Вологодский литератор

Литературу нужно воспринимать как родного человека

Юрий Павлов – пассионарий отечественной литературной критики, ставший одним из основателей Южнорусской школы литературоведения.

Он легко заражает своей энергией, вовлекая неравнодушных в битву за русское слово и высокие духовные идеалы русского народа. Так было на кафедре литературы Армавирского государственного пединститута, где с середины 1980-х он начинает работать. В начале 1990-х здесь в один строй с ним стали Владимир Рябцев, Владимир Мирюшкин, Андрей Безруков, Дмитрий Ковальчук. В середине 2000-х Юрий Павлов защитил докторскую диссертацию и возглавил кафедру литературы АГПУ. К началу 2010-х он как научный руководитель сумел вывести на защиту около двадцати диссертаций по русской литературе ХХ века, тематически связанных с выбранным им направлением понимания сущности русской литературы – концепцией личности и ориентацией литературоведческого анализа на православный идеал.

В 2002 году в Армавире впервые под руководством Юрия Павлова была проведена Кожиновская конференция, которая в стенах Армавирского педагогического вуза практически ежегодно в течение 12 лет собирала более ста почитателей творчества Вадима Валериановича со всех концов России, а также из Абхазии, Азербайджана, Китая, Украины, Франции, Южной Кореи, Японии.

Отъезд Павлова из Армавира стал большой потерей для филологического факультета педуниверситета, но значительным приобретением для факультета журналистики Кубанского госуниверситета. Здесь уже два года подряд Юрий Павлов организовывает чтения в честь выдающегося литературоведа и критика, выпускника филфака крупного краевого вуза Юрия Ивановича Селезнёва. А совсем недавно, продолжая работу на журфаке, Юрий Михайлович стал главным редактором журнала «Родная Кубань», сменив на этом посту Виктора Лихоносова.

Важнейшее направление работы Юрия Павлова – педагогическое. За последние тридцать лет он воспитал несколько тысяч студентов филологов и журналистов, искренне любящих русское слово, понимающих его глубину и способных открыть великие сокровища отечественной словесности своим ученикам в школах, техникумах, вузах, а также своим читателям, зрителям и слушателям.

Никогда не забуду, как мы с однокурсниками в начале 1990-х слушали впервые лекции Юрия Михайловича по русской литературе ХХ века. Многие просто открыли рты от неожиданности. После ультрасоветских лекций по XIX веку умнейшей Евдокии Васильевны Горбулиной слышать выступление с кафедры о русском православном понимании творчества Владимира Маяковского, Михаила Булгакова, Алексея Толстого, Сергея Есенина, Александра Блока, Марины Цветаевой и о православии как основе всей отечественной словесности было как минимум неожиданно. На занятиях мы впервые услышали о Василии Розанове, Константине Леонтьеве, Николае Страхове, Аполлоне Григорьеве, Михаиле Меньшикове, Юрии Айхенвальде, Михаиле Лобанове, Юрии Селезнёве, Михаиле Назарове, Вадиме Кожинове и многих других выдающихся «правых» критиках и литературоведах. Впервые познакомились с непримиримой и длящейся не одно столетие полемикой русских по духу и русскоязычных авторов. Впервые осознали, что литературный процесс – это живое взаимодействие разных литературных группировок, противостоящих друг другу и по сей день.

Ни одна лекция не проходила без острых вопросов и даже споров. Нелегко было нам, студентам уже третьего курса, столкнуться с концептуально новым осмыслением литературы и жизненных ценностей. Хотя наш курс и был первым, не слушавшим в вузе курс марксизма-ленинизма, многие преподаватели ещё работали по старым идеологическим «лекалам». Но самое значительное качество Павлова-педагога – отсутствие стремления «подмять под себя» мнение студента, умение, выслушав позицию, понять подход собеседника и аргументированно ответить на вопросы. А вопросов было ох как много…

Практически все лекции, услышанные нами на парах, со временем становились отдельными статьями в журналах «Наш современник», «Москва», газетах «День литературы», «Завтра», «Литературная Россия» и других изданиях. Вскоре стали появляться книги Павлова, в которых были собраны статьи о концепции личности, литературоведах, критиках и писателях XX–XXI веков, специфике отечественного литературного процесса. Все работы Юрия Михайловича проникнуты мыслью о сохранении родного народа, высокой духовности русского слова, правильном воспитании подрастающего поколения, укреплении нравственных традиций в обществе. Юрий Павлов не приемлет клеветы и оскорблений в адрес России и Русской православной церкви, стремится искренне разобраться в противоречивых явлениях литературы и жизни, с гневом отвергает малодушие, эгоцентризм, национально и социально ограниченный гуманизм писателей и критиков. Он русский человек, русский исследователь формы и содержания национальной жизни, отобразившихся в литературе.

Василий Розанов, размышляя о своём отношении к литературе, записал в первом коробе «Опавших листьев»: «Литературу я чувствую, как штаны. Так же близко и вообще «как своё». Их бережёшь, ценишь, «всегда в них» (постоянно пишу). Но что же с ними церемониться?!» В этом оригинальном взгляде на литературу проявляется вещное, предметное понимание большого жизненного и культурного явления. Вещь моя, мне принадлежащая, поэтому отношусь к ней, как хочу.

Юрий Павлов всей своей деятельностью как бы говорит нам: «Литературу я воспринимаю как родного человека, о котором болею душой и для которого живу». Почувствуйте разницу. Ощутите её. И вместе со мной пожелайте Юрию Михайловичу: «Многая-многая лета!»

