ее не выдуманы.   Эпоха, в которой они живут, приближена к нам настолько, что кажется всё, о чем сообщают они,  было вчера. Голоса автора нет. Есть голоса  тех, кто совсем с нами рядом, несмотря на то, что им  уже 200 и более лет. Смещение времени происходит видимо от того, что автор умеет жить сразу  в двух временах — в сегодняшнем и в давно забытом-перезабытом. Отсюда к нему и доверие, как и ко всякому в грешной России, кто во всем полагается на себя. На свой жизненный опыт, свою  культуру, свой интеллект, и свое  неотклоняемое   стояние.

 

СТОЯНИЕ

 

 

Иван Дмитриевич Полуянов — личность незаурядная. Где он только себя не явил! В уютных залах библиотек, древнерусских архивах, на берегах почти  всех вологодских рек, болот и озёр, в загадочных, пахнущих хвоей  глухих сузёмах и на тех бесконечных просёлках и тропах, которыми нужно идти и идти, никуда не придя, чтоб опять и опять продолжить свою дорогу. Дорогу не только писателя, но и ночлежника у костра, и художника, и открывателя всех живущих существ на свете, включая зверя, птицу и человека. Человека не всякого, а того, кто с богатым внутренним миром,  чья натура таит притягательную загадку.

Добираться до самой сути. Во всём. Чтоб вопросы в ищущей голове обрастали ответами, которые были бы всем понятны. Только лишь после этого Полуянов садился за стол и писал своим трудночитаемым почерком  очередную страницу повествования. Чаще всего такая пора  для него наступала  глухой поздней осенью по отъезду на «Москвиче»  из деревни Мартыновской в город.

Деревня Мартыновская, где жил Полуянов летами, в ста километрах от Вологды. Она тиха, малолюдна и очень красива. Особенно в майскую пору, когда друг за другом по очереди расцветают черёмухи, яблони, боярышники и сливы, вытягивая свои пахучие  ветви из палисадников на дорогу, и каждого, кто по ней шел и идет, спешат   погладить по голове.

Иван Дмитриевич  чувствовал себя здесь всегда хорошо. Где-то рядом с его пятистенком соседствовали дома поэта Юрия Макарьевича Леднева и очеркистки  Людмилы Дмитриевны Славолюбовой. Я тоже жил в трёх километрах от их деревни, и мы порою встречались друг с другом. У всех у нас были усадебные участки, и мы выращивали на них, овощи, ягодники и даже понравившиеся нам кусты и деревья, которыми с нами делился соседний лес.

Иван Дмитриевич, хоть нас особо и не учил, но опыт свой, опыт бывалого лесовода и огородника передавал с удовольствием. Гордился тем, например,  что у него в огороде раньше всех расцветает картошка, не в августе, как обычно, а в самом начале июля. Почему? На заданный нами вопрос он отвечал:

— В конце апреля приезжаю из Вологды. Топлю печь. Ставлю на неё пару корзин семенной картошки, окропляю её водой и уезжаю назад. Приезжаю спустя две недели. Моя картошка вся обросла ростками. Они-то мне и дают преждевременный урожай. Вы тоже попробуйте. Не пожалеете.

Пробовал, знаю, Юрий Макарович. Я тоже пробовал. И местные жители, само собой. И у всех у нас всё выходило так, как подсказывал  Полуянов. Поспевшие молодые клубни шли на наш обеденный стол не в начале осени, а в июле.

Жил Иван Дмитриевич в больших деревянных  хоромах. Пятистенок  старинной рубки. Комнат не счесть.  Хотя  обитали в них только трое — сам Полуянов, его постоянно прихварывавшая супруга и дочь.

Как-то  Иван Дмитриевич  познакомил меня со своим кабинетом. Был солнечный день. И просторная горница на втором этаже, куда мы вошли,  была притушённой, как в сумерках от того, что в окно пробирались ветвями сразу несколько крупных деревьев. Иван Дмитриевич улыбнулся:

— Здесь всегда у меня  тихий вечер. Не отвлекают ни воробьи, ни синицы. Они любят свет. А тут его мало. Для писца это самое то…

Полюбопытствовал я:

— «Самозванцы», наверное, здесь и рождались?

— О-о! Шёл я к ним, наверное, всю свою жизнь. Что-то писал и здесь. Но большинство страниц одолел всё  же в Вологде. Здесь меня отвлекает природа. Зовёт к себе и зовёт. И я ухожу. То ли с удочкой на реку. То ли  с фотоаппаратом. Люблю снимать птичьи свадьбы. Это такие рулады, такие страсти!  У нас тут чаще всего  женихуются чайки. Иногда ухожу туда, не знаю куда. С простыми руками.  Побыть один на один с облаками. Они, как столетия, движутся надо мной. И в них я вижу то, что потом  читатель увидит в книге.

В огороде Ивана Дмитриевича среди сирени была заси́дка, из которой он наблюдал прилёты с отлётами всех боровых, луговых и болотных птиц. Не пропускал и стаи ворон, выгоняющих из деревни    залетевшую  сослепа  серую  выпь. Сценки воздушной схватки рождались у него на глазах  едва ли не ежедневно.

Природа манила писателя сегодня на крохотный ручеёк, который тёк, тёк, и вдруг пересох, потому что где-то вверху  перегородили его жёлторотые жабы. Завтра надо  сгулять на ягодное болото: высыпало на глади столько морошки, что собирать её можно аж соломенной  шляпой. Послезавтра — к сказочным вы́скорням среди ёлок, в которых была  у медведицы лёжка, и  летом можно увидеть её с двумя медвежатами  около гари, где рос вперемёшку с кипреем глухой  малинник.

И всё-таки чаще всего навещал  Иван Дмитриевич   красавицу-Кубину, голубая вода которой  играет в любую погоду, а в солнечный вечер она похожа на проплывающих в ней верховых окуней. ́Полуянов рассказывал:

—  Там у нас, под горой, за гороховым полем, ёлки смотрятся с берега в воду. Иногда, чуть стемнеет, наблюдаю за  чёртом в очках.

Не верится мне:

— Неужели  чёртом?

— Филином, надо думать.  Крупноголовым, глазастым, с поднятыми ушами. Уши его слышат всё, даже то, как стучит у меня от волнения сердце. У него в этих ёлках гнездо. Недоступно ни для кого. Вот я и стараюсь его как-то подкараулить…

Природа вошла в душу писателя  навсегда.   И родился-то Полуянов, можно сказать, в самом сердце  диких лесов. Деревенька Семейные Ложки со всех сторон окружена переспелыми  елями. Рядом бежит по камням речка-резвунья по имени Городишня.  Кругом цветы, ягодные поляны. По вечерам слышен лай лисят и лисы. Древними сказками  подвывают расшумевшиеся деревья. И месяц вверху огромен и страшен, как глаз зависшего в небе ночного  гостя.

Из Семейных Лужков семья Полуяновых  переехала в дальний Архангельск. В семье подрастало два сына. Оба  мечтали,   хотя б на денёк оказаться в Лужках. И что же. Едва вступили в юные  годы, так и исполнили эту мечту. Поплыли в родительский дом на  большом белопалубном пароходе. И так каждый год. Случилось, однако,   сухое лето. Пересохла даже Северная Двина, и пароходы по ней уже не ходили. Старший брат был настойчив и смел. Заявил молоденькому Ванюше:

-Ты, как хочешь, а я всё равно поплыву!

— И я  поплыву! —  ответил Ванюша.

Для чего из бросовых бревен соорудили плавучий плот, и — вперёд, воображая себя   пловцами. 160 километров. Хотя  и с трудом, но всё  же, преодолели.

Хвойная мгла тайги. Суровые очи озёр. Ночная рыбалка. Поход в полевой городок, где  такой крупный храм, что, казалось, стоит он не на земле, а плавает в небе. И заявляет  с гордостью о себе: «Приходите ещё! Я  здесь буду всегда!»

Последнее посещение Городишни было у Вани прощальным. Храма не было на горе. Вместо него  в беспорядке раздробленных кирпичей рдело кровавое возвышение. Святыню раздели на кирпичи. Уходил отсюда молоденький Полуянов, ощущая спиной взгляд усталого пилигрима, который сюда приходил  помолиться. И вот вместо светлой молитвы бросал  в тусклый воздух беспомощные слова: «Как же быть-то тепере? Как же?..»

Наступил 1941-й. Война. Семья Полуяновых поредела. Сначала ушел на войну отец, а потом старший брат. Иван Дмитриевич был ещё недоро́стком,  и рос, казалось бы, для того, чтоб и ему  отправиться на войну. Что и случилось. Уехал последний в семье мужчина туда, где калечат и убивают. Воевал пехотным бойцом. Отстаивал родину. Во имя будущей тишины и возможности жить, как живут все достойные люди.

После войны Полуянов работал в библиотеке. Одновременно живописал, пробуя силы свои в художественных набросках, создавая кистью портреты знакомых людей и пейзажные зарисовки. И ещё, как мёдом, притягивала к себе  русская литература,  в которой так много было ещё не сказано, не выверено душой, не раскрыто щемящего и святого. А почему бы ему самому  не нырнуть в это лоно? И вот написал Полуянов первый  рассказ.  Потом и второй. И третий. А там и со счёту сбился.  Предложил рассказы  в издательство. Взяли. И в том же году  напечатали книжкой. С того и пошло.

В Вологду  Иван Дмитриевич переехал в 1961 году, уже, будучи членом Союза писателей СССР. Здесь написал он более 30 книг. Многие из них  эпохальны. Охватывают картины жизни российского государства, начиная с Присухонья и московского центра Руси. Ведет писатель нас за собой  со времён  языческого распада. Через княжение первых русских князей. Через судьбы  величественных мужей, таких как воины-защитники Александр Невский, Даниил Московский, Дмитрий Донской. Или молитвенники  Сергей Радонежский и Дмитрий Прилуцкий. Через служение Руси  Ивана Калиты, обоих Иванов Грозных.  Через  Минина и Пожарского  и  всех тех, при ком стране  угрожало нашествие  крымчаков, ливонцев, поляков  и многих других завоевателей, кому не терпелось стать хозяевами  Руси. Ведёт непременно   к дням спокойным и тихим, которые были нужны, чтоб оправиться от ран и страданий и зажить, наконец,  как живут все православные   на земле.

Многое в нашей истории, отмечает писатель, осталось в забвении. Совершенно не освещены  кровавые годы владения казанскими татарами наших северных территорий, где шло  повседневное умерщвление населения, продажа его в рабство. Годы, когда  процветали пытки, пожары и грабежи, понёсшие за собой гибель миллионов людей. Отсюда и миссия Иоанна 4-го понятна в основном лишь с завоевательной стороны.  Тогда как Иоанн Грозный был в глазах не только московской верхушки, но и всех людей  Московии вместе с Устюгом, Тотьмой и Вологдой  воином-освободителем, справедливым заступником, кто покончил с разбойничьими притязаниями Казани, дав возможность всем северянам  возродить испепелённые нелюдями  сёла и города.

«Месяцеслов», «Деревенские святцы» — это тысячелетняя летопись народной жизни  России. О, как много бы надо об этом сказать.

«Самозванцы» — это не только  Средневековье, но и   нынешний день, где главными героями являются все сословия  страны, Прежде всего, доблестные бойцы, граждане-патриоты,  государственные мужи, а вместе с ними   скрытые и открытые отморозки, развратители, предатели, жулики, сексоты  и палачи. День минувший перемешался с сегодняшним. Не поймёшь, который из них и страшнее.

Впечатляют и очерковые откровения. Малознакомые читателю «Древности Присухонья» знакомят нас с бытом, ремеслами и культурой  живущего по берегам Сухоны населения, которому на протяжении сотен лет приходилось  одновременно со скотоводством и  хлебопашеством заниматься обороной своих жилищ. Городишня, Нюксеница, Брусенец, Берёзовая Слободка, Великий Двор, Веселуха, Святица, Уфтюга… Всё и не перечислишь. Городки и селенья эти  стояли возле  главной  дороги Севера, соединявшей Вологду и Архангельск. Здесь на протяжении  многих столетий шли торговые пути. Летом по Сухоне и Северной Двине. Зимой  по снежным дорогам, что пролегли вдоль этих рек. Кого здесь только не разглядишь! Крестьяне с сохами. Тянущие  вверх по реке купеческие суда  согнувшиеся ярыги.  Ямщики, погоняющие   саврасок. Воеводы с боярами. Тать ночная. Колонна колодников. Окружённый  оруженосцами батюшка-царь.  Жизнь кипела.

Однако за эту жизнь приходилось ещё постоять. Свищут стрелы, гремит пальба.  Шумят мужицкие сходки, что опять выше леса  подати поднялись. Неси их, плати! Надо б и дать. Да откуда их взять? К тому же ещё по большой дороге поднялась пыль до самых небес. Кого ещё там несёт? Готовься к отпору.

Одна из последних работ Полуянова  «Детские лики икон». И здесь — история разновеликой  Руси.

1015-й год. Скончался великий князь Владимир — Креститель. И старший из двенадцати его сыновей, Святополк, алчный, нелюдимый властолюбец, задумал уничтожить родных братьев и тем укрепить захваченный им престол.

