Вологодский литератор

В живописном месте, в горах, прислонился к склону дом с комнатой на троих отдыхающих. Целебный воздух и шикарный вид из окна: снежные шапки двух вершин с горнолыжными трассами на Красной Поляне, чуть правее — проложенная в ущелье грунтовая дорога в аэропорт Адлера, слева — гора Ахун со смотровой башней, внизу — знаменитые Воронцовские пещеры. Двадцать минут по асфальтовой дороге на рейсовом автобусе — и ты на пляже Хосты! Рядом вокзал, с которого отправляются прямые поезда на Вологду.

Вологодским писателям, желающим поправить здоровье, потратиться придётся только на дорогу и питание, оплата за комнату, воду и электричество символическая — 700-800 рублей в месяц. Заявки можно присылать на электронную почту газеты «Вологодский литератор». На фото — вид из окна.

 

Самое счастливое утро

 

…В то лето я демобилизовался, вернувшись из армии в московскую родительскую квартиру, и был свободен, здоров и счастлив, как может быть счастлив только двадцатилетний юноша, перед которым открыты все пути, а жизнь кажется бесконечной. Я волен был наслаждаться свободой целых два месяца — работа могла подождать, и мать отправила меня отдохнуть к бабушке, жившей на Черноморском побережье, в Дагомысе.

У бабушки был свой одноэтажный каменный дом, старенький, но крепкий, утопающий в зарослях диковинных пальм, инжирных деревьев и винограда. Три комнаты она сдавала отдыхающим, а сама ночевала на веранде, служившей в сезон еще и кухней. Неподалеку находилась маленькая деревянная дачка, в которой я и поселился.

Буквально через день к пенсионерке нагрянули наши дальние родственники из Калининграда, — из тех, кого называют «седьмая вода на киселе». Бабушка была не слишком довольна их приезду, хотя в двух комнатках, освободившихся от покинувших уютный дом предыдущих постояльцев, их уже ждали чистые постели. Родственники ее успокоили, категорически не согласившись жить бесплатно.

Семья эта была своеобразной: ее глава, коренастый и начинающий лысеть матрос дальнего плавания, несмотря на свой мужественный вид, никаким «главой» не был — им управляла жена, служившая официанткой в одном из ресторанов портового города. Настоящая природная блондинка, она могла вить из своего суженого морские узлы, чем и занималась в редкие месяцы его посещений.

Единственным ребенком в этой семье была любимица, десятилетняя дочка Оксана, хотя называли ее по-разному: то Оксанкой, то Ксанкой.

Ксанка пошла в мать: такая же красавица с льняными волосами и точеной фигуркой, только нравом спокойней и серьезней. Ее серо-голубые глаза с поволокой под пушистыми черными ресницами были очаровательны, высокий лоб с убранными назад волосами, скрученными в «дулечку» и упрятанными в мелкую сетку, как у юных балерин, делал ее лицо одухотворенным и ясным. Светлый короткий сарафанчик почти полностью открывал ее стройные ножки, обутые в белые «мыльницы»…

Меня она поразила совершенно взрослым взглядом на вещи, неожиданным для ребенка; мы могли беседовать часами, взаимно наслаждаясь общением. Ее мать, заметив, как мы сдружились, сама определила мое место в наших отношениях:

— Оставляю Ксанку под твою опеку, смотри, не влюбись! — и стала пропадать с мужем в ресторанах и затяжных экскурсиях.

Я рассказывал девочке о своей жизни, смешил воспоминаниями об армии, дарил ракушки, за которыми нырял у морского берега, пугал схваченными со дна пятнистыми крабами, в общем, развлекал, как мог, любуясь ее красотой и польщенный вниманием — так, как слушала она, уже никто потом не мог слушать.

Эта девочка-женщина хлынула в мою жизнь нежданной радостной волной, без нее я начинал скучать и тосковать, ожидая возвращения Ксанки со сладким нетерпением.

Перед сном, лежа на почти каменном матрасе деревянного топчана в прогретой за день душной дачке, я размышлял о своих чувствах. Упаси Бог, в них не было страсти и желания — разница в возрасте сказывалась, да и какой-то невидимый предохранитель внутри препятствовал телесному зову, однако душа моя стремилась к ней неумолимо, и признаюсь, дальние мысли о будущем браке посещали меня. Я, не желая того, выстраивал свою предполагаемую судьбу именно с ней, но в ужасе отказывался от стремления видеть ее своей будущей невестой — каких-нибудь восемь-десять лет казались мне пропастью, собственное далекое тридцатилетие — старостью, и я гнал от себя эту картину, холодея от преступной, как я думал, фантазии.

Однажды на пляже, где мы поджаривались всей дружной компанией, я не выдержал и восхитился Ксанкой, не стесняясь родителей:

— Из-за тебя совсем скоро будут сходить с ума, бросать, не раздумывая, к твоим ногам честь и совесть, стреляться — вот что может настоящая красота!

— Ого, вот это комплимент! — ее мать даже приподнялась с гальки и села, с удивлением глядя на меня.

Ксанка вспыхнула, как маков цвет, зарделась и стала грациозно, но все же по-детски танцевать на крохотной песчаной пляжной проплешине — то ли от радости, то ли от смущения.

На следующий день она явилась ко мне в дачку рано-рано и стала весело щебетать, одновременно показывая, как легко обращается с обручем, и — даю голову на отсечение — я видел в ее глазах отражение моего восхищенного взгляда! Более того, она, казалось, купалась в нем, желала его и знала, что во мне происходит!

За завтраком я случайно услышал материнский голос, звучавший неподалеку: «Представляете, Ксанка сегодня встала ни свет, ни заря и заявила: «Мама, я соскучилась, пойду его проведать, он уже не спит!» Каково?»

Не знаю, девочка была тому виной, или ее мать, благодарная за нежность и заботу о дочери, но родственники в один прекрасный и солнечный день решили сделать мне подарок — купить модную одежду в специальном «закрытом» магазине для мореходов.

Магазин находился в Туапсе, мы поехали туда на электричке, и всю дорогу уже Ксанка развлекала нас, но больше меня, своей потешной речью и пением,  — голос у нее был просто замечательный. Но иногда она обрывала песню и задавала мне очередной серьезный вопрос, на который, при всем желании, трудно, либо невозможно было ответить. Тогда она сидела задумчиво, глядя в себя, но возраст брал свое, и девочка снова становилась веселой и беспечной.

В магазине, который стоял прямо в морском порту, среди причальных сооружений и прижавшихся к ним пузатых танкеров, Ксанка вместе с мамой долго подбирала мне обновку — мы с ее отцом изнывали, ожидая, когда же кончится эта женская канитель с бесконечными разговорами и примерками. Маленькая хозяйка чуть ли не в свои руки взяла этот трудоемкий процесс — именно за ней было последнее слово в примерочной.

Наконец я был одет и обут согласно веяниям тогдашней моды: были приобретены тонкие и узкие вельветовые коричневые джинсы в обтяжку, кроссовки такого же цвета и «космическая» золотистая куртка, блиставшая на мне так, словно я только что прилетел на Землю из созвездия Кассиопеи.

На обратном пути моя Ксанка смотрела на «дядю» гордым и теплым взглядом — совсем как женщина на своего мужчину.

Три недели отпуска закончились для родственников быстро, но быстрее всего для меня. С вечера были собраны вещи, бабушка договорилась с соседом-армянином, владельцем новой коричневой «копейки», о поездке в Адлер, в аэропорт; я вызвался проводить их до аэровокзала.

Моя маленькая родственница крепко спала, когда все мы встали, включив свет только на веранде — за окнами еще чернела ночь. Мать стала надевать на Ксанку платье и босоножки, словно на куклу, поворачивая руки и ноги полусонной дочери в нужном направлении. Через мгновение она шепнула мне:

— Бери ее на руки, видишь, она спит на ходу!

Мы расселись в «Жигулях» каждый на своем месте: отец Ксанки рядом с водителем, мать на заднем сиденье, а я примостился тут же сбоку, держа на коленях снова заснувшую и сопевшую девчонку, родней которой в то раннее утро для меня не было никого.

Шофер наш оказался лихачом, он рванул с места и помчался по асфальтовой ленте дороги с такой энергией, что свет автомобильных фар скользил по деревьям в лихорадочной спешке.

Ксанка мирно посапывала, доверчиво обняв меня за шею, а я сидел как памятник, стараясь не шелохнуться, не потревожить неловким движением ее ровного сна. Я поддерживал ее спину и ноги в белых носочках и маленьких босоножках и желал только одного: чтобы путь наш к Адлеру продолжался как можно дольше.

Водитель гнал машину по пустынной извилистой дороге, Мамайскому спуску и последующему подъему почти с одинаковой бешеной скоростью, нас прижимало к дверям на лесных поворотах с такой силой, словно мы двигались не в «Жигулях», а летели в кабине реактивного истребителя.

Центральный Сочи еще спал, когда мы въехали на эстакаду его верхнего пути и понеслись по Виноградной улице, обозревая с немыслимой высоты многоэтажные дома Донского микрорайона. Крыши и стены домов уже окрашивались в золотисто-розовый цвет восходящего солнца, окна поблескивали, фиолетовые оттенки за вершинами гор исчезали и сменялись торжествующей небесной синью.

Ксанка перестала сопеть и еще сильнее прижалась ко мне, ее веки и ресницы подрагивали. В эти минуты я испытал необыкновенное чувство полета, моя душа летела в надмирной высоте, а сам я оберегал нежное маленькое тельце девочки так, как будто она была мне сразу и дочерью, и сестрой, и будущей возлюбленной. До самого Адлера я уже не жил, а существовал в каком-то ином измерении, где не было страха, горя, слез и страданий, а был только необычайный свет бесконечного и трепетного счастья. В те мгновения я единственный раз в жизни заглянул в приоткрытые двери рая…

В здании аэровокзала шуршал людской муравейник, по мелодичному сигналу следовали объявления о регистрации рейсов, кругом стояли чемоданы и сумки, мужчины их охраняли, а их вечно беспокойные половинки ходили кругами и глазели на витрины сувенирных киосков, мучительно соображая, все ли куплено в дальнюю дорогу. За стеклянными дрожащими окнами грохотали взлетающие самолеты, рев двигателей удалялся, и снова мягкий женский голос напоминал о посадке.

Нас закружила толпа и спешка неотложных дел, и наконец, подошла наша очередь.        Надо было расставаться, но, Боже мой, как же я этого не хотел! Я нагнулся, чтобы обнять Ксанку, но она опередила и бросилась на шею сама, отчаянно меня поцеловав. В ее глазах стояли безмолвные слезы.

Самолет давно улетел, а я все стоял посреди огромного зала и чувствовал на губах отпечаток ее прощального поцелуя. Моя душа плакала, как будто от нее оторвали самое дорогое…

Никогда потом я не ощутил подобного взлета чувств. В них воскресли забытые однажды безмятежность и беспечность, удивительная сладость и покой, а еще безмерность, неподвластная человеческому разуму, но открытая любящему сердцу.

Что же это было?..

 

 

Жульё у моря

 

       У нас с женой оказались на руках свободные деньги. Я продал хорошую машину, и вместе с отложенными на черный день получилась цифра, на которую можно было купить что-то весьма существенное, но что?

Все необходимое было уже приобретено, а сумма жгла руки, обесцениваясь, если верить телевизору, ежедневно и ежечасно.

В голову ничего не приходило, и я от нечего делать решил побродить по родным просторам компьютерной сети. Набрел на сайт «Недвижимость» и оторопел: там предлагались бесчисленные студии и квартиры ни где-нибудь, а в самом центре Сочи, и дешевле, чем в нашем северном городке! Рекламные баннеры зазывали: «Ищете недвижимость в Сочи? Слишком много информации? Сомневаетесь в выборе? – Звоните нам!»

Еще раз все перечитав и перепроверив, я восторжествовал: вот она, мечта, совсем рядом! Как говорится, «жизнь дается один раз, и прожить ее надо в Сочи!»

Получив благословение от супруги, я рванул в главный курорт страны и, купив в газетном киоске справочник, стал выбирать жилье в новостройках. Объявлений было так много, что разбегались глаза, — разобраться мог, пожалуй, только специалист. Пришлось звонить в риэлтерское агентство «Аксона» — его логотипами рекламная книжка была разукрашена вдоль и поперек.

Сотрудник откликнулся мгновенно и поставленной бодрой скороговоркой отрапортовал:

— Здравствуйте, с вами говорит Артем, риэлтор агентства «Аксона». Чем могу быть полезен?

— М-м-м. Мне бы хотелось подобрать небольшую студию или квартиру в центре Сочи на… я назвал заветную сумму.

В сотовом телефоне повисла пауза, затем Артем вздохнул и заметно упавшим голосом произнес:

— Могу предложить студии в районе Мацесты.

Что ж, Мацеста… Это тоже звучит гордо.

— Согласен посмотреть. Где мы встретимся?

— У Старой Мацесты. Как приедете, позвоните.

Легко сказать: позвоните! И где эта Старая Мацеста? Значит, есть еще и новая?

Методом «расспроса и переспроса» удалось выяснить, где эта местность находится, и каким автобусом туда можно добраться. Через сорок минут я оказался на конечной остановке среди развесистых ветвей, мусорных баков и пристроившейся к ним забегаловки с вывеской: «Шашлычок под коньячок».

На мой звонок Артем отозвался не сразу, попросил перезвонить позже. Я в полном одиночестве сидел на старой скамейке у таблички с расписанием, установленной на трубе, опорой которой служил массивный диск от отслужившего свое грузовика. Солнце палило нестерпимо. Через пять минут я зарылся в зарослях, вдыхая ароматы ветвей и бытовых отходов.

Повторный звонок достиг цели: риелтор попросил спуститься с горы к посту дорожной полиции, где он будет ждать меня в машине «Тойота» серого цвета.

«Это недалеко», — уточнил он.