(http://lgz.ru/article/-21-6599-31-05-2017/v-bitve-za-russkoe-slovo/)

 

Недавно я имел случай познакомиться с странным человеком; каких много! Вот некоторые черты его характера и жизни.
Ему около тридцати лет. Он то здоров, очень здоров; то болен, при смерти болен. Сегодня беспечен, ветрен, как дитя; посмотришь завтра — ударился в мысли, в религию и стал мрачнее инока. Лицо у него точно доброе, как сердце, но столь же непостоянно. Он тонок, сух, бледен, как полотно. Он перенес три войны и на биваках был здоров, в покое — умирал. В походе он никогда не унывал и всегда готов был жертвовать жизнию с чудесною беспечностию, которой сам удивлялся; в мире для него все тягостно, и малейшая обязанность, какого бы рода ни было, есть свинцовое бремя. Когда долг призывает к чему-нибудь, он исполняет великодушно, точно так, как в болезни принимает ревень, не поморщившись. Но что в этом хорошего? К чему служит это? Он мало вещей или обязанностей считает за долг, ибо его маленькая голова любит философствовать, но так криво, так косо, что это вредит ему беспрестанно. Он служил в военной службе и в гражданской: в первой очень усердно и очень неудачно; во второй — удачно и очень не усердно. Обе службы ему надоели, ибо поистине он не охотник до чинов и крестов. А плакал, когда его обошли чином и не дали креста! Как растолкуют это? Он вспыльчив, как собака, и кроток, как овечка.
В нем два человека. Один добр, прост, весел, услужлив, богобоязлив, откровенен до излишества, щедр, трезв, мил. Другой человек — не думайте, чтобы я увеличивал его дурные качества, право, нет: и вы увидите сами, почему,- другой человек — злой, коварный, завистливый, жадный, иногда корыстолюбивый, но редко; мрачный, угрюмый, прихотливый, недовольный, мстительный, лукавый, сластолюбивый до излишества, непостоянный в любви и честолюбивый во всех родах честолюбия. Этот человек, то есть черный — прямой урод. Оба человека живут в одном теле. Как это? Не знаю; знаю только, что у нашего чудака профиль дурного человека, а посмотришь в глаза, так найдешь доброго! надобно только смотреть пристально и долго. За это единственно я люблю его! Горе, кто знает его с профили! Послушайте далее: он имеет некоторые таланты и не имеет никакого. Ни в чем не успел, а пишет очень часто. Ум его очень длинен и очень узок. Терпение его, от болезни ли или от другой причины, очень слабо; внимание рассеянно, память вялая и притуплена чтением: посудите сами, как успеть ему в чем-нибудь?
В обществе он иногда очень мил, иногда очень нравился каким-то особенным манером, тогда как приносил в него доброту сердечную, беспечность и снисходительность к людям. Но как стал приносить самолюбие, уважение к себе, упрямство и душу усталую, то все увидели в нем человека моего с профили. Он иногда удивительно красноречив: умеет войти, сказать — иногда туп, косноязычен, застенчив. Он жил в аде — он был на Олимпе. Это приметно в нем. Он благословен, он проклят каким-то Гением. Три дни думает о добре, желает делать доброе дело — вдруг недостанет терпения — на четвертый он сделается зол, неблагодарен; тогда не смотрите на профиль его! Он умеет говорить очень колко; пишет иногда очень остро насчет ближнего. Но тот человек, т<о> е<ть> добрый, любит людей и горестно плачет над эпиграммами черного человека. Белый человек спасает черного слезами перед Творцом, слезами живого раскаяния и добрыми поступками перед людьми. Дурной человек все портит и всему мешает: он надменнее сатаны, а белый не уступает в доброте ангелу-хранителю. Каким странным образом здесь два составляют одно? Зло так тесно связано с добрым и отличено столь резкими чертами? Откуда этот человек, или эти человеки, белый и черный, составляющие нашего знакомца? Но продолжим его изображение.
Он — который из них, белый или черный? — он или они оба любят славу. Черный все любит, даже готов стать на колени и Христа ради просить, чтобы его похвалили, так он суетен — другой, напротив того, любит славу, как любил ее Ломоносов,- и удивляется черному нахалу. У белого совесть чувствитель<на>, у другого медный лоб. Белый обожает друзей и готов для них в огонь — черный не даст и ногтей обстричь для дружества, так он любит себя пламенно. Но в дружестве, когда дело идет о дружестве, черному нет места: белый на страже! В любви… но не кончим изображения, оно и гнусно, и прелестно! Все, что ни скажешь хорошего на счет белого, черный припишет себе. Заключим: эти два человека, или сей один человек, живет теперь в деревне и пишет свой портрет пером по бумаге. Пожелаем ему доброго аппетита, он идет обедать. Это Я! Догадались ли теперь?

(http://www.booksite.ru/fulltext/bat/yus/hkov/tom2/3.htm)

Этот вопрос волновал как авторов 19 века: Н. Данилевского, Ф. Достоевского, А. Григорьева, Н. Страхова, В. Даля, С. Нилуса и др., так и века 20-го: Н. Лосского, Д. Менделеева, А. Солженицына, Ст. Куняева, В. Шукшина, В. Белова и др.

В последнее время мы имеем дело с понятийной инверсией в толковании термина «национализм». Он наполнен исключительно негативным смыслом, близким по значению к понятию «шовинизм».

Русские потеряли свою государственность. Чечня, Татария, даже Адыгея ее имеют, а Россия – нет. В Конституции РФ ни разу не упомянуто даже само слово «русский».

Вопрос о власти сейчас — прежде всего вопрос о собственности. А собственность находится в руках русскоязычных. На хищническое использование природной ренты накладывается и несправедливое распределение налогового бремени: Татария, Адыгея, Дагестан, Чечня платят 25 % налога, русские области – 95 %. В Татарии, например, газифицированы все деревни. Можно такое представить в любой из русских областей? Русские как преобладающая нация могли бы требовать преимуществ (и не только в юридическом плане, как в большинстве стран мира), но даже равноправие им сегодня не доступно. Впрочем, как и в ХХ веке. Что говорить, если в советское время даже в партийном строительстве была вопиющая несправедливость: были компартии Казахстана, Грузии и т.д., но не было компартии Российской Федерации! По  тем временам это говорило о полном отсутствии власти у русского народа.

