Вологодский литератор

В XX веке, когда неверие было господствующим мировоззрением, о слове покаяние сложилось представление, что это чисто церковный термин: дескать, каяться нам не в чем, мы сами всё знаем и понимаем, как нам жить.

Действительно, первоначально при переводе  Священного писания и других текстов на славянский  словом покаяние  переводили греческое слово метанойя ( μετανοειν), обозначающее церковное покаяние человека перед Богом за совершенные и осознанные им грехи. Это греческое слово буквально значит  ‘перемена мыслей’. В психологии  и психиатрии, которые, как известно, любят иностранные слова,  термин метанойя до сих используется. В православной традиции мы продолжаем пользоваться своим славянским словом покаяние. Существует богословская литература о покаянии как очищении души от греха и получения Божией благодати, духовной радости. Высоко ценится в христианском мире учение о покаянии вологодских святых – преподобного Нила Сорского [14: 174-184] и святителя Игнатия Брянчанинова [18: 183-206, 792-824].

Вместе с тем, чувство, обозначенное словом покаяние, живёт в любой душе, если она не омертвела. Поэтому покаяние свойственно человеку с древних времён, о чём свидетельствуют древние языки, в которых оно так или иначе находило своё выражение. Важно знать, что это слово имеет в народной речи разных славянских языков много однокоренных слов, что засвидетельствовано в диалектных и этимологических словарях, например, в «Этимологическом словаре славянских языков» под редакцией академика О.Н. Трубачёва [26] и в «Словаре русских народных говоров» [20; 21]. О.Н. Трубачёв считал, что корень этого слова  —кай- имеет ещё более раннее индоевропейское происхождение, и в доказательство приводит авестинское kᾱy [26: 116; 24: 22].

Итак, в народной культуре и в народном миросозерцании понятие о покаянии издавна существовало. В «Словаре русских народных говоров» содержится богатейший материал, подтверждающий это. Так, в Калужской и Смоленской области, говоря о покаянии, использовали слово  кая, в Архангельской  —  кай, каянка, кайка, в Пермской – каята [20: 323-324]. С древнерусских времён каяти значило ‘порицать’ (смотри «Слово о полку Игореве) и ‘исповедывать’, а каяться — ‘сожалеть’ ‘сознаваться с сожалением’,  ‘сознавая греховность, приносить покаяние’.  От этих глаголов в народной речи образованы и другие глаголы: кайкать  ‘горевать, печалиться о чем-либо ’ Арх.;  кайковать  ‘горевать, тужить, печалиться о чем-либо’ Арх., Вят.;  ‘говорить о своем горе, печали ’ Арх; ‘сожалеть, раскаиваться в чем-л ’ Арх., Вят.;  ‘сомневаться, быть в нерешительности, раздумывать’ Арх., Новг. Череп. [20: 325]. Таким образом, в говорах присутствует большое количество слов, выражающих сожаление о совершенных поступках, которые приводят к горю и печали и мучают совесть.

Далее обратимся к теме покаяния в русской поэзии. Эта тема разрабатывалась в различных культурно-исторических контекстах и соответственно получила различное поэтическое истолкование. По нашим наблюдениям, существует четыре мировоззренческие и стилистические установки при обращении к этой теме: 1) библейская, 2) романтическая, 3) эмоционально-психологическая (лирическая), 4) публицистическая. В современных поэтических произведениях они могут взаимодействовать.

1. В народной духовной поэзии «покаянный стих», или «умиленный

стих», получил распространение, начиная с XV –  XVI веков и до наших дней [3; 7; 10; 11; 12; 19; 22]. В этих произведениях, первоначально созданных в монастырских стенах, но получивших широкое бытование в православном народе,  звучит призыв к собственной душе проснуться от греховного сна и покаяться:

Что ты спишь, душа моя,

                               непробудным крепким сном?

                               Что ты спишь, душа моя,

                               непробудным крепким сном?

                               А проспишь, душа моя,

                               Царствие Небесное…

В современном сборнике духовных стихов, составленном известным  старцем протоиереем Николаем Гурьяновым, представлено достаточно много произведений, посвященных этой теме: «Пора тебе уж пробудиться», «Душу буди», «Призыв к покаянию», «Увещание душе» и др. [15: 12, 32, 155, 181]. Звучит подобное обращение к душе и в любимой многими православными песне отца Романа (Матюшина) [4]:

Что ты спишь, восстань, душе моя!

Иль самой себя не вынести?

В этих строках, как и в народных духовных стихах, нашли отклик слова Великого покаянного канона Андрея Критского, жившего в седьмом веке: «Душе моя, душе моя, восстани, что спиши? Конец приближается, и имаше смутитися: воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, везде сый и вся исполняяй». Или в другой части этого канона: «Воспряни, о душе моя, деяния твоя, яже соделала еси, помышляй, и сия пред лице твое принеси, и капли испусти слез твоих …». Канон этот читается в церквях на первой и пятой неделе Великого поста каждый год.

В своей песне о. Роман обращается далее к словам пятидесятого псалма царя Давида, которые он передает современным поэтическим языком:

Так открой Псалтырь Давидову

И покайся Судии:

Боже, Боже мой, помилуй мя

По велицей Твоей милости!

И по множеству щедрот очисть

Беззаконие мое!» …

1987 г.

Этот пятидесятый  псалом вдохновлял многих русских поэтов, начиная с Г.Р. Державина:

Помилуй мя, о Боже! по велицей
Мне милости Твоей,
По множеству щедрот, Твоей десницей
Сгладь грех с души моей;
А паче тайных беззаконий
Очисть ― их знаю я.  …

                                  1813 г.

Бессмертные строки этого псалма мы встречаем и у вологодских поэтов. Андрей Лушников развивает тему пятидесятого псалма по-своему и так удивительно лично и глубоко, что читатель, сливаясь с миром его покаянных чувств, сам начинает  проникаться этими чувствами  [9: 16]:

ПСАЛОМ

                                   Когда холодный взгляд ночной пустыни

                                   Моё изучит сердце наизусть,

                                   И на лице, как будто шрам, застынет

                                   Какая-то особенная грусть,

                                   Тогда, вот эту стужу принимая

                                   И понимая то, что поделом

                                   Всего меня объяла мгла немая,

                                   Я прошепчу спасительный псалом

                                   «Помилуя мя, мой Боже, по велицей,

                                   Неизмеримой милости Твоей.

                                   В ночи холодной сердце бьётся птицей,

                                   Его Своей любовью обогрей».

                                   И вздрогнет вдруг душа от удивленья.

                                   И замерцает что-то впереди.

                                   И посветлеет ночь саможаленья.

                                   И потеплеет радостно в груди.

Лирический сюжет этого стихотворения имеет духовные основания, которые определяются опытом истинного покаяния самого автора.  В первой части стихотворения  описано состояние человеческого сердца, в котором нет Бога,  и тогда  «холодный взгляд ночной пустыни / Моё изучит сердце наизусть.  Человеку в неосознанно грешном  состоянии, когда он удаляется от Творца, очень неуютно и холодно в «ночной пустыне».  Грех ранит душу, оставляет шрам, поэтому:

                            И на лице, как будто шрам, застынет

                                   Какая-то особенная грусть…

Святитель  Тихон Задонский учил: кто не кается, тот мёртв. Приведу его слова: «Вси бо сии живии мертвецы суть, которые истиннаго  покаяния не творят, но по своим прихотям живут»  [23: 729].

Однако  смирение и осознание своей греховности  дают человеку  Божию благодать  —  приводят к покаянию, которое понимается как избавление от стужи духовной смерти:

Тогда, вот эту стужу принимая

                                   И понимая то, что поделом

                                   Всего меня объяла мгла немая,

                                   Я прошепчу спасительный псалом.

Далее, во второй  части стихотворения,  описано пробуждение души от духовного сна и обращение к Богу с покаянием и мольбой о помощи:

«Помилуя мя, мой Боже, по велицей,

                                    Неизмеримой милости Твоей.

                                   В ночи холодной сердце бьётся птицей,

                                   Его Своей любовью обогрей».

Милосердный Господь отзывается:  тогда «И посветлеет ночь саможаленья. И потеплеет радостно в груди».

Важным представляется тот факт, что образы этого стихотворения Андрея Лушникова близки образам Покаянного канона, составленного оптинским иеромонахом Василием (Росляковым), убиенным в пасхальную ночь в 1993 году.  Так, состояние души, по греховности отдалившейся от Бога, передаётся обоими авторами через образы ночи, тьмы и стужи, а возвращение к Господу путём покаяния – через образ теплоты и света. Сравните поэтический текст А. Лушникова с небольшим отрывком из Покаянного канона  иеромонаха Василия Рослякова:

Оставих Тя, Свете истинный, тьма обдержит мя и хлад, огнь мудрования моего не греет мя, нощи смертныя ужасаюся. Востани рано, Господи, Солнце мое, и оживи мя теплотою Духа Твоего.

Вологодский поэт Константин Козлов также обращается к библейским образам покаяния в своём творчестве. Далее приведём его стихотворение, где в качестве эпиграфа приводятся строки из 129 псалма [6: 17]:

Из глубины воззвах к Тебе, Господи,

                                                 Господи, услыши глас мой.   (ПС. 129:1)

                          Христос мой Бог и Утешитель,

                          Спасенье мира вижу в Нём.

                          Его небесная обитель

                          Струит молитвенным огнём.

                          Из тьмы греха к Нему взываю:

                          «Помилуй, Господи, меня,

                          Помилуй всех нас! Я ль не знаю,

                          Как Ты спасал меня, храня

                          От необдуманных решений,

                          От обольстительного сна,

                          От своевольных искушений,

                          От игрищ, песен и вина.

                          Я виноват. Услыши, Боже!

                          Ты Свет любви – а без неё

                          Никто не может ничесоже.

                          Прими ж раскаянье моё!»

                          ….                                                1993 г.

Обращаясь к жанру псалма при написании многих своих покаянных стихотворений, К.О. Козлов использует церковнославянизмы, которые у него совершенно естественно включаются в современную поэтическую речь, что говорит о молитвенном навыке поэта. Эта языковая особенность  особенно характерна для его стихотворения, которое так и называется «Псалом» [6: 55]:

О люте мне! Грехом великим

                          Я, видно, Бога прогневил;

                          Безумием нелепым, диким

                          Его невольно оскорбил.