Я стал широким шагом возвращаться назад по уже покоренному автобусом маршруту. Асфальтовые повороты сменяли друг друга, а полицейской будки все не было. Я стал терять терпение, но у самого подножья горы увидел, наконец, и полицейскую проходную, и серую японскую легковушку. Открыв дверь, я плюхнулся на заднее сиденье. Юноша, протянувший розовую ладонь для рукопожатия, оказался типичным представителем поколения мерчандайзеров, брокеров, менеджеров и подобных им риэлторов: в бежевых джинсах, белой рубашке, блестящих очках и в ауре самодовольства, как будто он не зарабатывал деньги, а делал одолжение. Хотя, наверное, мои дензнаки были не столь велики, чтобы вызвать подобострастие:

— Сейчас мы поедем к только что сданному дому, там есть студия в два раза больше, чем вы просили, двухуровневая за те же деньги. Думаю, это то, что вам нужно.

Я кивнул, и мы тронулись по ровной дороге в противоположную сторону от моря. В окне пробегали какие-то лачуги, среди них торчали многоэтажки, затем жилой район исчез, пошли густые зеленые кавказские леса, и через 15 минут мы припарковались у шестиэтажного дома посреди поселка, главной достопримечательностью которого был магазин «Магнит» на другой стороне трассы.

Пока мы поднимались на шестой этаж, я осматривал новостройку изнутри: все было каким-то сиротским, недостроенным, заляпанным краской. Лифт, к моему неудовольствию, отсутствовал, и когда мы вошли в пустую и неоштукатуренную студию причудливой формы, дышать стало тяжело, тем более что в крохотном помещении было жарко, как в сауне.

— А где же второй уровень? – удивился я, разглядев потолок из полиэтилена, подбитый деревянными необструганными досками.

— Там, наверху.

— А как туда попасть?

— Можно пробить отверстие и поставить лестницу.

Меня такой ответ не устроил:

— Как же мне посмотреть верхнюю часть?

Риэлтор, дрогнув, ответил:

— Можно попросить соседа.

Сорокалетний с виду сосед с красным перекошенным лицом как раз устанавливал железную дверь, напружинившись всем телом. Дождавшись конца этого действа, мы попросились к нему.

— Пожалуйста! – с усталой злостью он раскрыл скрипящую дверь, и мы втроем вошли в такую же студию, больше похожую на духовой шкаф.

— А почему так жарко? – спросил я.

— Дерево… Проклятый Сочи! Сто раз пожалел, что переехал сюда из Ставрополя. Здесь глушь, а цены в два раза выше. Надо было сидеть на попе ровно!

— Зато у моря, — неуверенно возразил риэлтор Артем.

— А где оно, это море? Дурак я, дурак! – возмущался и причитал сосед.

Я забрался по узкой самодельной лестнице на «второй уровень» — им оказался обыкновенный чердак с железной крышей и деревянными опорами. Верхнюю «студию» придется еще и отгораживать!

— Понятно, — сказал я таким тоном, спускаясь сверху, что Артем все сообразил, и мы почти побежали по лестнице к выходу.

Там нас встретила длинноногая девушка лет тридцати с выразительными и цепкими темными глазами – я сразу понял, что это еще один специалист по недвижимости.

— Ну как, вам понравилась квартира? – спросила она и взглянула на меня оценивающе.

— Нет.

— Почему?

— Нет лифта, да и вообще…

— А что вы хотите приобрести, и на какую сумму?

Я стал уныло перечислять приметы, оказавшиеся, вероятно, только мечтой.

— Вам нужна студия в центре? – оживилась девица.

— Да.

— Я знаю такую, на Донской улице, со статусом «квартира», это то, что вам нужно! – объявила она.

Мы все сели уже в другую машину, и я, разглядывая по дороге диковинные объездные туннели с ожерельями ламп и медленно вращающимися лопастями огромных вентиляторов, размышлял о нелегком пути к заветным квадратным метрам.

Мы взобрались на очередную гору и остановились около строящейся десятиэтажки. На стройплощадке работа кипела: подъезжали бетономешалки и бетононасосы, в пустых глазницах будущих окон шныряли гастарбайтеры в касках, стучали и гремели механизмы, взвивалась и оседала пыль.

Студия, и впрямь, оказалась почти полным воплощением моей мечты: 16-метровая, на первом этаже, с высоченным потолком, и главное, поразительно дешевая. Портил впечатление только вид из окна: склон, до которого можно было дотянуться рукой.

«Ничего, разобьем здесь клумбу и будем предаваться релаксации», — подумал я и, еле сдерживая радость, стал кивать головой, подтверждая согласие на сделку.

— Это последняя непроданная квартира в доме, — объяснила довольная риэлторша, — вам ее забронировать, под денежный залог?

Я согласился и на бронь, и на предварительный договор, и на все, что предлагали, — в моем воображении недостроенная коробка уже превращалась в уютное семейное гнездышко. Тут я вспомнил о супруге и встрепенулся:

— А если студия вдруг не понравится моей жене?

— Мы учтем это в предварительном договоре. Когда она приезжает?

— Через десять дней.

— Вот тогда и оформим все окончательно.

Я не заметил дороги в агентство недвижимости, так был взволнован.

Агентство находилось в самом престижном месте города, в торговой галерее. Называлось оно «Карат», и по богатству, действительно, могло соперничать с ювелирной фирмой: мраморные лестницы с золочеными перилами, широкие стеклянные двери, просторный холл с белой кожаной мебелью, приветливые молодые сотрудницы в одинаковой форме, дорогие низкие столики, на которых веером лежали буклеты и даже журнал «Карат» с подмигивающей Шараповой на обложке. « — Выбирай, не скупись!» — улыбчиво подбадривала теннисистка.

У меня взяли паспорт и попросили несколько минут подождать. Риэлторы Артем и Елена, — так звали черноглазую, — охраняли клиента, сидя с двух сторон в таких же мягких креслах.

Через десять минут у меня в руках уже был текст договора. Быстро пробежав глазами несколько печатных страниц с мелким шрифтом, я проверил свои данные, потом паспортные регалии продавца. К моему удивлению, продавцов оказалось трое: житель Дагестана, еще один гражданин Грузии и, по доверенности, гражданка России с грузинской фамилией…

— ???

Это для того, чтобы не платить лишние налоги, здесь все так делают, — успокоили меня Артем и Елена.

— Точно?

— Да-да, не пугайтесь, если что, у нас в штате есть свои профессиональные юристы.

Ответ впечатлил, и я со спокойной совестью поставил подпись под документом, отдав под залог несколько красных денежных купюр.

— Поздравляем, мы не сомневаемся, что вашей жене квартира понравится, — риэлторы явно были обрадованы. – Только, пожалуйста, дайте экземпляр договора, мы его сфотографируем для отчета.

Сообразив, что все прошедшие манипуляции были сделаны не за «бесплатно», я протянул свои сшитые и скрепленные печатью листы.

Я шел по торговой галерее и мысленно парил в эмпиреях: я уже почти сочинец! В пакете лежало драгоценное свидетельство успеха, и все вокруг казалось таким ярким и счастливым: и сверкающие витрины, и гуляющие отдыхающие, и даже озабоченные продавцы. Я не утерпел, достал сотовый и стал хвастаться жене, на все лады расхваливая и студию, и дом, и место, где он стоял, и предупредительных риэлторов, и достойное агентство «Карат», и все-все-все!

Жена меня поддержала, и дальнейший путь казался близким и таким же счастливым.

Но вдруг какой-то холодок тронул мое сердце – душу стали «терзать смутные сомнения»… Продавцы из Дагестана и Грузии, «свои» юристы, дешевая квартира… Я нашел свободную скамейку, сел и, наконец, прочел договор внимательно и не спеша. Так… «Покупатель обязуется в будущем купить и принять в собственность квартиру во второй половине следующего года»… Почему во второй? Они же говорили, что в первой… Дальше… «Стороны не несут ответственности за неисполнение обязательств по настоящему договору, если такое неисполнение явилось следствием непреодолимой силы, например, землетрясение, наводнение, смерч, пожар и другие стихийные бедствия, военные действия, гражданские волнения, массовые беспорядки, забастовки, запрещения, решения органов власти»… А если решения государством будут приняты?.. Сердце ухнуло вниз и заколотилось… «Помещение без внутренней отделки, с подведенными к нему электричеством, канализацией, холодной водой и газом»… Это что, трубы, батареи и котел устанавливать самому?.. Нервная судорога пробежала по телу. Я поднялся и стал ходить взад-вперед, лихорадочно соображая, что же делать.

«Свои юристы»… Нет, к ним соваться нельзя, надо искать человека со стороны. Схватив пакет, я большими шагами стал двигаться по улице, читая вывески слева и справа… «Независимое юридическое агентство»… Отлично! Проскочив несколько ступенек ввысь, я оказался на третьем этаже, у кабинета нотариуса. Постучал и вошел в простенькое помещение со столом и компьютером, у которого сидел молодой человек в темных брюках и в белой рубашке, но совсем не  похожий на ровесников – в его лице просматривалось редко встречающееся сейчас деловое спокойствие.

Мы поздоровались, я достал из пакета договор и, путаясь в терминах, стал объяснять, в чем заключается мое дело.

Юрист, терпеливо выслушав дилетантскую речь, стал по абзацам проверять текст.

— Здесь нет точной даты передачи квартиры в собственность, — сказал он.

— И что это означает?

— Квартира будет построена, а документы на нее придут, если придут, через два-три года, а то и пять. Сходите или позвоните в агентство, выясните точную дату.

— Хорошо, я позвоню, — я совсем скис.

Нотариус поднял на меня все понимающие глаза:

— Вам предъявили хотя бы копии разрешения на строительство и кадастрового паспорта?

— Нет, а это важно?

— Дело в том, что в Сочи разрешение на индивидуальное жилищное строительство дается только на три этажа, а строят, кто пять, а кто и десять-двенадцать. Потом по суду все это ломают. Таких домов сейчас в городе свыше тысячи. Здесь так часто делается, много сомнительных фирм.

— А «Карат»?.. Это надежное агентство?

Молодой юрист помолчал и продолжил:

— Сходите в кадастровую палату, возьмите копии паспортов на дом и на землю, тогда и решайте.

Узнав адрес, я спросил:

— Сколько с меня?

— Нисколько. Консультации я даю совершенно бесплатно.

Потрясенный, я искренне и сильно пожал руку настоящему юристу и побежал по улице Навагинской  к палате, в которой лежали ответы на мои самые больные и горячие вопросы. В окошке приняли квитанции, проверили паспорт и сообщили, что справки будут готовы через десять дней… «Как раз к приезду жены!» — поразился я.

Оставшиеся дни текли медленно, как речка за окном частной гостиницы, где я остановился. Воспоминания и размышления о происшедшем все более убеждали в том, что я влип, и влип основательно. «Квартиры точно не видать, да и залог не вернут, — мыслил я, — и что скажет жена?..» Картина скандала терзала сильнее всего остального.

Дождавшись даты, я ранним утром уже стоял у кабинета № 12-б сочинской кадастровой палаты. Предчувствия меня не обманули: разрешение на строительство было выдано только на три этажа, а земля и вовсе оказалась под арестом! Дальнейшие мои мытарства в агентстве «Карат»  лучше не описывать – и сотрудники, и реакция на отказ от договора, и даже стены, переставшие блестеть, — все уже не казалось таким цивильным, как прежде. Правда, мне удалось выцыганить залог, но с каким боем!

Жену я встретил вечером, рассказал, как все было, и мы, погоревав немного, прыгнули в море – смыть мой позор.

Когда короткий отпуск закончился, мы сели в такси и поехали в аэропорт. «Деньги пригодятся и так, все в кризис дорожает, а часть суммы отнесу в храм», — думал я, посматривая на наезжавшие по сторонам рекламные щиты.

«Сдается жилье у моря! — зазывно кричали надписи. – Покупайте жилье у моря!»

Ну-ну…

 

 

Легкий характер

 

В желтом «пазике», больше похожем на душегубку, мы с моим другом Павлом спускались из сочинской горной деревушки к морю. Лицо Павла было похоже на мокрый апельсин, — от жары и духоты он постоянно вытирал его вспотевшей рукой, а я, сжавшись от противно прильнувшей к телу футболки, терпеливо ждал конца пути и рассматривал водительские объявления на покатой крыше автобуса. Среди них выделялось следующее: «Уважаемые пассажиры! Остановок «Масква» и «Ж.Д. Вокзал» на нашем маршруте НЕТ!»

— А не хлебнуть ли нам холодного пивка? – предложил я остывающему после дороги тонкому и интеллигентному Павлу, когда мы, наконец, очутились на краю пылающего под солнцем асфальта.

Он согласился, молча кивнув своей светлой во всех отношениях головой, и мы двинулись по направлению к тенистому кафе «Лолита», напротив которого лысый, худой и небритый армянин продавал на перевернутом ящике свой «вареный кукуруз».

Заказав пару кружек чешского пива и тарелку соленых сушек, мы наслаждались прохладой навеса и лениво поглядывали на ослепительно-голубое море и проходивших мимо отдыхающих. Наше внимание привлекла молодая девушка в коротких шортах, — ее длинные и пока еще не сгоревшие ноги были почти идеальны.

— Скучно без женщин, — вздохнул Павел, провожая грустным и туманным взглядом удаляющуюся фигуру. – Зря мы решили отдохнуть сами.

— Да ну их, с ними одно беспокойство, — возразил я. – Обойдемся.

— Как сказать, однажды из-за такой я чуть не убил человека, — вздохнув, произнес он, продолжая сидеть в печально-мечтательной позе.

— Ты?! Вот уж не поверю!

— Я и сам уже почти не верю, — упавшим голосом добавил Павел, подперев рукой подбородок.

— Так, — я поставил свое пиво на стол. – Делись, Павел Александрович, раз начал.

— Что ж, если тебе это интересно…

— Давай, не тяни!

Павел опустил руку, сделал осторожный глоток из холодной стеклянной кружки и откинулся на деревянную спинку скамьи…

Случилось это десять лет назад. Я влюбился в нее сразу, как только увидел, — и забыл и свой прежний неудачный опыт, и свои мечты, — они все воплотились в ней, так она была безукоризненна и прекрасна.

Среднего роста, изящная, с лицом овальной формы, на котором выделялись карие глаза с тонкими бровями… Губы ее были одинаково ровными сверху и снизу и в меру пухлыми; маленький носик придавал ее облику несколько игривый вид, да и сама она была веселой, смешливой девушкой, как говорится, с легким характером.