Борис с войском возвращался из похода на печенегов. Чуть брезжило,  под образами горели свечи — священник служил заутреню, когда в шатёр ворвались бояре Святополка. Пронзённый копьями, князь упал у алтаря. Оруженосец  его Георгий Угрин собою прикрыл раненого и был сражён на месте. Шею его украшала золотая гривна — дар Бориса любимцу. Чтобы завладеть сокровищем, злодеи обезглавили мертвого отрока.

Самого юного из братьев, Глеба, по приказу бояр зарезал собственный повар кухонным ножом.

— Суди тебе Господь, брате-враже Святополче, покаяться, дабы душу спасти! — простонал мальчик и захлебнулся кровью.

Братья-мученики  смогли бы защитить себя, но отказались обнажить оружие — младшие против старшего, сознательно предпочтя смерть, вспышке губительной междоусобицы. Дан был им дар смирения, провидчески проницали они грядущее, как бы предчувствуя удельную раздроблённость, зловещая заря которой занималась над Русью.

Знаменьем свыше  — к единению Руси — восприняли  современники события 1015 года. Борис и Глеб, с ними оруженосец Георгий,  были причислены  к лику святых.

Вот откуда  пошли на Русь первые иконы с ликами не обнаживших мечи  подростков, подлинных  героев  своей страны.

Спасибо, Иван Дмитриевич, и за эту горькую  страницу, которую ты посвятил истинным  сынам  многострадальной Руси.

 

ПОДАРОК

 

 

Откуда черпал свою энергию добродушный, улыбающийся в усы, не умеющий обижаться и обижать Юрий Макарович Леднев? Полагаю, что поведением его  руководило засевшее где-то в глубинах его организма расторопное, ко всему имевшее интерес, неутолимое любопытство. Не случайно среди сотрудников ТАСС он был самым добычливым. Умел добывать информацию из всех сфер хозяйственной, политической и культурной жизни страны. В более позднем возрасте, когда  главным делом  жизни его стала литература, очень хотелось ему постичь пределы своих возможностей в области  художественных откровений. Где  и в чем он крупнее проявит себя? Отсюда и многие опыты. То мы читаем Юрия Макаровича, как  публициста и  очеркиста, то, как лирика, то, как сказочника и фантаста.

Юрий Макарович любил аудиторию, проявляя себя перед ней одновременно поэтом, артистом и публицистом. С поэтическими выступлениями он  изъездил всю Вологодскую область. На поэтических вечерах  выделялся не только тем, что мастерски  читал свои стихотворения, но и рассказывал к случаю о том, что хотела бы от него услышать аудитория. При этом Юрий Макарович  перевоплощался в того, о ком вел рассказ. А рассказывал он  в первую очередь о своих друзьях и товарищах, о вологодских прозаиках и поэтах. Ему внимали и потому, что у него был хорошо поставленный баритоновый голос. И потому, что был за спиной  богатейший житейский опыт, тысячи встреч с людьми незаурядными, будь то писатель с мировым именем, популярный композитор, милиционер-сысковик, и тот бесстрашный его знакомец, в жизни которого было нечто такое, о чем вслух обычно не говорят. Он всегда умел угадывать общее настроение и, поддавшись ему, уводить людей в ту атмосферу, к которой они только-только еще прикоснулись, а он уже в ней побывал, и вот ее с большим удовольствием раскрывает.

Писать стихи Юрий Макарович  начал, будучи учащимся  Макарьевского педучилища. Первыми его читателями  стали жители его родного города Макарьево-на-Унже. После службы в армии он стал учиться в Литинституте. Здесь  на его стихи обратил внимание писатель-вологжанин Валерий  Дементьев. Он, можно сказать, и благословил Юрия Леднева на большую поэтическую дорогу. Поверил в Юрия Леднева и широко известный в стране  поэт Сергей Городецкий, рекомендовав дипломную работу выпускника  Литинститута  для коллективного сборника. Опубликованные  в сборнике стихи стали вскоре  первой самостоятельной книжкой поэта.

Юрий Леднев — поэт широкомасштабный. Во многих его стихотворениях звучит тема ответственности человека, обитающего на земле. Достоин  ли быть  ты сыном родного отечества?

 

Россия!

Ты прощала  тех,

кто в трудный час с тобой расстался,

кто возвращался,

кто метался,

и тех, кто за морем остался,

не отыскав возвратных вех.

Россия!

Человек любой

Перед тобой снять должен шляпу.

Навеки прощены тобой

Алехин, Бунин и Шаляпин.

Но можно ли простить тому,

кто, спекулируя талантом,

всю жизнь провел в родном дому,

а был душою эмигрантом?

 

Даже лирика может ставить вопросы, направляя их прямо к сердцу, читающего стихи. Поэт на них может и не ответить, но тех, кто читает его, вдохновит на мужественный ответ сквозь раздумья о совести, родине  и  запомнившемся поступке.

По натуре своей  был Юрий Леднев романтиком.  Купленный им в  деревне Мартыновской  двухэтажный  красивый  дом  стал для него  орлиным гнездом, откуда он мог, как высокая птица, лететь туда, куда позовет, волнуясь, душа.

Знаю не понаслышке: многие из поэтов, живущие летами  в понравившихся им деревнях,  далеко не всегда  умеют засесть за творческий стол.  Мешает природа с ее деревьями, огородом, травой, птицами, дождиками, ветрами. А вот Ледневу  она не мешала. Он писал. И стихи. И прозу. Принимал и гостей. И с Иваном Дмитриевичем Полуяновым, классиком русской литературы, жившем тоже в Мартыновской, часто общался, постоянно играя с ним, если не в шахматы, то в картишки. Природа Леднева возбуждала.

Живя у себя в деревне, в часе ходьбы от Мартыновской, я иногда навещал знакомый мне пятистенок. Просто так навещал. Или с тем, чтоб сходить вместе с Ледневым за морошкой, благо ягодный лес с болотом был от дома его  в каких-нибудь пяти километрах.

Чаще всего хозяева были не в доме,  а в огороде. Огород небольшой, но красиво ухоженный, с морем цветов, урожайными овощами. Надежду Сергеевну Ледневу заставал все время где-нибудь в борозде, воюющей с сорняками. И Юрий Макарович был где-то около, но в тени, с блокнотом и авторучкой и с белой кепкой на голове.

— На ком держится огород? — спрашиваю обоих.

Надежда Сергеевна машет на мужа ладошкой:

— У Юры сегодня  лирическая разминка!

— А у Нади, — Леднев спускает с усов на бороду медленную улыбку, —  автоматическая прополка…

Так, подтрунивая, любя друг друга, каждый, зная свое привычное дело, и жили они летами в расположенной на холме красивой русской деревне.

Деревенские мужики были к Ледневу благосклонны, в то же время знали предел, за какой заходить даже поэту не позволяли. Юрий Макарович  свои чувства, какие охватывали его в минуты подъема души и духа, не прятал, считая, что лучше их проявлять не словами, а делом. Недалеко от Мартыновской, там, где плескался листвой  березник, он однажды и сделал супруге подарок. Обнаружил поляну. И на эту поляну   стал носить тяжелые камни, складывая из них два дорогих ему слова. Камни были не близко и не везде. Поэтому он носил их за несколько сотен метров. Трудился, ни много, ни мало, четыре дня. В конце концов, состоялась укладка из метровой величины каменных букв: «Надина поляна».

Такая подпись кое-кого из местных жителей возмутила. Поэт, мол, захапал себе поляну. Да как он так мог? Еще и кличку ей дал? Поляна должна оставаться поляной! Ничья была, так ничьей и будь! Камни были разбросаны.

Юрий Макарович, хоть и расстроился, но не сдался. Снова вывел каменные слова: «Надина поляна».

Раза четыре  перекладывал Юрий Макарович камни. Мужики, наконец, смекнули, что Леднев  из тех, кто не бросит свою затею. Махнули рукой и не стали больше тревожить надпись. Так и остались два этих слова среди поляны. И сейчас они там. Два слова, в которых верность  мужчины к женщине  выложена  камнями.

Верность к жене, нежные чувства  к детям и внукам — все это было с Ледневым постоянно.

Старшая внучка Катя  однажды  на уроке пения  в школе, когда разучивали песню про хоровод и елочку, вдруг встала с места и на весь класс:

— А эту песню написал мой дедушка!

Учительница не поверила. Сказала девочке очень строго:

— Катя, ты вруша! Эту песню поют на весь Советский Союз! Поют по радио! На концертах! Даже возле Кремлевской елки поют! Не может такого быть, что написал ее твой дед!

Катя пришла домой со слезами. Пожаловалась дедушке на то, что учительница обозвала ее врушей.

Юрий Макарович успокоил внучку, вздохнув:

— Я, кажется, Катя, не бюрократ. Но если иначе нельзя? Что ж. Позову на помощь  перо и бумагу.

Сел за стол и написал справку на имя учительницы пения в Катину школу, сообщив в ней о том, что он, Юрий Макарович Леднев действительно является  автором  новогодней песни. Если учительница сомневается в этом, то пусть   позвонит в Союз советских композиторов…

Катя унесла эту справку  в школу. Передала учительнице. Та, прочитав её, удивилась настолько сильно, что попросила у Кати дневник и,  тут же  красными чернилами вывела в нем  по пению  красивую и жирную отметку  5.

Юрий Макарович  многого не успел написать. И сохранить не успел. Целый сборник  подготовленных к изданию новых стихотворений, а вместе с ним  богатейшую библиотеку, переписку с друзьями, имущество, мебель, весь двухэтажный дом однажды в осеннюю пору  опряло огнем. Сидел бы Юрий Макарович дома, пожара, наверно бы, не случилось. Но он истопил в доме печь, закрыл ее и ушел через дом к соседу сыграть с ним в шахматы и картишки. От печки ли загорелся дом? От короткого ли замыкания? Сейчас не узнать. Да и зачем узнавать.

Юрий Макарович виду не подавал, что он в горьком  трансе. Держался. Приехав с пожара в Вологду, по-прежнему посещал городские школы, куда его приглашали. Пригласили  однажды и в школу № 15. Читал свои  замечательные стихи. О Вологде. О Петре Великом. О звонаре. О надежном  и верном ему человеке, зовут которого Надя.

Читал. И вдруг перестал читать. Почувствовал сердце. Оно от него отлетало, как птица, оставив его среди онемевшего зала. Он думал, что это секундная слабость. Секунда пройдет. И оно  к нему возвратится.

Не возвратилось. Юрий Макарович умер стоя.

(Продолжение следует)

Виктор Бараков

Виктор Бараков:

«ГЕТМАН УПАКОВАН ПО ПОЛНОЙ…» Театр, абсурд и жизнь

Наше телевидение – скопище несуразности и пошлости, особенно Первый канал. Пятилетнее переливание кровавой украинской темы из пустого в порожнее, на фоне гибнущих в Донбассе детей, – всего лишь пропаганда, что тут поделать. Сплошной Путин в информационных программах – не новость, помнится, «уходящего» Брежнева, впавшего в старческий маразм, показывали примерно с той же частотой… Конкуренцию президенту может составить только Алла Пугачёва, тоже не желающая стареть тихо и мирно. Её юбилей отмечали три дня, с привлечением к «действу» самой примадонны, скромно заявившей о своём творчестве: «гениально!»; многочисленных мужей и любовников, предварительно стряхнув с них лежалую пыль; певцов, с  невыносимой тоской исполнявших «хиты» юбилярши, и, конечно, телевизионных ведущих, для которых, что Пугачёва, что Диана Шурыгина – всё едино.

Ток-шоу, игры в «угадайку», «ледовое побоище», теперь уже с юными фигуристами, — приелись до тошноты; «исторические» сериалы, вроде «Годунова», точнее, Безрукова, сыгравшего всё, что движется, — тоже. Бандитские каналы: НТВ, Пятый и др. – не для слабонервных, РЕН-ТВ ударился в оккультизм и зарубежную фантастику, «Домашний» и «Россия-1» утонули в пенном «мыле»… Есть, правда, каналы, претендующие на приличные программы, но и они крутят заезженную пластинку: «Спас» по вечерам показывает сплошные фильмы времён СССР (не современные же демонстрировать, вроде сериала «Измены»?!); но это странно, учитывая антисоветскую направленность «шефствующей» Патриархии. «Звезда» занимается тем же, спортивные соревнования на «Матче» — для любителей… Что же остаётся? — Остаётся только плюнуть и отказаться от просмотра «телика» вообще, тем более что страна от него отворачивается и так, погрузившись в интернет.

Вот и я смотрю теперь только исключительно избранные передачи, благо программы выложены в «сети» на недели вперёд. И в прошлое воскресенье вечером решил поглядеть и послушать на канале «Культура» оперу Петра Ильича Чайковского «Мазепа» в исполнении московского театра «Геликон-опера». Приготовился к классике, настроился на традиционное «костюмное» представление, включил телевизор, и… Что было дальше, рассказать не смогу, не владею современным сленгом, поэтому предлагаю отзыв такого же, как я, любителя оперного пения, только моложе…

 

«…Совсем непонятной для меня показалась постановка. Видимо, это какой-то сплав классики с андеграундом. В том числе таким можно назвать и либретто. Чайковский с использованием Буренина.