Вопрос о миграционной политике сегодня – один из ключевых. Речь идет о превращении самого многочисленного народа (почти 80 % населения) в диаспору, причем  самую угнетаемую. Демографическая катастрофа – следствие властной и социальной организации РФ.

К настоящему времени известен целый ряд монографий на эту тему, среди которых выделяются антология «Русская идея» (составитель М.А.Маслов), М., 1992; двухтомник (также антология) «Русская идея в кругу писателей и мыслителей Русского зарубежья» (составитель В.М.Пискунов), М., 1994; книги А.Н.Боханова («Русская идея. От Владимира Святого до наших дней», М., 2005), А.В.Гулыги («Творцы русской идеи», М., 2006), сборник статей «Русский вопрос» / Под ред. Г.В. Осипова, В.В. Локосова, И.Б. Орловой; РАН, Институт социально-политических исследований. – М.,2007.

В десятом номере журнала «Русский дом» за 2010 год  доктор философских наук Е. С. Троицкий дает следующее определение данного понятия: «Русская идея — это национально-патриотическое, православное самосознание, соборная система политических, экономических и морально-духовных принципов, которая предусматривает всемерное сбережение и умножение численности нации, защиту ее интересов, укрепление обороны и независимости страны и обеспечение равенства прав граждан независимо от национальности».

В 2010 году на круглом столе журнала «Москва» (№ 12) были собраны ведущие специалисты по русскому вопросу. Из выступлений на круглом столе:

Федор Гиренок, доктор философских наук, профессор МГУ имени М.В. Ломоносова:

«- На мой взгляд, отношение русских к собственному государству определяется следующим обстоятельством. У русских никогда не была развита воля к власти. Этой воли лишили нас дворяне, которые взяли на себя функцию управления. Мы склонились к номадическому образу жизни, к анархизму, к отшельничеству. Воля к власти связывалась у нас с государством. У него было право править, у нас — право соединить свободу с бытом. Вместо воли к власти мы культивировали у себя чувство соборности, то есть то, что существует в религиозном пространстве, а не в социальном, экономическом и политическом. Государство — это для нас не ночной сторож, это наш охранитель и путеводитель, это надежда для русских в момент опасности, в столкновении с теми, у кого развита воля к власти. Проблема же состоит в том, что в России государство оставляет свой народ без защиты, предает его».

Ирина Орлова, доктор философских наук, профессор, зав. отделом социологии истории и сравнительных исследований ИСПИ РАН:

«- У нас все семьдесят советских лет прививался пролетарский интернационализм. Далее, 90-е годы, развал Советского Союза, когда мы утратили общую советскую идентичность, и тогда на первый план вышли идентичности более низкого уровня: главная из них — этническая. Этнический фактор, собственно говоря, был использован и при разрушении Советского Союза, тогда все республики получили независимость просто так, она с неба им свалилась. Так никогда не бывало в истории. И все этнические меньшинства в России получили возможность поднять на щит все свои интересы, все свои культурные потребности, все свои запросы. А русские не получили вообще ничего. Они потеряли свою государственность, утратили статус государствообразующего народа; перерезанные новыми границами, стали самым крупным в мире разделенным народом. Все решения, которые принимаются сейчас на государственном уровне,  направлены на размывание у населения остатков осознания того, что русские все-таки составляют в России большинство.

На это направлена и политика поддержки этнических меньшинств, доходящая порой до парадоксов. Так, все этнические меньшинства имеют право создать школу с национальным компонентом, любую. Школу с русским компонентом вы создать не имеете права. Был прецедент, когда создали школу с русским этническим компонентом, так руководителей под суд отдали, потому что нарушен закон: русских этническим меньшинством назвать нельзя, но и титульной нацией они также более не считаются».

Валерий Расторгуев, профессор кафедры философии политики и права философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, доктор философских наук:

«- Владимир Путин назвал катастрофой распад великой страны, но не сказал главного: последствия катастрофы еще могут быть преодолены, для чего потребуется вернуться к истокам веры и к вопросу о собственности на природную и интеллектуальную ренту».

Вячеслав Локосов, доктор социологических наук, заместитель директора ИСПИ РАН по научной работе, зав. отделом социологии политики и общественного мнения:

«- Существуют, как вы знаете, два подхода к определению и пониманию нации: это подход к нации как гражданской и подход к нации как этнической. Так вот, и в советское время, и сегодня ставилась и ставится одна и та же цель: построить новую социальную общность: вчера — советский народ, сегодня — российскую гражданскую нацию. И при строительстве — как советского народа, так и российской нации — русскому народу, этническому народу, дают только возможность строить себя как гражданскую нацию. А вот остальным, с моей точки зрения, нациям, дают возможность строить себя как этническую нацию.

Русская этнонация в новой государственности снова не нашла ни реальной политики, ни идеологии, соответствующих своей исторической роли и значимости. Повторное использование русского этноса просто как цементирующего средства для новой социальной общности несовместимо с развитием русской нации, а значит, несовместимо и с сохранением российской государственности.

Если в 1914 году Ленин гордился великороссами за их фактическое забвение этнических интересов в угоду мифическим «братскопролетарским», то в 2010 году русским предлагают сделать то же самое, но под вывеской вхождения в мифическую «мировую цивилизацию».

Этническая самоидентификация – еще один «вопрос вопросов»  … Эксперт Горбачев-фонда Валерий Соловей вопрошает: «Кого считать русским? В своей книге «История России: новое прочтение» я доказываю, что нельзя быть русским, не имея русской крови. Вопрос не в проценте крови, а в ее наличии. Кровь и почва, биология и культура не противостоят друг другу, а дополняют друг друга. Но именно кровь, биология оказывается тем фундаментом, на котором вырастает сложное и богатое здание культуры и социальности». Та же мысль высказывается и в книге Татьяны и Валерия Соловей «Несостоявшаяся революция. Исторические смыслы русского национализма». Один из ведущих современных критиков, Юрий Павлов, категорически с ними не согласен: «Вызывает возражения и «кровяной» подход Т.и В. Соловей к национализму, подход, называемый ими «толерантным расизмом». Более же широко национализм определяется авторами книги как «интерес к русской этничности». «Интерес» этот объясняется авторами книги прежде всего вышеназванными причинами. Но, на наш взгляд, любовь («интерес» – слово в данном случае явно неудачное) к своему народу, Родине – не есть результат воздействия на человека социально-исторических и иных – внешних – факторов. Такая любовь – естество личности, данность, которая сильнее любых обстоятельств и самого человека, это чувство – «наоборот голове» (В. Розанов) и исчезающее вместе с головой. То есть в размышлениях Т. и В. Соловей о национальном не хватает метафизической высоты в понимании проблемы. Уровень большинства суждений авторов книги – это уровень крови и социальных, личностных, национальных комплексов». Думается, что в этом споре правда на стороне Ю. Павлова.