Простая и совсем не утомительная в общении со мной, она преображалась в присутствии другого мужчины – глаза ее становились узкими, в них появлялся оценивающий хищный блеск, и вся ее гибкая фигура каким-то непостижимым образом неуловимо сжималась, словно пружина, в ней что-то менялось, да так, что взгляд отвести было невозможно – у мужчин начинали дрожать ноздри, мозг и рассудок отключались, а в глазах оставалось только одно: стремление, желание и упоение.

В маленьком северном городке, где церквей было чуть ли не больше, чем жителей, мы работали вместе в одной организации, звали ее… впрочем, какое это имеет значение.

Павел взял было сушку, но тут же бросил ее обратно в тарелку.

Мы сошлись почти сразу. Месяц я следовал за ней всюду, глядя восхищенными глазами, а потом стал приходить в ее квартиру, где она жила одна после развода родителей. Я опускался на стул, она садилась мне на колени, и мы долго целовались, лишь изредка отстраняясь друг от друга, чтобы отдышаться. Однажды мы распалились так, что у меня выступили на лбу капельки пота, а у нее перехватило дыхание. Мы с трудом оторвались друг от друга, — я остался сидеть на стуле около письменного стола, а моя желанная, усевшись на диване, положив ногу на ногу и глядя на меня влажными глазами-бусинками, стала весело вспоминать о своем прошлом, будто ничего особенного и не происходило. Как бы невзначай она упомянула, что в ее судьбе были мужчины, но своего суженого она пока не встретила… Я набросился на нее так стремительно, что забыл снять галстук, — диван с грохотом разложился и превратился в кровать.

— А я думала, что ты еще невинный, — томно-разочарованно сказала она, когда все кончилось, и мы лежали среди разбросанных сорочек.

Мне было уже все равно, кто она, и кто я – с этого вечера я хотел только одного: обладать ею как можно чаще, где угодно и как угодно.

Мы делали это при самой первой возможности: в доме ее отца, пока он колол дрова во дворе; на работе, если находился свободный закуток, и никто не мог нам помешать; в доме отдыха, куда наш коллектив выехал на один день, — и весь этот день мы безуспешно и отчаянно искали место для любовной встречи. Наконец, я нашел какой-то заброшенный сарай, и мы, закрыв его изнутри, стали срывать с себя одежду… Когда возвращались обратно к общему корпусу, она вдруг остановила меня, бросилась на шею, с силой прильнула к губам, и лишь через несколько минут освободила от поцелуя:

— Как хорошо! Ты молодец, я уже начинала закипать и беситься… Как, все-таки, хорошо! — Она смотрела на меня с усталым восторгом утоленной страсти.

В квартире ее матери я, правда, не решился на это… — Павел, хлебнув пива, закашлялся и, раздраженно отодвинув от себя ополовиненную кружку, продолжил…

Мы пришли в гости не просто так – она знакомила меня с родными. Разговор наш затянулся до позднего вечера, и меня уложили спать в гостиной. Мать и ее новый муж ушли в свою спальню, а она – в свою. Я так и не смог уснуть почти до самого рассвета – мне невыносимо хотелось идти к ней, но я стеснялся ее родственников.

— Что же ты не пришел? – укорила она меня утром. – Я ждала.

— А твои? Они же могли все услышать.

— Ерунда, двери плотные, да и они все понимают, не маленькие. – Она была явно разочарована моей нерешительностью.

Павел остановился и о чем-то задумался.

— И сколько это безумие продолжалось? – спросил я.

— Ты прав, это было безумие, удар, звериная неистовость. Эта женщина была неистощима в своих любовных затеях. Мы оба наслаждались друг другом, но ведущей была она, и, вроде бы, не оставалось ничего такого, что мы еще не испытали, но новое, еще более бесстыдное, обязательно находилось. Я полгода жил в сладостном забытьи, но никак не мог насытиться ею.

Все разрушилось в один день. Моя ненаглядная возвратилась из поездки в Москву вся в слезах – оказывается, билетов на поезд не осталось, и она попросилась к проводнику, молодому парню, на верхнюю полку его купе:

— Ночью он стал ко мне приставать, я сопротивлялась, но не смогла… — Она горько заплакала передо мной.

— Как его звали, номер поезда?! – я был в бешенстве.

Узнав его имя и номер состава, я рванул в справочную и выяснил, что этот скорый возвратится в столицу через сутки.

На следующий день я уже поджидал обидчика на Ярославском вокзале с тяжелым гаечным ключом в кармане. Во мне все было напряжено, меня разрывало от ненависти. Но знаешь, удивительное дело – в этом чувстве присутствовало еще и какое-то особое наслаждение!..

Я ходил по перронам, уворачиваясь от пассажиров с поклажей, и сладострастно представлял, как буду расправляться с насильником. Я даже не ел и не пил – чувство мести питало меня изнутри.

— А потом ты успокоился, вспомнил о человечности, милосердии и передумал? – с усмешкой перебил я.

— Ничего подобного! – возмутился Павел. – Он даже слегка стукнул по столу: — Этого проводника просто перебросили на другой поезд, мне так и не сказали, на какой – ссылались на профессиональную тайну. Как ни старался, ничего выяснить я не смог и вернулся домой несолоно хлебавши.

Мы продолжали встречаться, но совместная страсть увядала – может быть, она посчитала меня недостаточно мужественным, а может, из-за моей подозрительности – я стал о чем-то догадываться и изнывать от ревности.

В конце концов, все закончилось разрывом, тихим и мирным. Я освободился от дурмана, нашел себе чистую, милую девушку, — ты знаешь, что я женат, — а спустя год в командировке услышал разговор ребят из нашего отдела, и я, ничем себя не выдав, узнал, что моя бывшая, оказывается, задолго до меня оделила своей благосклонностью, — тут Павла даже передернуло, — практически всех.

Теперь я ни о чем не жалею. Впрочем…

Тут Павел осекся и помрачнел. Он глядел себе под ноги, как будто проваливаясь мысленно в прошлое.

— Впрочем, — повторил он, – я все-таки жалею.

— О чем?

— О том, что не пришел тогда к ней, в спальню. Не могу простить себе этого до сих пор…

Он поднял взгляд, наполненный такой тоской, от которой меня опалило жаром и холодом одновременно.

Мы молчали. Солнце клонилось к горизонту, жара спадала, пиво было выпито, сушки съедены, но к морю идти почему-то не хотелось.

В последние годы с уст российских чиновников не сходит слово «туризм». Особенно в провинции, где всё производство – промышленное да и сельскохозяйственное – то дышит, то не дышит. И всё чаще на различных собраниях по поводу возрождения местной экономики можно услышать словосочетание – туристический кластер.

Кластер по определению: объединение нескольких однородных элементов, которое может рассматриваться как самостоятельная единица, обладающая определёнными свойствами. Множество объектов, функционально схожих между собой и собранных в одну связку.

При желании общее можно найти даже у пола с потолком и соединить несоединимое. Особенно, если не задумываться, с каким результатом это сработает в долгосрочной перспективе.

Казалось бы, что может связывать церковь и туризм, что у них, по сути, может быть общего?

Но, хочешь не хочешь, а храмы, монастыри в некоторых местах становятся чуть ли не основными объектами для посещения туристами в создаваемых туристических кластерах.

И общее есть. Это возможность заработать деньги на обыкновенном человеческом любопытстве, которое, как известно, не порок.

В конце прошлого года побывал в замечательном, старинном русском городе Новгородской области – Старой Руссе. Промышленное производство в нём, как и следовало ожидать, практически приказало долго жить. У местного курорта со знаменитой минеральной водой и лечебными грязями перспективы, конечно, просматриваются. Но вопрос в том: кому по истечении лет этак двух будет по карману поправлять здесь своё пошатнувшееся здоровье, тем более, что сюда уже протянулась «рука Москвы»? В наше прагматичное время всем стал выгоден человек с деньгами, да ещё и способный с лёгкостью с ними расстаться.

В городе ударными темпами укладывали современную тротуарную плитку, меняли уличные фонари. Поразили великолепно отреставрированные сохранившиеся храмы Старой Руссы. Реставрация, как выяснилось, также была проведена ускоренными темпами, на скорость повлияло решение о создании туристического кластера в качестве средства спасения экономики города. То есть жизнь здесь теперь в основном будет подчинена обслуживанию туристов и прибывших на грязи и воды курортников.

Передо мной расписание экскурсий осени – зимы 2017 – 2018 года, которые гостям Старой Руссы предлагает городской центр туризма. Всего экскурсий двенадцать, включая зимнюю рыбалку (недешёвое, надо сказать, удовольствие – 5000 рублей). Семь из них связаны с посещением старинных монастырей и храмов, благо есть что показать и чем поразить воображение любопытствующего туриста и в Новгородской, и в соседней Псковской области. И это здорово, и цены на эти экскурсии (по сравнению с рыбалкой) приемлемые. Сувенирные магазины также оставили благоприятное впечатление.

И всё же в душе остаётся неприятный осадок от того, что всем этим правят деньги, и люди, для которых главным в жизни является зарабатывание денег не в производственной сфере, а на тебе.

Кластеры нужны для того, чтобы заработать не просто деньги, а большие и очень большие деньги. В православном, да и засевшем в мозгах советском сознании, до сих пор не укладывается, что у церкви и бизнеса может быть что-то общее. Чистота веры – не должна быть пустым звуком. Или напомнить, кто изгнал торгующих из храма?

Везде, где есть деньги, возникает разделение на бедных и богатых, а с течением времени при отсутствии нравственного воспитания в обществе – на очень бедных и очень богатых. Кто-то скажет, что церковь как раз и занимается нравственным воспитанием общества. Да, это так. Но от чего тогда уходили в леса и пустыни ревнители чистоты веры православной?

Нынешняя церковь строит и восстанавливает множество храмов по всей территории России. Не без поддержки властей, конечно. Следует помнить, что инвесторов, вкладывающих средства без стремления как можно быстрее «отбить» их и начать получать прибыль, не существует.

В мае прошлого года (в год столетия Великой Октябрьской революции) в Москве освятили новый храм Сретенского монастыря, посвящённый жертвам коммунистической идеи. Наместником монастыря является духовник президента епископ Тихон (Шевкунов). Огромную церковь, превосходящую по размеру Успенский собор Кремля и Софию Киевскую, построили и расписали всего за три года и три месяца.

Храм строили полтора года и ещё полтора расписывали и доводили до ума. Это рекордные сроки: столько строят стандартную многоэтажку. Обычным способом нарисовать 6,5 тыс. кв. м фресок за такой срок невозможно. Использовался мэппинг: с помощью проекторов утверждённые изображения высвечивались на стене, а потом намеченные контуры заполняли художники. Архитекторы гордятся тем, что весь храм сделан посредством самых современных технологий. Тоже, своего рода, достопримечательность, чем не преминут и похвалиться, и воспользоваться.

Этот пример говорит о том, что построить храм сейчас можно быстро, особо не утруждая себя молитвами, была бы на то совместная воля церковных и светских властей. А воля на стирание всего советского, что в нас, имеет место быть.

Деревенский туризм, промышленный туризм – какого только туризма не придумают. Туристический кластер имеет тенденцию к расширению. Скоро в собственном доме друг другу, как туристам, всё за деньги научат показывать. Друг на друге зарабатывать.

Поневоле задумываюсь: кто сейчас более ценен для монастыря – турист или паломник? При ответе на этот вопрос всё ещё не нахожу однозначного ответа. Но спустя некоторое время при существующей тенденции ответ, думаю, станет очевиден и однозначен: турист. Потому что из всех нас хотят сделать туристов, которым за деньги будут показывать собственную страну. И веру нашу православную тоже.

Или это всё делается с расчётом на иностранцев, ведь жители нашей страны в большинстве своём богаче не становится. Даже внутренний туризм больно бьёт по карману. Но, как говорится, свято место пусто не бывает – территорию вокруг озера Байкал, например, в буквальном смысле слова, уже «застолбили» китайцы. Они работают только с китайцами. Появились проблемы с бронированием гостиниц и заказом автобусов для групп российских туристов. И часто оказывается, что всё уже расписано для отдыха гостей из Поднебесной. Массовый приток туристов привёл к загрязнению побережья и акватории озера Байкал.

Хотел бы оказаться неправым, но и не высказаться по поводу превращения Родины в сплошной туристический кластер, не могу.

От этого процесса страна сильнее не станет.

И не надо себя обманывать: веры от посещения храма в качестве туриста в душе человека не прибавится.

Н.А. Клюев имел широкий круг знакомств в литературном мире, однако всегда был в этом мире одинок и часто не понят, или, как сам писал об этом, «греховным миром не разгадан» [9, с. 3-53]. Именно поэтому особенно ценны для нас наблюдения и оценки поэтом своих собратьев по перу, которые постоянно встречаются в его стихотворениях. Клюев посвящает им свои произведения, в которых вступает в поэтический диалог с ними. В некоторых своих стихотворениях он  как бы оглядывается на них, ища у них дружеской поддержки, или вступая с ними в спор. Эта пушкинская черта его поэзии очень примечательна.

Обратимся к образам поэтов-современников, которые запечатлел в своем творчестве Н.А. Клюев. В зависимости от того, какое поэтическое направление они представляли и как поэт относился к ним, их можно объединить  в следующие группы: 1) поэты «серебряного века» А.А. Блок, А.А. Ахматова, В.Я. Брюсов, К.Д. Бальмонт, О.Э. Мандельштам, Б. О. Пастернак; 2) новокрестьянские поэты С.А. Есенин, П.Н. Васильев, С.А. Клычков; 3) пролетарские поэты В. Т. Кириллов, А.К. Гастев; 4) поэты новой советской формации: В.В. Маяковский, А.А. Прокофьев, Н.С. Тихонов, А.И. Безыменский, В.А. Рождественский, Д. Бедный, А.Б. Мариенгоф; 5) иностранные поэты П. Верлен, Э. Верхарн, К. Гамсун, Г. Лонгфелло.

В данной статье рассматриваются поэтические  образы только некоторых поэтов-современников.