На всякий случай, расскажу, о чем идет речь. Так как постановка далека от классической формы, то и содержание оперы позволю изложить в современном молодежном стиле.

В общем, действие происходит «в Украине» в те времена, когда главным в ней был гетман Мазепа, а в России царь Петр I (гетман и царь по-современному: президенты). У князя или помещика Кочубея (по-современному: олигарх) выросла дочка Мария, которая влюблена в престарелого Мазепу, и который, в свою очередь, тоже положил глаз на нее. Гетман просит у олигарха руки дочери. Паренек из школы по имени Андрей тоже неровно дышит к своей однокласснице Марии. Перед бедной девушкой в начале спектакля встает вопрос: «С кем ей мутить дальше по ходу действия?». Конечно, она выбирает Мазепу. Оно и понятно, гетман упакован по полной…

А что Андрей? — «Свободная касса!». С таким нищебродом полжизни пройдет, пока он в менеджеры среднего звена выбьется.

Но такое положение вещей не устраивало Кочубея. В отместку он решает «слить» Мазепу Петру I, написав донос о готовящейся измене. Бумага, покочевав по бюрократическим коридорам различных приказов (по-современному: министерств и ведомств), возвращается обратно к Мазепе с резолюцией типа: «Разберитесь на месте!».

Конечно, после такой подлянки Мазепа сажает Кочубея в тюрьму, — например, за растрату, присвоение, нецелевое расходование денежных средств (нужное подчеркнуть). Там его сурово пытают и приговаривают к высшей мере. Мария по ходу действия чувствует, что гетман к ней охладел и тусит с кем-то на стороне. А после того, как она узнала, что её уход к гетману стал причиной казни отца, у Марии конкретно съезжает крыша. А Андрея тем временем убивает Мазепа, так как ловчее может управляться с огнестрельным оружием.

Прошу прощения, если кого-то возмутил мой вольный пересказ оперы. Но я испытал если не точно такое же чувство, то, по крайней мере, удивление. Хотя после оперы Моцарта «Волшебная флейта» (шла в Большом театре), где главный герой бегает по сцене преимущественно в трусах, а массовка выступала в противогазах и общевойсковых защитных комплектах в положении «плащ в рукава», меня удивить трудно. Правда, тогда в афише было указано, что постановка не классическая.

С чем ассоциируется Украина тех времен? С казаками, шароварами, оселедцами и салом (это вечная и вневременная ассоциация). Наверное, что-то из вышеперечисленного и надеется увидеть зритель в опере с названием «Мазепа».

Увы! В национальном костюме мы видим только гетмана Мазепу. Правда, в последнем акте оперы он предстает в форме белогвардейского офицера. Также в паре мизансцен Мария была одета в соответствующее эпохе платье. И всё.

Костюмы остальных героев я бы отнес к летней моде советских тридцатых годов. Поэтому семья Кочубея больше похожа на дачников из фильма «Утомленные солнцем», чем на знатное шляхетское семейство.

Занятно выглядят казаки (они же мужская часть хоровой массовки). Помимо того, что они были не по форме одеты (в белых брюках и рубашках), так режиссер-постановщик Дмитрий Бертман повязал на них ещё и пионерские галстуки!

По ходу действия они клянутся в верности Кочубею, воздевая руки в пионерском салюте. Слабовато как-то. Будь я режиссером, то уж представил казаков панками в проклепанных кожаных куртках с ирокезами на голове, во время клятвы поливающих зрителей пивом. Согласитесь, смотрелось бы намного круче.

Еще одна интересная режиссерская задумка. Андрей бегает по сцене с детским пластмассовым мечом и детским пистолетом. Знаете, из такого теннисными шариками стреляют? Наверное, режиссер этим хотел показать всю наивность и тщетность юношеских попыток убить коварного и хитрого Мазепу. Тот, кстати, убивает Андрея из пистолета, более похожего на настоящий. Так вот, для усиления тщетности этих попыток я бы посадил Андрея вдобавок ещё на детского коня, педального…

В общем, тема соответствия эпохе не раскрыта.

Сала, конечно, не было. Единственно, что напоминало о нем — это слова «тиха украинская ночь…» из арии Мазепы. Так что тема сала раскрыта не полностью.

Все действие оперы происходит на берегу реки у размытого причала.

Главным элементом на сцене является большая белая лодка, вернее, шлюпка. В различных мизансценах она служит домом, эшафотом, ложем и, как ни странно, лодкой. В приступе гнева Мария ее рубит настоящим топором, и от нее в стороны летят щепки. Учитывая интенсивность, с которой ставится «Мазепа», становится удивительно, как эта лодка до сих пор остается целой. И сколько их изрублено за время существования спектакля?.. Некую абсурдность добавляют стоящие по краям сцены ученические парты.

Вполне возможно, что такое оформление подошло бы к спектаклям, где средой обитания героев является преимущественно вода. Например, «Русалочка» или «Человек-амфибия». Но с бытом запорожского казачества антураж сцены у меня абсолютно не ассоциировался.

С помощью механизации сцена немного видоизменяется. То из нее вылезает темница, то снизу из люков появляются, как вьетнамские партизаны, девушки из хоровой массовки в подвенечных платьях. Походят, как гоголевские панночки, попоют — и исчезают в люках. Так же опускаются вниз в люк казненные Кочубей и Искра, — в то время как Мария топором разрубает настоящий арбуз, наверное, символизирующий голову Кочубея…»

(https://otzovik.com/review_6536737.html).

 

Я, конечно, знал, что «осовременивать» классику у нас умеют давно и делают это «со вкусом», в том числе и в оперных театрах, но никак не предполагал, что из «Мазепы» можно сотворить такое…

Впрочем, одно положительное впечатление от оперы у меня осталось: голоса талантливых певцов не удалось испортить постановкой неадекватного режиссёра! И, кажется, я понял, в чём секрет многолетнего сумасшествия не только на экране, но и в нашей жизни: несоответствие!

Несоответствие властного и народного умов, либеральной идеологии верхов и тысячелетних привычек нации – словом, как и в опере «Мазепа», несоответствие формы и содержания.

А раз так, то не всё потеряно: сменить форму для нашей страны, с её историческим опытом, — ничего не стоит! Настанет момент (а он приближается) – и всё вдруг преобразится как по мановению волшебной палочки. Не зря ведь в России верят в чудо…

 

Вологда , 20 апреля 2019 г.

Сергей Багров

Сергей Багров:

ЖИВИ, ГАЛИНА ДМИТРИЕВНА!

Галина  Дмитриевна Баранова (в девичестве – Рябкова) в своей родословии пошла от известного тотемского купца Рябкова Михаила Дмитриевича, ее деда. 30 апреля нынешнего года ей исполняется 90 лет.  Была и осталась она истинной домоседкой. Как родилась однажды в городе Тотьма, так и живет здесь по нынешний день. Отлучалась лишь в Белозерск, когда туда от «Красного севера» в качестве собкора газеты направлялся  Василий Иванович Баранов, Галин супруг. Но там они жили недолго – около  четырех лет. А все остальное время дышали приятнейшим воздухом Тотьмы.

На работу  Галя пошла в военное время тринадцати лет. В типографию  ученицей наборщицы. Потом, поработав наборщицей среди пташек свинца, бумаги и красок, перешла этажом повыше – в редакцию машинисткой.

До самой пенсии проработала Галя в редакции. Сколько при ней сменилось редакторов! Большеглазый, добрейшей души обаятельный Чурин. Ироничный Баранов. Сообразительный Каленистов. Осведомительный Третьяков. Королев с его чувством ответственности за строчку, в которой должна быть, хоть и маленькая, но, правда. Каждый редактор был Галиной Дмитриевной доволен, потому что она никого ни разу не подводила. Изнашивалась машинка. Ее сменяла — другая. Потом еще одна. И еще…   А пальцы у машинистки всё те же. Очень выносливые. Но и они под конец взмолились: ну, когда,  же мы отдохнем?

Отдыхают сейчас.

В Тотьме, на Гущина,12 я  бывал и бываю почти каждый год. И всегда замечал: в доме  очень уютно и чисто, окна наполнены светом, пол играет половиками. А во дворе, палисаде и огороде  — порядок и красота. Особенно летом, когда расцветают ирги и яблони и начинают цвести малина и липа, и тонкие запахи  от великого множества красных, синих и белых цветов наполняют грудь благоухающим ароматом. И это всё исходило от рук хлопотливой хозяйки.

В этом доме на Кооперавная,8  ныне  Гущина, 12, когда-то и я родился  и жил  в нем  не только в детстве и юности, но с перерывами и в зрелые годы. Здесь в те  времена бывали многие из вологодских писателей. В их числе Сергей Васильевич Викулов, Георгий Макаров, Виктор Коротаев, Сережа Чухин. Но чаще всех Николай Рубцов.

Порой в публикациях о Рубцове упоминается о часах в зале одной из тотемских библиотек, которые якобы, громко стукая маятником, мешали поэту прочесть стихи, и он попросил их остановить. Сам по себе факт достоверен. Однако несколько искажен. Нет такой в Тотьме библиотеки, где бы часы своим механическим стуком мешали кому-то в ней заниматься, тем паче читать вслух стихи. Часы помешали Рубцову и в самом деле. Но только не в зале библиотеки, а в частном доме, где я родился и где сейчас  живет у меня сестра. В тот приезд — а было это в лето 1969 года,  Николай появился в доме Барановых без меня. Была с ним рядом   Дербина, будущая убийца поэта. Попали они как раз на воскресные пироги, которые испекла хозяйка. Именно здесь, в маленькой кухне с окном, выходившем  во двор, где цвели яблони и цветы, Николай и читал свои новые стихотворения. Читал, пока его голос     не   заглушил    глуховато-раскатистый    бой   старинных часов с  медными гирями и цепями.

 

Было восемь часов. И ударить часы должны восемь раз.

Какой из поэтов любит, когда его грубо перебивают. Рубцов был к тому же в тот вечер чем-то еще и расстроен. Потому он прервал свое чтение и, взглянув на часы, раздраженно потребовал:

— Остановите их! Вы же слушаете мои стихи, а не эти куранты!

Маятник придержала сама хозяйка, то есть Галина Дмитриевна. И Рубцов закончил чтение в установившейся тишине. Потом закурил сигарету и вновь посмотрел на высокие, в деревянном корпусе с длинным маятником часы.

— Странно! В поэзию ворвалось само время! Быть может, оно хотело меня о чем-то предупредить? — Рубцов посмотрел сначала на Дербину. Та на это невнятно пробормотала:

— Может и так.

Потом посмотрел на хозяйку дома. Но Галина Дмитриевна  ничего ему не сказала. Рубцов в третий раз посмотрел на часы:

— Им, наверно, сто лет?

Галина Дмитриевна  улыбнулась:

—  Больше. Их  покупал  наш дедушка, когда еще был молодым. Значит им сейчас сто с чем- то лет.

Рубцов покачал головой:

— А мне — тридцать три, но чувствую я себя старше, чем эти часы. Видимо, я обогнал свое время.

Время, время. У каждого в нем свой отсчет. Вот и Галине Дмитриевне в последний день нынешнего апреля оно отсчитает  90 оставшихся  в прошлом лет.

Что на это сказать?  Живи, Галина Дмитриевна, и дальше. Бери ориентир на столетие. Здоровья тебе, новых цветов в твоем огороде. Доброты от сына, невестки и внуков. Разумеется, той высокой звезды, которая охраняет тебя и наш дом. Солнышка на крыльце. И любви твоей к родине,  у которой есть имя  – Тотьма…

Рустем Вахитов

Рустем Вахитов:

«УНИВЕР — НЕ МЕСТО ДЛЯ УЧЕБЫ»

1.

Один мой знакомый коллега-преподаватель как-то рассказал очень символичную историю. Пошел он на прием к проректору своего вуза подписать какую-то бумажку.