                          И вот – наказан. Боже, Боже!

                          Как тяжела эпитимья!

                          Но знаю: платят и дороже

                          За то, в чём нынче каюсь я.

                          Благодарю Тебя, Владыко,

                          Зане меня не погубил,

                          Но этой скорбию великой

                          На покаянье обратил.

                          Благодарю Тебя! Скорбями

                          Ты присно избавляешь нас

                          От мрачной бездны, что пред нами

                          Отверзет недра в судный час.

                                                                                     1998 г.

Живым символом христианского покаяния является преподобная Мария Египетская. На пятой неделе Великого поста в память о покаянном подвиге этой святой издавна в церквях проходит Мариино стояние, во время которого читается полностью покаянный канон Андрея Критского и житие Марии Египетской. Образ этой великой подвижницы духа, которая через покаяние и духовные подвиги из великой грешницы превратилась в великую святую, вдохновлял многих поэтов, начиная с духовных лиц (Викарий Астанайской и Алма-Атинской епархии епископ Каскеленский Геннадий [27]),  классических поэтов (С.С. Бехтеев, М. Кузмин) и кончая современными самодеятельными поэтами (Наталию Соллогуб, Николай Андриянов, Алена Ивановская, Евгения Давыдянец [28], Елена Кириллова [29], Татьяна Лазаренко [30], Елена Русецкая [31]). А.П. Ерёмин посвятил этой святой целый цикл стихотворений [32]). Есть даже авторская песня Евгения Гранта [33]. Вологодский поэт Константин Козлов также обращается к поэтическому изложению жития святой Марии Египетской [ 6: 20]:

В пустыне просиявший камень,

                          Молитвы древний идеал,

                          Мария слабыми руками

                          Себя гранила как кристалл.

                          Она навеки удалилась

                          От мира злобы и греха,

                          В пустыне скорби поселилась,

                          Темна, сурова и тиха.

                          Терпя великие лишенья,

                          Мария в Боге возросла;

                          Она презрела искушенья

                          И победила духа зла.

                          ……

Таким образом, традиции молитвенного и поэтического покаяния продолжаются и в наши дни. Греет надежда о духовном возрождении нашего Отечества.

2. В романтической поэзии образы и сюжеты покаяния имеют свои

особенности, обусловленные её стилем и жанрами. К покаянию приходят люди сильных страстей, совершившие когда-то ужасные преступления. Например, героем баллады В. Жуковского «Покаяние»  стал шотландский властитель, который сжег в часовне венчающуюся с его вассалом возлюбленную им девушку. Вскоре его душа прозрела и, изумлённая и измученная воспоминанием о преступлении, покаялась. Всю оставшуюся жизнь покаявшийся грешник провел в странничестве и нищете.   См. также балладу  В. Жуковского «Рыцарь Роллон».

Образ  раскаявшегося  разбойника  является одним из любимых в русской поэзии. К нему обращались не только в устном народном творчестве (самый известный из них – разбойник Кудеяр), но и многие поэты, например, В. К. Кюхельбекер (баллада «Кудеяр»), И.И. Козлов (поэма «Чернец», 1825),  Н.А. Некрасов («О двух великих грешниках» в поэме «Кому на Руси жить хорошо»), В.Я. Брюсов («Сказание о разбойнике») и др.

В творчестве Н.М. Рубцова также есть  образы раскаявшихся разбойников: это главные герои его поэмы «Разбойник Ляля». Атаман Ляля отказался от разбойной жизни ради любви к прекрасной княжне и поэтому гибнет, убитый своим помощником по былому разбою. А разбойница Шалуха, после гибели своего любимого атамана, покаялась и стала кроткой нищей странницей [17: 431-439]:

Бор шумит порывисто и глухо

                                   Над землёй угрюмой и греховной.

                                   Кротко ходит по миру Шалуха,

                                   Вдаль гонима волею верховной.

                                   <…>

                                   Так, скорбя, и ходит богомолка,

                                   К людям всем испытывая жалость,

                                   Да уж чует сердце, что недолго

                                   Ей брести с молитвами осталось. …

3. Большую эмоциональную силу имеют покаянные произведения,

которые являются поэтической исповедью лирического героя. Основы покаянной поэзии в русской художественной литературе были заложены А.С. Пушкиным. Поэт разрабатывал эту тему прежде всего в библейском и святоотеческом ключе [1]. Так, известно его поэтическое переложение молитвы Господней «Отче наш». В стихотворении «Отцы пустынники» великопостная покаянная молитва Ефрема Сирина, переведенная А.С. Пушкиным на современный ему поэтический язык, предваряется личным покаянием поэта:

«Отцы пустынники и жены непорочны,

                                   Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

                                   Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

                                   Сложили множество божественных молитв;

                                   Но ни одна из них меня не умиляет,

                                   Как та, которую священник повторяет

                                   Во дни печальные Великого поста;

                                   Всё чаще мне она приходит на уста

                                   И падшего крепит неведомою силой:  …  

Именно благодаря этому личному покаянию последующая далее в стихотворении молитва Ефрема Сирина тоже воспринимается как исповедь самого поэта:

Владыко дней моих! Дух праздности унылой,

                                   Любоначалия, змеи сокрытой сей,

                                   И празднословия не дай душе моей –

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

Покаянный голос А.С. Пушкина звучит во многих его стихотворениях. Особенной мужественной духовной силой наполнена исповедь и покаяние поэта в элегии «Воспоминание» (1828 г.):

Когда для смертного умолкнет шумный день,

                                               И на немые стогны града

                                   Полупрозрачная наляжет ночи тень

                                               И сон, дневных трудов награда, —

                                   В то время для меня влачатся в тишине

                                               Часы томительного бденья:

                                   В бездействии ночном живей горят во мне

                                               Змеи сердечной угрызенья;

                                   Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

                                               Теснится тяжких дум избыток;

                                   Воспоминание безмолвно предо мной

                                               Свой длинный развивают свиток:

                                   И, с отвращением читая жизнь мою,

                                               Я трепещу и проклинаю,

                                   И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,

                                               Но строк печальных не смываю.

Вологодские  писатели  следуют пушкинской традиции – очищают  душу покаянием и надеются на милость Бога.  А.А. Романов призывал нас [16: 75]:

 Было много надежд, да не помним.

Под могильным крестом всякий путь.

В этом мире, от века греховном,

О раскаянии не позабудь…

В последний год своей жизни поэт Виктор Коротаев написал покаянное стихотворение, которое начинается так [8]:

Пришла пора замаливать грехи.

Не так уж много времени осталось.

Не зря,

Не зря предзимняя усталость

Диктует покаянные стихи.

Пора,

Пора замаливать грехи.

……..

Поэтическое покаяние каждого автора так же неповторимо, как неповторима  личность каждого и его поэтический дар. Вот чисто есенинская исповедь:

Не за песни весны над равниною

Дорога мне зеленая ширь —

Полюбил я тоской журавлиною

На высокой горе монастырь.

Каждый вечер, как синь затуманится,

Как повиснет заря на мосту,

Ты идешь, моя бедная странница,

Поклониться любви и кресту.

Кроток дух монастырского жителя,

Жадно слушаешь ты ектенью,

Помолись перед ликом Спасителя

За погибшую душу мою.

1916

А вот чисто блоковское покаяние:

Вздымаются светлые думы

                                   В измученном сердце моём,

                                   И падают светлые думы,

                                   Сожжённые тёмным огнём.

У Николая Рубцова свои покаянные слова, которые тем духовно сильнее, что идут не от разума, а от сердца в минуты необыкновенного просветления души [17: 345 ]:

  НА ОЗЕРЕ

Светлый покой
Опустился с небес
И посетил мою душу!
Светлый покой,
Простираясь окрест,
Воды объемлет и сушу…
О, этот светлый
Покой-чародей!
Очарованием смелым
Сделай меж белых
Своих лебедей
Черного лебедя — белым!

Апостол Павел в «Послании к римлянам» (глава 7) исповедовался: «Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» [13]. Осознанно или нет (теперь уже не спросить) поэт Виктор Коротаев повторил эти покаянные слова апостола в своем стихотворении [8: 68]:

Нередко взмывая с размаху

                                   На гребень идущего дня,

                                   Я думаю с болью и страхом:

                                   Надолго ли хватит меня?

                                   Забыта средь грома и шума

                                   Торжественность звездных ночей,

                                   И некогда стало подумать,

                                   И кто ты такой,

И зачем.

Из гари и пыли недаром

К берёзке, к реке,

К шалашу,

Как будто дитя из пожара,

Я душу свою выношу.

И там в одиночестве с нею

Опять покаянно шепчу,

Что жить, как я жил, —

                                  не хочу,

А жить, как хочу, —

                                  не умею.

И, чувствуя светлую зависть

К сынам колокольных веков,

На лапник душистый склоняюсь

И плачу, и плачу легко …

Потом засыпаю,

                                   сквозь слёзы

Себе успевая шепнуть,

Что утром

Река и берёза

Наставят на истинный путь.

Трагически звучит поэтическое покаяние белозерского поэта Алексея Шадринова [25].  Такое впечатление, что говорит не четырнадцатилетний отрок, а отринувший греховный мир монах-аскет:

Ну что ж, мы жизнь свою проклянем

                                   До розовых её минут,

                                   И всё былое вдруг помянем

                                   В тот миг,  когда свершится суд.

                                   Сейчас не то, сейчас идут мгновенья,

                                   Им счёта нет, и нет для них цены.

                                   Но разорвутся нашей жизни звенья

                                   В тот миг, когда прервутся наши сны.

1987 г.

            Но самое сокровенное покаяние поэт произнёс в стихотворном цикле «Отшельник» в последний год своей жизни перед гибелью в девятнадцать лет в армии:

Мне некому подвигнуть оправданье,

                                   И вздох мой тайный канет у теснин.

                                   Прими моё  блаженство и страданье,

                                   Мой Отчий Бог, Пресветлый Дух и Сын!