1. КЛЮЕВ О ПОЭТАХ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА

 

А. БЛОК

В молодости в своем поэтическом творчестве Клюев жадно впитывал образы и мотивы поэзии Блока, но не растворялся в них, упорно ведя свою поэтическую партию, не теряя своего поэтического голоса. Известно, что они переписывались, а затем встречались в 1908-1911 годах. И эта встреча двух гениев русской словесности была значительным событием в их духовной биографии. Как отмечает К.М. Азадовский, «личность Клюева и переписка с ним наложили, бесспорно, свой отпечаток на образ России, каким он предстает  в стихах и статьях поэта» [2, с. 31].

Оставляя в стороне сложные отношения этих поэтов, о которых написано достаточно много, обратимся к блоковским образам в  поэзии Клюева. Он посвятил Блоку три стихотворения. В стихотворении «Пловец» (1908 год), используя библейские мотивы, он следует русской традиции и  говорит о пророческом служении поэта.

В страну пророков и царей

Я челн измученный направил

И на безбрежности морей

Творца Всевидящего славил.

Рукою благостной Господь

Развеял сумрак непогодный

И дал мне светлую милоть

И пояс, радуге подобный.

Молниевиден стал мой лик

И ясновидящ взор туманный,

Прозрев за далью материк

Земли, пловцу обетованной…

 

 

Поэтический мотив беззащитности пророка развивается во второй части этого стихотворения:

 

Но сон угас, как зори мая,                                  

Надводным холодом дыша.        

И с той поры о дивном крае

Томится падшая душа.

Ей снятся солнечные стены

Нерукотворных городов,

И в ледяном мерцанье пены

Сиянье чудится венцов.

Как будто в сумраке далече,

За гранью стынущей зари,

Пловцу отважному навстречу

Идут пророки и цари.            

 

Э.Б. Мекш, известный исследователь творчества Н.А. Клюева, считает, что в этом стихотворении «отражается сюжетная модель стихотворения» Н.М. Языкова «Пловец» («Нелюдимо наше море …), ставшего популярной песней [14, с.  53-166]. К.М. Азадовский пишет о том, что  образы корабля, челна и моря появились у Клюева в «блоковский период» под влиянием сборника  Блока «Нечаянная радость» [2, с. 17]. На наш взгляд, оба литературоведа отметили внешние предпосылки для появления этого стихотворения и сходства его образов с образами Языкова и Блока. Однако существует и внутренняя предпосылка – приверженность Клюева к поэтике библейских символов и мотивов, которые и послужили общим источником для стихотворений этих трех поэтов. И. Кудряшов обратил внимание на то, что наиболее близки образы этого стихотворения к содержанию 106 псалма, стих 28-32 [13]: «Но воззвали они к Господу в скорби своей, и от бед избавил Он их; И повелел буре, и настала тишина, и умолкли волны морские. И возрадовались они, что утих ветер, и направил Он их в пристань желанную, Да прославят Господа за милости Его и чудеса Его, явленные сынам человеческим! Да превозносят Его в собрании народа и в сонме старцев да восхвалят Его! [5, с. 803]. Этот же мотив  пловцов, терпящих бедствие в морской стихии и спасенных по молитвам их к Богу, находим в других частях Библии: в Книге пророка Ионы [5, с. 1336-1338] и в Откровении Иоанна Богослова 7,1-8 [5., с. 1827].

Два других стихотворения, посвященные  Блоку, написаны в 1910 году. В первом  из них «Верить ли песням твоим …» продолжается тема пророческого служения поэта. Клюев обращается к Блоку, и его стихи называет «птицами морского рассвета», которые поют свои песни в глухом тумане повседневности. Здесь, видимо, содержится намек на стихотворение Блока «Гамаюн, птица вещая», посвященное картине В. Васнецова: «На гладях бесконечных вод, / Закатом в пурпур облеченных, / Она вещает и поет, / Не в силах крыл поднять смятенных …». Далее, в своем стихотворении Клюева говорится об одиночестве поэтов в холодном мире: «Вышли из хижины мы, / Смотрим в морозные дали: / Духи метели и тьмы/ Взморье снегами сковали. Но поэт верит, что они (Блок и Клюев) познают духовную радость: «Радость незримо придет, / И над вечерними нами / Тонкой рукою зажжет / Зорь незакатное пламя». «Зорь незакатное пламя» — это поэтическая перифраза Света Невечернего, которая в христианских молитвах обозначает благодать Иисуса Христа.

Третье стихотворение блоковского цикла  посвящено поэтическому размышлению о тайне России, которая для Клюева и есть та непостижимая «прекрасная дама», о которой грезил Блок:

Я болен сладостным недугом –

Осенней, рдяною тоской.

Нерасторжимым полукругом

Сомкнулось небо надо мной.

Она везде, неуловима,

Трепещет, дышит и живет:

В рыбачьей песне, в свитках дыма,

В жужжанье ос и блеске вод.

В шуршанье трав – ее походка,

В нагорном эхо – всплески рук,

И казематная решетка –

Лишь символ смерти и разлук.

Ее ли косы смоляные,

Как ветер смех, мгновенный взгляд…

О, кто Ты: Женщина? Россия?

В годину черную собрат!

Поведай тайное сомненье

Какою казнью искупить,

Чтоб на единое мгновенье

Твой лик прекрасный уловить?

 

 

 

В первой части стихотворения  слышен явственно блоковский мотив тоски, о которой сам Блок в статье «Народ и интеллигенция»  писал, исповедуясь: «…во мне самом нет ничего, что любил бы я больше, чем свою влюбленность индивидуалиста и свою тоску, которая, как тень,  всегда и неотступно следует за такою влюбленностью …» [6, с. 327]. Затем далее в стихотворении Клюев вплетает в мотив тоски свое ее понимание: тоска его лирического героя  — стремление постигнуть духовную тайну  России («Чтоб на единое мгновение / Твой лик прекрасный уловить»).

 

А.А. АХМАТОВА

С Анной Ахматовой Клюев был также лично знаком. Как известно, после первой встречи поэтесса сказала о нем: «Таинственный деревенский Клюев». Как справедливо отмечает П. Поберезкина, «эпитет «таинственный» для Ахматовой является знаком настоящего Поэта и потому скорее связан с ее высокой оценкой клюевского творчества, чем с неспособностью понять Клюева, как полагает К.М. Азадовский [1, с. 66-70;[18, с. 151 ].

Клюев посвятил Ахматовой  четыре стихотворения [12, с. 64-65], известно одно из них — «Мне сказали, что ты умерла…» (1911 г.). Однако много позже, в 1964 году, поэтесса скептически отмечает: «Это, конечно, не мне  и не тогда написано. Но я уверена, что у него была мысль сделать из меня небесную градоправительницу, как он сделал Блока нареченным Руси» [12, с. 65].

Как свидетельствуют  мемуары, Клюев назвал Ахматову «китежанкой»: «Николай Клюев был ловец душ. Он каждому хотел подсказать его призвание. Блоку объяснял, что Россия его «Жена». Меня назвал «Китежанкой» [7, с. 411]. Предсказание поэта свершилось, и в 30 – 40-х годах Ахматова именно так себя чувствовала [18, с. 148- 150]. П. Поберезкина отмечает: «Оставшись после гибели современников последней «китежанкой» и предчувствуя в 1940 году близость «последних сроков», она создает поэму «Путем всея земли», пронизанную клюевскими реминисценциями» [18, с. 149].

Имя Ахматовой упоминается в стихотворении «Клеветникам искусства», посвященном своеобразному критическому обзору современной поэзии. Стихотворение строится на противопоставлении, с одной стороны, истинных поэтов, своими произведениями обогативших русское искусство, и, с другой стороны,  окололитературной саранчи, которую поэт называет нетопырями, гнусавыми воронами, а их критику — граем вороньим, черным смехом.  Их писания, по мнению Клюева, это — крапива полуслов, бурьян междометий, они бумажные размножили погосты / И вывели ежей, улиток, саранчу!.. Поэт не называет поименно этих представителей лжелитературы, поскольку  их очень много («имя им – легион»), они безлики, агрессивны и у них власть. Зато самым близким ему современным поэтам  — А.А. Ахматовой, С.А.Есенину, П. Н. Васильеву и С.А. Клычкову – он посвящает прекрасные поэтические строки, написанные с любовью.

Вот отрывок из этого стихотворения, посвященный А. Ахматовой:

Ахматова – жасминный куст,

Обожженный асфальтом серым,

Тропу утратила ль к пещерам,

Где Данте шел, и воздух густ,

И нимфа лен прядет хрустальный!

Средь русских женщин Анной дальней

Она как облачко сквозит

Вечерней проседью ракит!

 

Этот поэтический этюд имеет очень сложную смысловую композицию, так как в него включены реминисценции из различных произведений Ахматовой и посвященного ей стихотворения Н.С. Гумилева. Клюев выбрал самое важное для него в  ее творчестве и жизни. Во-первых, используется мифологема  из стихотворения Ахматовой «Лотова жена» («асфальт серый», то есть горящая сера, которою Бог наказал за грехи древние города Содом и Гоморру). Следует отметить, что, по мнению Б. Л. Пастернака, это стихотворение Ахматовой создает неточное представление о ее музе. Для него она, прежде всего, певец Петербурга и белых ночей. В его стихотворении «Анне Ахматовой» читаем: «Я слышу мокрых кровель говорок,  / Торцовых плит заглохшие эклоги. / Какой-то город, явный с первых строк, / Растет и отдается в каждом слоге…», и далее: «Бывает глаз по-разному остер, / По-разному бывает образ точен. Но самой страшной крепости раствор — / Ночная даль под взглядом белой ночи. / Таким я вижу облик ваш и взгляд. / Он мне внушен не тем столбом из соли, / Которым вы пять лет тому назад / Испуг оглядки к рифме прикололи…».  При сравнении этих двух различных поэтических образов Ахматовой видно, что Пастернак обращает внимание на внешние обстоятельства жизни поэтессы и на одну из тем ее стихотворений, а Клюев сразу говорит о ее трагической судьбе. В стихотворении А. Блока «Анне Ахматовой», в котором используются мотивы Кармен, представлен субъективный образ поэтессы: «Красота страшна» — Вам скажут, / Вы накинете лениво / Шаль испанскую на плечи, / Красный розан – в волосах». В «Воспоминаниях об А. Блоке» А. Ахматова пишет: «У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена, но в то время Блок  бредил Кармен и испанизировал меня. Я и красной розы, разумеется, никогда в волосах не носила. ...» [ 3, с. 167].

Далее, в стихотворении Клюева появляется поэтический образ поэта-изгнанника Данте, который  характерен для творчества Ахматовой, как и для многих поэтов «серебряного века». Он выражает мотив избранничества и одиночества поэта в мире людей, например, в ее ст-нии «Муза»:

 

Когда я ночью жду ее прихода,

Жизнь, кажется, висит на волоске.

Что почести, что юность, что свобода

Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

И вот вошла. Откинув покрывало,

Внимательно взглянула на меня.

Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала

Страницы Ада?» — Отвечает: «Я».

 

Последние 3 строки клюевского этюда об Ахматовой  («Средь русских

женщин Анной дальней / Она как облачко сквозит / Вечерней проседью ракит!») перекликаются  с образом поэтессы в стихотворении Н.С. Гумилева «Она»: «… Ее душа открыта жадно / Лишь мерной музыке стиха, / Пред жизнью дольней и отрадной /  Высокомерна и глуха. / Неслышный и неторопливый, / Так странно плавен шаг ее...». У Ахматой есть отклик на это стихотворение: «Сказал, что у меня соперниц нет. / Я для него  не женщина земная. / А солнца зимнего утешный свет / и песня дикая родного края...» [20, с.24-25].

О меткости характеристик Ахматовой Клюевым говорят многие факты ее творчества. Так, она избрала эпиграфом ко второй части ее «Поэмы без героя» («Решка») строки о ней  из стихотворения «Клеветникам искусства». Правда, она заменила последнее слово в соответствии с темой своей поэмы: «Где Данте шел и воздух пуст» [ 18, с. 152].

В поэме «Кремль», описывая горестную судьбу русских поэтов, Клюев цитирует строчку из стихотворения Ахматовой 1913 года «Ты знаешь, я томлюсь в неволе …» [15, с. 289]: «… Клычков! Пытливым пешеходом / Он мерит тракт и у столба, / Где побирушкою судьба / Уселась с ложкою над тюрей, / Поет одетые в лазури / Тверские скудные поля!»

Подводя итог, обратимся к словам самой поэтессы, которая, вспоминая клюевские поэтические строки о ней, произнесла: «Лучшее, что сказано о моих стихах» [4, с. 518].

 

2. КЛЮЕВ О НОВОКРЕСТЬЯНСКИХ ПОЭТАХ

 

С.А. КЛЫЧКОВ

Мишель Никё, рассмотрев существенные различия в религиозном сознании Н.А. Клюева и С.А. Клычкова, пришёл к выводу: «Клычков  — жертва темного века, Клюев – тоже его жертва, но и пророк Невечернего Света» [17, с. 85]. Клычков «был поражен метафизическим, извечным, непреодолимым существованием зла» — пишет исследователь его творчества [Там же]. Это мнение о поэте  очень близко той поэтической оценке, которую дал Клюев своему другу поэту-современнику в стихотворении «Клеветникам искусства»:

И от тверских дубленых пахот,

С антютиком лесным под мышкой,

Клычков размыкал ли излишки

Своих стихов – еловых почек,

И выплакал ли зори-очи

До мертвых костяных прорех

На грай вороний – черный смех?!

Вместе с тем, Клюев высоко ценил произведения этого поэта. В письмах к  А.В. Ширяевцу  стихи Клычкова он называет «хрустальными песнями» [11, с. 219], «свежими, как Апрельский Лес» [11, c. 221]. В 1926 году он пишет о новом романе С.А. Клычкова «Чертухинский балакирь»: «Я так взволнован сегодня, что и сказать нельзя, получил я книгу, написанную от великого страдания, от великой скорби за русскую красоту. <…> Надо в ноги поклониться С. Клычкову за желанное рождество слова и плача великого. В книге «Балакирь» вся чарь и сладость Лескова, и чего Лесков недосказал и не высказал, что только в совестливые минуты чуялось Мельникову-Печерскому от купальского кореня, от Дионисиевской вапы, от меча-кладенца, что под главой Ивана-богатыря – все в «Балакире» сказалось, ажно терпкий пот прошибает. И радостно и жалостно смертельно» [11, с. 73].