Проректор был из «новых», какие стали появляться в наших университетах и институтах лет двадцать назад, аккурат с началом «стабилизации». Тут требуется объяснение. В советские времена проректорами становились преподаватели, которые когда-то пришли на кафедру родного вуза аспирантами и ассистентами, прошли все ступени карьерной лестницы – доцент, профессор, замдекана, декан факультета – и лишь затем заехали в уютный кабинет на первом этаже административного корпуса с табличкой «Проректор». На весь этот карьерный рост уходило лет тридцать, и за такой долгий срок проректор узнавал изнутри всю кухню преподавательской и управленческой работы, завязывал личные знакомства с сотнями людей, и родной вуз был для него открытой книгой. Эти проректора старой генерации тоже были людьми разными – кто честный, а кто и не очень, один – принципиальный, а другой – готов, когда надо, прогнуться… Но преподавателей они уважали. Во-первых, потому что сами когда-то с этого начинали, а во-вторых, потому что имели непоколебимое убеждение, что главное в работе вуза – выпуск высококачественных специалистов, а этого невозможно добиться, если не будет хороших преподавателей и если не создавать им человеческих условий.
Эта генерация вузовского начальства стала уходить в 1990-е. А в 2000-е на смену им стали приходить не такие же, как они, преподаватели, сделавшие карьеру в родном вузе, – в «лихие 90-е» самые активные, амбициозные, молодые из вузов убежали, а появились люди совершенно другого типа. Это были вышедшие на пенсию гражданские чиновники, а то и госслужащие – «силовики». К науке и к образованию они никакого отношения не имели, диссертации у них, как правило, были купленные либо защищенные на прикормленных диссоветах. Как работает вуз, они не знали и знать не хотели, к преподавателям относились с заметным презрением. Свою задачу они видели двояко: нужно во всем угождать начальству и быть у него на хорошем счету и при этом «правильно» распределять финансовые потоки, чтоб не обидеть ни себя, ни полезных людей.
Вот таким бывшим чиновником, а ныне «менеджером от образования» и был этот проректор. Бумажку он подписал. Но при этом скривился, увидев в дверях кабинета моего знакомого, а подписывая, проворчал: «Как вы, преподаватели, мне надоели!»
Я понимаю, этот эпизод звучит анекдотично. Тем не менее это правда. Не только потому, что эта история случилось на самом деле, но и потому, что этот проректор совершенно адекватно сформулировал отношение новой генерации вузовской бюрократии к преподавателю. Преподаватель для них – лишнее звено в отлаженном механизме перекачки денег из госбюджета и карманов родителей студентов в карманы ректоров, проректоров, деканов, завкафедрами, завотделами и прочих вузовских больших, средних и мелких начальников.
В принципе, считают они, хорошо бы вообще обойтись без преподавателей или хотя бы сократить их число до минимума. Ведь на них приходится тратиться, платить им зарплату, выслушивать их вечное нытье… Тем более что развитие современных технологий открывает в этом плане большие возможности…
В феврале 2018 года ректор ВШЭ Ярослав Кузьминов шокировал общественность заявлением, что чтение лекций является профанацией, – во-первых, потому, что посещаемость их очень низкая, во-вторых, потому, что многие преподаватели, особенно в провинциальных вузах, читают лекции по предметам, по которым у них нет научных разработок. Отсюда революционное предложение господина Кузьминова: пусть ведущие ученые и педагоги высшей школы запишут онлайн-курсы, и студенты в провинции смотрят их лекции по интернету. А ведущие ученые у нас известно где – в ВШЭ, которой и руководит господин Кузьминов. То есть речь идет о том, что в провинции преподавателей будут увольнять или переводить на половину, а то и четверть ставки, с понижением зарплат, естественно. Студенты же вместо их лекций посмотрят через «скайп» лекции профессоров ВШЭ. Причем в обязательном порядке. Если не верите, смотрите сами: привожу цитату из выступления ректора ВШЭ.
«Надо создавать систему, в которой вуз был бы обязан замещать те курсы, которые в нем читают люди, которые сами ничего не писали по этой теме, качественными онлайн-курсами. …Чиновники Министерства образования и науки должны разработать форму сетевых взаимодействий между вузами-донорами, которые создают онлайн-курс, и вузами-реципиентами, которые этот курс используют. Экономический эффект будет достигнут не тогда, когда отдельный студент возьмет онлайн-курс, а когда мы примем решение, что вот этот курс вычитаем из себя, а предоставляем студентам выбор из курсов МИФИ, из Санкт-Петербургского университета и других». (Ива Любомилова. Предложение ВШЭ заменить преподавателей вузов онлайн-курсами приведет к окончательному распаду всей системы высшего образования // «Ермак-инфо» от 11.03.18).
То есть речь идет о том, что студент не сможет выбирать, слушать ему курс местного преподавателя или того, кого министерство объявило «ведущим ученым» (потому что у него, в силу проживания в столицах, больше возможности накачать свой индекс цитируемости). Кузьминов призывает жестко навязывать провинциальным вузам онлайн-лекции их столичных коллег: «Минобрнауки и Рособрнадзор должны быть просто более жесткими и принуждать вузы, которые не предоставляют такой возможности своим студентам … включать эти онлайн-курсы, которые читают ведущие ученые, в образовательные программы. … Это лучше, чем дать учащимся прослушать курс местного доцента (Ректор ВШЭ призвал заменить доцентов без научных работ онлайн-курсами // РБК от 26.02.18).
Чувствуете размах либеральной мысли? Чиновники на основании формальных критериев будут разделять преподавателей на избранных и изгнанных, а вузы на элитарные – «доноров» и униженные – «реципиентов». Что же касается пресловутой «свободы учебы» или права выбирать курсы, про что так любит поговорить Кузьминов в интервью западным СМИ, то зачем она «варварам с периферии»?Зато представляете, какая экономия для Министерства образования и для ректоратов большинства вузов! Ведь можно будет уволить «неэффективных преподавателей», а высвобожденные финансы перераспределить внутри вуза. Кузьминов этого не скрывает: «Вуз экономит свой ресурс, он может направить средства на повышение зарплаты своим лучшим профессорам… он производит селекцию профессорско-преподавательского состава». Под изящным словом «селекция» понимается изгнание тех, кто не близок к начальству. Долгие годы работы в постсоветской вузовской системе научили меня тому, что таково главное сущностное разделение препсостава. Не знаю, как в столицах, а в провинции и гранты, и индексы цитируемости – все это зачастую замкнуто на вузовское начальство. Скажем, декан или завкафедрой – доктор наук, да еще и член, а то и председатель местного диссовета. У него и его «любимчиков» каждый год по несколько аспирантов и докторантов. Все они для защиты обязаны иметь публикации в журналах, входящих в списки ВАК и SCOPUS, от которых сильно зависит индекс цитируемости. Угадайте, кого они будут в обязательном порядке указывать в качестве соавторов? А это значит, что у начальства и индекс цитируемости взлетит, следовательно, оно уж точно сохранит право читать лекции. А московским виртуальным профессором заменят кого-то другого…
Кстати, я подозреваю, что и в самой ВШЭ в таком случае сохранят свои места далеко не всегда настоящие ведущие ученые, особенно если право отбора предоставить министерским бюрократам…
Начальство такая реформа, понятно, вполне устроит. Но я боюсь, что она устроит и многих студентов…

2. 

Был у меня в 90-е еще один знакомый – кандидат технаук, большой поклонник рыночной экономики и западных свобод. Он уверял меня, отсталого «совкового консерватора», что платное образование – это благо. Якобы если студент будет платить за учебу, то он обязательно станет относиться к ней серьезнее. Исчезнут прогульщики, отъявленные двоечники возьмутся за ум, потянутся в библиотеки, сядут за учебники. Кому охота остаться на второй год и по второму разу оплачивать все несданные курсы? Да и преподавателей студенты-платники будут стимулировать, чтоб те не расслаблялись, к лекциям и семинарам готовились, новую литературу по специальности штудировали. Люди деньги платят, значит, качество будут требовать!
Так говорил мой знакомый, который в те далекие времена был доцентом и замдекана, а потом, когда пришла страстно восхваляемая им коммерциализация образования, враз потерял работу и теперь, став нищим пенсионером, трудится охранником в супермаркете. Тем самым он еще раз подтвердил правоту нашего старенького преподавателя диамата, который в пору нашего студенчества, глядя с кафедры в зал поверх съехавших очков, скрипучим голосом нудил: «Диалектика жизни сложнее наших логических схем!»
Студенты сейчас больше чем наполовину – коммерческие. В 2012 году около 65% студентов были платными. Это по всем вузам – и частным, и государственным. Но ведь даже в государственных вузах платников было около 60%. (Юлия Апухтина. Серая масса. Исследование о том, как высшее образование стало платным и плохим // «Проект» от 6.02.2019). Однако учеба большинство из них совершенно не интересует. Причин тому несколько.
Начнем с того, что за учебу они платят не сами и не свои кровные, заработанные. Платят их родители и столько, сколько нужно, хоть по два, хоть по три раза, лишь бы чадо диплом получило. Поэтому чадо без всяких угрызений совести прогуливает занятия, проводит время в клубах, а не в библиотеках и мычит что-то невразумительное на зачетах и экзаменах. Деньги папы и мамы не жаль…
Второе – как правило, они учатся не на тех специальностях и факультетах, к которым у них душа лежит, а на тех, которые выбрали их родители. Сколько раз уже я слышал из уст студентов и даже аспирантов такие истории: я хотел (хотела) заниматься искусствоведением (английским языком, атомной физикой, микробиологией), но папа и мама сказали: пойдешь на юрфак (экономфак, государственное и муниципальное управление, нефтегазовый бизнес), потому что это в жизни пригодится. Дети плюются, учатся спустя рукава, сдают сессии на весьма условные троечки, в общем, откровенно бойкотируют насилие над юношеской мечтой. Но родители все равно платят и радуются: кто там будет смотреть приложение с оценками при приеме на работу? Главное – вожделенный диплом по нужной специальности да заранее договориться с работодателем.
Кстати, договориться удается далеко не всем. Несколько лет назад я зашел в магазин «Пятерочка», что через дорогу от моего дома, и обнаружил там свою бывшую студентку, которая училась на экономфаке нашего университета по специальности «банковское дело». В «Пятерочке» она работала менеджером зала. После окончания университета ткнулась в один банк, в другой – ей везде отказали. У работников банка, извините, свои дети есть и тоже с дипломами по специальности «банковское дело»… Родители помочь не смогли – набрали кредитов на учебу дочери, денег теперь не было. Так и устроилась в магазин…
Конечно, это вопиющий случай, когда человек с вузовским дипломом оказывается на месте, куда берут и людей без диплома. Чаще всего выпускники устраиваются пусть не по специальности, но туда, где все-таки полагается некоторая надбавка за образование. Более того, значительная часть студентов уже заранее знают, что работать по специальности они никогда не будут. Им просто нужен диплом о высшем образовании – неважно каком, поскольку само наличие высшего образования позволяет занять ступеньку повыше на нашей социально-иерархической лестнице. Не говоря уже о том, что для мальчиков видимость учебы – это возможность получить на четыре года отсрочку от армии.
И это третья, самая главная, причина, почему студенты не хотят учиться, относятся к своим учебным обязанностям равнодушно, стремятся проскочить просто так, списав, воспользовавшись занятостью, а то и таким же равнодушным, наплевательским отношением к работе преподавателя… Эти нерадивые студенты ведь знают, что квантовая физика, математическая лингвистика, молекулярная генетика – всё, что их заставляют изучать и сдавать, им все равно не пригодится в жизни. Зато пригодится умение обманывать начальника, втирать ему очки, лебезить перед ним, усыплять его бдительность. И в этих умениях они упорно тренируются на преподавателях во время семинаров и сессий…
Раньше студент знал, что ему придется после получения диплома как минимум отработать три года по своей специальности. Значит, если он учится на инженерном, придется поработать инженером, и нравится или не нравится – надо учить начертательную геометрию. Теперь же, получив диплом, юноша и девушка отправляются, как говорится, на все четыре стороны, и, скорее всего, работа, которую они найдут, будет связана со специальностью по диплому очень и очень косвенно. В 2018 году правительственная «Российская газета» сообщила: «По данным исследования РАНХиГС, только 37 процентов молодых выпускников вузов, колледжей и техникумов работают сегодня по специальности. 29 процентов сказали, что их работа хоть как-то связана с тем, чему их учили, а 27 процентов признались, что работают абсолютно не по специальности». (Ирина Ивойлова. Образован и не нужен // «РГ» от 04.06.18). Причем речь идет не о том, что очень сильна конкуренция и работу по специальности могут получить лишь лучшие из лучших – те, у кого в дипломе одни пятерки. Перспектива трудоустройства напрямую не зависит от успеваемости и уровня подготовки вчерашнего студента. В той же статье из «РГ» выпускник элитарного Московского технологического института, отличник, который в годы студенчества успешно занимался научной работой, сетует, что ведущие компании таких, как он, не берут, ссылаясь на отсутствие опыта работы. Журналист, естественно, не упоминает, что таких же выпускников – с гораздо худшими оценками в табеле, но имеющих «своих людей» на высоких должностях в этих ведущих компаниях, берут, и очень даже охотно.
Те, кто сейчас сидит на студенческой скамье, эту статистику тоже знают. И она совсем не вдохновляет их на отличную учебу…

3.