Публицист Михаил Чванов в противовес академическим рассуждениям предлагает свои «неудобные мысли»: Наивные русские интеллигенты критикуют власть за отсутствие национальной идеи, каждый по своему разумению пытаемся её власти подсказать, не подозревая, что, может быть, она власти принципиально не нужна. Более того, у неё есть своя – антинациональная! – национальная идея: уничтожение России как таковой, корневой. Уничтожение русского человека как такового, переделка нынешних остатков его в немца, англичанина, отчасти в еврея или, что ещё вероятнее, в «венецианского гондольера» – егеря-банщика для падких на русскую экзотику западных туристов.

Нынешние российские реформаторы никак не могут понять, что русский народ на генетическом уровне не хочет, а главное не может быть другим. Он не хочет быть ни англичанином, ни немцем, ни евреем, тем более, ни первым, ни вторым, ни третьим, как нынче модно говорить, в одном флаконе, потому он, если хотите, в знак неосознанного протеста спивается и вымирает. Русский человек, как таковой, по своему национальному характеру, по мнению реформаторов, тормозит вступление России в так называемое мировое сообщество…»

Судьбы коварные изломы,

на острых гранях — вспышки света!

Мы — больше, чем народ.

Но кто мы?

Мир до сих пор не знает это.

Не объяснить любой науке

все виражи и завихренья

ветров, ломающих нам руки,

идей, палящих поколенья.

К нам дети чопорной Европы

идут, как в морг на опознанье,

но мы опять встаём из гроба,

отбросив злые предсказанья.

Мы торим новые дороги

от места взрыва — к месту взлёта,

как испытатели эпохи

с разбившегося самолёта.

Вновь строим храмы и хоромы,

сажаем лес — смотри, планета!

Мы — больше, чем народ!

Но кто мы?

На это не найти ответа.

(М. Струкова)

«Русского народа как цельного духовно-политического и социального образования сегодня нет. – Сетует Леонид Ивашов. — Его заменило население, электорат, множащиеся политические партии, движения. А народа, повторяю, нет»…

Со страной случился обморок

Вся качается, плывёт.

Расползлась страна, как облако,

И никак не оживёт.

Самых хватких это радует:

Рвут и тащат в темноте.

А народ идёт с лампадою

Или гибнет на кресте.

(В. Скиф, «Обморок»)

«Русский — это ведь не просто национальность, это сопричастность с великим духовным миром — Святой Русью, с её православной традицией, особой исторической миссией, предначертанной Господом. – Продолжает Л. Ивашов. —  Русский по православному духу — это гораздо серьёзнее, чем просто русский по крови. Как точно сказано: родиться русским мало — русским надо ещё стать.

Сегодня западный мир стремится захватить или поставить под контроль наши территории, ресурсы, властную элиту. Наши богатства воспринимаются Западом и инородными внутренними силами как военная добыча, доставшаяся победителю в “холодной войне”. Но главная цель — разрушение русского духовного пространства, способного соединить в глобальную цивилизацию многие народы и нации мира, предложить иной, чем западнический, путь развития, иную философию жизни — взаимодействие, а не столкновение цивилизаций. Но сколько бы мы ни стенали о том, что нас обижают, грабят, обрекают на вымирание инородные антирусские силы, установившие реальный контроль над Россией, они не сжалятся над нами, не преподнесут нам в качестве дара статус государствообразующего народа, а тем более власть, ибо тогда сами лишатся и контроля, и власти, и богатств».

Те, кто говорят о России как «нецивилизованной» стране, не понимают  разницы между культурой и цивилизацией. Наша страна, уступая многим в цивилизационном развитии, остается чуть ли не единственным материком культуры. Общество, где 70 лет насаждался атеизм, вдруг оказалось способным к религиозному возрождению и развитию, в отличие от Европы, стремительно деградирующей в этом отношении, однако навязывающей всем «демократические» стандарты. В погоне за «политкорректностью» и полнотой «прав человека» Запад отказался от христианских норм морали. Проституция, наркомания и извращения во многих европейских странах не только не порицаются, а попросту узаконены. «Гуманность» там не знает границ, порок становится нормой, а чистая душа – признаком безумия. Представители секс-меньшинств имеют льготы при поступлении в университет, особые условия в армии. Гомосексуальные пары «венчают» в «церкви», а в отдельных «продвинутых» странах гомосексуалистам разрешают усыновлять детей! Тех же, кто не смирился и обличает порок, преследуют по закону за «притеснения», за «покушение на права» развращенного, обманутого и гибнущего бедного «человека цивилизации»… К этому ужасу идем и мы. И у нас яростно расшатывают мораль, подрывают корни русской жизни, мечтая о том времени, когда духовное древо засохнет окончательно, останется только тело, скелет, живой труп, «упакованный» по последней европейской моде.

Наш нищий, «нецивилизованный» и ошельмованный народ, может быть как никто другой погрязший в пороках, тем не менее, всегда помнил и помнит о том, что есть грань, за которую всем миром переходить нельзя – есть стыд, есть и Высший Суд.