В поэме «Кремль»  (1934 г.) он создает образ Клычкова как  поэта-певца родной тверской земли:

Домашний, с ароматом печи,

            Когда на расстегай малинный

Летит в оконце рой пчелиный,

И крылья опаляет медом, —

Клычков! Пытливым пешеходом

 Он мерит тракт и у столба,

Где побирушкою судьба

 Уселась с ложкою над тюрей,

 Поет одетые в лазури

Тверские скудные поля!»

[16, с. 214]

 

П.Н. ВАСИЛЬЕВ

Трагичной была судьба молодого талантливого поэта  Павла Васильева, погибшего в застенках в 26 лет. Он обвинялся в «кулацкой» идеологии и  «клюевщине». Взаимоотношения Клюева и Васильева складывались по-разному. Нередко Клюев возмущался буйным поведением молодого поэта. Так, в письме к А.Н. Яр-Кравченко читаем: «торцовой мостовой жиган, но вобщем дурак негодяй  Васильев» (11 мая 1933 г.) [11, c.292]. Из ссылки в письме к В.Н.Горбачевой (25.12.1935) он пишет: «Жалко сердечно Павла Васильева, хоть и виноват он передо мною черной виной» [11, c. 371]. Из письма В.Н. Горбачевой (22.12.1936): «Что Литгазеты назвали его бездарным – это ничего не доказывает. Поэт такой яркости, обладатель  чудесных арсеналов с кладенцами. <…> Мне бы очень хотелось прочесть «бездарные» стихи Павла. Хотя он и много потрудился, чтобы я умолк навсегда. Передайте ему, что я написал четыре поэмы. В одной из них воспет и он, не как негодяй, Иуда и убийца, а как хризопраз самоцветный!» [11, с. 385-386]. Действительно, в стихотворении «Клеветникам искусства»  Клюев с любовью лепит образ Павла Васильева на основе целой цепочки аллюзий на его поэтические мотивы и образы: это степь, полынь, казаки, Иртыш, омуль, щука, ерш, осетр.

 

Полыни сноп, степное юдо,

Полуказак, полукентавр,

В чьей песне бранный гром литавр,

Багдадский шелк и перлы грудой,

Васильев – омуль с Иртыша,

Он выбрал щуку и ерша

Себе в друзья – на песню право,

Чтоб цвесть в поэзии купавой,–

Не с вами правнук Ермака!

На стук степного батожка,

На ржанье сосунка кентавра

Я осетром разинул жабры,

Чтоб гость в моей подводной келье

Испил раскольничьего зелья,

В легенде став единорогом,

И по родным полынным логам,

Жил гривы заревом, отгулами копыт –

Так нагадал осётр и вспенил перлы кит!

 

Клюев сравнивает Васильева с кентавром, так же, как  себя называл «потомком бога Китовраса», у  Есенина  он также находил сходство с Китоврасом: Белый цвет Серёжа, / С Китоврасом схожий. Мифологический образ Кентавра или славянского Китовраса — это символ неукротимой стихии и свободы. Однако поэтическое содержания, которое сформировалось у имени Китоврас в контексте всего творчества Клюева несколько иное: это символ сказочной крестьянской Руси, Китежа, и её певцов – Есенина, Клычкова, Васильева  [19].

В стихотворении «Я человек, рожденный не в боях …» (1933 г.), посвященном  П. Васильеву, говорится о защите крестьянской культуры и ее певцов от враждебных ей  критиков. В своей последней поэме «Кремль» Клюев  начинает описание современного ему «Сада Поэтов» с Павла Васильева:

 

Васильев – перекати-море

И по колено и по холку,

В чьей песне по Тибета шелку

Аукает игла казачки,         

Иртыш по Дону правит плачки,

И капает вишневым соком

Лихая сабля, ненароком

Окунута в живую печень

.

И в этот раз Клюев своим дружественным поэтическим взором путешествует по страницам произведений Васильева.

 

3. КЛЮЕВ О  ПОЭТАХ  НОВОЙ СОВЕТСКОЙ ФОРМАЦИИ

 

 

В.В. МАЯКОВСКИЙ

Два талантливых поэта, Клюев и Маяковский, были совершенно не совместимы друг с другом ни в жизни, ни в поэтическом пространстве. Их современники вспоминают о взаимных оскорбительных  характеристиках, которые они давали друг другу. Маяковский относил Клюева к «мужиковствующих своре» (см. ст-ние «Юбилейное»), а Клюев называл его «крикуном-богоборцем» [12, с. 109, 120, 350].

В 1919 году Клюев написал два стихотворения, в которых противопоставляет революционной поэзии Маяковского свое понимание произошедшей революции, ее назначение. Ниже приводится одно из них, в котором встречаются реминисценции из произведений Маяковского:

Маяковскому грезится гудок над Зимним,

А мне – журавлиный перелет и кот на лежанке.

Брат мой несчастный, будь гостеприимным:

За окном лесные сумерки, совиные зарянки!

Тебе ненавистна моя рубаха,

Распутинские сапоги с набором, –

В них жаворонки и грусть монаха

О белых птицах над морским простором.

В каблуке в моем – терем Кащеев,

Соловей-разбойник поныне, –

Проедет ли Маркони, Менделеев,

Всяк оставит свой мозг на тыне.

Всякий станет песней в ночевке,

Под свист костра, над излучиной сивой;

Заблудиться в моей поддевке

«Изобразительным искусствам» не диво.

В ней двенадцать швов, как в году високосном,

Солноповороты, голубые пролетья,

На опушке по сафьяновым соснам

Прыгают дятлы и белки – столетья.

Иглокожим, головоногим претят смоль и черника,

Тетеревиные токи в дремучих строчках.

Свете тихий от народного лика

Опочил на моих запятых и точках.

Простой, как мычание, и облаком в штанах казинетовых

Не станет Россия – так вещает Изба. 

От мереж осетровых и кетовых

Всплески рифм и стихов ворожба.

Песнотворцу ль радеть о кранах подъемных,

Прикармливать воронов – стоны молота? 

Только в думах поддонных, в сердечных домнах

Выплавится жизни багряное золото.

 

 

В поэме «Кремль» (1934), уже после гибели Маяковского, Клюев опять вступает в диалог с ним. В этот раз он как бы оправдывается перед ним за свой народный язык: «Опять славянское словцо! / Ну что же делать беззаконцу, / Когда  карельскому Олонцу / Шлет Кострома «досель» да «инде» / И убежать от пестрых индий / И Маяковскому не в пору?!» (16, с. 209)

А.И. БЕЗЫМЕНСКИЙ

Этот современник Клюева — автор комсомольского гимна «Молодая гвардия», близкий сотрудник Л.Троцкого, а затем «обличитель троцкизма», тем не менее, до конца жизни проводивший его антирусскую линию в литературе и своими  критическими статьями-доносами пытавшийся погубить многих талантливых поэтов и писателей. Травлю Клюева он начал в  1927 году со статьи «Русское дело», написанной по поводу новой клюевской поэмы «Деревня» и напечатанной в  «Красной газете» [11, с. 637]. В. Маяковский с презрением относился к этому «комсомольскому поэту» и в стихотворении «Юбилейное»  написал:  «Ну, а что вот Безыменский?! Так … ничего… морковный кофе».

Клюев запечатлел образ литературного иуды в своей поэме «Кремль», не грубя при этом, как Маяковский, а  используя мотивы и образы самого «поэта-критика»  для скрытой насмешки над ним:

 

Чу! Безыменский – ярый граб,

Что в поединке не ослаб

С косматым зубром-листодёром! –

Дымится сук, и красным хором

На нем уселися фазаны,

Чтобы гореть и клектом рьяным

Глушить дроздов, их скрип

обозный;

Меж тем в дупле петух колхозный,

Склевав амбар пшеничной нови,

Как сторож трубит в рог    коровий,

Что молод мир, и буйны яри,

Что Волховстрой румянец карий

Не  зажелтит и во сто лет!

Мое перо прости, поэт, —

Оно совиное и рябо;

Виденьем петуха и граба

Я не по чину разузорен!

 

 

В более раннем стихотворении 1933 года «Я человек, рожденный не в боях…» Клюев дает мужественный поэтический ответ Безыменскому и другим критикам, враждебным русской культуре:

<…>

 

Кольцо Светланы точит время,

Но есть ребячий городок

Из пуха, пряжи и созвучий,

Куда не входит зверь рыкучий

Пожрать волшебный колобок,

И кто в громах рожден, как тучи,

Тем не уловится текучий,

Как сон, запечный ручеек!

Я пил из лютни жемчуговой

Пригоршней, сапожком бухарским,

И вот судьею пролетарским

Казним за нежность, тайну, слово,

За морок горенки в глазах,–

Орланом – иволга в кустах.

Не сдамся!

 

Литература

1. Азадовский К.М. «Меня назвал «китежанкой»: Анна Ахматова и Николай Клюев // Литературное обозрение. – М., 1989. — № 5. – С. 66-70.
2. Азадовский К.М. Стихия и культура. // Клюев Николай. Письма к Александру Блоку 1907-1915. — М., 2003.
3. Ахматова А.А. Собрание сочинений: В 2 т. – М., 1996.
4. Ахматова А.А. Стихотворения и поэмы. – Л., 1979.
5. Библия. Книга Священного писания Ветхого и Нового Завета. Синодальный перевод. Четвертое издание. Брюссель, 1989.
6. Блок А.А. Собрание сочинений. Том пятый. – М.-Л., 1962.
7. Воспоминания об Анне Ахматовой: Сборник. – М., 1991. – С. 404-419.
8. Гарнин В.П. Примечания // Клюев Н. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. – СПб., 1999. С. 817-987.
9. Киселева Л.А. «Греховным миром не разгадан… (Николай Клюев) // Николай Клюев. Воспоминания современников. – М., 2010. С. 3-53.
10. Клюев Н. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы / Предисловие Н.Н. Скатова, вступ. статья А.И. Михайлова; составление, подготовка текста и примечания В.П. Гарнина. – СПб., 1999.
11. Клюев. Н. Словесное древо. Проза / Вступ. статья А.И. Михайлова; составление, подготовка текста и примечания В.П. Гарнина. – Спб., 2003.
12. Клюев Н. Воспоминания современников. / [сост. П.Е. Поберезкина] отв. ред. С.И. Субботин. – М., 2010.
13. Кудряшов И. «О кто поймет, услышит псалмов высокий лад?»: мотивы и образы песен царя Давида в поэзии Н.А. Клюева // www.academia.edu/6672608/Клюевослов.URL:http://www.kluev.org.ua//collegium/kudrjashov/php.
14. Мекш Э.Б. Коллизия «море – пловец – берег» в лирике Николая Клюева (языковский контекст) // XXI век на пути к Клюеву. Материалы Международной конференции «Олонецкие страницы жизни и творчества Николая Клюева и проблемы этнопоэтики». – Петрозаводск, 2006. – С. 153-166.
15. Михайлов А.И. Примечания // Наследие комет. Неизвестное о Николае Клюеве и Анатолии Яре. Кравченко Т., Михайлов А. – М., 2006. С. 227-291.
16. Наследие комет. Неизвестное о Николае Клюеве и Анатолии Яре. Кравченко Т., Михайлов А. – М., 2006.
17. Никё М. Теодицея у Н.Клюева и С. Клычкова // XXI век на пути к Клюеву. Материалы Международной конференции «Олонецкие страницы жизни и творчества Николая Клюева и проблемы этнопоэтики». – Петрозаводск, 2006. – С. 81- 86.
18. Поберезкина П. Клюевское слово в творчестве Анны Ахматовой // Ритуально-мiфологiний пiдхiд до iнтерпретацiϊ тексту. Збiрник наукових праць. – Киϊв, 1998. — С. 140-156.
19. Смольников С.Н., Яцкевич Л.Г. На золотом пороге немеркнущих времен: Поэтика имен собственных в произведениях Н. Клюева. – Вологда, 2006.
20. Яцкевич Л.Г. Структура поэтического текста. – Вологда, 1999.

                                                                            

Айгуль

                                            

Профессор Абрикосов сосватал-таки  меня в кураторы на полевую практику по уборке капусты. Его ответственный аспирант оказался безответственным, и пришлось мне, аспиранту второго года обучения, ехать со студентами-первокурсниками только что открытого в университете узбекского отделения в подмосковный совхоз.

Шел сентябрь 1990 года, до развала Союза дело еще не дошло, и «дружбу народов» мы крепили совместным трудом и таким же бездельем в корпусах пустующего пионерского лагеря. Молодые узбеки учили меня готовить тающий во рту сладкий плов, пели свои протяжные песни, а я развлекал их рассказами из русской истории и кинофильмами – я предусмотрительно взял с собой маленький телевизор.

Любознательные узбеки мне нравились, а я нравился им – об этом простодушно сообщили они сами.

Особенно бурные восторги выражали девушки – так впервые я узнал, что за внешней восточной скромностью скрываются чуть ли не шекспировские страсти.

По возрасту от студенток я ушел недалеко и, хотя был женат, наибольшим успехом пользовался в девичьей комнате, куда меня звали в гости почти каждый вечер.

Девчата, одетые в свои длинные цветистые платья, оказались нежными, грациозными и глазастыми созданиями, но самой глазастой была Айгуль – она так радостно мне улыбалась и так восхищенно хлопала своими черными ресницами, словно опахалами, что даже я ощутил весь жар этой невинной, но сильной увлеченности.

Мои рассказы действовали на Айгуль завораживающе: она смеялась, грустила, плакала и благодарила так горячо, провожая до дверей моей кураторской «берлоги», что я вздрагивал: мне казалось, еще немного, и она бросится меня целовать.

«Трудовой семестр» пролетел быстро, и в октябре все мы вернулись в городские общежития.