Однако кроме вузовского начальства и студентов есть третий участник процесса высшего образования – собственно преподаватель. Ясно, что среди вузовских начальников, увы, имеются рвачи – менеджеры от образования, которых не интересует квалификация выпускников, а важны лишь деньги. Понятно, что есть и такие студенты, которые ничего не хотят знать и учить, ведь они не собираются работать по специальности и считают, что заплатили за обучение и теперь им обязаны выдать вожделенный диплом. Но, казалось бы, на то и существует преподаватель, чтобы отстаивать идеал образования в высшем смысле слова, противостоять нажиму «менеджеров от образования», добиваться отчисления нерадивых студентов и стараться как можно больше дать полезного и доброго тем студентам, что тянутся к знаниям…
Так-то оно так. И подобные преподаватели в наших вузах, к счастью, действительно еще остались. Я бы даже сказал, что на них пока и держится то, что осталось от советской системы высшего образования, которая в лучших своих проявлениях была наследницей исторических традиций наших имперских университетов… Но давайте посмотрим, в каком положении находится сегодняшний средний российский преподаватель вуза.
Начнем с того, что он постоянно живет в страхе потерять свое место. Это в советские времена, придя на кафедру института или университета после защиты диссертации, молодой ассистент был практически уверен, что он проработает на этом месте до самой старости. Теперь преподаватель заключает с вузом контракт, как правило, на год или два, в редких случаях – на три. По истечении этого срока ему предстоит пройти через конкурс. Обычно конкурс вполне формальный, но если преподаватель чем-нибудь не понравится начальству, можно не сомневаться – совет факультета проголосует против него. Частыми стали истории, когда хороших преподавателей, успешных ученых, не имеющих никаких нареканий, советы факультетов выбрасывают на улицу только потому, что они не нравятся действующему декану. Зато друзья начальства, погрязшие в коррупции, легко проходят самые строгие фильтры… Жаловаться на произвол бесполезно – любой юрист объяснит такому выгнанному преподавателю, что его не уволили, с ним не заключили контракт. Разница в том, что для увольнения нужна формальная причина, а не принимать на работу после истечения срока контракта можно без всяких объяснений.
Но даже если преподаватель старается начальству дорогу не переходить, то все равно его жизнь безоблачной не становится. Во-первых, зарплата у него такая, что ее не хватит не то что семью содержать, а даже одному прожить. Нередки случаи, когда в провинции доцент до сих пор получает по 20 тысяч рублей в месяц. Конечно, на бумаге всё согласно майским указам Путина – зарплату преподавателям подняли до средней по региону. Однако средняя зарплата по региону – 60 тысяч, а преподаватель все равно получает 20. Секрет раскрывается просто: наши чиновники от образования так считают. Они приравнивают к средней по региону не зарплату конкретного преподавателя, а среднюю зарплату по вузу. А последняя получается в результате суммирования зарплаты ректора, который может получать от 400 тысяч до миллиона рублей в месяц, и зарплаты лаборанта, который получает 9 тысяч в месяц…
Понятно, преподавателю приходится подрабатывать в двух, а то и в трех местах, то есть работать весь день – с утра до вечера (тогда как по закону вторая половина дня у него должна быть свободна, и именно в это время он должен заниматься научной и методической работой, за которую он, между прочим, тоже отчитывается). К тому же нагрузка на основном месте у него постоянно растет – уже несколько лет учебные управления вузов не выделяют часы даже на зачеты: мол, ставьте их по результатам работы в семестре. Сокращаются часы самостоятельной работы студентов, увеличивается аудиторная нагрузка – всё за ту же зарплату.
Кроме того, на преподавателя взваливается огромное количество бюрократической работы. Его заставляют писать разного рода программы, которые регулярно проверяют комиссии из Министерства образования и Рособрнадзора. Программы могут насчитывать и 80, и 100 страниц, причем они постоянно устаревают, не успеешь закончить одну – из министерства приходит сообщение, что придумана новая форма, и всё надо переделывать. В каждом вузе сегодня есть огромное количество отделов, где сидят бюрократы, получающие свою зарплату – куда более весомую, чем у преподавателей, – именно за это, но всю эту писанину они взваливают на безропотных преподавателей, которые все это делают бесплатно. Не согласишься – не пройдешь конкурс и лишишься даже тех грошей, что платят. Я лично знаю людей, которые последние несколько лет спят по 4–5 часов в сутки несколько месяцев в году. Бесконечные аудиты, проверки, комиссии – приходится писать программы и отчеты по ночам, днем ведь еще надо лекции читать и семинары вести…
Отчеты за научную работу – это отдельная тема. Теперь рейтинг вуза зависит от того, сколько у преподавателей публикаций в международной системе SCOPUS. Печататься в зарубежных журналах есть возможность не у всех. Во-первых, с этим непросто обстоят дела у гуманитариев, скажем, философская традиция в России сильно отличается от американской. В США господствует аналитическая философия, которая практически не имеет сторонников у нас. Сама тематика исследований даже лучших наших специалистов американский журнал просто не заинтересует. Да и когда заниматься наукой человеку, у которого 1000 часов учебной нагрузки в год, три работы и обязательство каждый год сдать 15 рабочих программ… Выход, конечно, нашелся. Наши бывшие соотечественники, осевшие где-нибудь в Чехии или Венгрии, открывают электронные журналы, добиваются их включения в вожделенный SCOPUS, а потом берут с российских ученых огромные деньги за публикации. Доходит до 70 000 рублей за статью. И человек, который получает на основном месте работы в месяц 20 тысяч, вынужден идти на это. В год он должен иметь несколько таких публикаций, иначе опять-таки его ожидают проблемы во время конкурса…
Останутся ли после всего этого у преподавателя время и силы на нормальное качественное преподавание, с подготовкой к лекциям и семинарам, вопрос, как говорится, риторический. Впрочем, этому можно только изумляться, но находятся такие подвижники! Выкраивают время, готовятся, на совесть проводят занятия! Потом на экзамене начинают по-настоящему требовать от студента знаний и понимания и… нарываются на вызов к декану. А декан в своем шикарно обставленном кабинете популярно объяснит этому подвижнику от образования, что половина студентов факультета – коммерческие, поэтому отчислять их за неуспеваемость не рекомендуется, ведь они приносят вузу живые деньги. А другая половина – бюджетники, за которых государство выплачивает деньги по модели подушевого финансирования. Это значит, что если отчислить одного бюджетника, государство сократит финансирование вуза на сумму, которая в среднем уходит на годовое обучение студента. Поэтому если этот принципиальный профессор хочет продолжить работать в вузе, он должен пойти и поставить студенту хотя бы удовлетворительно. А как ему поставить тройку, если он говорит на экзамене, что Великая Отечественная война – это война с Наполеоном, а Платон – немецкий философ XIX века? Кстати, это реальные ответы реальных студентов!
Поэтому и среди преподавателей подвижников все меньше. Им на смену приходят молодые да ранние клерки в строгих костюмчиках. Им все равно, будут ли у студентов необходимые знания… Они не очень-то эрудированы в той научной области, в которой якобы специализируются. Их диссертации представляют собой, как правило, псевдонаучные компиляции. Зато они очень хорошо знают, что нужно делать, чтобы ими были довольны и алчные и беспринципные начальники, и нерадивые и циничные студенты. Эти молодые клерки вовремя сдают все программы, вовремя печатаются в псевдонаучных «мусорных» журналах, не утруждают себя подготовкой к лекциям, а просто оттарабанивают материал по распечатке из интернета, а на экзамене закрывают глаза на списывание и ставят всем студентам положительные оценки согласно баллам, выставленным за посещаемость. И все довольны, и всё у них хорошо.
Один из бывавших спикеров Госдумы – единоросс Грызлов однажды удивил общественность фразой: «Парламент – не место для дискуссий». Наблюдая изнутри за деградацией российской системы высшего образования, я вижу теперь, что мы подошли к черте, после пересечения которой можно будет сказать: «Университет – не место для учебы»… Можно ли еще что-нибудь сделать, чтобы спасти наши вузы? Пока еще, думаю, можно. Еще остались в вузах преподаватели, болеющие за дело. Есть еще пытливые, любознательные студенты, которые хотят получить настоящее, полноценное образование. Но их все меньше. С каждым годом мы все ближе подходим к точке невозврата… (http://www.sovross.ru/articles/1829/43636)

Справка: Рустем ВАХИТОВ — член союза писателей России, российский ученый, историк философии и обществовед, политический публицист, писатель. Кандидат философских наук.

Виктор Бараков

Виктор Бараков:

О ЛЕКЦИИ ЕЛЕНЫ ТИТОВОЙ «ЗАХВАТ ПУСТОТЫ. ПОЭЗИЯ ВОЛОГДЫ НА СОВРЕМЕННОМ ЭТАПЕ», прочитанной в вологодской областной библиотеке 10 апреля 2019 года

В объявлении, зазывающем на лекцию, было сказано: «Как развиваются взаимоотношения поэтов и читателей в городе; чем объясняется внимание столичных журналов и издательств к авторам-вологжанам; кого сегодня можно назвать поэтом «городской окраины» и «деревенским поэтом»; чем интересны поэты Мария Маркова, Ната Сучкова, Лета Югай, Антон Черный; что волнует сегодня Ольгу Фокину, и почему её новые стихи мало известны за пределами Вологды? На эти и другие вопросы ответит филолог Елена Титова (http://cultinfo.ru/news/2019/4/a-lecture-on-capturing-emptiness-will-read-in-the-et).

Афиша висела соответствующая: Ольга Фокина в окружении перечисленных персонажей. Мысль о том, что Фокина выглядит в такой компании инородным телом, возникла не только у меня. Тем более что вологодские читатели знакомы с интервью поэтессы журналу «Русский Север»: «С молодыми авторами, в частности, с поэтами, вы знакомы?

– На слуху Ната Сучкова, Маркова Мария, Антон Черный, Мария Суворова. Недавно прочитала сборник Антона Черного. Называется «Зеленое ведро». Знаете, что удивительно? Никакого просвета в жизни Антон, по-моему, не видит. Я не готова воспринимать такие вещи. Для меня поэзия – это действительно приближение к Богу, по­скольку поэты – посланники Бога на земле. От поэзии должна быть какая-то благодать. Мы должны идти к читателю с чем-то хоро­шим и добрым. Я не понимаю, когда оскверняют слово, когда в стихах нет логики. Как будто авторы никогда не читали ни Лермонтова, ни Некрасова, ни Пушкина и творят какую-то свою литературу. Зачем какое-то фасеточное зрение? Для меня это абсолютно чуждо. По­этому я не понимаю, зачем нужно объединяться с такими авторами? Ведь у молодых авторов сейчас кто сильней извернется и кто громче крикнет, тот более популярен.

Я же считаю, что непременно должна быть редактура, чтобы люди объясняли авторам, что хорошо и что плохо. И книги должны выходить под контролем знающего человека. Потому что происхо­дит девальвация литературного слова».

И что означает этот намёк: «Почему её новые стихи мало известны (кстати, орфографическая ошибка, надо писать слитно – В.Б.) за пределами Вологды?» А стихотворения названных авторов, значит, известны широко? И, кстати, что скрывается за термином «пустота»?..

Всё это заставило меня в компании с Ольгой Александровной Фокиной явиться в зал библиотеки.

Пространная лекция (длилась час и пятнадцать минут) была хорошо подготовлена, Елена Титова профессионально проработала материал; меня, например, впечатлило её чтение наизусть длинной «саги» Беллы Ахмадулиной об «обедах и литературоведах». И творчеству Ольги Фокиной в лекции было уделено основное внимание (главная героиня доклада, кстати, не проронила ни слова…).

Впрочем, вопросы так и остались вопросами. Если точкой отсчёта в оценке «известности» считать количество изданных книг, то этот критерий явно не подходит – можно выпустить целое собрание сочинений и остаться незамеченным, а можно одной книгой или даже одним стихотворением сохраниться в народной памяти (Елена Витальевна привела в качестве примера «Балладу о прокуренном вагоне» Александра Кочеткова). Современный писатель Иван Ерпылёв отмечает: «Есть ошибочное представление о том, что «продуктом» литературного труда является книга, и успешность литературного творчества измеряется книгами. На самом деле, это не так. История литературы XX века знает немало примеров того, что писатели, издававшиеся многомиллионными тиражами, остались в забвении, а рукописи тех, кого не хотели печатать, впоследствии были изданы – пусть не миллионными, но тысячными тиражами…  Каждый графоман, имея достаточно денег, может обеспечить надлежащее издательское сопровождение своего творчества (примеров множество, начиная от графа Хвостова), но писателем так и не станет»

(http://rospisatel.ru/zakon-o-kulture-spr.html).

Если считать мерилом известности публикации в журналах и критические отклики на них, то с этим у всех «всё в порядке» — государство, как говорит Фокина, отделило от себя литературу, и современный творческий процесс сейчас является бледной тенью советского культурного ренессанса.

В моём понимании известность – слишком «неустойчивое» определение, куда более «объективным» количественным показателем всегда являлось наличие объёмной библиографии. Кстати, если оценивать работу Ольги Фокиной в литературе с этих позиций, то у неё материала наберётся даже не на библиографическую брошюру, а на целый том. На этом фоне «достижения» авторов, в обрамлении которых она появилась на рекламном листке, будут выглядеть просто жалко…

И сегодняшние публикации у поэтессы имеются, и они вполне сопоставимы (в количественном отношении) с напечатанными стихами «соседних» литераторов и рецензиями на них. Так, её стихи неоднократно появлялись в журнале «Наш современник», в «Двине», в «Севере», в «Родной Кубани» (к этой публикации и я приложил руку – В.Б.), и в других изданиях, в том же «Вологодском ладе», не говоря о печатных и электронных  газетах… О её творчестве пишут профессор Петров из Архангельска, профессор Яцкевич из Вологды, ваш покорный слуга; в скором времени появится исследование краснодарского учёного (в журнале «Родная Кубань»).

Ольге Фокиной, с её именем, авторитетом и опытом, нет уже необходимости широко печататься и даже следить за публикациями (в том числе «пиратскими») своих стихотворений. А вот «молодой поросли» придётся прилагать усилия, трудиться… И как они будут выглядеть в сегодняшнем возрасте Ольги Александровны с точки зрения читательского признания, ещё надо будет увидеть (не нам, конечно…).