«Ныне в России вопиет русский вопрос, – это вопрос жизни или смерти России, — пишет В. Аксючиц. —  Основная национальная проблема в России – это русский вопрос. Без русского национального возрождения в России не возродится российское государство, значит – не выживут ни российские элиты, ни народы России. Русский просвещённый патриотизм никогда не подавлял другие народы России, а всегда был залогом государственного единства всех в России живущих».

Своеобразный и глубокомысленный итог научному и публицистическому анализу проблемы подводит доктор исторических наук, профессор Александр Вдовин: «Русский народ в массе своей не рассматривал страну как свое национальное государство, поэтому не стал защищать ее от распада ни в 1917, ни в 1991 г.»

Впрочем, есть и иные голоса, ратующие за воссоздание не национального государства, а империи: «Главная машина, которую построили русские, — это необъятная, угрюмая сверхсложная машина Империи, которую они запускали, включая в неё всё новые и новые валы и колёса, создавая глобальный механизм протяжённостью в двенадцать часовых поясов.

Страшный, моментально нанесённый русским удар не мог остаться без последствий. Ужасная травма сначала породила у русских оцепенение, потом изумление, а потом глухую угрюмую злобу и ненависть обманутого и осквернённого народа. Ощущение обездоленности, обобранности, отсутствие великой работы и цели поместили русский народ в котёл, где идёт медленное закипание. Чувство социальной и национальной несправедливости, осуществлённой по отношению к одному из самых трудолюбивых, добрых и великих народов мира, является источником будущих катастрофических взрывов» (Александр Проханов).

Дело не в названии. Национальное государство или империя – не важно, лишь бы кошка ловила мышей…

Итак, задачи, которые стоят перед нами, ясны:

1. Вернуть власть народу, точнее, его законным представителям.
2. Вернуть украденную у народа государственную собственность, которой он опосредованно владел несколько десятилетий (хотя олигархически-чиновничья мафия просто так ни деньги, ни власть не отдаст).
3. Вернуть единство советской и русской истории.

Вроде бы видится и мнится: за горизонтом поднимается и вырастает самостоятельное, сильное и национально ориентированное государство, сберегающее народ под духовным водительством церкви. А пока можно сказать лишь сакраментальное: судьба стучится в наши двери. Неотступно преследует предчувствие: легкий миг – и все рухнет. Рак на горе все-таки свистнет и явится ОНО. Что это будет?.. Может, закончатся нефть, газ, вода, еда? Может, деньги превратятся в бумагу, а вся экономика станет ужас как экономной и кладбищенски тихой? Или, — что страшнее всего, — Россия опять умоется кровью?

Если власть перестанет прятать голову в песок, если мы не встрепенемся, не очнемся, не выздоровеем, не взорвем стену, о которую бьемся, не совершим нечто невозможное – болезнь погубит нас.

В гулком коридоре истории раздаются громоподобные удары. Слышишь, как приближаются шаги командора? Слышишь стук? Неужели не слышишь?..

 

(В сокращении. Полный вариант:  http://library35.tendryakovka.ru/?page_id=3369)

Дорожный мотив

Звезды все погасли, лишь одна

Над моей дорогою видна.

В этот час скрестились все пути —

По одной дороге мне идти.

Путь держу один — в горячий бой.

Попрощаюсь, милая, с тобой.

Ты меня на бой благослови

Верностью мучительной любви.

Близок бой, и в сердце ты одна.

Пью любовь, но не испить до дна.

 

***

Милое тихое лето

Мчит мне конец роковой.

В медленных шорохах где-то

Рано теряет покой.

Рано мне свищет синица

Горечь разлуки опять.

Нет, не могу примириться —

Чтобы тебя утерять…

Где ты, знакомка, родная?

Где твоей юности дым?

Юность свою вспоминая,

Ты и меня вспомяни.

Вспомни последнюю встречу,

Синего августа грусть…

Мне остывающий вечер

Шепчет, что я не вернусь…

И за исхоженным парком

Над обмелевшей рекой

Лето в сиянии ярком

Рано теряет покой.

 

Твое письмо

Конверт в пыли

И почтальон в пыли.

И счастью этому еще не верю,

Как будто жизнь вторую принесли

С твоим письмом

На нашу батарею.

 

 

***

Зола да пыль на пепелище,

И жизни, думаешь, конец,

Но как светло, когда засвищет

На старой яблоне скворец.

Здесь был народ, здесь жизнь кипела,

Сейчас — равнина и покой,

Сгорело все, лишь уцелела

Скворешня с яблоней сухой…

 

Перед атакой

Песок сыпучий под ногами

И верный автомат в руке.

За опаленными кустами

Темнеет дзот невдалеке.

Пятнадцать ставим на прицеле…

И ждем… Прошелестел снаряд…

И снова ждем…

(Мы ждать умели.)

Тогда все враз заговорят.

 

У неизвестной могилы

Песчаный холм возле дороги,

А под холмом, под тем холмом

За гранью жизненной тревоги

Здесь спит боец последним сном.

Обозначением покоя

И памятником навсегда

Солдата русского рукою

Над ним вознесена звезда…

Пройдут года, и здесь прохожий,

Рукою пыль смахнув с лица,

Привет — поклон земной положит

Перед могилою бойца.

Как ныне будет через годы

Немеркнущая никогда

Обозначением свободы

Красноармейская звезда.

«Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник», –  произносит один из героев романа Ивана Сергеевича Тургенева «Отцы и дети». В советской школе эту ставшую крылатой фразу заучивали наизусть. Страна была атеистическая, а потому «Природа не храм…» стало жизненным кредо не одного молодого поколения. Никто не задумывался тогда, да и сейчас не задумываются, почему автор дал молодому герою романа такую неблагозвучную фамилию – Базаров и, в конце концов, привёл его к гибели, несмотря на возбуждённые к нему симпатии. И никто не подозревал, что «воинствующий атеизм», и даже простое безверие, так быстро заводят человечество в тупик на пути бездушного, потребительского отношения к природе.