1991 г.

            После прочтения такой поэтической исповеди невинного юноши разве сможет наше сердце себя оправдывать и лелеять свои грехи! Нет! Оно должно переродиться и очиститься!

4. В XX веке в русской литературе тема покаяния получила, кроме

лирического,  эпическое и публицистическое звучание. Подобно древнему пророку, поэт бичует грехи своего народа и призывает к покаянию.  Одним из таких поэтов  был Сергей Сергеевич Бехтеев. Приведу здесь только одно из многих покаянных его стихотворений, написанное уже в эмиграции в 1937 году [2: 349-350]:

Мой народ

Среди скорбей, среди невзгод,

Всегда я помню мой народ;

Не тот народ, что ближним мстит,

Громит, кощунствует, хулит,

Сквернит святыни, нагло лжет,

Льет кровь, насилует и жжет,

Но тот народ — святой народ,

Что крест безропотно несет,

В душе печаль свою таит,

Скорбит, страдает и молчит,

Народ, которого уста

Взывают к милости Христа

И шепчут с крестного пути:

«Помилуй, Господи, прости!..»

Мощной по силе покаянного чувства является незавершённая поэма Николая Алексеевича Клюева «Каин» (1929). Поэт с болью в сердце показывает жуткие картины кощунственных преступлений против православного народа, Церкви и всего святого, которые вершились в России после революции. Он описывает массовое богоотступничество людей, охваченных каиновым грехом, который является главной причиной гражданской междоусобицы. Он и себя считает причастным к этому греху. Однако Клюев верит, что народ покается, прозреет и снова обратится к Христу. Тогда и наступит «Руси крещение второе», что и произошло в наши дни [5: 100]:

Сегодня праздник не стрибожий.

Явился солнечно пригожий

К гагарьим заводям Христос,

Покинув кров, по мхам и хвоям,

К нему идут пастух и воин,

И рощи утренних берез.

Прядя дремучею ресницей,

Не могут кедры надивиться:

К реке, как в икрометье сомы,

С холстов текут людские сонмы —

Руси  Крещение второе.

Ведут детей пчелиным роем,

Сребристой пены лен одежд…

Пророческое начало всегда было в творчестве русских поэтов, даже в глухие безбожные времена. Одним из самых сильных поэтов-пророков того времени, будивших людские души и призывающих к покаянию, был Юрий Поликарпович Кузнецов. В стихотворении «Вина» символом греховности русских людей в XX веке представлен образ заброшенного храма, зарастающего травой и лозой:

ВИНА

                                               Мы пришли в этот храм не венчаться,

                                               Мы пришли в этот храм не взрывать,

                                               Мы пришли в этот храм попрощаться,

                                               Мы пришли в это  храм зарыдать.

                                               Потускнели скорбящие лики

                                               И уже ни о ком не скорбят.

                                               Отсырели разящие пики

                                               И уже никого не разят.

                                               Полон воздух забытой отравы,

                                               Неизвестной ни миру, ни нам.

                                               Через купол ползучие травы,

                                               Словно слёзы, бегут по стенам.

                                               Наплывают бугристым потоком,

                                               Обвиваются выше колен.

                                               Мы забыли о самом высоком

                                               После стольких утрат и измен.

                                               Мы забыли, что полон угрозы

                                               Этот мир, как заброшенный храм.

                                               И текут наши детские слёзы,

                                               И взбегает трава по ногам.

                                               Да! Текут наши чистые слёзы.

                                               Глухо вторит заброшенный храм.

                                               И взбегают ползучие лозы,

                                               Словно пламя, по нашим ногам.

                                                                                              1979 г.

Глядя на заброшенный храм, душа плачет и страшится этого мира, лишённого святыни:

Мы забыли, что полон угрозы

                                               Этот мир, как заброшенный храм.

                                               И текут наши детские слёзы,

                                               И взбегает трава по ногам.

И вот наступило время, когда новое поколение русских людей вдруг прозрело (Это было настоящим чудом, милостью Божией!).  С жёсткостью и прямотой молодых и горячих оно, это поколение,  стало осмысливать события последнего столетия. Именно тогда, в 1993 году,  вологодский студент  Константин Козлов написал стихотворение «Вина» (кстати, с таким же названием, как и у Юрия Кузнецова») [6: 12]:

В умах – разброд, в сердцах – печали…

                                               О люди русские, ваш крест!

                                               Не вы ли сами заключали

                                               Живого Бога – под арест?

                                               Не вы ль иконы жгли, рубили

                                               На безобразные дрова?

                                               Не ваши ль жёны юбки шили

                                               Из золотого Покрова?

                                               Вы порушали Божьи храмы,

                                               Украв богатства алтаря,

                                               Вы братьям наносили раны

                                               И не спасли Государя.

                                               Так не вините злую волю

                                               В несчастьях русского пути:

                                               Мы сами выбирали долю…

                                               Прости нам, Господи, прости!

Слова молодого поэта жгут справедливым упрёком, оно наполнено покаянным чувством за свой народ, от которого он себя не отделяет, и поэтому в конце стихотворения он умоляет Бога: «Прости нам, Господи, прости!».

В девяностые годы наступила эпоха свободы вероисповедания, открылись храмы, полилось в них молитвенное покаяние, но одновременно за стенами храмов всеобщий разврат охватил души незащищённых от тёмных сил людей, воспитанных в безбожии и соблазнённых вседозволенностью либеральной эпохи. Ю.П. Кузнецов, страдая за судьбу своего народа, страшится его духовного перерождения. В 1998 году появилось его стихотворение «Предчувствие», действительно, проникнутое грозными и страшными предчувствиями:

Всё опасней в Москве, всё несчастней в глуши.

Всюду рыщет нечистая сила.

В морду первому встречному дал от души,

И заныла рука, и заныла.

Всё грозней небеса, всё темней облака.

Ой, скаженная будет погода! 

К перемене погоды заныла рука,

А душа — к перемене народа….

Поэтическое покаяние нетленно и часто бывает снова востребовано уже в новую эпоху и в новое время. Меня, например, поразило стихотворение С.С. Бехтеева, которое написано около семидесяти лет назад, но звучит так современно и сейчас: в нём поэт приносит покаяние за грехи и нашего поколения, он обращается и к нам [2: 378]:

МЫ ВСЕ ПОВИННЫ

                                   Мы все, друзья, повинны в том,

                                   Что не горим святым огнём

                                   Любви к взрастившей нас отчизне,

                                   Что мало думаем о ней

                                   В годины грозных, мрачных дней,

                                   Кошмаром ставших в нашей жизни.

                                   Ища себе удобств и благ,

                                   Мы устремляем каждый шаг

                                   К тому, что страсти наши манит,

                                   Что всем нам радости сулит,

                                   Что наши помыслы пьянит,

                                   Но, что в конце нас всех обманет.

                                   Забыв наш культ, наш быт, наш род,

                                   Стремимся тщетно мы вперёд

                                   Куда-то в призрачные дали,

                                   Надеждой праздной сердцу лжём

                                   И безрассудно создаём

                                   Себе лишь новые печали.

                                   Сменив свой лик на лик чужой,

                                   Язык на говор не родной,

                                   Мы неприметно исчезаем.

                                   И позабыв мятежный нрав,

                                   В международный пегий сплав

                                   Себя постыдно обращаем.            

                        *  *  *  

В заключение замечу: следует с доверием относиться к нашим поэтам, вдумываться в их слова и следовать за их чувствами и мыслями, потому что, как сказал наш поэт А.А. Романов:

Любовь, беду, тревогу

                                                           Переплавляя в стих,

                                                           Поэт всех ближе к Богу

                                                           В страданиях своих.

Литература

1. А.С. Пушкин: путь к Православию. – М.: Изд-во «Отчий дом», 1996. – 335 с.
2. Бехтеев С.С. Грядущее. Стихотворения. Санкт-Петербург: Успенское подворье Оптиной Пустыни, 2002.
3. Васильева Е.Е. О покаянных и духовных стихах в русской культуре // Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН.http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/02/978-5-02-025234-9/
4. Иеромонах Роман (Матюшин). Избранное. Стихотворения 1970—2008. — М. : Изд-во Сретенского монастыря, 2012. — 160 с.
5.        Клюев Н.А. Каин // Журнал «Наш современник». № 1. –  М., 1993.
6. Козлов К. Духовные стихи. – Вологда, 2013.
7. Кораблева К. Ю. Покаянные стихи как жанр древнерусского

певческого искусства: автореф. дис…. канд. искусствоведения. –  М., 1979.

8. Коротаев В. Прекрасно однажды в России родиться… – Вологда,
9. — 304 с.
10. Лушников А. Встреча с тишиной. – Москва – Вологда, 2017. – 96 с.
11. Петрова Л. А.Об источниках текстов покаянных стихов // Книга в

России ХVI-середины XIX в. Материалы и исследования. –  Л., 1990. С. 37-43.

11. Петрова Л.А., Серегина Н.С. Ранняя русская лирика. Репертуарный справочник музыкальнопоэтических текстов XV–XVII веков. – Л., 1988.
12. Позднеев А.В. Рукописные песенники XVII–XVIII вв. Из истории силлабической песенной поэзии. М., 1996.
13. Послание к римлянам святого апостола Павла. Глава 7 // Новый завет Господа нашего Иисуса Христа. – М., 2010.
14. Преподобный Нил Сорский и Иннокентий Комельский. Сочинения / Издание подготовил Г.М. Прохоров. – 2-е изд., испр. – СПб., 2009. – 424 с.
15. Протоиерей Николай (Гурьянов). Слово жизни в духовных стихах, избранных для любителей духовного пения. Второе издание. М.: Свято-Троицкая Сергиева Лавра. – 1996. – 200 с.
16. Романов А.А. Последнее счастье. Поэзия. Проза. Думы. – Вологда, 2003. – 263 с.
17. Рубцов Н.М. Стихотворения. – М.: Эксмо, 2008. – 480 с.
18. Святитель Игнатий Брянчанинов, епископ Кавказский и Черноморский. Творения: Аскетические опыты. – М.: «Лепта», 2001. – 865 с.
19. Сквирская Т.З. Разыскания в области стихов покаянных (по рукописным хранилищам Петербурга) // Певческое наследие Древней Руси. История, теория, эстетика. СПб, 2002. С. 303–325.
20. Словарь русских народных говоров. Вып. 12. Гл. ред. Ф.П. Филин. – Л.: Изд-во «Наука», 1977.
21. Словарь русских народных говоров. Вып. 13; Гл. ред. Ф.П. Филин. – Л.: Изд-во «Наука», 1977.
22. Стихи покаянные// Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV—XVI в.). Часть 2: Л — Я / Отв. ред. Д. С. Лихачев. Ленинград: Наука, 1989.
23. Схиархимандрит Иоанн (Маслов). Симфония по творениям

святителя Тихона Задонского. – М., 1996.