В культуре всегда считалась хорошим тоном не погоня за популярностью, а сила таланта, проверенная временем. Если перефразировать слова Константина Станиславского, «надо любить не себя в поэзии, а поэзию в себе».

Теперь о «пустоте». Выдающийся критик и литературовед Игорь Золотусский оказался прав: «… Если кто-то идёт, видя за собой пустоту, тот и придёт в ту же самую пустоту. И это уже трагедия современной культуры и литературы» (http://www.rospisatel.ru/zolotusskii.htm).

Елена Титова говорила, конечно, и о всеобщей трагедии государственного безразличия к поэзии, но больше рассуждала (довольно туманно) о пустоте творческой, вызванной потерей ориентиров и мировоззрения. Помнится, Максим Горький хотел назвать свою эпопею «Жизнь Клима Самгина» по-другому: «История пустой души»… Что же делать в ситуации безвременья «пустой душе»? Сергей Есенин советовал: «Ищите Родину!»

Но это поэтический, а не литературоведческий призыв. В филологической науке давным-давно действует (именно действует, а не существует! – В.Б.) определение, раскрывающее смысл есенинского высказывания: народность. Как сказал знаменитый русский критик Юрий Селезнёв, «в том-то и заключается национальное своеобразие русской литературы, что все её великие представители и творцы видели свою высшую заслугу и миссию не в том, чтобы выразить свое личное Я, и не в том, чтобы представить свое слово за народный взгляд, но в том, чтобы действительно воплотить в своем слове общенародные чаяния, идеалы, устремления» (Селезнев Ю. Златая цепь. — М., 1985. – С. 65).

В прочитанных на лекции стихотворениях «современных поэтов Вологды» не было сказано ни слова о России, которую Александр Блок называл «живым организмом». Можно ведь о её судьбе говорить не «в лоб», а даже интимно, — лишь бы по-настоящему правдиво и с любовью. Тогда народ сквозь любую «пустоту» увидит и признает автора, как это произошло много лет назад с Ольгой Фокиной, а в наше время – с Николаем Зиновьевым.

Ищите Родину…

Людмила Яцкевич

Людмила Яцкевич:

ПО БЫЛИНАМ НАШЕГО ВРЕМЕНИ О повести Николая Олькова «Мать сыра земля»

В статье пойдёт речь о сибирском эпосе писателя Николая Максимовича Олькова,  нашего современника. Его малой (да и не очень-то малой) родиной  является Тюменский край. Последние десятилетия он живёт в районном селе Бердюжье. В 2018 году вышло из печати собрание сочинений Н.М. Олькова в пяти томах. Читая его произведения и знакомясь с его героями, я думаю: былинный времена… Обычно так говорят о Древней Руси, о том времени, когда жили русские князья и богатыри, когда  зарождалась русская  культура и государственность. Так говорят о легендарных временах, воспетых в былинах.

XX век породил своих князей и богатырей, появились и «иных времён татары и монголы», по словам поэта Н. Рубцова. Новые герои действуют в иных обстоятельствах, но, вероятно, ещё более напряжённых и трагических. Русская литература запечатлела великие противоречия и беды, и, вопреки им, великие достижения и победы  нашего народа в эту эпоху. Современные писатели обычно используют методы критического  и социалистического реализма. Однако их оказалось недостаточно, чтобы в художественной форме осмыслить и прочувствовать до конца то, что произошло с нашим Отечеством и понять, куда мы идём. Видимо, поэтому в XX веке мастера слова снова стали обращаться к поэтике фольклора. В устном народном творчестве эпические жанры угасли, но они, впитав все достоинства фольклора, живы в творчестве русских писателей XXвека. Достаточно, например, вспомнить творчество писателей Михаила Шолохова, Федора Абрамова, Бориса Шергина, Василия Белова, поэтов Николая Клюева, Юрия Кузнецова.

Особенность творчества писателя Н.М. Олькова, уникальная в наше время, заключается в том, что нередко одни и те же персонажи, изображаемые места и судьбоносные события встречаются в разных его произведениях. Такую перекличку  героев, событий и мест можно встретить только в былинах, быличках и сказках. Спаянность героев,  событий и места действия, их сквозная преемственность делают  собрание сочинений писателя  сибирским эпосом XX века и наших дней.

Повесть Николая Олькова «Мать сыра земля»можно определить, с одной стороны,  как былину нашего времени, а с другой стороны, это сказ, поскольку главный герой и повествователь совпадают. При этом  речь рассказчика — это говор сибирского крестьянина, насыщенная диалектными словами и оборотами речи.  Фольклорная закваска этого произведения угадывается уже в его названии.  Старинное выражение «мать сыра земля» пришло из устного народного творчества, из русского поверья  о земле как главном сокровище народа, которое представлено в трёх ипостасях: земля – кормилица, рождающая хлеб, мать – женщина, рождающая человека  и, наконец, Богородица, родившая Спасителя – Иисуса Христа. На эти три основных смысла наслаиваются и многие другие, как более архаичные, так и более  поздние.

Академик В.Н. Топоров, вслед за другими историками славянской культуры и религии, исторически возводит образ матери сырой земли к древней языческой богине славян Мокош, Великой Матери [4; 11]. В отличие от фольклора, в художественной литературе эта этимологическая связь уже не осознавалась, поскольку в русской культуре преобладало православное самосознание, однако она не исчезла бесследно. Достаточно вспомнит такие произведения, как: «Губернские очерки»  М.Е. Салтыкова –Щедрина, «В лесах и на горах»  П. И. Мельникова-Печерского,«Братья Карамазовы» и «Бесы» Ф.М. Достоевского, «Власть земли» Г. И. Успенского, рассказы В.И. Даля и других писателей XIXвека.

В двадцатом веке, эпохе  страшных войн, революций  и крушения цивилизационных устоев, эта мифологема в преобразованном виде вновь стала актуальной во всей своей многозначности и многозначительности, поскольку в ней отразиласьсама основа человеческого существования в мире. В матери сырой земле, в Великой Матери,  искали защиты и спасения. Неслучайно многие наши писатели и поэты, несмотря на различие своих политических мировоззрений, обратились к этому образу. Вспомним  «Песнь о Великой Матери» Н.А.  Клюева (1932), «Мать сыра-земля» Б. А. Пильняка (1924), «Взвихренная Русь» (1917-1924) А. М. Ремизова.

Мифологема матери сырой земли неоднократно исследовалась и по-разному объяснялась отечественными филологами и философами, начиная с Ф.И. Буслаева. В начале  XX века, в филологической культуре серебряного века к этой древней мифологеме проявился небывалый интерес [2; 6; 7; 9; 12др.]. Если кратко сформулировать её первоначальное содержание, реконструированное историками культуры и религии, то Великая Мать, она же мать сыра земля, это космическое женское божество  — прародительница, жизнедательница всего сущего, вселенной и она же – смертная утроба, поглощающая всё живое.  Как и любая мифологема, она синкретична, о чём пишут многие исследователи, и парадоксально совмещает в себе противоположные смыслы [12: 447; 9: 107-122; 4; 10; 11; 13].

Архаичный смысловой слой этой мифологемы, воплощающей в себе понятия рождения и смерти, а значит жизни и неумолимого времени, нашёл отражение в лирическом сюжете стихотворения И. Мандельштама:

К пустой земле невольно припадая,

Неравномерной сладкою походкой

Она идёт ….

Её влечёт стеснённая свобода

Одушевляющего недостатка.

И, может статься, ясная догадка

В её походке хочет задержаться –

О том, что эта вешняя погода

Для нас – праматерь гробового свода,

И это будет вечно начинаться.

 

Есть женщины, сырой земле родные.

И каждый шаг их – гулкое рыданье,

Сопровождать воскресших и впервые

Приветствовать умерших – их призванье.

И ласки требовать от них преступно,

И расставаться с ними непосильно.

Сегодня – ангел, завтра – червь могильный,

А послезавтра только очертанье…

Что было поступь – станет недоступно…

Цветы бессмертны, небо целокупно,

И всё, что будет, — только обещанье.

 

Современный поэт-пророк Юрий Кузнецов в 1984 году также обратился к философскому осмыслению образа матери сырой земли как  Великой Матери в своём стихотворении «Сито»:

Наша истина – сито полное,
В чьих руках оно, ты не спрашивай…
Сито частое мать с гвоздя брала,
Против солнышка муку сеяла,
Из муки простой вышел хлеб святой.
Старший ел его да похваливал,
Средний ел его да покрякивал,
Младший ел его да помалкивал,
Да на вольный свет все поглядывал.
Вон звезда горит, вон еще одна,
Много в небе дыр, да не выскочить,
Крепко дух сидит в белых косточках.
Вон старик идет, еле тащится,
Из него давно дух повыскочил,
Из него давно песок сыплется.
Мать-сыра земля – наша истина,
Через девицу сеет весточки,
Через матушку сеет косточки,
Через старицу сеет высевки.
Мать-сыра земля не про нас с тобой.
Через белый свет, через истину
Племена прошли – не задумались,
Времена прошли – словно не были.
Мы пройдем насквозь – не задержимся,
Ничего от нас не останется,
Что останется – будет лишнее.

Философский  сюжет этого стихотворения имеет мифологическую основу, поэтому его можно понять, только если учитывать соответствующий культурно-исторический контекст. Великая Мать, мать сыра земля,  в древнем представлении «дважды всемогучая, дважды  побеждающего  всякого – страстью и смертью –  и дважды приемлющая в себя каждого – в рождении и в погребении. Но в древнем  веровании не было  этого раздвоения  Земли на Смерть-губительницу и Любовь-родительницу. … Земля была и той и другой вместе, — короче, она была Судьбой, мировой Необходимостью, Временем» [9: 110]. В стихотворении Ю.П. Кузнецова этот образ человеческого бытия и неумолимого времени-рока воплощается очень ярко.

Совершенно не случайно, что к этому грандиозному и проникновенному образу обращаются в эпоху тяжёлых испытаний и наивысшего напряжения физических и душевных сил человека.  Ярким свидетельством этого является трагическая поэма «Сын» Павла Антокольского, которую он написал в 1943 году после гибели сына Владимира. Духовная и эстетическая сила мифологемы «мать сыра земля» так велика, что поэт-коммунист, на словах признающийся даже в этой поэме в своём атеизме, вдруг обращается к мифологическому сознанию, без которого, действительно, невозможно создать эпическое произведение. Приведу отрывок из поэмы, где он описывает гибель сына:

Он видел все до точки, не обидел
Сухих травинок, согнутых огнем,
И солнышко в последний раз увидел,
И пожалел, и позабыл о нем.
И вспомнил он, и вспомнил он, и вспомнил
Все, что забыл, с начала до конца.
И понял он, как будет нелегко мне,
И пожалел, и позабыл отца.
Он жил еще. Минуту. Полминуты,
О милости несбыточной моля.
И рухнул, в три погибели согнутый.
И расступилась мать сыра земля.
И он прильнул к земле усталым телом
И жадно, отучаясь понимать,
Шепнул земле — но не губами — целым
Существованьем кончившимся:
«Мать».

Эти строки обладают огромной поэтической и духовной силой, и её таинственный источник  — древний образ матери сырой земли. Поэма называется «Сын» и посвящена она младшему лейтенанту, сыну, но речь в ней идёт не только о сыне поэта. Это эпический собирательный образ  —  молодого героя Отечественной войны, защищающего Родину-Мать.

Таким образом, в этом ёмком образе — «мать сыра земля»  —   соединились нераздельно Природа, Человек и Небо. Такое древнее архетипическое представление о мироздании сохраняется в русской культуре до наших дней,  характерно оно и для крестьян, не утративших связи с родной землёй. Об этом свидетельствуют произведения писателей «почвенного направления». О таких творцах слова в своё время написал Н.А. Клюев образно и глубоко по мысли:

В бору, где каждый сук – моленная свеча,

Где хвойный херувим льет чашу из луча,

Чтоб напоить того, кто голос уловил

Кормилицы мирской и пестуньи могил.

О Николае Максимовиче Олькове  также можно сказать: он  — писатель, который «голос  уловил  Кормилицы мирской и пестуньи могил».  Писатель изображает героев своих произведений с неподдельной любовью. Это дети матери-земли, крестьяне, любящие свою мать и не покинувшие, а наоборот, защищающие её от многообразным врагом: будь то завоеватели, или пришлые люди, одурманенные идеологической химерой или жаждой наживы. Любовь эта взаимна. Еще Ф. И. Буслаев в своей книге «Русский богатырский эпос» (1887)  отметил: «Итак, сама мать сыра земля любит Микулу Селяниновича и весь его род-племя» [3].

Сравнительно небольшая повесть «Мать сыра земля» охватывает огромный период нашей российской истории: с XVIII до средины XX века. Столь же масштабно не только время повествования, но и его пространство: вся Россия от Онежского озера и западных границ до Сибирских просторов. Обычными методами  художественного повествования, характерного для  критического реализма, уложить всё это в одну повесть было бы непосильной задачей. Например, чтобы изобразить жизнь России только первой четверти XIX века, Л.Н. Толстому потребовалось написать толстые тома. Своеобразие повести Н.М. Олькова заключается в том, что он использует совершенно иную поэтику композиции, пожалуй, более характерную для устного народного творчества и древнерусской литературы: широта и обобщённость видения пространства и времени, мифологичность и одновременно предельная конкретность бытовых описаний. Всё это служит средством изображения жизни сибирских крестьян как высокой трагедии.