С течением жизни, когда с годами приходит мудрость, приходит и осознание того, что природа – как раз храм, а не мастерская. Постоянно разрушаемый людской жадностью, но храм по сути своей, каждой весной подновляемый и украшаемый Господом. В нём бы петь и петь песнь любви всему сущему, наподобие жаворонка, крылатым комочком застывшего в небе. И песнь сыновней любви, ведь природа вся пронизана материнством, а человек – всего-навсего дитя её, даже если занесён на Землю из космоса. Природа живая вся, нет живой и неживой природы. Она вся создана Творцом.

А душа человеческая – изначально безгрешна.

Сыну по долгу своему следует продлевать, а не сокращать жизнь своей матери, иначе он дитя жестокое, неразумное. У «базаровых» – всё на продажу: что сделал в «мастерской», то и продал; что хитроумно отнял у природы, то и продал. Всё таким образом «разбазаривается».

Нет, недаром Тургенев наделил своего деятельного героя такой однозначной фамилией. Сам он – певец русской природы, вошедший в литературу несравненными «Записками охотника».

И ружьё тургеневского охотника не стреляет от жадности, оно – необходимый инструмент защиты от случайного, стихийного, необузданного проявления сил животного мира, живущего собственной жизнью. Оно – инструмент разумного потребления, ружьё охотника, а не варвара.

Варварство – проявление необузданных сил. Казалось бы, научно-технический прогресс к варварству не имеет отношения, но природа уже не в силах восстанавливать то, что человек разными способами изымает из неё, ломает и портит в ней. Мало кто обратил внимание на мелькнувшее в прошлом году сообщение, что годовой восстанавливаемый ресурс планеты был израсходован уже к августу месяцу. А ведь это пострашнее всех войн вместе взятых. Вот о чём следовало бы знать и чему препятствовать своей деятельностью.

К чему ведёт процесс, гордо названный прогрессом развития человечества, становится всё виднее. Ведёт он к гибели природы, планеты, а с ней и человечества. И ни одному летательному аппарату, на известных видах энергии, не хватит энергии, чтобы донести человека до приемлемой среды обитания в другом месте. Нет такой среды рядом на протяжении многих сотен и даже тысяч световых лет; напоминаю, что световой год – это единица измерения расстояния, а не времени, равная 9460528447488 километров. Некуда человеку лететь за жизнью. И никто нас нигде не ждёт. Не улетать надо, а образумиться на собственной планете, в собственном доме.

Пришёл срок все силы человечества направить на сохранение родной планеты. Земля, являясь открытой системой (есть такой физический термин), получая энергию из космоса, может жить вечно, если её выстраданное дитя – человек – не подорвёт воспроизводящие силы своей матери, не обескровит её своей жадностью.

Когда нечем будет дышать, умрут все, как гибнет пчелиный рой – весь до последней пчелы – от неприемлемых условий выживания.

Сохранять природу по её природным законам, а не губить по законам «базара», где главное – деньги; жертвовать своими неразумными запросами ради Матери-природы – вот ставшая главной задача. Тогда и человечество будет жить вечно.

Недаром любимого человека сравнивают с Солнцем, а не с электрической лампочкой, с тем естественным источником света, что создан Творцом, а не искусственным, созданным человеком. Искусственных может быть много, и они, в конце концов, порождают зависть и тот самый «базар», где каждый хочет обскакать другого.

Сколько сейчас существует различных моделей автомобилей? Навскидку вряд ли кто все перечислит, а их становится всё больше и больше. Задумайтесь, сколько людей надо ограбить, какую часть природы загубить, чтобы приобрести себе самую дорогую машину.

Четыреста лошадиных сил под капотом провоцируют на гонки по улицам, на преступление, на смертельный адреналин потребительства.

Вот чему служат нынешние «мастерские».

Нет, природа – не мастерская, а храм, в котором легко и радостно было б молиться о продолжении жизни. При непрестанном стремлении в небо у человека в результате эволюции обязательно появились бы крылья – иной, не технический способ перемещения в пространстве. Можно предположить, что ждать обретения таких крыльев пришлось бы миллион лет, но это был бы миллион лет жизни – жизни в гармонии с природой.

Не те крылья создаём в своих «мастерских». С железными крыльями всё ближе тот час, когда человечество сорвётся в штопор, войдёт в смертельное пике. И нефть, и газ имеют свойство заканчиваться. А без топлива даже танки останавливаются. Не то и не там ищем.

В природе существует механизм саморегуляции, не нуждающийся во вмешательстве человека. Она залечит раны, но человечество свой шанс может упустить.

Философ Кант говорил, что он знает два чуда на свете: звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас.

Нравственный закон – это закон совести, закон жизни. Вечной жизни души, сравнимый с жизнью Вселенной. Он дан Творцом.

Страда – так точно и емко назвать крестьянские будни мог только тот, кто ладонью определял готовность земли принять семена, кто с тревогой смотрел в июльское небо, страшась ненужного в сенокос дождя, кто уходил от ставшего беспомощным, застрявшего в сыром поле комбайна, стирая пропитанной соляркой рукой то ли дождевые капли, то ли бессильные слезы от проигранного не по его вине сражения.

Отношение к родной земле – это всегда понятие нравственное, духовное или как сейчас – безнравственно-продажное.

Как мы будем жить, когда уйдут с последних ферм и полей такие, как Татьяна Алексеевна, переживающая о чужих коровах, как тот комбайнер, грозящий кулаком небу за бессовестный дождь?  Кого впряжем мы в российскую тройку, коли все хотят быть наездниками и никто лошадьми?

Смотрю иногда детские конкурсы красоты, смотрю, как, изнывая от фальшивого счастья, выходит замуж пятикратная невеста. По поводу избавления от нее родителей – салюты, французские вина, дорогие подарки.

А я ругал доярок за перерасход молока для телят.  За невыключенную лампочку. Мои специалисты выискивали пути экономии воды, зарплаты, топлива. Мы, как оказалось, наивно думали, что такими мерами способствуем построению справедливого и доброго для всех общества, где трудолюбие будет и национальной идеей, и гарантом благополучия и почета. Не получилось.