В конце первой учебной смены мы с профессором Абрикосовым случайно оказались в одной очереди у раздевалки и, получив номерки, собрались было отправиться по своим адресам, как вдруг шелестящий возглас заставил нас обернуться: толпа узбеков, только что миновавшая высокие входные университетские двери, побежала к нам. Абрикосов, сверкнув очками, приосанился, ожидая от своих студентов приветствий и вопросов, но они, лишь вежливо ему кивнув, окружили меня, и так плотно, что сдвинуться даже чуть в сторону было невозможно.

Прозвенел звонок, узбеки, вспомнив о лекции, хлынули к окну раздевалки, но пестрая масса вынужденно расступилась: из ее центра выпорхнула Айгуль, прильнула ко мне, с силой поцеловала в щеку и, смущенная, мгновенно исчезла.

— Вот как они вас, оказывается, любят! – удивленно и словно с сожалением произнес Абрикосов, посмотрев на меня необычно внимательным и одновременно ироничным взглядом. – Ну, желаю дальнейших успехов!..

В семейное общежитие я возвращался в приподнятом настроении: и практика прошла отлично, и учеба меня радовала, и воспоминание о поцелуе Айгуль разливалось в сердце теплом.

В мечтательном состоянии я спустился в метро, где уже на эскалаторе обратил внимание на окружающих: оказывается, такое же настроение, как у меня, было у многих! Совершенно незнакомые люди, особенно девушки, улыбались мне глазами и провожали взглядами. Счастливый, я ехал в вагоне с песней в душе, тем более что женщина напротив смотрела на меня с улыбкой. Еще одна женщина не смогла скрыть улыбки уже в автобусе… Неужели я настолько счастлив?

Жена встретила меня в прихожей, включила свет и тут же расхохоталась:

— Поздравляю!

— С чем? – опешил я.

— С подарком! – съехидничала супруга.

— С каким??

— А ты посмотри на себя, милый! – она легонько подтолкнула меня к зеркалу.

Из простой рамы выглядывало во всей своей красе удивленное лицо… с огромным отпечатком красной помады на правой щеке. Было видно, что губки у Айгуль сложились «бантиком»…

Дальнейшие мои объяснения жене и уверения были не так интересны, как вопрос, который и сейчас остается без ответа:

— Почему профессор Абрикосов меня тогда не предупредил?!

                                                           

 «Кудряшка Сью»

 

    Иностранцы в нашей аспирантуре начала 90-х были похожи на диковинные растения.

Полька, готовившая к защите диссертацию о Василии Белове, прилетела явно из другой галактики – ее неземная фирменная одежда на фоне донашиваемых советских пальто и сапожек выглядела убийственно и, вызывая бессильную зависть, ввергала наших девчонок в тяжелое уныние. Низкорослый и редкозубый вьетнамец, сравнивавший фольклор двух «близких» народов: русского и родного, говорил с душераздирающим акцентом, но дело свое знал и к заветной цели – стать профессором ханойского университета – двигался медленно, но упорно, как газонокосилка.

Негр (пардон, африканец), из страны с поэтическим названием, ходил как тень посреди большого читального зала Ленинки и появлялся только на обсуждениях своей будущей диссертации: «Традиции Максима Горького в литературе Берега Слоновой Кости».

В общем и целом эта временно пересаженная на нашу почву флора меня особо не заботила и проходила себе мимо, как вдруг…

Ранним весенним утром в мою комнату на тринадцатом этаже огромного сурового общежития на Юго-Западе постучали вежливо, но настойчиво, и с этого мгновения я неожиданно для себя стал опекуном только что прибывшей на стажировку из Америки аспирантки Джейн.

Представительница североамериканских штатов выглядела забавно: невозможно было понять, что она собиралась штурмовать, вылетая из Нью-Йорка, — то ли Эльбрус, то ли местную свалку. Мятые и рваные джинсы, куртка грязно-серого цвета, поношенные кеды и необъятный рюкзак за ее спиной свидетельствовали о чем угодно: о походно-туристском, геологическом или бродяжьем настрое, но никак не о филологических изысканиях. Но взглянув на ее лицо, я все понял, и объяснения сопровождавшей ее однокурсницы уже не потребовались.

Я никогда не считал себя физиономистом, но в этот раз готов был уверовать в свои неожиданно проснувшиеся способности читать по выражению глаз – вопросительно-восторженный взгляд Джейн разгадывался легко и просто: она была большим ребенком.

Точнее, не очень большим: среднего роста, чуть пухловатая в талии, ручках и щечках, она притягивала внимание своими громадными шоколадными глазами на круглом румяном лице, обрамленном кудрявой взъерошенной прической.

«Кудряшка Сью», — сразу и бесповоротно назвал я ее про себя, и более уже не отходил в мыслях от этого прозвища.

Кудряшка держала в руках ключ от своей комнаты, но не знала, что с ним делать. Я открыл соседнюю дверь, снял с растерянной девушки рюкзак, посадил на видавший виды стул и, взяв документы, сбегал к кастелянше. Каково же было мое удивление, когда, вернувшись, я застал американку на полу – она сидела на истертом паркете и, раскинув ноги в кедах, рылась в своих вещах.

Я не знал, как мне быть: то ли сесть на пол рядом с ней, то ли поднять и усадить на стул… Выбрал нечто среднее – опустился на матрас пустой кровати и стал помогать в разгрузке рюкзака.

Содержимое вещмешка оказалось потрясающим: Сью вытаскивала из его необъятного чрева бутилированную воду: одна бутылка, вторая, третья… «Зачем тебе столько? – ошарашено спросил я Кудряшку и услышал ответ: «Но ведь у вас, Ник,  в России с водой плёхо?»

— Плохо, конечно, но не до такой же степени, — обескураженный ее вопросом, я так и не сумел закончить фразу.

Последующие дни были заполнены хождением по магазинам и самопальным рынкам возле станций метро – мне пришлось взять в свои руки процесс одевания и последующей «реабилитации» Кудряшки Сью в условиях российской действительности.

Представления Сью о России были предсказуемыми: она сильно удивилась, не обнаружив на Красной площади свободно гуляющих по брусчатке медведей и цыган, долго не могла понять смысл наших денежно-обменных операций и все время попадала в нелепые ситуации в общении с аборигенами, в том числе не «местного» розлива…

— Я не понимай, Ник, у вас есть русский, но есть еще другой русский, черный русский – я купила поми… томаты на барахолке (это слово, к моему удовлетворению, она произнесла чисто и ясно), но очень-очень дорог…

— По какой цене, Джейн? – встрепенулся я, предчувствуя недоброе, и сник, коря себя за непредусмотрительность – «черный русский» нагрел наивную американку на приличную сумму.

Через месяц Кудряшка вроде бы освоилась и прижилась на необъятных просторах нашей столицы, но держать ухо востро мне надо было постоянно: она вечно попадала в анекдотические истории, вызывая гомерический хохот в «научных кругах» нашей общаги, постепенно превращаясь в ее легенду.

Однажды Кудряшка Сью забрела на Арбат и, восхитившись пестротой разложенного где попало товара, предназначенного почти исключительно для интуристов, накупила матрешек и шапок-ушанок всевозможных расцветок, вплоть до розового.

— Только не надевай эту шапку на свою голову! – взмолился я, представив, как легко будет «клюнуть» мастерам «карманных дел» на приметную за километр иностранку.

Но окончательно она меня добила, явившись в самый разгар «русского веселья» нашей общей коридорной компании с печалью:

— Ник, я не понимай, почему так плёхо работай ваша пневмопочта? Я посылай письма, но не получай ответ…

— Так-так, Джейн, повтори еще раз, — переспросил я, мгновенно протрезвев, — какая-такая пневмопочта?

— Ну, у вас в общаге у кухни есть пневмопочта, только странная: я дергай за ручку, бросай письма, а она гремит-гремит вниз и не пикайт.

— Так это же мусоропровод! – закричал я, похолодев от ужаса, и услышал хлюпанье, хрюканье, сдавленный смех и грохот упавшего стула за своей спиной.

— Джейн, — жалобно закончил я, — больше туда не ходи, я покажу, где у нас почта!..

Через полгода Джейн, нагруженная матрешками, ушанками и ошеломляющими впечатлениями, уехала «из России с любовью».

Она, наверное, и не догадывалась, как по-настоящему, искренно и нежно мы её полюбили.

Кудряшка Сью, где ты теперь?..

 

Банкет

 

    Защита диссертации в начале голодных девяностых – та еще песня! Точнее, банкет после нее. В ресторанах его давно уже не заказывали, в магазинах несчастные пайки выдавали по розовым и зеленым талонам, на обычном рынке цены зашлись в бешенстве, денег было в обрез. Хорошо, что на окраинах Москвы разбросаны рынки оптовые – на них еще можно сэкономить.

Лена и Катя – жена и сестра диссертанта – выпросили у соседа по общежитию большую тележку и «запрягли» квелое от трудовой бессонницы главное «лицо» предстоящей защиты:

— Очнись! Доктора и кандидаты тоже есть хотят.

Загрузились быстро. Диссертант с натугой толкал перед собой нагруженную продуктами телегу и с ноющим беспокойством подсчитывал в уме расходы на алкоголь.

Шампанское и водку покупали в большом магазине на Юго-Западе — прозрачные бутылки столичного «Кристалла» плескались в двух картонных коробках.

Процессия уже была готова тронуться в обратный путь, как вдруг вечно озабоченная жизнью Лена остановила движение:

— Надо взять еще одну.

Уставшая Катя удивилась:

— Зачем?

— Ты не знаешь этих профессоров, им все время мало.

Третья коробка «Кристалла», жалобно звякнув, водрузилась на вершину горы.

К банкету готовились в той же аудитории, где через час должна была состояться защита  — свободных помещений не хватило. Диссертант с ученым секретарем нервно перепроверяли документы в сторонке, а Лена с Катей раскладывали на сдвинутых квадратом столах бутерброды с традиционной красной икрой, салаты, пироги, блины, закрывая их салфетками, расставляли шампанское. На плитке разогревалось мясо, электрочайник шумел совсем не академически, а по-домашнему.

Аудиторию стали заполнять члены совета. Их нейтральные лица сразу меняли выражение: глаза вздрагивали и начинали блестеть, ноздри втягивали аппетитные запахи, к голодным желудкам приливала кровь, освобождая от излишних критических мыслей умные головы.

Сверкая лысиной, вошел председатель диссовета, и защита началась. Шла она резвее, чем обычно — процедурные моменты опускались, оппоненты сокращали свои выступления, все явно торопились в предвкушении главного действа, а кое-кто уже не выдерживал — Лена с возмущением шепнула соседке:

— Катя, секретарша спёрла блинчик!

Защита прошла «на ура». Смущенного и розового от счастья новоиспеченного кандидата наук наскоро поздравили и с шумом придвинули стулья. Со столов сметалось все подряд, Лена с Катей сбились с ног, подкладывая съестное, профессура деловито взялась за бутылки.

Кто-то подсказал Кате, что надо отнести часть еды в отдел аспирантуры, — ее заведующей, Анне Николаевне Степановой, ввергавшей в трепет не только соискателей и аспирантов, но даже докторантов – о ее суровой требовательности ходили легенды.

Катя, сложив на поднос несколько бутербродов с икрой и другую снедь, завершив натюрморт бутылочкой, спустилась в кабинет этажом ниже. Степанова сидела в спокойном одиночестве – был не приемный день – и задумчиво курила.

— Анна Николаевна, мы хотим поделиться с вами своей радостью…

Сделав затяжку и отставив руку с сигаретой в сторону, Степанова благосклонно произнесла, махнув свободной ладонью:

— Делитесь!

В аудитории вскоре все было уничтожено, третью коробку допивали почти на ходу. К довольному румяному научному руководителю подошел почти невменяемый от пережитого кандидат с супругой:

— Вам такси вызвать?

— Нет, спасибо, мы с мужиками еще в пивную зайдем.

«Значит, все-таки не хватило!» — с досадой подумала Лена.

Еще через полчаса все было кончено. Почти не запачканные тарелки вместе с опустошенными до дна бутылками были собраны в припасенные заранее мешки, столы расставлены по обычным местам.

Больше совмещенных с банкетом защит не проводили. А зря!..

 

Москва закатная

 

Больше всего я любил московские закаты, когда дыхание городской суеты почти замирало, и можно было спокойно идти по узким улочкам неподалеку от Кремля.

Вот здесь, на скамейке напротив старого МГУ, я был несказанно рад первой публикации в журнале и не верил, что могу держать в руках эту тонкую и ломкую книжку, где стояла моя фамилия, и был напечатан текст, — далекий, странный, словно принадлежащий не мне, а кому-то чужому.

А вот и Манеж, — там я впервые увидел подлинники картин Константина Васильева, отстояв очередь, к которой в другой день ни за что бы не приблизился – она опоясывала выставочный зал почти до полного круга.

И наконец, Ленинка, библиотека, где прошли, наверное, лучшие дни моей жизни, словно остановившейся тогда на полпути и задумавшейся о самом главном.

Здесь, среди таких же погруженных в раздумья читателей, можно было проходить мимо ящиков каталога с белыми полосками алфавитных карточек, мимо стеклянных витрин с издательскими новинками, и мимо открытых стеллажей книжного фонда в глубину главного читального зала, где в полном одиночестве вечности тебя уже ждали Николай Бердяев и Константин Леонтьев.

Но я больше любил другой зал, этажом выше, это был отдел технической литературы, маленький, почти пустой, совсем бесшумный, где на столе с зеленым ламповым плафоном лежала стопка книг, а из окна открывался вид на Кремль, сказочный терем с куполом Ивана Великого…

В истории бывают моменты, когда все вдруг фокусируется в одной точке – и страх, и ненависть, и надежда, и разочарование, но лето 1991-го оказалось не просто трагическим, это была катастрофа.

В начале июня ко мне в аспирантское общежитие приехала мать, растерянная, тревожная и одновременно заторможенная – в ней словно застряла тайная мысль, терзавшая ее изнутри.

Уже полгода врачи не могли определить источник боли и, измаявшись вместе с ней, отправили на консультацию в столичную онкологию.