Повесть начинается с семейных легенд, которые передают из поколения в поколение уже двести лет из уст в уста: «Дед Максим любил рассказывать эту историю, потому что остался самым старым в деревне и, пожалуй, один помнил деда Маркела и его повествование».  И дальше вглубь времени о русских богатырях: «Сказывал эту быль дедушка покойный, а он сто пять годиков прошарашился по земле, в семьдесят женился на молодухе, да ещё двоих ребятишек изладил». И опять в глубь времени: «Так вот, дед Маркел Епифантьевич  как-то рассказывал , … что отец его Епифан Демидович  шёл в эти края аж от Онежского моря…» [8: 295]. Получается, если подсчитать, в этом селе прошла жизнь семи поколений, пока не появился на свет главный герой – Лаврентий Акимушкин, или просто по-деревенски Лавря, Лавруша. В этой семейной были повествуется, как зародилась деревня, какие стихийные и рукотворные беды она пережила и выстояна к середине XX века  — переломного в истории России.

Далее после этого зачина весь сюжет повести пронизан неявными противопоставлениями, на которых держится композиция повествования: вольная крестьянская жизнь семьи на своей земле и колхозный подневольный труд на отчуждённой земле; мир и война, любовь и ненависть, любовь и смерть, любовь земная и любовь небесная, самопожертвование в борьбе с врагом и трусливое предательство. Само повествование также «двоится», создавая особый художественный узор, соединяющий как настоящее с прошлым, так и происходящие события с внутренним монологом повествователя. Значимой находкой писателя Н.М. Олькова является особое построение былины-сказа, при котором повествователь от первого лица, сказителя, обращается всё время к самому себе, и использует поэтому не местоимение я, как обычно, а местоимение ты, или даже называет себя по имени. Вот пример: «Охвати, Лавруша, больную свою голову руками, сдави, сожми, стисни, пусть мозги из последних сил соберут всё в одну точку, чтобы понял ты, почему всё так получилось» [8: 316].  В результате возникает впечатление, что все события пропущены через сознание героя, через его думы – добрые, счастливые, или печальные, трагические. И сознание читателя включается в эти думы, расстояние между сказителем и слушателем (читателем) сокращается, а при внимательном чтении совсем исчезает.

Главный герой Лаврентий Акимушкин – образ удивительный, сокровенно русский. Это наш русский герой, о котором многие писатели уже забыли,  и хорошо, что Н.М. Ольков нам о нём напомнил. Главная его черта – искренность и честность, которая позволяет людям безнравственным считать его дурачком. Да, образ типичный для русского фольклора и художественной литературы: от Ивана-дурака, крестьянского сына, до героя Ф.М. Достоевского – князя Мышкина, «идиота». Вместе с тем, это личная авторская находка, несмотря на предшественников. Следует заметить, что в наше время этот образ приобретает особую значимость. Он заставляет нас, современников, вспомнить основы русской нравственности.  Создав этот образ, писатель Н.М. Ольков обращает наш взор к вечному вопросу русской историософии, который обычно становится актуальным в переломные, смутные, времена в жизни нашего отечества. Это вопрос о народном характере и крестьянстве и о русском нравственном идеале, определяющем ход истории. Образ матери сырой земли, архаичный и вечно живой, в художественной форме помогает ответить на этот вопрос. Действительно, в XX веке этап за этапом происходило отчуждение народа от родной земли: разрушение крестьянской общины, Октябрьская революция и  последующая коллективизация, затем укрупнение деревень  и, наконец, нынешняя «приватизация» земель, лишившая крестьян земли. Подробно, с привлечением документов и статистики  эти процессы рассмотрены, например, в статье В.Я. Кириллова «Отчуждение Родины» [5].

К сожалению, природная связь крестьян с землёй, общинный строй их жизни у многих представителей интеллигенции, подверженных западному влиянию, вызывали неприятие.  В 1918 году известный  религиозный философ Н.А. Бердяев в своей книге «Судьба России», противопоставляя западное рыцарство и русскую душевность, писал: «Вселенский дух Христов, мужественный вселенский логос пленён женственной национальной стихией, русской землёй в её языческой первородности. Так образовалась религия растворения в матери-земле, в коллективной национальной стихии, в животной теплоте.  … Это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт» [1: 10]. Сказано очень сердито. Кроме этого, умный философ и публицист Н.А. Бердяева рассуждает слишком абстрактно. Удивляет, что эти мысли пришли к нему в тот момент, когда он наглядно видел, какой хаос наступает, когда народ оторван от земли войной и другими обстоятельствами! И как страшно смотреть, когда красные и их противники  мужественно проливают свою кровь! А проливают они её  за землю и за власть над ней! Нет, трудно согласиться  с Н.А. Бердяевым. Его современник о. Сергий Булгаков рассуждал иначе, сердцем был близок Ф.М. Достоевскому и писал: «Это именно чувствовал и провозгласил наш прозорливец «матери земли» Ф.М. Достоевский в словах своих: «Богородица матьсыра земля есть, и великая в том заключается для человека радость»»[2].

Именно мать сыра земля, Великая Мать и Богородица всегда спасали русского человека. В наше время мы забыли об этом, и поэтому огромные пространства брошенной русской земли заросли чертополохом и кустарником.

В повести Н.М. Олькова с большой любовью показано, что кровная связь крестьянина с землёй начинается с раннего детства: «Это ещё в единоличные времена было, Акимушкины пахали на своих наделах тридцать десятин пашни, ты совсем малым был, без штанов лазил, следом за отцом или дедом ходил свежей бороздой. Земля мягкая, жирная, плужок её отвалит в сторонку, основание ровное и плотненькое, детская ножонка только влажный следок оставляет. Ты любил присесть на нетронутую твердь, ноги в пахоту засунуть и ждать, когда отец или дед круг сделают … [8: 313]. Вспоминает  Лаврентий и свою первую пахоту как самое главное в жизни событие: «Ты и сейчас помнишь, как высоко взлетела душа, когда первый пласт вспаханной тобой земли легонько отвалился в сторону …» Дед Максим именно так высоко ценил это событие  и считал, что с него начинается настоящая жизнь мужика: «На всю жизнь запомни энтот день, ласковой да сердешной. Первая в жизни своя борозда, на своей земле, матери-кормилице  А на чужой – ничто не в радость, одна, одна усталость. … Потом женим тебя, ну, я не доживу, а отец тебе отведёт и пашню, и покосы, станешь хозяин, а когда человек сам себе хозяин – запомни, Лавруша, он ни перед кем шапку не ломат, окромя Господа»[8: 315]. Важно подчеркнуть, что философию жизни и её цель дед Максим исповедует перед внуком на пашне, на земле, а не абстрактно-обобщённо как это делают кабинетные мыслители. Крестьян учит сама мать-земля.

В этой статье мы размышляли только над некоторыми важными вопросами, которые поставил в своей повести «Мать сыра земля» Николай Максимович Ольков, талантливый писатель, знающий русскую почву и глубоко понимающий русскую судьбу. Эта повесть достойна того, чтобы к ней снова вернуться и продолжить наши размышления.

Литература

  1. Бердяев Н. а. Судьба России. М.: Изд-во .мгу.ю 1990. – 256 с.
  2. Булгаков, С. Н. Свет Невечерний: созерцания и умозрения / С. Н.

Булгаков. – Москва: Республика, 1994. – 415 с.

  1. Буслаев Ф.И. Русский богатырский эпос. 1887.
  2. Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. К реконструкции Мокоши как женского персонажа в славянской версии основного мифа. Сборник «Балто – славянские исследования. 1982.
  3. Кириллов В.Я. Отчуждение Родины // «Берега» Литературно-художественный и общественно-политический журнал. — № 6 (24). – Калининград, 2017. – С. 8-18.
  4. Коринфский А. А.Мать — Сыра Земля // Народная Русь : Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. — М.: Издание книгопродавца М. В. Клюкина, 1901. — С. 1—18.
  5. Максимов С. В.Мать — Сыра Земля // Нечистая, неведомая и крестная сила. — СПб.: Товарищество Р. Голике и А. Вильворг, 1903. — С. 251—274.
  6. Ольков Н.М. Мать сыра земля // Соб. Соч. Том 5.  – М.: «Российский писатель», 2018. –  295-384.
  7. Священник Павел Флоренский. Первые шаги философии // Священник Павел Флоренский. Соч. в четырех томах. Том 2. Москва: «Мысль», 1996. – С. 61-130.
  8. Толстой Н.И. «Покаяние земле» // Толстой  Н.И. Очерки славянского язычества. –  М.: Индрик, 2003.
  9. Топоров. В.Н. К реконструкции балто-славянского образа Земли-Матери *Zemia& *Mate (Mati). Сборник «Балто – славянские исследования 1998 – 1999. XIV. – М.:Индрик, 2000. – С. 239-271.
  10. Трубецкой С.Н. Этюды по истории греческой религии // Собр. Соч. Том II. – М., 1908.
  11. Шокальский Ежи. Посвящение в материнство (о реликтах древних мистерий в лирике Клюева) //  Inmemoriam: Эдуард Брониславович Мекш. –  Daugavpils  Universitȃtes Akadȇmiskais Apgȃds «Saule», 2007. –  С. 129- 141.

 

Виктор Бараков

Виктор Бараков:

КОНЧИТА ВУРСТ НА СТУДЕНЧЕСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ

Ничто не предвещало такого финала в университетской аудитории. С профессиональным интересом студенты внимали сообщениям, но под конец утомились и в полусне приготовились прослушать последний доклад, как вдруг на трибуне очутилась бойкая первокурсница по имени Настя. Её тема вмиг включила сознание дремавших зевак: «Особенности гендерной идентичности».

Ах, это сладкое, притягательное иностранное слово «гендер»!.. Одно дело – сказать: «Пол. Мужской. Женский…» — и скучно, и грустно, и некому… А тут произносишь: «Гендер!» — и сразу становится игриво на душе…

«Есть ещё и третий пол! — вещала девчонка, ещё недавно закончившая школу, — и подростков надо знакомить с его разновидностями!»… Ага, есть ещё и «разновидности». Догадываемся, какие. Кажется, «голубые», а может, «розовые»?

«А вот и не угадали! – гордо парировала вдохновлённая нашим изумлением студентка. – Они называются трансвеститами!» — и на экране появилось интимно улыбающееся бородатое лицо Кончиты Вурст.

Аудитория оторопела: «А мы-то здесь причём?» — «Как?! – возмутилась Настя. – Разве вы не знаете, что обретение гендерной идентичности – одна из главных проблем европейской действительности? Там, например, известные актёры наряжают мальчиков в платья, чтобы те могли определиться, кем они станут в будущем…»

Аудитория запнулась и замолчала, переваривая в воображении картину «переодевания»…

«Позвольте! – раздался удивлённый голос из президиума. – Среди нас нет извращенцев; бороды у наших девушек, надеюсь, не вырастут (смех в зале), зачем знакомить молодёжь с моральным уродством?»

«Ну, почему? – возразил научный руководитель докладчицы. – Я, опираясь на свой опыт, буду рассказывать детям и внукам о передовых достижениях европейской науки…»

Зал онемел, — в его сознании не совмещались «взрослые дети», которым уже поздно о чём-либо говорить, и внуки, для которых Кончита Вурст – просто сумасшедшая бородатая тётя.

«Скажите… — робко произнесла одна из студенток, — какое отношение к нашей будущей профессии имеет тема вашего доклада?» — Настя не растерялась: «У всех могут возникнуть конфликты в ходе определения идентичности!»

Ответ не убедил – никто из присутствующих не смог припомнить случая, когда кого-нибудь разнимали после выяснения подобных «отношений»…

Доклад был завершён. Первокурсница упорхнула с трибуны, бородатый экран потух, президиум зашелестел бумагами, а зал всё ещё сидел в недоумении, мучительно соображая:  «Что это было?.. Последняя лекция Воланда в варьете?.. Сценка из КВН?.. Или всё это лишь почудилось?» — тем более что в программе, напечатанной на белой бумаге, доклада о «гендере» не оказалось…

«Наверное, это призрак оперы, фантом, мираж», — решили студенты и взяли в руки сумки и рюкзаки.

А преподаватели пошли писать отчёты. О том, что было, и о том, чего не было.

Точнее, о том, чего не должно быть!

Людмила Яцкевич

Людмила Яцкевич:

О новой книге Виктора Баракова «Классика и современность: размышления о современной русской литературе»

Книга профессора В.Н. Баракова, известного критика, члена Союза писателей России, члена Совета по критике при Союзе писателей России, посвящена исследованию произведений современной русской литературы с идеологических и эстетических позиций. Литературоведческий анализ современной литературы  – дело сложное и даже рискованное. Ещё не устоялась оценка того или иного писателя, да и сама жизнь бурлит в борении противоречивых мнений и взглядов. В силу этого труд критика, взявшегося за подобное исследование, имеет особую значимость для развития русской культуры. Так же, как  и художественные произведения, их  критическое обозрение является своеобразным документом эпохи.  Всё сказанное свидетельствует об актуальности работы.