24. Трубачёв О.Н. Из славяно-иранских лексических отношений // Этимология. 1965. Материалы и исследования по индоевропейским и другим языкам. – М.: 1967. С. 3-81.
25. Шадринов А. Стихотворения и поэмы. – М.: Золотая аллея, Наш современник. – 2001.
26. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Вып. 9. Под ред. члена-корреспондента АН СССР О.Н. Трубачёва. – М., 1983.

27 http://www.pokaianie.ru/article/11227/read/24543

28. http://veravverav.blogspot.com/2015/12/blog-post_7.html
29. https://poembook.ru/
30. http://pravera.ru/index/stikh_stojanie_marii_egipetskoj/0-2964
31. https://www.chitalnya.ru/work/845716/
32. http://lira.life/6914 Ерёмин?
33. http://xn--h1aaa5acddlp.xn--p1ai/prp-marii-egipetskoj/

Подробнее

0

749

Картины Джанны Тутунджан – родом из детства. Она сумела разглядеть в нашей хмурой северной природе (по словам Рубцова, «много серой воды, много серого неба») неожиданно яркие и запоминающиеся краски. А ещё – чистые, ясные лица, добрые глаза наших северян… Ей очень подходит звание «Народный художник России», для неё совсем не официальное.  Василий Белов сказал о Джанне так: «Постижение народных характеров, народной психологии, отображение современного народного облика – вот, вероятно, основная её забота». Говоря по-другому, постижение души народа, его мироощущения.

Родители дали ей имя Джанна, Джан, в переводе на русский – Душа. У Андрея Платонова есть повесть с таким названием, в центре которой – судьба народа с именем Джан. Художница рассуждала: «Больше всего мне интересна именно душа мира, состояния природы, целого народа или одного человека».

В 1990-х годах творчество Тутунджан резко изменилось. Альбом с её картинами и стихотворениями «Птица-жизнь» открывается горькими и пророческими строками:

Я увидеть боюсь,

Как нас предадут.

Всё, что дорого так –

Ни за что продадут.

Стихотворения Джанны Тутунджан личные, обычно говорят – любительские, но в сочетании с её живописью они обретают социальное и философское звучание. В них выражен народный взгляд на мир, веру, человека и власть. Так, в 1991 году она написала картину-притчу «Пожар» (название перекликается со знаменитой повестью Валентина Распутина) и объяснила её вольными стихами:

Тогда рушится

Фундамент жизни

И её этическая основа.

Тогда мешаются понятия

Добра и зла.

Тогда низвергаются кумиры.

Меркнут идеалы.

Тогда пожар.

Тогда горит душа народа.

Или её надписи на рисунках, например, на одном из них, «По правде, по совести», крестьянка говорит: «Уши бы не чуяли, глаза бы не видали, что с нами творят…» А вот ещё одна подпись к рисунку, на котором изображена семья, смотрящая передачу «Поле чудес»:

Поле чудес!

Поле чудес…

А наше поле

Пашет бес.

Или ещё: «Шальные деньги людей проказят».

Стихи Джанны Тутунджан похожи на публицистические стихотворения Ольги Фокиной, вот одно из самых пронзительных:

Вначале было Слово.

И слово было Бог.

Так что ж мы натворили,

Что Он помочь не смог?..

Джанна Тутунджан, как истинный художник и мыслитель, всё видела и всё понимала. И заключительные строки этого стихотворения похожи на заклинание:

…Чтоб человек российский

Отринул чуждый плен.

Чтоб поднялась Россия

Во весь свой рост с колен!..