Но мы живы. Сужаются горизонты, мельчают помыслы, и уже кавалерийская атака в старом кино не вызывает желания к ней присоединиться. Все меньше надежд, что разбуженное рокотом тракторов поле отзовется хлебом, что вернется заботливый, смекалистый мужик и, поддержанный делами нового, более развитого начальства, будет защитником и опорой разоренных, невинно убитых деревень. И Бог будет ему в помощь…

(Никитино счастье: (рассказы: 16) / Николай Алешинцев. – Архангельск: ОАО «ИПП «Правда Севера», 2016. – С. 7 – 8. )

Мы уже четверть века живем в расколотом пространстве. В России два мировоззрения, две культуры, две литературы.

Подлинное всегда в меньшинстве. Можно провести аналогию с нашей церковью: православными христианами считают себя  85 % населения, но из них ходят в храмы, исповедуются и причащаются процентов пять, не больше.

Есть тонкий слой настоящих ценителей русской литературы, но большинство, и не только у нас – это обыватели, падкие на рекламу, легкое потребление и бездумное времяпрепровождение. Причем сила инерции такова, что до сих пор в современных поэтах у «простых людей» числятся Е. Евтушенко, Э. Асадов и В. Высоцкий.

Говорят, что сейчас время коммерции… И в советском прошлом полным-полно было дельцов от литературы: толпы поэтов-песенников, россыпь сомнительных «детских авторов», и целый строй халтурщиков, готовых накропать за государственные деньги пухлые тома – достаточно вспомнить бесконечно серую книжную серию «Пламенные революционеры».

Только тогда они знали свое место и под очи «сиятельного начальства» не лезли, хотя и имели тайных покровителей.

А ныне «русскоязычные» акунины, маринины и донцовы в фаворе. Только на их похороны (да продлятся их дни!) никогда не придет народ, как в случае с почившим в 2015 году  В.Г. Распутиным, а только «почитатели таланта».

Известность – кумир беллетристов и всяческой окололитературной шушеры, печатного шоу-бизнеса. Сейчас они на коне, их рекламируют, «раскручивают», и даже не из-за прибыли, а с совершенно определенной сверху целью: заместить ими подлинную литературу, привить читателю дурной вкус, отлучить от национальных ценностей.

То, что происходило и происходит с нашей литературой – лишь часть общего либерального плана. Первый удар был нанесен как раз по идеологии, литературе и культуре, он был необходим для «оправдания» последующих издевательств над экономикой. С некоторым запозданием взялись за образование и науку.

О бедах русской литературы говорили и даже кричали сотни раз…  Надо понимать, что в нынешней системе нам места нет.

Как бы то ни было, писатель не может не заниматься творчеством. Пусть сейчас мы почти безгласны, замкнуты в рамках профессионального сообщества: собственно литературы, образования, культуры (библиотеки) и узкого круга преданных читателей, но вместе с изменением общественно-политического строя преобразится и литературный процесс. А переворот не за горами – слишком сильны противоречия.

Настоящий писатель себе не принадлежит, он приходит в мир, чтобы сказать свое слово по велению свыше. Он не гонится за славой, он может писать «в стол», может даже умереть в одиночестве, но рано или поздно войдет в литературу.

Само присутствие в русской прозе живых классиков советской эпохи:  Юрия Бондарева, Владимира Личутина, Владимира Крупина, Бориса Екимова, Виктора Лихоносова и других дает точку опоры для ее развития. Не говоря о том, что «покойных» в литературе вообще нет.

Мы живем в сумасшедшем по своим объемам информационном пространстве. Мышление и язык просто не успевают переработать весь этот массив. К сожалению, упрощение, примитив, штампы – приметы нашего времени. Самородки, конечно, появляются (тот же А. Антипин), но общей картины не меняют. Вся эта вселенская беда усугубляется многолетней «либеральной» политикой наших властей, репрессивной по отношению ко всему русскому и национальному вообще. Под внешний патриотический треск последовательно и жестко проводится курс на уничтожение отечественного образования, культуры и литературы.

Государственной политике противостоять жутко тяжело, но нести читателю слово правды – наша обязанность.

Я презираю либералов, но и «ура-патриотам» руку пожимать не тороплюсь – не терплю «шапкозакидательских» настроений. Я реалист, и знаю, что если что-то летит вниз, то это «что-то» не летит, а падает. Я также знаю, что в России сегодня над здравыми и осмысленными действиями всё ещё берет верх имитация этих действий — невозможно, более двадцати лет прожив в разврате и сраме, в одночасье стать святыми…

А к правде и святости надо идти, стремиться всеми силами души и сердца. Иначе нас раздёргают на мелкие кусочки и растопчут в своей порочной грязи чуждые нам «цивилизации».

Но прежде чем идти к правде и святости, надо, во что бы то ни стало, обрасти, как бронёй, беззаветной любовью к Родине, обрести честь, и честный, ничем не замутненный взгляд на действительность, возбудить с новой силой в себе и в потомстве своем жертвенные патриотические чувства, где здравомыслие бы преобладало над сиюминутными эмоциями. И ни в коей мере не поддаваться на уговоры и провокации прозападных лицемеров, живущих среди нас, но для которых Россия (по разным причинам) – объект мерзкий и ненавистный, а народы, проживающие на её территории, — всего лишь заблудшие стада, которые необходимо либо «перевоспитать», либо пустить под нож, как непригодный «материал» для их демократических опытов.

Мы уже вдоволь наслушались их сказок об их демократии, увидели эту демократию на деле, с кровью невинных жертв, и наконец-то начинаем понимать, что навязанная нам демократия – это лживая игра. Жестокая игра, мировая. Кто игнорирует её правила, тот становится изгоем: изгои-граждане, изгои-общественные движения, изгои-государства. Правила такой игры просты: желаете войти в «цивилизованное сообщество» — делайте то, что требует от вас «крупье» в образе США. Вот вам и вся демократия!..