Ночевать в общежитии маме было нельзя, но я на свой страх и риск укрыл ее в комнате — мы пробирались к лифту мимо спящих дежурных только ранними утрами и темными вечерами Юго-Западной городской окраины.

Поликлиника была перегружена больными, они сидели на стульях, подоконниках, ступеньках лестниц – всюду, где можно и нельзя. К концу первого дня маме сказали, что у нее опухоль, через неделю сделали пункцию, а 12 июня намекнули, что будут облучать…

Солнечный полдень этого страшного дня я не смогу забыть уже никогда. Мама бодрилась, а я, внутренне крича, смотрел на Москву-реку с яркими от света белыми теплоходиками и закрывал уши от радиотрансляции — по радио и телевидению громогласно «принимали в президенты» Бориса Ельцина.

В конце июля её положили в палату клиники имени Герцена, напротив ипподрома, и стали готовить к операции, до которой еще нужно было дотерпеть – и тут маячила очередь!

«Слово к народу», подписанное лучшими людьми России, поразило маму, она нашла в нем подтверждение своим мыслям и горячо пересказала его соседке, но наткнулась на стену – «подруга по несчастью» оказалась убежденной сторонницей Ельцина.

Потом, спустя три года, в такой же сиротской соседней палате, с подвязанной к протекающему крану марлей, будет умирать презираемый властью великий Леонов…

«Три дня в августе» подарило надежду не только маме и мне – почти весь наш этаж ликовал и танцевал, ожидая не просто смещения «пятнистого», но, прежде всего, возвращения к здравому смыслу. Но члены ГКЧП оказались слабаками – я это понял, увидев из окна, как танковая колонна, растянувшаяся по проспекту Вернадского, не сметала все на своем пути, а останавливалась, как вкопанная, перед светофорами – разве так делают перевороты?!

Может быть, поэтому мама тяжело перенесла операцию – надежды уже не было.

В конце сентября, когда грустно опадали желтые листья кленов, я отвез мать во Внуково, еле разместив ее костыли в красном «Икарусе». После регистрации мы оказались в накопителе, из которого на летное поле меня уже не выпустили. Стюардесса, вместо того чтобы вызвать санитарную машину, стала вести маму до самолета пешком, чуть поддерживая ее за локоть.

Моя страдалица, пытаясь догнать ушедшую вперед толпу, ковыляла, неловко переставляя костыли, поминутно останавливалась, не справляясь с одышкой, вытирала слезы… Как же я виноват перед тобой, мама!

Она умерла осенью 1993-го, сразу после расстрела Дома Советов…

 

Капитуляция

 

    — Это безобразие! – недавно назначенный университетский проректор по научной работе Берзинь был вне себя от возмущения. – Отчеты по науке сдают в самый последний момент, чуть ли не под Новый год, а то и в январе! С подобной практикой пора кончать!

После зимних «каникул» в просторном кабинете грозного начальника, бывшего спортсмена, а ныне молодого доктора наук, вызывавшего у подчиненных изжогу не только своим огромным ростом и всегда хмурым видом, но и неприятным, каким-то скрипучим тембром голоса, сидели нахохлившиеся деканы факультетов, а над их головами сотрясал воздух Берзинь:

— Годовые отчеты теперь будете готовить не в ноябре, а в октябре, крайний срок сдачи – первое ноября! К нарушителям будем принимать особые меры.

В сентябре в помощники проректора по науке откомандировали только что закончившего аспирантуру молодого преподавателя Петрова, и Берзинь сразу же дал ему «ответственное спецзадание»: контролировать выполнение своего приказа.

Петров с унылым видом приходил в крохотные комнатки заведующих кафедрами, где его поначалу принимали за студента, и напоминал в очередной раз о том, что срок сдачи теперь – не первое декабря, а первое ноября. Все рассеянно кивали головами, но никто ничего не делал. Музыкально-педагогический факультет весело и легкомысленно щебетал в ответ на его стоны, историки смотрели на Петрова, как сквозь прозрачное стекло, а один из заведующих на физмате, округлый и самодовольный, словно только что сделавший важное открытие, и вовсе его «послал»:

— Кто ты такой, чтобы меня учить? Молоко на губах не обсохло, а туда же!..

Петров обиделся и пожаловался начальнику. Берзинь мгновенно вызвал «непокорного», и через два дня отчеты физмата первыми легли на стол проректора. Остальные благополучно тянули резину.

Первого ноября в проректорский кабинет так никто и не пришел. Взбешенный начальник раз за разом направлял своего помощника по хорошо знакомым адресам. Петров уже не говорил, а просто открывал кафедральные двери и стоял в них вопросительным знаком.

Первое декабря тоже оказалось «пустым». Берзинь плюнул на субординацию и сам стал звонить заведующим. К двадцатым числам декабря слабые, пока еще тонкие бумажные ручейки потекли в сторону проректорского кабинета. Половина отчетов была сдана, небольшая часть поспела к новогодним праздникам, а треть – отсутствовала. Проректор метал громы и молнии, приказывал и наказывал, но «порядка» добиться так и не смог.

— Неужели так трудно сделать отчет к сроку? – скрипел он, обращаясь к испуганному помощнику, не ожидая, впрочем, искреннего сочувствия. – Неужели быть ответственным так сложно?.. В его голосе уже чувствовалась обреченность.

Совместными усилиями два незадачливых администратора смогли только к концу января «выбить» все кафедральные отчеты, за исключением музыкальных – нужные бумаги они принесли, что-то напевая себе под нос, только… в феврале.

Еще через месяц деканам было сказано, что все будет по-прежнему. Берзинь

капитулировал.

 

Карбонат

 

Вот уж не думал, что когда-нибудь окажусь на Рублевке! И не где-нибудь, а на самом настоящем съезде… Коммунистической партии Российской Федерации.

Тогда, в начале нулевых, компартия учредила что-то вроде союза патриотических сил, стремясь собрать в единый кулак всех патриотов – дело, как учит история, благородное, но абсолютно неосуществимое: сколько у нас людей, столько и партий.

Пригласили меня — то ли в качестве вологодского гостя, то ли наблюдателя; в общем, в статусе праздношатающегося.

Возле станции метро гостей поджидал «Мерседес», — автобус с тонированными стеклами, который и повез нас в самый дорогой поселок элиты, Жуковку. По пути я с изумлением разглядывал частные трех-, пяти — и даже девятиэтажные (!) дворцы, стремящиеся хоть как-то приподняться над высотным забором, чем-то напоминающим Кремлевскую стену. У ворот олигархических владений дежурили охранники в черных костюмах, обязательных белых рубашках и галстуках – они изнывали на солнцепеке, но стойко переносили «тяготы и лишения» своей холуйской службы.

Жуковка оказалась неожиданно скромной снаружи, словно путана у входа в «Метрополь», а вот внутри…

Я сразу понял, что такое богатство вижу в первый и в последний раз… Гостиница в центре поселка походила на американский круизный лайнер – в ней было все, и все это было построено и оборудовано по высшему разряду. Если паркет – то из самых ценных пород дерева, инкрустированный с удивительным изяществом; если блистающие двери – то такой красоты, что даже урод в них смотрелся бы душкой; если картины на стенах – то подлинники итальянских мастеров; если сады – то висящие, парящие и благоухающие немыслимыми запахами; если девушки обслуги – то такой внешности, от которой таяла душа.

До начала мероприятия оставался час. За это время я почти потерял дар речи, способность здраво мыслить и внятно смотреть. Единственное, что во мне еще сохранялось – это чувство голода. Ведомый желанием, я отыскал на первом этаже буфет, больше похожий на дворцовую палату. За стойками в свете ламп переливались высокоградусные бутылки всех марок, за стеклами витрин манили живописно разложенные деликатесы.

Я выбрал из неизвестных и знакомых названий самый тонкий бутерброд с карбонатом и заказал к нему чашечку кофе. На ценник даже не посмотрел – в кармане лежали заработанные за целый месяц деньги, а заодно и обратный билет. Через мгновение с зарплатой мне пришлось расстаться…

Я давился карбонатом, сидя за столиком, и лихорадочно соображал, пытаясь вспомнить, в какие эмпиреи упорхнул мой рассудок.

Звонок вернул к действительности – надо было идти в конференц-зал. Там, сидя в кресле с краю, я стал разглядывать делегатов.

В президиуме разместились три Геннадия: вождь Зюганов, спикер Селезнев, — они приехали на черных «Ауди» в милицейском сопровождении; «красный» предприниматель Семигин, а также Сажи Умалатова, стойкая защитница СССР.

В зале я тоже искал знакомые лица, и нашел: это были актеры Елена Драпеко, бессмертная Лиза Бричкина, и Иван Рыжов, «дед всея Руси».

Заседание началось. Выступления, указанные в программе, шли чередом, все – по теме, но ораторов тянуло совершенно в разные стороны: один призывал изничтожить олигархов, другой – их приручить, третий клеймил церковь, четвертый хвастался знакомством с Патриархом, пятая укоряла мужчин… не помню, за что, но правильно – нечего увлекаться бесполезными разговорами.

В антракте…ой, извините, в перерыве, коммунисты, сочувствующие и все остальные тонкими струйками просочились в ресторан.

Ах, что это был за ресторан! Светлый, яркий, зеркальный, музыкальный, — за роялем играл Шопена лауреат международных конкурсов, наверное, для поддержания аппетита. А какие лакомства нам предлагались! Половину из них я видел впервые.

Официантки, приглашенные, вероятно, прямо с конкурса красоты, вручили нам папки с меню. Я, по скромности, заказал борщ, мои случайные спутники оказались бойчее – аромат их блюд словами было не передать, только междометиями.

Вволю загрузившись съестным, мы вышли в фойе, и тут…

Лучше бы я не видел этого изобилия: на белоснежных длинных столах, стоящих вдоль стен, была выставлена бесплатная снедь и горячительное всех типов и расцветок: армянские, греческие и французские коньячные бутылки; бокалы с шампанским, винами и водкой; фрукты, сладости и бутерброды всех видов: черная икра, красная, балык, осетрина, сервелат…

Карбонат!!!

Настроение резко испортилось. Еле досидев до конца, я выскочил на свежий воздух, где на парковке тихо мурлыкал автобус. Через час я очутился в том же самом месте, откуда и начиналось незабываемое путешествие – у перехода в метро.

На память у меня остался выданный все участникам съезда небольшой синий пластиковый портфель с блокнотом и ручкой внутри – подарок от Геннадия Андреевича Зюганова.

И на том спасибо.

Богатые и бедные в России были всегда. Но такой ужасающей разницы между ними, такого расслоения, как будто люди живут в разных странах, не объединены общей историей, наверное, припомнить сложно. Не покидает ощущение, что идёт необъявленная, но и не запрещённая война богатой части населения за обладание всем общенародным богатством. На чьей стороне успех видно невооружённым глазом. Успешность человека сейчас определяется количеством заработанных им денег. Условно заработанных, конечно. Как можно назвать заработком средства, полученные в результате грабительской приватизации? Они получены в результате отъёма у всех и последующей делёжки в узком кругу. С участием в этом процессе высших должностных лиц государства. В России образовалась антинародная олигархическая власть, которая покуда и не думает трансформироваться в сторону не отъёма, а последовательного возврата хотя бы части незаконно присвоенной общенародной собственности.

Сытый голодного не разумеет, говорят в народе. Хотя, на мой взгляд, мысль эта от лукавого. Ещё как разумеет, когда припрёт, или когда вдруг захочет разуметь. Предстоит ответить на вопрос: на чём возникает это желание помочь ближнему и начать самому жить не по волчьим законам бизнеса, а по законам человеческой морали?

Для кого-то совесть является злым призраком на жизненном пути, а для кого-то – это безусловное ощущение присутствия Бога в человеке, участие высших сил в его земной судьбе.

Нынешняя президентская кампания лишний раз доказала, что во власти в современной России  людей с низким или средним достатком нет и быть не может. Все зарегистрированные кандидаты, согласно предвыборному плакату, за прошлый год заработали достаточно много миллионов рублей. Откуда могло появиться у них и появилось ли моральное право говорить от имени большинства населения страны, живущего на несколько порядков (в  десятки и сотни раз. – Ю. М.) скромнее? На чём базируется это право людей, идущих во власть, их внутренняя убеждённость в предвыборных обещаниях?

Можно ответить, что и богатые люди бывают с больной совестью. Литераторам за примером далеко ходить не надо, граф Лев Николаевич  Толстой, например. Да, в нашем прошлом много было богатых людей с больной совестью. И благодарная память соотечественников их имена сохранила – и в качестве реформаторов общественного строя, и в качестве движителей отечественной экономики, и в качестве меценатов в искусстве. Деятельность одного только Павла Михайловича Третьякова чего стоит! Будучи успешным предпринимателем, коллекционером, он оставил родному городу – Москве галерею русской живописи. К созданию портретов великих современников он на собственные средства привлекал лучших художников, обеспечивая им достойный заработок, а будущей галерее – настоящие шедевры портретного искусства. Теперь это художественная галерея мирового уровня.

Да, другими были богатые. На Россию смотрели как на свой дом, а значит, стремились её богатства прирастить, саму её приукрасить. Недаром смогла так расцвести отечественная культура в дореволюционной России.

А чем буйно расцвело и продолжает цвести и пахнуть искусство современной России, заражённое ядом наживы, особенно на эстраде и театральных подмостках? Мы имеем сейчас сомнительное счастье наблюдать, как агрессивное новое уничтожает драгоценное старое.

Олицетворением возможности гармоничного существования различных по достатку слоёв населения России, служащих одной цели – её укреплению и прославлению, для меня является судьба великого артиста Фёдора Ивановича Шаляпина. Возросший из низов, не без помощи меценатов, национальный по своей сути талант, стал символом величия, мощи русского человека, России, которую, да, потеряли.

После революции была создана советская империя, искусство которой с течением времени впитало и продолжило традиционные для многонациональной страны ценности. Нравственность как основная черта отечественной культуры, пронизывавшей все слои общества, не позволяла оправдывать нажитое нечестным путём богатство.

Богатство, заработанное честным трудом, трудом нескольких поколений, всегда вызывало уважение.