Подробнее

1

270

В разные эпохи духовный смысл основных слов русского языка меняется в их обыденном употреблении, но он остается неизменным в православной традиции. В данной статье рассматриваются образы греха и искушения в произведениях современных вологодских писателей Станислава Мишнева и Александра Цыганова. Особенность нашего метода заключается в том, что привлекается не лексико-семантический контекст употребления слов, а сюжетный контекст произведения, в котором художественно выражается духовный смысл этих слов-понятий.
О мистической сущности греха
Произведения Станислава Мишнева читать очень тяжело, несмотря на их художественные достоинства и талант писателя. В чём дело? Признаюсь: их чтение мучает душу образами греховности современного человека, которые созданы писателем, но всегда имеют реальные прототипы в жизни.
Да, человек не может быть жив и не согрешить. Однако, как отмечал святитель Тихон Задонский, «согрешить – дело немощи, а пребывать в грехе – дело диавольское» [4, с. 238]. В современной культуре это состояние нашей природы, то есть пребывание в грехе, признаётся естественным и так или иначе оправдывается. Как писал сто лет назад священник и богослов Павел Флоренский, «новая культура есть хронический недуг восстания на Бога» [3, с. 548], и этот недуг всё более усугубляется. Не только обычный читатель, но и иной писатель, считающий себя правдоискателем и поборником истины, в подобных культурных условиях слепнет и теряет способность различать добро и зло. Проявляется это чаще всего в пристрастии к политическим лозунгам, которые обычно состоят из абстрактных символов, как правило, обманчивых и провоцирующих нестроения в обществе, поскольку понимаются они в разных социальных слоях населения по-разному. Как свидетельствует история, все попытки исправить нравственность человека через социальные революции и перестройки утопичны. Они борются не с причинами социального зла, а с его последствиями. Поэтому на смену одних общественных бед после очередной революции появляются новые беды. У искренних людей революционное вдохновение сменялось глубоким разочарованием, поскольку революционное насилие, это вулканическое извержение зла, порождает не героев, а тиранов и рабов [1, с. 33]. Люди революционной культуры особенно далеко отступают от Божьего замысла о них и творят беззакония во имя субъективного человеческого закона справедливости, забывая о Божий Воле и Божием Суде. Ещё дальше ушли от Бога современные либералы: они решили уничтожить само понятие греха. А ведь вседозволенность – это любимая уловка Сатаны.
В Православии грех понимается как духовное явление. Это не просто эгоизм, ошибочные действия, различные нарушение этических норм, нравственных и юридических законов. Всё это только внешние оболочки греха [1: 33]. Апостол Иоанн Богослов писал в своем послании: «Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил. Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола» (1 Ин. 3, 8).
Архимандрит Рафаил Карелин, современный духовный писатель, считает: «Грех – оккультное явление. Мистика греха заключается в его богоборчестве. Грех — это вызов Богу во имя своей мнимой свободы. Это желание досадить Богу, уничтожить образ Божий в душе. Грех безобразен и бессмыслен, но он привлекателен именно дерзким бесстыдством» [1: 36]. После грехопадения человек лишился блаженства: «Был свободен, но сделался пленником; был свят и чист, но сделался осквернён и мерзок; был доброобразен и светел, но остался безобразен и темен; был храмом Святаго Духа, но остался жилищем нечистых духов» [4, с. 229].
Писатель Станислав Мишнев в своём творчестве продолжает традиции тех праведников, которые «особенно остро ощущали зло и грех, разлитый в мире, и в своём сознании не отделяли себя от этой порчи; в глубокой скорби они несли в себе чувство ответственности за общую греховность, как за свою личную, властно принуждаемые к этому своеобразным строением их личности» [2, с. 595].
Рассмотрим одно из последних произведений Станислава Мишнева – рассказ «Этап на Песь-Берест», опубликованный на сайте «Вологодский литератор» в мая 2018 года [6]. Сюжет рассказа отражает события гражданской междоусобицы, которая вспыхнула в России после Октябрьской революции 1917 года. Два крестьянина из одной местности пошли служить в НКВД, и теперь они вдвоём сопровождают колонну заключённых — арестованных священнослужителей, идущих по этапу в неизвестный пункт – Песь-Берест. Молодой крестьянин Гаврила Зареченский идёт впервые, настроен он благодушно, бедным арестантам зла не чинит, по-крестьянски заботится о лошадке, с удовольствием ведёт беседу со своим старшим сослуживцем — земляком Губиным, хотя тот пребывает совсем в другом настроении. Губин озлоблен, подозрителен, жесток к арестованным, циничен. Он ведет арестованных не впервые и уже знает, что жизнь людей на этапе в его полной воле. Кроме того, среди сопровождаемых священников у него есть личный враг, которого он жаждет убить и в конце концов убивает по-зверски – топором.
К сожалению, этот сюжет многих не тронет: «Подумаешь, какие-то тёмные мужики на попов разозлились сто лет назад!» … И духовный смысл рассказа останется непонятым. Ведь мы за двадцатый век уже так «закалили» себя, что нам ничего не страшно. В наше время мы являемся свидетелями множества диких преступлений, источником которых является не роковая ошибка, а демоническая греховная страсть, которая требует выхода. Это и постоянные террористические акты, это и разбойные нападения, это и убийства в быту даже своих друзей и родственников, включая родителей и детей. Телевидение с готовностью даёт широкую картину всех этих ужасов.
Но попробуем хотя бы мысленно выбраться из этого привычного чёрного потока событий и, освободившись, остановиться, чтобы проникнуть вглубь своей души. Что там? Больно? Стыдно? Страшно!… Только после осознания своей собственной греховности можно трезво смотреть на мир и на нашу современную литературу.
Рассказ С. Мишнева начинается с описания восхода солнца и утренней зари, которые для неравнодушного сердца кажутся вестниками Божий благодати:
«Над гарью, как над остывшей адовой сковородой, рождался день; неуловимый свет сражался с неуловимой тьмой: начали слезиться на востоке звезды, розоветь небосвод. Словно подпираемое     золотистыми мечами, приподнялось над землей отблескивающее медью солнце и застряло в черных просветах обгорелых лесин;  и всеми красками заиграла апрельская заря. Свет умыл протаявшие в сугробах выскири, будто расправил скрючившиеся за ночь корни-веревки, что добросовестный работник матери Вселенной. Без отдыха побежал по чаще леса, радостный и веселый».
Такое начало рассказа, далее изображающего мистическую бездну человеческой греховности, является сильным средством отчуждения от этого греха, потому что картина радостной и весёлой утренней зари является заветом того, что Бог есть, Его благодать изливается на русскую землю, которая в эпоху гражданской междоусобицы, по словам писателя, подобна гари, остывшей адовой сковороде. Ведь в это благодатное утро по русской земле гуляют каиновы внуки, из-за злобной зависти и жажды «справедливости» готовые на убийство своих братьев.
Главный герой рассказа Губин — один из них. На первый взгляд кажется, что образ этого человека имеет только историческое значение. Да, в революционных событиях сто лет назад принимали участие не только самоотверженные борцы за народное счастье, которые не боялись пожертвовать собственной жизнью, но и активные «борцы» за свою личную удачу и шкурный интерес. Основной чертой таких «борцов» была страшная жестокость, порождённая удивительной трусостью, вечным жутким страхом перед честными и мужественными людьми. Это был мистический страх перед Истиной. Именно к такому типу людей и относится Губин. Он всю свою жизнь завидовал своему родственнику дьякону, страшился его духовной силы и чистоты. И к этому мистическому страху прибавилась ещё бесовская боязнь, что начальство узнает о том, что этот арестованный священнослужитель – его довольно близкий родственник. И тогда он лишится своей должности и хорошего заработка. Ничего нового! Губин повторил грех Каина.
Если поразмыслить над современными событиями последних тридцати лет, то можно увидеть множество таких же губиных, творящих свой жестокий и неправый суд над невинными людьми, которые оказались по каким-то причинам в их власти. Девиз таких людей: «Пусть погибнет тот, кто нам мешает!» И речь здесь идёт не только о бандитах. Губины встречаются в любом слое современного общества, будь то чиновник, полицейский или врач, учитель, воспитатель детского сада, мать, отец, брат… (телевидение наполнено такими примерами). Вот это самое страшное! Губины множатся обычно в те исторические эпохи, в которых царит хаос и произвол, будь то революции и гражданские войны или анархия «перестроек», имеющих тёмные причины и цели.
Не зная Бога и Его отцовской благодати, мы беззащитны перед тёмными силами зла: властолюбивы, необоснованно гневливы и самонадеянны или, наоборот, трусливы и равнодушны. Именно поэтому нам нужна духовная прививка, защищающая нас от демонической силы греха. Священное Писание, творения святых отцов дают нам необходимые средства для борьбы со злом в себе. Приведу для примера слова Тихона Задонского, нашего великого святителя, жившего в XVIII веке, которые он произнёс с духовной силой и болью: «Язва неисцельная — грех, которая совесть нашу уязвляет, мучит и снедает!» «Видите, коль великое зло есть грех, зло, паче всякого зла злейшее. О, воистину, лучше нагому ходить, нежели грешить: лучше в пленении и в темнице сидеть, нежели грешить; лучше в ранах и во всякой болезни быть, нежели грешить; лучше света не видеть и во тьме сидеть нежели грешить; лучше ругание, посмеяние, укорение, поношение, биение и раны терпеть, нежели грешить; …Понеже всякое тое зло мучит тело едино, и мучит только временно, смерть бо всему злостраданию конец полагает; тут всякое бедствие кончится. Но грех и тело, и душу мучит, и во веки без конца будет мучить» [4, с. 231].
Станислав Мишнев в своём рассказе с художественной убедительностью, на языке образов, говорит нам об этом же.
Другой герой рассказа – крестьянин Гаврила – проходит через искушение отомстить Губину за преступление. Он избивает убийцу и в гневе собирается задушить его, но его самосуд останавливает старый священник, один из арестованных: – Сынок, – тихо раздалось сзади, – Будь выше тирана. Господи, смилуйся над нашим воздыханием, допусти до Таинства примирения с Тобой. Слова старца-мученика остановили новое преступление и спасли Гаврилу от участи убийцы. Он лишь обезоружил Губина и лишил его власти над гонимыми по этапу людьми. Таким образом, писатель показал бессилие греха перед духовной силой старого священника, способного остановить другого человека, одержимого искушением мести.
Искушение как дорога к греху и как путь к спасению
В современном обыденном языке слово искушение сохранило только два значения: ‘действие по глаголу искусить — искушать’ и ‘соблазн’. Только как устаревшее в словаре указано значение ‘испытание, искус’, а искус — это ‘серьёзное испытание; длительная и трудная проверка чьих-либо качеств’ [МАС, 1, с. 680]. Между тем, это якобы устаревшее значение до сих пор имеет широкое употребление в устной речи православных людей, а также в духовной литературе. Именно искушение в православном его понимании лежит в основе сюжетов не только многих житий святых, но и современных рассказов, повестей и романов. Так, главный герой повести А.А. Цыганова «Защитник отечества» [5], Саня Орлов, проходит через множество искушений и, подобно былинному герою, выходит из них победителем – спасает других и сам спасается.
Поскольку эта повесть написана по канонам духовного реализма, то все тяжёлые испытания (то, что ранее называли искусом), которые выпали на долю Сани Орлова, имеют духовный смысл. Действительно, ранее в славянском искушать значило ‘испытывать, познавать’, а искусить — ‘прельстить, соблазнить, обмануть’, ‘испытать’; соответственно искусный значит ‘испытанный, опытный’ [ПЦСC, с. 227]. Что же познал главный герой, проходя духовный искус в последовательном ряду искушений? В чём он стал опытным, какой опыт приобрёл?
Как пишет святитель Тихон Задонский, искушения бывают разными: «Искушения ко злу, или прельщение, бывает или от диавола, который всяким образом ищет нас уловить, прельстить, ко греху привести и погубить; или от плоти, которая страстьми и похотьми берет нас; или от мира, который прелестию, суетою и соблазнами ко злу поощряет нас» [4, с. 409]. В молитве «Отче наш» мы просим: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».
Вологодскому писателю А.А. Цыганову в своей повести «Защитник отечества» удалось раскрыть духовную суть происшествий, случившихся с его главным героем, показать, откуда берутся искушения, в чем их опасность и как её избежать, чтобы не погубить свою душу. В начале повести Саня Орлов предстает как честный, но ещё неискушенный человек, которому еще только предстоит познать козни тёмных сил в человеческой душе и увидеть своё бессилие перед ними в силу своей неосознанной греховности. Колян – непосредственный начальник Сани по полицейской службе – угощает его пивом во время дежурства, а затем на служебной машине по пьяной неосторожности сбивает на шоссе прохожего. Думая, что он мёртв, сослуживцы в панике уезжают, одержимые бесовским страхом расплаты. Через какое-то время они возвращаются на место преступления и обнаруживают исчезновение потерпевшего. Саня, как честный человек, предлагает сообщить о случившемся в полицию, однако начальник нагоняет на него страху, и он, как духовно неискушенный человек, ему подчиняется. Начинается своеобразное «стояние в грехе»: если первый раз Колян чуть не убил человека по неосторожности, то теперь он хочет найти этого несчастного и уже осознанно убить, чтобы никто не узнал о его первом преступлении. Греховные помыслы начальника приводят Саню в смятение, но у него нет сил бороться, душа его еще не готова к этому. Однако, как говорил святитель Тихон Задонский, Господь никогда не оставляет человека в искушении [4, с. 414-415]. Так произошло и с молодым героем. Начальник Колян посылает Саню следом за учителем, которого они сбили и который, несмотря на травму, находит в себе силы поехать в паломничество к святому Серафиму Саровскому в Дивеево. Поездка эта переродила молодого полицейского, дала силы бороться со страшным искушением и уберегла от убийства. Вместо того чтобы отравить учителя (по замыслу его сослуживца Коляна) Саня полюбил его. Он увидел глубоко верующего, сильного духом человека. Описанный достоверно ключевой эпизод является символическим: молодого человека спасает именно его предполагаемая жертва, когда Саня тонет в реке. Человек, по бесовскому наваждению готовый к убийству, вдруг духовно прозревает и приходит в трепет от собственных греховных помыслов. Здесь уместно снова обратиться к поучениям святителя Тихона: «искушения научают терпению, и при буре искушений следует утверждать в сердце любовь, которая и спасет от падения и гибели» [4, с. 414-415]. Пребывание в монастыре и приобщение к святыне, знакомство с православными людьми окончательно преображают душу молодого человека. Таким образом, Саня Орлов приобретает духовный опыт, душа его раскрывается и очищается от греховным помыслов, посеянных Коляном, а исходно – врагом рода человеческого. Во второй части повести этот герой успешно проходит через новые тяжелые испытания его силы воли и нравственной стойкости. В заключение лукавый готовит самое тонкое искушение – гордыней и обещанием земных благ. Но и здесь Орлов выстоял.
Следуя святоотеческой традиции, святитель Тихон считает, что искушения полезны для исцеления души. Они помогают познать самого себя, свою греховность, раскрывают внутреннее состояние сердца. Только познав свои грехи, человек сможет их победить. «Совершенствование невозможно без искушений», — говорит святитель [4, с. 409]. Именно эта духовная сторона понятия искушение и раскрывается в сюжете повести А.А. Цыганова «Защитник отечества».
Литература
Архимандрит Рафаил (Карелин). Мистическая сущность греха //
Архимандрит Рафаил (Карелин). О вечном и преходящем. М.: Полиграф АтельеПлюс, 2011. – 592 с. – С. 32-36.
Священник Павел Флоренский. Рассуждения на случай кончины
отца Алексея Мечева // Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. Том 2. – М.: «Мысль», 1994. – С. 591- 621.
Священник Павел Флоренский. Записки о христианстве и культуре
// Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. Том 2. – М.: «Мысль», 1994. – С. 547-560.
Схиархимандрит Иоанн (Маслов). Симфония по творениям
святителя Тихона Задонского. – М., 1996.
Цыганов А.А. Защитник отечества // Цыганов А.А. Помяни моё
слово: проза наших дней / Александр Цыганов; [ред. В.Н. Бараков]. – Вологда: Полиграф-Периодика, 2018.
Мишнев Станислав. Этап на Песь-Берест // Сайт «Вологодский литератор» https://literator35.ru/ (дата обращения 10.9. 2018).