Но не всё так просто в нашем Отечестве. Россия сегодня мелким либеральным бесом наводнена от края и до края. Чем мельче бес, тем наглее в душу влезть норовит. Растёкся тот бес по земле российской «савиками шустерами», куда ни глянешь – всюду он: и на телеэкранах, и на радиоволнах, и на страницах прессы. Мордочку корчит, ножками сучит, копытцами стучит. А язычок у него, что помело бестолковое, весь мусор мировой не из дома, а в дом метёт…

Нет, други мои, тяжело нам будет, и сегодня, и в будущем, находить всё светлое и святое, что растеряли мы, растранжирили бездумно за два десятилетия либеральной анархии. Тяжело нам будет очищать души и сердца наши от липкой патоки всевозможных пороков, которыми заражено уже не одно поколение. Но необходимость такого очищения давно назрела, и любое проявление слабости, любое наше отступление здесь – смерти подобно!..

Валентин Распутин любил Вологду, приезжал в наш северный край не раз, помнил о том, что освоение Сибири началось отсюда, из Великого Устюга, Тотьмы и Вологды. И мы Валентина Григорьевича тоже считали своим, другом не только Василия Белова, но и всей нашей писательской организации.

Но особенно памятной была встреча с ним в декабре 1999 года. В Вологде проходил выездной секретариат Союза писателей России, и в филармонии, и в Вологодском кремле выступали и участвовали в обсуждениях Василий Белов и другие писатели из Вологды и области, наш земляк Феликс Кузнецов, а также Валерий Ганичев, Игорь Шафаревич, Станислав Куняев, Владимир Крупин, Александр Казинцев и, конечно, Валентин Распутин.

Писательская братия отличается от обывателей свободой духа, поэтому презирает «протокол», ставит в тупик чиновников, а иногда бывает и буйной, в меру, конечно. Валентин Распутин на этом фоне выделялся подлинной интеллигентностью, источником которой были не только образование и воспитание, а какая-то особая, глубинная, поражающая всех нежность души.

Он терпеливо отвечал на глупые вопросы газетчиков, никогда не обижался на них, не поучал, не «вещал», как классик, а скромно сидел в заднем ряду, ожидая своей очереди. И на трибуне он просто размышлял, советуясь с залом, подбирал нужные слова, будто извиняясь за то, что отнимает у слушателей их драгоценное время.

Валентин Распутин внутренне был весьма волевым человеком, несмотря на внешнюю мягкость. Он непрестанно боролся со злом в его современном обличье, предлагал такие лекарства для лечения общественных болезней, высказывал такие мысли, которые и сейчас многие остерегаются облекать в слова.

Я ни за что не подошел бы к Распутину просто так, ради любопытства или шапочного знакомства, меня каждый раз охватывал трепет, когда я видел рядом писателя, любимого с детства, поэтому держался на почтительном расстоянии. Но на просьбу коллеги, профессора Людмилы Яцкевич, не откликнуться не мог – она попросила передать Распутину альманах «Череповец», в котором была статья о его творчестве.

После банкета в юго-западной башне Вологодского кремля я притаился неподалеку от раздевалки, пропустил обтекающие потоки повеселевших гостей и, увидев Валентина Григорьевича, — он, наконец-то, был один, без назойливых сопровождающих, — подошел к нему с подарком.

Наша беседа длилась минуты две, не больше, но в эти мгновения свершилось то, чего я никак не ожидал. Валентин Распутин был со мною не просто вежлив, он был кроток и нежен, его глаза излучали такой добрый и ласковый свет, что я сразу почувствовал: он по-настоящему, искренне любит душу человеческую, любит ее как родную. Мне было легко и просто от его сердечности, в его словах не было ни одной фальшивой ноты, Распутин благодарил за книгу так радостно, по-детски, как не благодарил никто и никогда.

Потом, два года спустя, мы случайно встретились на Арбате, возле редакции журнала «Москва», и Валентин Григорьевич вспомнил тот вологодский эпизод, узнал меня, еще раз одарив теплотой своей голубиной души.

В наши дни определение «графоман» встречается, наверно, даже чаще, чем «писатель». Благодаря просторам интернета каждый может выразить свои фантазии в блогах или на сайтах. И порой читатель теряется в темном лесу графомании, а сам автор и не догадывается, что на самом деле из себя представляет.
Графоман не воспринимает критику как нечто полезное. Он считает, что так его пытаются оскорбить или унизить. Зачастую он даже переходит на личности, чтобы заткнуть оппонента и оставить последнее слово за собой. Если на ваши трезвые замечания ответ автора следующий: «Моя история! Что хочу, то и делаю!», значит перед вами графоман. Писатель, напротив, примет критику и сделает для себя выводы.
Графоман готов все уши прожужжать про свое творение. Он с удовольствием процитирует отрывки из него даже в тех местах, где делать этого не стоит. Настоящему писателю зачастую трудно озвучить строчку из своего произведения, несмотря на то, что его об этом слезно попросят.
Графоман не сомневается, что способен сотворить шедевр, достаточно взяться за ручку или сесть перед компьютером. А вот писатель постоянно сомневается. Он то и дело перепроверяет свое произведение и правит его. Л.Н Толстой, например, переписывал «Войну и мир», если ему не нравился какой-то отрывок.
Графоман не обладает своим стилем, который бы выделял его среди гениев пера. При чтении его произведений кажется, что где-то это уже встречалось. Настоящего писателя легко распознать по его манере письма.
Графоману важно количество, а не качество. Чем больше у него книг написано, тем его творчество ценнее, считает он. Писатель же может просидеть над одним рассказом не год и не два, лишь бы довести его до лучшего состояния.
В творениях графомана напрочь отсутствует своеобразие. Его тексты напичканы известными цитатами и кишат штампами. В произведении настоящего писателя всегда есть идея, оно заставляет о чем-то задуматься или что-то понять.
Графомана привлекает только слава и деньги. Ему необходимо внимание и почет. Главное для писателя – быть понятым.

(https://vk.com/club117722970)