Книга Виктора Баракова состоит из предисловия, четырёх глав,  приложения и списка литературы. Каждая глава имеет твою тему, однако в целом они связаны единой целью – раскрыть своеобразие современной русской литературы и рассмотреть  традиции классической литературы, которые её укрепляют.

В первой главе «Мысли о русской литературе» автор обращается к творчеству выдающихся критиков современности  —  В.В. Кожинову и Ст. Ю. Куняеву. Именно на этой прочной основе В.Н. Бараков  выстраивает далее свои  собственные размышления о русской литературе. В этой же главе рассматривается поэзия Николая Зиновьева, тридцатилетие творческой деятельности которого недавно отмечалось, и анализируются недавно опубликованная лирическая проза Юрия Лунина.

Вторая глава посвящена философскому осмыслению поэзии Николая Рубцова. Поставлены новые вопросы  и обсуждаются новые темы, связанные с его творчеством.

В третьей главе рассмотрены важнейшие проблемы изучения творчества В.И. Белова и «деревенской прозы». Даётся содержательный обзор  научной литературы по этой теме, предлагаются свои подходы к её исследованию.

Публицистический накал характеризует четвёртую главу, в которой дается критический обзор современного литературного процесса в Вологде. Основной пафос этой главы  —  защита классических традиций русской литературы и русского языка, развенчивание псевдохудожественного творчества ряда современных вологодских авторов. Отдельный параграф посвящен стихам талантливого вологодского поэта Татьяны Бычковой, нашей современницы.

Интересным и культурно значимым представляется Приложение. В него вошли ранее неопубликованные выступления Феликса Кузнецова, Василия Белова и Валентина Распутина на собраниях писателей. В них эти выдающиеся мастера слова поднимают злободневные вопросы развития русской литературы и нашей культуры. Эти публикации  Виктор Бараков сопровождает необходимыми комментариями. Кроме этого, в приложении автор делится своими воспоминаниями о встречах с В.И. Беловым и Ю.П. Кузнецовым.

Книга В.Н. Баракова «Классика и современность: размышления о современной русской литературе» представляется завершенным исследованием, имеет значительную научную ценность и является новым вкладом в современную критику и в развитие  отечественного литературоведения.

Людмила Яцкевич,

доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России        .

Скачать текст книги (специальный выпуск газеты «Вологодский литератор» № 2) можно здесь:

https://literator35.ru/2019/02/issues/spetsialnyj-vypusk-2/

Александр Проханов

Александр Проханов:

БОНДАРЕВ НЕОБОРИМЫЙ

Бондарев — избранный. О таких, как он, в Священном Писании сказано: «Много званых, но мало избранных». Знал ли он, когда подростком бегал по переулкам и дворам Замоскворечья среди чудесных купеческих домиков и покосившихся избушек, где витает таинственный московский дух, который и по сей день дышит среди семи московских холмов, знал ли тогда Юрий Бондарев, что он — избранный? На войне, обслуживая миномёты, а потом артиллерийские орудия, расшибая броню танков, падая оглушённым от взрывов, теряя товарищей, отступая среди горящих деревень и вновь наступая, знал ли Юрий Бондарев, что он — избранный, что его избрала и сберегла судьба среди кровавых кошмаров войны?

Хотелось ли ему уже тогда запомнить сгоревшие лафеты и искорёженные стволы, братские могилы и подорванные танки с крестами? Был ли уже тогда его цепкий, острый взгляд артиллериста взглядом будущего художника, который жадно хватал образы изуродованного мира?

Пережившие войну солдаты и офицеры расходились с полей сражений — кто в родные колхозы, кто на заводы, в лаборатории. Но судьба показала Бондареву лист белой бумаги и перо, властно и тихо шепнула ему: «Пиши!» Ему было дано великое задание, был ниспослан великий дар. Он описал снег, хлюпающий от крови. Описал батальоны, которые просили огня, но, так и не дождавшись, пали смертью храбрых. Он описал войну и создал уникальное, неповторимое направление в русской словесности — военную прозу. Война с её великими бедами, с небывалыми прозрениями, с её философией и мистическими смыслами позвала Бондарева и поручила ему написать незабываемые тексты. Он создал литературный канон, и сам стал каноном, он стал государственным художником — тем, кто выражает идею грозного могучего государства, сам становясь при этом частью государства.

Он занимал высшие посты во властных структурах Советского Союза. Заседал в самых высоких и почётных президиумах. Его грудь украшали самые блистательные награды. Он был значительнее секретарей ЦК, маршалов, директоров военных заводов. Вокруг него двигались энергии, порождаемые жизнью государства. И он сам создавал эти энергии.

Находясь среди ослепительных вспышек славы, среди непрекращающихся аплодисментов, всё тем же острым, зорким взглядом артиллериста он узрел неуловимые перемены, тлеющие в обществе, едва заметные трещины, появившиеся в монолите государства. Он уловил тревогу и ропот в русских сердцах и создал череду романов, связанных с этой тревогой: романы‑предсказания, романы — мучительные предчувствия, которые сбылись и подтвердились в период горбачёвской перестройки.

Перестройка рассекла казавшуюся единой советскую литературу. Как велико было количество вчерашних дерзновенных патриотов, непоколебимых государственников, витийствующих советских пророков, которые в мгновение ока превратились в губителей страны, осквернителей красного времени! В эти страшные для Родины дни Бондарев не скрылся в окопе, не ушёл во «второй эшелон», а вновь, как в военные годы, стоял на передовом рубеже, бился за советскую Родину.

Это он окружённому льстецами Горбачёву бросил страшный упрёк, обвинив его в бездумном разрушении. Это он сказал Горбачёву, что тот зажёг фонарь над пропастью, что поднял самолёт государства с аэродрома, не ведая, где тот мог бы приземлиться. Бондарев предчувствовал близкое крушение страны. Своим ослабевшим от контузии слухом он улавливал скрежет и падение огромных глыб, не уклоняясь от этого камнепада.

Когда в августе 1991 года случилась беда, когда с поля боя бежали прославленные генералы и маршалы, вельможные партийные лидеры, когда валили в Москве памятники, а чекисты, как робкие мыши, забились в тихие чуланы, русские писатели во главе с Бондаревым дали духовный бой побеждающим перестройщикам. Та ночь в Союзе Писателей России на Комсомольском проспекте, когда войска уже бежали из Москвы, а по улицам и площадям шествовали раскалённые толпы, славя Ельцина, и уже дули чудовищные вихри… Тогда в особняке Союза писателей мы забаррикадировали входы, заперлись, как запирались в своих скитах старообрядцы, и были готовы сгореть в огне, но не выйти с петлёй на шее к победившим демократам. Мы пели песни, играли на гитарах, пили водку, молились, читали стихи, и наш атаман, наш командарм, наш духовный вождь Бондарев был с нами и был готов разделить с нами злую долю.

В девяносто третьем, когда баррикады были залиты кровью, и танки лязгали на мосту, а Ельцин в очередной раз праздновал свою кровавую победу, появился роман Бондарева о расстреле Дома Советов — первый роман, за которым последовали другие — у художников и участников этой страшной бойни.

Желая задобрить Бондарева, подкупить, переманить в свой стан, Ельцин наградил его высоким орденом. Но Бондарев не прикоснулся к окровавленной награде, отослал её обратно. Началась опала, забвение, злые глумления. Бондарева, как и многих из нас, называли русским фашистом, «красно-коричневым», старались вырубить его из истории. Нельзя вырубить из истории Сталинградскую битву, нельзя вырубить из истории реющее над Рейхстагом красное знамя Победы, нельзя вырубить из истории Юрия Бондарева.

Его высшей похвалой являются слова: «Ты — солдат». Юрий Бондарев — красный солдат России. Юрий Бондарев — бессмертный солдат русской литературы. Бондарев — божественный, облачённый в сияющие доспехи, есть солдат русской литературы.

С днём рождения вас, Юрий Васильевич! Какое счастье, что вместе с другими вашими учениками и сподвижниками я могу обнять вас в эти торжественные дни!

Рис. Геннадия Животова

(http://zavtra.ru/blogs/bondarev_neoborimij)

Святитель Игнатий Брянчанинов, духовный писатель

Святитель Игнатий Брянчанинов, духовный писатель:

Два отрывка из книги «Слово о смерти»

  1. «В некотором женском монастыре жила при игумении ее племянница, прекрасная собою, по наружности, и неукоризненного поведения. Все сестры любовались и назидались ее ангеловидностию и необыкновенною скромностию. Она скончалась. Ее похоронили торжественно, в твердой уверенности, что чистая душа ее воспарила в райские обители. Огорченная разлукою с нею, игумения предавалась непрестанной молитве, усиливая эту молитву постом и бдением, и просила Господа, чтоб Он открыл ей, какой небесной славы удостоилась ее племянница в лике блаженствующих девственниц? Однажды, когда игуменья, в келейной тишине преполовляющейся ночи, стояла на молитве, — внезапно расступилась земля под ее ногами и клокочущая огненная лава потекла пред взорами молившейся. Вне себя от испуга, она взглянула в открывшуюся пред нею пропасть — и видит среди адского пламени свою племянницу. «Боже мой! — отчаянно воскликнула она. — Тебя ли вижу я?» — «Да», — со страшным стоном произнесла погибшая. — «За что ж это? — с горестью и участием спросила старица. — Я надеялась видеть тебя в райской славе, в ликах ангельских, среди непорочных агниц Христовых, а ты… За что это?» — «Горе мне окаянной! — простонала мучившаяся. — Я сама виною вечной моей смерти в этом пламени, непрестанно пожирающем, но не уничтожающем меня. Ты хотела видеть меня — и Бог открыл тебе тайну моего положения». — «За что ж это?» — снова сквозь слезы спросила игумения. — «За то, — отвечала мучившаяся, — что я в виду вашем казалась девственницею, непорочным ангелом, а на самом деле была не то. Я не осквернила себя плотским грехом, но мои мысли, мои тайные желания и преступные мечты свели меня в геенну. При непорочности моего девического тела, я не умела сохранить в непорочности мою душу, мои мысли и движения сердечные, и за это я предана муке. По неосторожности моей я питала в себе чувство сердечной привязанности к одному юноше, услаждалась в моих мыслях и мечтах представлением его прекрасного вида и соединением с ним, и, понимая, что это грех, совестилась открыться в нем духовнику при исповеди. Следствием порочного услаждения нечистыми мыслями и мечтаниями было то, что по кончине моей святые Ангелы возгнушались мною и оставили меня в руках демонов. И вот теперь я горю в геенском пламени, вечно буду гореть и никогда, никогда не сгорю, нет конца мучению для отверженных небом!» Сказав это, несчастная застонала — застонала, заскрежетала зубами и, подхваченная пылающею лавою, скрылась со всем видением от взоров игумении».
  2. «При греческом императоре Маврикии был во Фракии разбойник свирепый и жестокий. Поймать его никак не могли. Блаженный император, услышав о том, послал к разбойнику наперсный крест свой и повелел ему сказать, чтоб он не боялся: этим означалось прощение всех его злодеяний с условием исправления. Разбойник умилился, пришел к царю и припал к ногам его, раскаиваясь в преступлениях своих. После немногих дней он впал в недуг и помещен был в странноприимный дом, где видел во сне Страшный суд. Пробудившись и примечая усиление болезни и приближение кончины, он обратился с плачем к молитве и говорил в ней так: «Владыко, человеколюбивый Царь, спасший прежде меня подобного мне разбойника, удиви и на мне милость Твою: прими плач мой на смертном одре. Как принял Ты пришедших в единонадесятый час, ничего не совершивших достойного, так прими и мои горькие слезы, очисти и крести меня ими. Больше этого не взыскивай от меня ничего: я уже не имею времени, а заимодавцы приближаются. Не ищи и не испытывай: не найдешь во мне никакого добра; предварили меня беззакония мои, я достиг вечера; бесчисленны злодеяния мои. Как принял Ты плач апостола Петра, так прими этот малый плач мой и омой рукописания моих грехов. Силою милосердия Твоего истреби мои прегрешения». Так исповедуясь в течение нескольких часов и утирая слезы платком, разбойник предал дух. В час смерти его старший врач странноприимного дома видел сон: к одру разбойника пришли мурины с хартиями, на которых были написаны многочисленные грехи разбойника; потом два прекрасные юноши-царедворцы принесли весы. Мурины положили на одну чашу написанное на разбойника: эта чаша перетянула, а противоположная ей поднялась кверху. Святые Ангелы сказали: «Не имеем ли мы здесь чего?» — «И что можем иметь, — возразил один из них, — когда не более десяти дней, как он воздерживается от убийства?» — «Впрочем, — прибавили они, — поищем чего-нибудь доброго». Один из них нашел платок разбойника, намоченный его слезами, и сказал другому: «Точно, этот платок наполнен его слезами. Положим его в другую чашу, а с ним человеколюбие Божие, и посмотрим, что будет?» Как только они положили платок в чашу, она немедленно перетянула и уничтожила вес рукописаний, бывших в другой. Ангелы воскликнули в один голос: «Поистине победило человеколюбие Божие!» Взяв душу разбойника, они повели ее с собою; мурины зарыдали и бежали со стыдом».