Словари
Полный церковнославянский словарь. Сост. Г. Дьяченко. — М.: «Посад», Издательский отдел Московской Патриархата, 1993. – 1120 с. — ПЦСС
Словарь русского языка: В 4-х т. / АН СССР, Ин-т рус. яз.; Под ред. А.П. Евгеньевой. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Русский язык, 1981. – Т. 1. 689 с. – МАС

Подробнее

1

293

По всем признакам, этим летом мы окончательно сошли с ума. Если неврозом страдали, как насморком, время от времени, то с лета нас стало трясти постоянно и по-настоящему. Сначала наблюдалось легкое футбольное помешательство, потом пенсионные душевные страдания на фоне нервного потрясения и, как апофеоз шизоидности – всеобщая потеря ориентации во времени, пространстве, финансах и в способности мыслить хотя бы на уровне младших классов. Даже я теперь знаю, что не только у московских полковников полиции есть миллиарды – в золоте, как в мусоре, роются, оказывается, и столичные смехачи, и главные редакторы газет, издающихся, опять же, в златоглавой. На массовый психоз, вероятно, повлияла ещё и московская жара, но ведь на юге палило куда сильнее, однако как-то не сказалось… Видно, даже солнце запричитало по-чеховски: «В Москву! В Москву!»

И началось!.. Актрисы с упоением принялись скакать по библиотечным столам, генералы, — совсем как в младшей группе детского сада, — призывать к поединку «на кулачках» обидчиков, боксеры – рэперов, а изначально неприметные сотрудники разведки вдруг стали ходить по Англии парами, подозрительно дружно взявшись за руки… Да-да, это она, заключительная часть Марлезонского балета для буйно помешанных под названием «Сага о Скрипалях». И Петров и Васечкин…извините, Петров и Боширов – в финале представления!

Кстати, Боширов или Баширов? После открытия в Москве (опять Москва!) мемориальной доски с надписью: военочальник, терзают смутные сомнения: а не вкралась ли в фамилию (или псевдоним) полоумного разведчика, разбрызгивающего направо и налево яд из женского флакона, ещё одна, теперь уже непростительная, ошибка?

А ведь впереди ещё осеннее обострение!.. Митинги в сентябре, новые американские санкции в октябре, да ещё Набиуллина скоро вернётся из делового отпуска и что-нибудь такое предложит, что не только рубль – земля пошатнётся!.. Герман Греф, например, сказал, что сдавать родителей в богадельню – выгодно и престижно… Жуть! Фильм ужасов!

Хотел последовать совету батюшек: наложить на себя крестное знамение и окропить макушку святой водой, как вдруг пришли вести из Стамбула. Оказалось, что теперь и патриархи могут того… призвать к самоубийству православных на Украине, организовав Единую Поместную Православную Украинскую Церковь, сокращённо: ЕППУЦ!

Всё, приехали. Даже там, в сакральной сфере, где, казалось бы, сотни лет всё делается благочестиво и благочинно, наступает полный еппуц, прости Господи… Остаётся только процитировать слова героини из мультфильма советского времени, в котором, в отличие от нашего, чувство юмора было ещё нормальным, здоровым и без симптомов шизофрении:

— А вот и не угадал, у меня жужжит в обоих ухах! Ля-ля-ля, ля-ля-ля, я сошла с ума… Какая досада!

(http://rospisatel.ru/barakov-obostr.htm)

Подробнее

0

132

«Где найти слова, которыми определялась бы личная и литературная судьба Александра Цыганова?» – думал я, собираясь на встречу с его новой книгой. А потом, перечитывая рассказы и повести, тщательно подобранные и размещённые в ней по особому авторскому плану, воскликнул: «Так вот же они!»

В рассказе «Моя душа» нашёл первое слово: ДУША. Душа, способная к состраданию (потому что страдала сама). Только она помогла отряднику Цыплакову из повести «Вологодский конвой» выстоять и не потерять веру в Бога и людей.

В коротком рассказе под названием «Светло и ясно» открылось другое слово: ПАМЯТЬ. Светлая и ясная память о жизни, которую хранят герои его произведений и делятся этим светом с нами.

И третье слово: ЛЮБОВЬ – в рассказе «Три свечи». Эпиграфом к нему стала цитата из бессмертного творения А. Беляева «Человек-амфибия»:

   — Я пришёл сказать, что люблю тебя.

   — Так, значит, это любовь с первого взгляда?

   — А разве бывает другая любовь?

И в этом же рассказе Цыганова все три слова слились воедино:

«Нет разлук и потерь, доколе жива моя душа, моя Любовь, Память».

Да будет так!..

Подробнее

0

109

Куприн не относился к писателям, склонным к теоретизированию, к обобщению личного творческого опыта, тем не менее он в зрелые годы выработал для себя ряд непреложных эстетических принципов,
которыми и руководствовался до конца своей литературной деятельности. Понять суть этих принципов можно, знакомясь с критическими статьями писателя (а Куприн был незаурядным
литературным критиком, и приходится пожалеть, что эта сторона его деятельности не изучена до сих пор), с его письмами к начинающим авторам, содержащими оценку отдельных произведений и
конкретные литературные советы.
Один из таких авторов попытался, ещё при жизни Куприна – в 1927 году – изложить в последовательном порядке те «десять заповедей», соблюдение которых Куприн считал обязательным
для писателя-реалиста. Эти десять заповедей были сформулированы Куприным во время встречи с начинающим автором вскоре после появления «Поединка», то есть в 1905 году. Так как журнал, в
котором были воспроизведены эти «заповеди», давно уже стал библиографической редкостью, мы считаем целесообразным воспроизвести их целиком.

Вот эти «десять заповедей»:

Первое. Если хочешь что-нибудь изобразить… сначала представь себе это совершенно ясно: цвет, запах, вкус, положение фигуры, выражение лица… Никогда не пиши: «какой-то странный цвет» или «он как-то неловко вскрикнул». Опиши цвет совершенно точно, как ты его видишь. Изобрази позу или голос совершенно отчетливо, чтобы их точно так же отчетливо видел и слышал читатель. Найди образные, незатасканные слова, лучше всего неожиданные (у самого Куприна: «девушка пахла молоком и арбузом». – В. А.). Дай сочное восприятие виденного тобою, а если не умеешь видеть сам, отложи перо…

Второе. В описаниях помни, что так называемые «картины природы» в рассказе видит действующее лицо: ребенок, старик, солдат, сапожник. Каждый из них видит по-своему. Не пиши: «Мальчик в страхе убежал, а в это время огонь полыхнул из окна и синими струйками побежал по крыше».
Кто видел? Мальчик видит пожар так, а пожарные иначе. Если описываешь от своего лица, покажи это свое лицо, свой темперамент, настроение, обстоятельства жизни. Словом, ничего «внешнего», что не
было бы пропущено «сквозь призму» твоей индивидуальной души или кого-нибудь другого. Мы не знаем «природы» самой по себе, без человека.

Третье. Изгони шаблонные выражения: «С быстротой молнии мысль промчалась в его голове…», «Он прижался лбом к холодному стеклу…», «Пожал плечами…», «Улица прямая, как стрела», «Мороз пробежал по спине», «Захватило дыхание», «Пришел в бешенство…» Даже не пиши: «поцеловал», а изобрази самый поцелуй. Не пиши: «заплакал», а покажи те изменения в лице, в действиях, которые рисуют нам зрелище «плаканья». Всегда живописуй, а не веди полицейского протокола.

Четвертое. Красочные сравнения должны быть точны. Улица не должна у тебя «смеяться».
Изображай гром, как Чехов, – словно кто прошелся босыми ногами по крыше. Полная и нетрудная наглядность. Ничего вычурного.

Пятое. Передавая чужую речь, схватывай в ней характерное: пропуски букв, построение фразы.
Изучай, прислушивайся, как говорят. Живописуй образ речью самого говорящего. Это одна из важнейших красот… для уха.

Шестое. Не бойся старых сюжетов, но подходи к ним совершенно по-новому, неожиданно. Показывай людей и вещи по-своему, ты – писатель. Не бойся себя настоящего, будь искренен, ничего не выдумывай, а подавай, как слышишь и видишь.

Седьмое. Никогда не выкладывай в рассказе твоих намерений в самом начале. Представь дело так, чтобы читатель ни за что не догадался, как распутывается событие. Запутывай и запутывай, забирай читателя в руки: что, мол, попался? И с тобой будет то же. Не давай ему отдохнуть ни на минуту. Пиши так, чтобы он не видел выхода, а начнешь выводить из лабиринта, делай это добросовестно, правдиво, убедительно. Хочешь оставить в тупике, разрисуй тупик вовсю, чтобы горло сжалось. И
подай так, чтобы он видел, что сам виноват. Когда пишешь, не щади ни себя (пусть думают, что про себя пишешь), ни читателя. Но не смотри на него сверху, а дай понять, что ты и сам есть или был таков.

Восьмое. Обдумай материал: что показать сначала, что поcле. Заранее выведи нужных впоследствии лиц, покажи предметы, которые понадобятся в действии. Описываешь квартиру – составь ее план, а
то, смотри, запутаешься сам.

Девятое. Знай, что, собственно, хочешь сказать, что любишь, а что ненавидишь. Выноси в себе сюжет, сживись с ним. Тогда лишь приступай к способу изложения. Пиши так, чтобы было видно, что ты
знаешь свой предмет основательно. Пишешь о сапожнике, чтобы сразу было видно, что ты знаешь, в сапожном деле не новичок. Ходи и смотри, вживайся, слушай, сам прими участие. Из головы никогда
не пиши.

Десятое. Работай! Не жалей зачеркивать, потрудись «в поте лица». Болей своим писанием, беспощадно критикуй, не читай недоделанного друзьям, бойся их похвалы, не советуйся ни с кем. А главное, работай, живя. Ты – репортер жизни. Иди в похоронное бюро, поступи факельщиком,
переживи с рыбаками шторм на оторвавшейся льдине, суйся решительно всюду, броди, побывай рыбой, женщиной, роди, если можешь, влезь в самую гущу жизни. Забудь на время себя. Брось квартиру, если она у тебя хороша, все брось на любимое писательское дело… Кончил переживать
сюжет, берись за перо, и тут опять не давай себе покоя, пока не добьешься, чего надо. Добивайся упорно, беспощадно…»

Источник:
Афанасьев В.Н. Александр Иванович Куприн: Критико-биогр. очерк. — 2-е изд., испр. и доп. — М., 1972. –
С. 155-158.
Смотрите также «Литературно-профессиональный кодекс А. Куприна»:
http://mspu.org.ua/pulicistika/3210-literaturno-profe..
http://uchitelslovesnosti.ru/load/personalnyj_ugolok_..
9-1-0-336
http://рустрана.рф/article.php?nid=33960

http://pnu.edu.ru/media/filer_public/d7/e2/d7e24d7b-0..

#Библиобус #Книги #Чтение #Литература #День_в_истории #Куприн #заповеди #7сентября

(https://vk.com/literatorvol?w=wall-117722970_30751%2Fall)

Подробнее

0

166

«Блажен, чья душа отзовётся
На грустные звуки Небес».
Иеромонах Роман (Матюшин)
Грусть звучит уже в самом названии повести В.И. Белова – «Невозвратные годы». А сколько в тексте этой повести слов и выражений, так или иначе отражающих сердечную печаль автора: грустный, грустно, горечь, огорчение, боль, печаль, печальный, тоска, тужить, жалеть, плакать, увы; ноет что-то в груди, горловой спазм, горькое чувство, горечь душит …
В.И. Белов – продолжатель традиций русской классической литературы, о грустной красоте которой писал В.Г. Белинский: «Русскому духу, более чем какому-нибудь другому из творческих духов европейских народов, пришлось создать тип красоты грустной» [Цит. по: 4]. Известный историк русской литературы С. А. Венгеров назвал нашу литературу «великой совестью века» в своей речи «В чем очарование русской литературы XIX века?», которую он произнёс 22 октября 1911 года на праздновании столетнего юбилея Общества Любителей Российской Словесности. Одним из главных источников ее очарования, по его мнению, является «Великая Печаль ее». Он так раскрывает эту мысль: «Мне представляется, что эта Великая Печаль, разлитая по всей новой русской литературе, находится в тесной органической связи со всем русским национальным характером. Грустен русский пейзаж, по которому, однако так тосковал Некрасов среди роскошной природы юга. Грустна русская песня, «подобная стону», по определению того же Некрасова. Но в этой грусти есть красота несказанная» [4]. При этом С. А. Венгеров замечает: «Но ни в коем случае Великую Печаль, великую тоску русской литературы не следует смешивать с унынием. Уныние — начало мертвящее, а русская печаль — начало творческое. Как мне уже пришлось заметить в другом месте, Великую Печаль русской литературы лучше всего назвать прекрасным старинным словом печалование, которое заключает в себе представление о деятельной любви и действенной заботе» [4].
Широко известны слова о русской грусти Фридриха Ницше: «Я обменял бы всё счастье Запада на русский лад быть печальным» [6: 796].
Однако ни С. А. Венгеров, ни Ф. Ницше не указывают на главный источник грусти как характерной черты русской литературы. А она заключается в том, что русский национальный характер и русская культура формировались в условиях тысячелетней православной веры народа. Источником грусти стало глубокое осознание несоответствия жизни человека христианскому идеалу, смирение перед Богом, то, что в Евангелии называют «нищетой духа». Именно в этом видел Тихон Задонский, великий святитель России, суть русской грусти: «Печаль христианская истинная есть печалитися о том, что христиане высокое и небесное звание имеют, но того звания достойно ходити не могут, немощию плоти воспящаеми» [7: 674]. При этом он оценивает подобное состояние души как спасительное: «Сия печаль им полезна и Богу благоприятна есть, яко «жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Пс. 50, 19). Таковая печаль нужна есть всякому христианину, яко таковою печалью исправляется и обновляется растленное естество» [7: 674]. Святитель Тихон противопоставляет печали уныние, которое он считает «искушением вражеским» и строго порицает: «Уныние есть нерадение о душевном спасении». «Уныние закрывает сердце, не дает ему принять слово Божие». «Бог ожидает от христианина подвига, а не уныния в искушении» [7: 1057].
Глубокий смысл русской грусти раскрыл В.О. Ключевский в статье «Грусть», посвященной поэзии М.Ю. Лермонтова: «Христианин растворяет горечь страдания отрадною мыслью о подвиге терпения и сдерживает радость чувством благодарности за незаслуженную милость. Эта радость сквозь слёзы и есть христианская грусть, заменяющая личное счастье. <…> Религиозное воспитание нашего народа придало этому настроению особую окраску, вывело его из области чувства и превратило в нравственное правило, в преданность судьбе, т.е. Воле Божией. Это – русское настроение, не восточное, не азиатское, а национальное русское» [5: 439, 444]. Через сто лет эти мысли в поэтической форме выразил Ю.П. Кузнецов в стихотворении «Серафим» (1997 год):
Души рассеянная даль,
Судьбы раздёрганные звенья.
Разбилась русская печаль
О старый камень преткновенья.

Желает вольный человек
Сосредоточиться для Бога.
Но суждена ему навек
О трёх концах одна дорога.

Песок и пыль летят в лицо,
Бормочет он что ни попало.
Святой молитвы колесо
Стальные спицы растеряло.

А на распутье перед ним
На камне подвига святого
Стоит незримый Серафим —
Убогий старец из Сарова.
Мысли о том, что грусть – это русское национальное настроение, встречается у многих писателей и поэтов советского периода. В 1964 году современник В.И. Белова, талантливый поэт Борис Примеров, в своем стихотворении говорит:
Как напишут, не знаю,
Но напишут про грусть,
Что вошла навсегда
В моё сердце, как Русь.
Без неё нет поэта,
Песни собственной нет.
<…>
Поэт даже рифмует эти ключевые слова – грусть [грус′] – Русь.
Русская грусть стала нравственным правилом, определяющим мировоззрение и художественный стиль В.И. Белова. Ее голос звучит в повести «Привычное дело» (и здесь уже в самом подтексте названия), в трилогии «Кануны», «Год великого перелома» и «Час шестый», «Пропавшие без вести». Мы не будем в этой статье специально рассматривать политические и социальные причины трагедии русского народа в XX и в начале XXI века. Об этом написано много горького и гневного, в том числе и самим Беловым. Основное внимание мы обратим на те нравственные правила, которые сформировали художественный стиль писателя. Этот стиль В.И. Белова можно определить так: «Нежность грустная русской души». Этими поэтическими словами С.А. Есенин, певец русской грусти, выразил своё отношение к Родине. Эти слова точно соответствуют и художественному миросозерцанию В.И. Белова.
В повести «Невозвратные годы» писатель обращается к воспоминаниям детства и к трудной судьбе крестьян – его земляков. Отметим, что в целом тональность этой повести скорее грустная, нежели печальная, кроме отдельных ее частей. Светлой грустью овеяны воспоминания о младенческих годах, о близких родственниках, о деревенском быте и даже о драматических событиях детства. Это особенно видно, когда сравниваешь эту повесть с другой книгой В.И. Белова – «Пропавшие без вести», написанной в начальные годы перестройки в конце XX века. В ней автор подводит своеобразный печальный итог в истории крушения народной крестьянской жизни. Эта книга полна безысходной тоски и даже отчаяния: «Любой, вернее каждый дом обычен в своем безбрежном, неосознанном даже страдании, в своем трагизме. Тут даже нечего выбирать. Бери любую деревню, начинай с краю и описывай» [3: 34]. Но и здесь в самом отчаянно горестном рассказе «Без вести пропавшие» В.И. Белов находит в себе силы обратиться к созерцанию красоты и святости родной земли и в это счастливое мгновение утешиться душой: «Три года я с помощью своих друзей Анатолия Заболоцкого и Валерия Страхова спасал то, что осталось от нашей церкви. Однажды ранним утром, когда устанавливал самодельный дубовый крест, стоя на качающихся лесах, я взглянул окрест… То, что я увидел, никто не видел не менее ста тридцати лет. Птицы летали не вверху, а внизу. Подкова озера, окаймленная кустами и мшистыми лывками, оказалась маленькой и какой-то по-детски беззащитной. Вода без малейшего искажения отражала голубизну бездонного неба. Все вокруг было в солнечном золоте, в утреннем зеленом тепле, в тишине и в каком-то странном и даже счастливом спокойствии» [3: 36].
Однако и в этот счастливый момент, когда храм восстановлен и венчается крестом, а созидающий его человек с его высоты созерцает родную землю, и в этот счастливый момент ему, русскому человеку, дано понять, насколько шатко его счастье и как краток его покой: «И вдруг … Крохотная площадка, на которой я стоял, и четыре жиденькие, сколоченные из обрезной сороковки стойки вздрогнули, накренились. Холодный и резкий вихрь сильно ударил откуда-то с юга. Он с минуту, может быть, с полминуты давил на меня, свистя в моих не очень надежных высотных сооружениях. Затем сбросил на крышу храма обрезок доски и пропал, исчез так же неожиданно, как появился. Изумленный, даже не успев испугаться, я стоял на коленях и держался за крест, который только что закреплял в гнезде. … Что это было? Не знаю и до сих пор. Одно знаю твердо и ясно: в моем рассказе нет ни слова вымысла, как в небе в то утро не было ни единого облачка» [3: 36-37]. В эту живописную картину, которая наполнена также и музыкальным звучанием, вплетается символическим мотив тщетности наших человеческих дел без спасительной силы Креста.
Крест, на котором был распят Иисус Христос – Спаситель и Утешитель, спасает человека от гибели. С этой мысли, которая выражена прикровенно, начинается и повесть «Невозвратные годы». Автор рассуждает о том, что основное настроение книги воспоминаний ему хотелось бы передать эпиграфом – словами А.С. Пушкина из стихотворения «Птичка»: «Я стал доступен утешению; За что на Бога мне роптать?» [2: 3]. Однако уже через две страницы В.И. Белов пишет: «Теперь <…> я четко осознаю трагичность каждой человеческой жизни. Для меня самоочевидна эта трагичность, независимо от жизненной продолжительности» [2: 6].
Вот она русская грусть, будь то поэзия А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.А. Некрасова, С.А. Есенина, Н.М. Рубцова, Ю.П. Кузнецова или проза В.И. Белова! Это именно такая грусть, какой ее прозорливо определили святитель Тихон Задонский, а затем историк В.О. Ключевский в приведенных выше словах [5: 439]. В повести «Невозвратные годы» писатель осмысливает человеческую жизнь в этом ключе. Радость и грусть всегда рядом в его воспоминаниях о детстве. Даже в его юношеских стихах, которые В.И. Белов упоминает здесь, они стоят рядом: «Родился усталым и грустным, веселым и сильным умру» [2: 10]. Смысл этих строк писатель связывает с православным представлением о подвиге святых, которые духовно побеждают не только тяготы земной жизни, но и саму смерть: «По своему опыту знаю, ощущаю, как годы прессуются во временные пласты. Эти пласты давят на человека в настоящем. Мне кажется, они и будут давить, пока человек жив, пока способен ощущать физическую тяжесть. И тем сильнее, чем дольше человек живет. (Правда, у монахов такая тяжесть, по моим предположениям, из физической медленно преобразуется в духовную, а у святых физическая вообще истлевает …)» [2: 9-10]. В акафистах, посвященных Богородице, есть созвучная этим мыслям писателя строка: «Радуйся, скорбь нашу в радость претворяющая; радуйся, несумненною надеждою нас увеселяющая» [1: 6-7].
Писатель печалится о несовершенстве жизни своих земляков, о том, что, по слову святителя Тихона, «христиане высокое и небесное звание имеют, но того звания достойно ходити не могут, немощию плоти воспящаеми» [8: 764]. А главная немощь плоти, и не только плоти, но и духа, у земляков – пьянство, которое особенно сильно поразило русского крестьянина после страшной войны, тяжелого колхозного труда, а затем «перестройки». В.И. Белов грустно размышляет о разных сторонах нашей неустроенности: о несправедливом притеснении колхозников и их несвободе, о гибели мужского населения деревень на фронте, о нищете и голоде в военную и послевоенную пору, об утрате православной веры и разрушении храмов, а в последние годы – о гибели деревень, сельского хозяйства и традиционной крестьянской культуры, о бегстве крестьян в города. И всё это на фоне телевизионного веселия и бесконечных праздников плоти, а не души. Невольно опять вспоминается С.А. Есенин:
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении весёлом!
Эта русская грусть о правде жизни — характерная особенность нашей жизни и литературы. Известный философ Владимир Соловьев писал более ста лет назад справедливые слова: «Помимо внешних благ, о которых должно заботиться государство, народ наш хочет еще совсем другого. Он хочет правды, т.е. согласия между действительною жизнью и той истиной, в которую он верит [7: 331].
К сожалению, за годы богоборчества в XX веке вера в Иисуса Христа как в Истину перестала быть всенародной, что привело к раздроблению народного самосознания. Об этом также печалится В.И. Белов. Он неоднократно обращается к одной мысли: «Писателем я стал … не из удовольствия, а по необходимости, слишком накипело на сердце, молчать стало невтерпеж, горечь душила» [2: 57]. Размышляя о своей неизбежной кончине, писатель со скорбью говорит сам себе: «Не спеши … Когда ты выплачешь всю горечь, выскажешь всю обиду за свой народ, тогда тебе ничего не останется, как умереть. И умрешь, потому что нечего будет делать. А выскажешь ли так много, выплачешь ли?…» [2: 23].
Главным источником духовной силы, не позволяющей писателю впасть в уныние и безысходность, была живая, неутраченная, связь со своим крестьянским родом и идеалами Святой Руси. Автор с грустью и любовью вспоминает своих родных – мать, отца, крестных, братьев, сестер, односельчан: «И плачу, и молюсь по ним, и все время поминаю их родные бессмертные души» (выделено В.И. Беловым) [2: 170]. Особенно дороги автору воспоминания о бабушке Фомишне, которая безропотно и мудро управляла домашним хозяйством большой семьи, нянчила, а главное — воспитывала внуков. Светлой грустью веет от этих воспоминаний: «Звучат, звучат в моей душе молитвенные и колыбельные мелодии бабушки Фомишны. Поскрипывает подвешенная на березовом очепе драночная зыбка … Прядет Фомишна куделю и качает, качает ногой за веревочку, привязанную к черемуховому облучку. Напевно, слегка печально, тихо Фомишна поет «Утушку»: Утушка да луговая, Где же ты, где ночевала?…» [2: 63]. Печальной была вдовья судьба многих крестьянок: «То, что она (Фомишна), как и моя мама, осталась вдовой, было, по-видимому, делом отнюдь не случайным: почти все деревенские женщины, которых я помню, были вдовами …» [2: 14]. Не дождалась Александра Фоминишна и сына, погибшего в войну на берегу смоленской реки Царевич. Могила бабушки затерялась среди других безымянных холмиков деревенского кладбища. С печалью В.И. Белов говорит: «И сейчас я тщетно ищу это место, ищу и не могу найти». Только звучат в душе теплые бабушкины слова, с любовью обращенные к внуку: «Батюшко, батюшко …» [2: 17].
С художественной проницательностью В.И. Белов воспроизводит духовный облик своих родственников из соседней деревни Алферовской – «род Перьят». Запомнились они односельчанам тем, что «были Перьята слишком «простые», совсем бесхитростные. <…> Рассказывали, что даже хлебный амбар у них не запирался: Перьята надеялись то на Бога, то на чистую совесть земляков. <…> Особенно любили у Перьёнка гостей. Родственников или чужих, это было для них не так уж и важно. В праздники или в будни, тоже не так важно» [2: 38]. Писатель грустит об ушедших крестьянах-праведниках и затем делает обобщение: «Рассказывая сейчас про этот род, я думаю о России. Вернее, о Святой Руси, воспетой Некрасовым, Блоком, Тютчевым, Твардовским» [2: 46]. В.И. Белов предполагает, что такие натуры жили в этом краю не случайно: «О, как богат этот участок Святой Руси! Богат историческими событиями … А сколько русских святых подвизалось в здешних местах …» [2: 68].
В повести В.И. Белова «Невозвратные годы» затронута грустная тема утраты в течение жизни целомудренного восприятия мира, свойственного младенчеству: «Оно состояло из радости, спокойствия, блаженства, полной гармонии и ещё чего-то необъяснимого и прекрасного» [2: 4]. К этой теме обращаются многие наши писатели. Отец Павел Флоренский, вспоминая детство, как богослов, осмысливает это состояние: «Детское восприятие преодолевает раздробленность мира изнутри. Тут утверждается существенное единство мира, не мотивируемое тем или другим общим признаком, а непосредственно ощущаемое, когда сливаешься душою с воспринимаемыми явлениями. Это есть мировосприятие мистическое» (Выделено П.Ф.) [8: 727]. Для В.И. Белова эти детские впечатления и чувства также были священными, поэтому он считает, что «первые, ещё неосмысленные впечатления, полученные в младенчестве и во время раннего детства, остаются главными на всю жизнь» [2: 4]. Со словами писателя перекликается и глубокое суждение Флоренского, когда он вспоминает свое мировидение в детстве: «И я знаю тверже, чем знаю все другое, узнанное впоследствии, что то мое познание истиннее и глубже, хотя и ушло от меня, — ушло, а все-таки навеки со мной» [8: 690]. Все творчество В.И. Белова подтверждает справедливость этого нравственного закона нашей жизни.
В заключение еще раз вернемся к размышлению В.О. Ключевского об особенностях русской грусти, которые так свойственны прозе В.И. Белова: «Источник грусти – не торжество нелепой действительности над разумом и не протест последнего против первой, а торжество печального сердца над своею печалью, примиряющее с грустной действительностью» [с. 437]. Повести В.И. Белова «Невозвратные годы» свойственна грустная задумчивость, проникнутая этим «торжеством печального сердца над своею печалью». Н.А. Некрасов в свое время посвятил теме грустной задумчивости русского народа стихотворение «Тишина», в котором есть такие пророческие и многозначительные строки:
Над всей Россией тишина,
Но – не предшественница сна:
Ей солнце правды в очи блещет,
И думу думает она….

Литература
1. Акафист Пресвятой Богородице пред иконой её «Казанская». – Клин: Христианская жизнь, 2011. – 32 с.
2. Белов В.И. Невозвратные годы. – СПб.: Политехника, 2005. – 192 с.
3. Белов В.И. Без вести пропавшие. Рассказы и повесть. – Вологда, 1997. – 192 с.
4. Венгеров С.А. В чем очарование русской литературы XIX века? // Венгеров С.А. Собрание сочинений, т. IV, 1919 г. OCR Biografia.Ru
5. Ключевский В.О. Грусть (Памяти М.Ю. Лермонтова, умер 15июля 1841 г.) // Ключевский В.О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. / Сост., вступ. Ст. и примеч. В.А. Александрова. – М.: Правда, 1991. – 624 с. С. 427-444.
6. Ницше Ф. Сочинения в 2 т., М.: Мысль, 1990.
7. Соловьев В. С. Национальный вопрос в России // Соловьев В. С. Сочинения в двух томах. Том 1. Философская публицистика. М.: Изд-во «Правда», 1989. – 687 с.
8. Схиархимандрит Иоанн (Маслов). Симфония по творениям святителя Тихона Задонского. – М., 1996.
9. Флоренский П.А. Детям моим. Воспоминания прошлых дней. // Флоренский П.А. Имена. Сочинения. – М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во Фолио, 1998. – 912 с. С. 663-882.

Подробнее

1

577