А миллиарды, наворованные в смутные времена на несколько поколений вперёд в разоряемой, гибнущей стране (а где и когда ещё можно столько украсть!), до сих пор вызывают справедливое негодование и ненависть у честного человека, для которого Родина – не пустой звук. А как иначе? Её природные богатства всегда мыслились в качестве общего достояния, завещанного общими предками, в качестве основы для безбедного существования будущих поколений.

Слой сверхбогатых людей в современной России, называемых олигархами, ежегодно уводит за рубеж суммы, способные при разумном использовании решить любую внутриполитическую задачу, уничтожить ужасающий разрыв между бедными и богатыми. Да и внешнеполитические задачи государством, в котором царят согласие, закон и порядок, решались бы в этом случае без наглых унижений со стороны внешних противников. При понимании того, что в стране создана пропорциональная капиталам опора на все слои населения, что роль компрадоров свелась к нулю, расколоть Россию ни социально, ни политически не удастся.

Власть в стране не должна ходить на поклон к богатым. Богатые должны сами способствовать решению поставленных властью задач, предлагая для этого и свою энергию, и свои капиталы. И этот поворот «в мозгах», в механизме управления государством давно назрел. «Абрамовичи» и «прохоровы» должны войти в историю в качестве презираемых всеми соотечественниками символов бессовестности и агрессивного бесстыдства.

Нужны другие богатые. Их капитал должен работать в России, оставаться на родине, служить ей опорой и в дни благоденствия, и в трудные и подлые времена. Главной отличительной чертой других богатых от нынешних олигархов должно стать служение России и в радости, и в горе.

Не на словах, а на деле. Тогда по праву им может быть присвоено звание элиты нации.

На деятельной любви к своей стране, к своему народу и происходит консолидация общества. Сытый должен разуметь голодного.

Кто-то воскликнет: какая наивность!

Кант говорил: «Я знаю два чуда на свете: звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас». Наивность моя обусловлена нравственным законом, живущим в каждом человеке. Сильнее его на Земле ещё ничего не было. И не будет.

Победить на выборах должна была программа Грудинина, в которой он предлагал наконец-то покончить с бандитской эпохой «первоначального накопления капитала» и ввести в России налоговые и социальные стандарты развитых государств.

Но США вот-вот должны были начать бомбить Сирию, в которой мы увязи, Порошенко приготовился идти войной на Донбасс, который мы не можем предать, и Англия закатила нам уже почти победную истерику.

Так что чуть ли не за секунды до начала третьей мировой войны среднестатистический россиянин шел к избирательному участку и представлял, как победивший на выборах Грудинин на виду у наступающего на страну врага пытается подчинить себе путинскую вертикаль…

Это в США и республиканцы, и демократы давно сидят во всех структурах власти и после выборов там  ничего не меняется. А чтобы Россию, где все держится на вертикали распилов и откатов, от внешнего врага и от пятой колонны защитить, надо даже начальников над дворниками поменять на новых.

И наш избиратель решил принести в жертву себя, а не страну, все еще на карте существующую…

А теперь он, самый самотверженный, самый благородный в мире избиратель, вернувшись к своему нищенскому рациону, будет вслушиваться в каждое путинское слово, будет с телеэкрана сканировать всем своим отчаявшимся  сердцем каждую черточку в путинском лице, чтобы в его вдруг промелькнувшей улыбке, в выражении его глаз найти хоть капельку той человечности, из которой только и может появиться вместо государства олигархического — общенациональное, вместо кастового — общенародное.

Ведь в нашей Конституции записано:

«Мы, многонациональный народ Российской Федерации, соединенные общей судьбой на своей земле, утверждая права и свободы человека, гражданский мир и согласие, соединяя исторически сложившееся государственное единство, исходя из общепризнанных принципов равноправия и самоопределения народов, чтя память предков, передавших нам любовь и уважение к Отечеству, веру в добро и справедливость, возрождая суверенную государственность России и утверждая незыблемость ее демократической основы, стремясь обеспечить благополучие и процветание России, исходя из ответственности за свою Родину перед нынешним и будущими поколениями, сознавая себя частью мирового сообщества, принимаем КОНСТИТУЦИЮ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ…»

История путинской России напоминает тот эпизод из сказки Андерсена «Снежная королева», где девочка Герда с терпеливой надеждой роняет и роняет свои слезы на грудь мальчику Каю. Вот только сердце Кая, вопреки сюжету великого сказочника, все еще остается ледяным…

«… мне становится страшно…  Вы предлагаете передать власть фактически в руки населения…. Как жить, как управлять таким обществом, где все имеют равный доступ к информации, все имеют возможность получать напрямую непрепарированную информацию…«, – шепчет мальчику Каю в ухо злая волшебница Герман Греф, озабоченная сохранением кастовых «страт» (доктор Геббельс, как мы знаем, выражался более конкретно: «Дайте мне средства массовой информации, и я из любого народа сделаю стадо свиней»).

А девочка Герда продолжает верить «в добро и справедливость» и мальчика Кая, стремящегося стать частью ледяного «мирового сообщества»,  своею верой пытается оживить и спасти…

Блок писал:

Верь, друг мой, сказкам: я привык
Вникать
В чудесный их язык…

(http://николай-дорошенко.рф/blog113.htm)

 

Москва всегда была шумливой, взъерошенной, уставшей от приезжих. «Базар-вокзал», что с нее взять… В середине 90-х московский базар раздулся, как флюс. К каждой станции метро прилипли торговые ряды из палаток с сомнительными продуктами. Народ был беден, и поэтому «отоваривался» здесь.

Но была и другая, благодатная сторона в тогдашних бедствиях – неофиты потянулись в церковь.

Я ходил в храм Михаила Архангела на юго-западе столицы. В один из дней, зайдя в него и почти сразу услышав возглас: «Отче наш!..», я удивленно посмотрел на циферблат – службу почему-то перенесли на час раньше.

В церкви было тесно и как-то неуютно: сквозь толпу прихожан протискивались репортеры с камерами, было много незнакомых лиц, жующих жвачку и тихо переговаривающихся по дорогим и редким тогда сотовым телефонам, — все они были одеты в темные пальто из тонкого сукна.

Служба закончилась. Толстый седобородый отец Ярослав вышел на амвон и объявил:

— Братья и сестры! Прошу вас освободить храм, нам надо подготовиться к венчанию.

Верующие послушно вышли, некоторые остались стоять у входа, предвкушая зрелище. Я собрался было уйти, как вдруг громкое покашливание из репродукторов заставило меня замереть: у входа на храмовую территорию возле машины с усилителями сверкали на солнце два белых «линкольна», стоял автобус, два грузовика, карета «скорой», а все вокруг было перекрыто заграждениями, возле которых дежурили милиционеры. Зеваки зашевелились:

— Вы слышали, Жириновский будет венчаться?

— Сын?

— Нет, он сам.

— Для полного счастья ему еще нужно совершить обряд обрезания! – едко заметил мужчина, похожий на былинного богатыря.

Динамики неестественно радостным голосом завопили:

— К нам приехал, к нам приехал Владимир Вольфович, дорогой!

То ли цыганский, то ли народный хор торжественно запел, приплясывая на открытой платформе грузовика.

Толпа ахнула: на тройке белых коней ворвались в проезд Владимир Вольфович в «жириновке» и его свита. «Жених» стал разбрасывать купюры, мальчишки, отталкивая друг друга, бросились их подбирать.

— Мало, мало! – усмехался тусовочный голос ведущего. – Еще!

Вверх полетели монеты, зеваки не выдержали и стали их ловить, размахивая  ладонями с растопыренными пальцами.

Из «линкольна» вышла странная пара: пожилой иностранец в бабочке, ведущий под руку высохшую спутницу.

— Это Ле Пэн! – шушукались соседи.

Наконец, ворота распахнулись, и тройка, подъехав к нам под переливчатое дребезжание колоколов, остановилась у входа в храм. Жириновский, подхватив руку жены в длинной снежной перчатке и самодовольно поджав тонкие губы, последовал внутрь. Белая ажурная шляпка Галины Жириновской заколыхалась – «новобрачных» чуть не смяли фото- и теле – репортеры.

Церковные двери закрылись. Толпа любопытствующих подхватила меня и понесла к боковому входу с широкой стеклянной рамой. Напирали со всех сторон. Была слышна английская речь: зазевавшиеся американские журналисты тщетно поднимали на руках свои видеокамеры – наши оказались выше ростом.

Вдруг в мою спину кто-то стал отчаянно и грубо толкаться:

— Я депутат Государственной Думы Митрофанов! Требую меня пропустить, вот удостоверение!

Диабетического вида мужчина в очках, на возмущенном лице которого ходуном ходили большие черные брови, не смог добиться своего – толпа равнодушно и одновременно презрительно стояла, почти не шевелясь.

Я увидел сквозь стекло, как возле иконостаса бегали старушки в служебных халатах, вениками отгоняя от икон обнаглевших операторов, установивших свои лестницы прямо на амвоне, — они пытались направить аппараты на «молодых», повернувшись спиной к алтарю.

Старушки были неумолимы – лесенки пришлось сложить.

Венчание началось. Батюшка Ярослав водил чету вокруг аналоя, потом над ними стали держать венцы:

— Венчается раб Божий Владимир и раба Божия Галина!

Прильнувшие к окнам  комментировали:

— Вон, короны уже надели.

— Жалеет, наверное, что не царские!

Мне, наконец, удалось выбраться из людской массы. Я пошел в сторону метро и слышал, как взревел хор:

— Многая лета!

Еще через минуту заиграла мелодия из песни «Серебряные свадьбы», и на ее фоне ведущий стал перечислять:

— Получены поздравления от всех женщин: от Франции до Японии!

— Только что пришло поздравление от министра обороны Павла Грачева.

— От всех поздравления, от всего мира!!

— Владимир Вольфович благодарит Русскую православную церковь, ее священство, за ритуал.

— Слово имеет олимпийская чемпионка по гимнастике…

И снова звучал хор, потом стали петь акафисты, продолжался колокольный звон.

На лужайке между храмом и переходом метро выгуливали собачек две девушки-модницы, по возрасту школьницы. Одна вела на поводке пуделя, другая – таксу:

— Ты не знаешь, чего это там, у церкви делается?

— Да это Жириновского отпевают!..

Душа только в Боге утоляет свою жажду.

                                                                                                       Святой Тихон Задонский

 

В христианстве слово свобода является одним из важнейших. Преподобный Марк Подвижник писал: «Закон духовной свободы научает истине, и многие знают его поверхностным разумением, но немногие уразумевают по вере исполнения заповедей делами» [Цит. по: 2, с. 235].  Таким образом, в христианском учении речь идёт о духовной свободе как возможности выбора  между грехом и добродетелью. Подлинную свободу человек получает только тогда, когда освобождается от греховного рабства.  Человек, получивший такое освобождение, способен познать Истину – Бога и Его волю: «Освободившись от расхищения и пленения помыслами, он допустится пред невидимое лице Божие – тогда познает Бога познанием живым, опытным» [Цит. по: 1, с. 548]. Такой человек стремится познать волю Божию и подчинить ей свою человеческую волю: Благословен еси, Господи: научи мя оправданием Твоим.… Возлюби душа моя возжелати судьбы Твоя на всякое время. ((Благословен  Ты, Господи: научи меня повелениям Твоим … Отрадно душе моей внимать судам Твоим во всякое время.) [9: Пс. 118, 12, 20].

Сила человеческой воли может быть направлена на отвержение греха и освобождение от его пут. И тогда человек, совершающий духовный подвиг аскетизма, приобретает духовную свободу. Но эта же сила человеческой воли может быть направлена на освобождение от внешних обстоятельств, мешающих развернуться человеческой душе во всю ширь ее чувств и желаний в этом земном мире. Такая свобода личности имеет множество граней и ступеней: от простого произвола в ущерб другим людям до высокого воодушевления на подвиг мужества ради блага других людей и Отечества. Именно об этой высокой ступени проявления свободной личности пойдёт речь далее.

Удаль – слово чисто русское, его нет даже в родственных славянских языках. Даже там несколько иные представления о жизненной силе и молодечестве. А удаль – наше, родное, как заметил А.С. Пушкин в стихотворении «Зимняя дорога»:

Что-то слышится родное

                                               В долгих песнях ямщика:

                                               То разгулье удалое,

                                               То сердечная тоска.

 

О русской удали создано много народных песен. Об этом есть строки в поэме  Н.А.Некрасов  «Кому на Руси жить хорошо»:

Поют про Волгу-матушку,
Про удаль молодецкую,
Про девичью красу.

Удаль, как национальная черта нашего характера, воспета русскими поэтами и писателями от Пушкина до Рубцова. А.К. Толстой в стихотворении «Ушкуйник» поэтически изображает её как непомерную жизненную силу, которая требует обязательного освобождения, выхода, применения:

Одолела сила-удаль меня, молодца,
Не чужая, своя удаль богатырская!

А и в сердце тая удаль-то не вместится,
А и сердце-то от удали разорвется!

Пойду к батюшке на удаль горько плакаться,
Пойду к матушке на силу в ноги кланяться:
Отпустите свое детище дрочёное,
Новгородским-то порядкам неученое …

Но  сила эта не только физическая, но и духовная. Народный поэт И.С. Никитин именно так её понимал, противопоставляя заботе, то есть многопопечительности и бессильному унынию:

 

УДАЛЬ И ЗАБОТА

 

Тает забота, как свечка,
Век от тоски пропадает;
Удали горе ― не горе,
В цепи закуй ― распевает.

Ляжет забота ― не спится,
Спит ли, пройди ― встрепенется;
Спит молодецкая удаль,
Громом ударь ― не проснется.
Клонится колос от ветра,
Ветер заботу наклонит;
Встретится удаль с грозою ―
На ухо шапку заломит.
Всех-то забота боится,
Топнут ногой ― побледнеет;
Топнут ногою на удаль ―
Лезет на нож, не робеет.
По смерть забота скупится,
Поздно и рано хлопочет;
Удаль, не думав, добудет,
Кинет на ветер ― хохочет.
Песня заботы ― не песня;
Слушать ― тоска одолеет;
Удаль присвистнет, притопнет ―
Горе и думу развеет.
Явится в гости забота ―
В доме и скука и холод;
Удаль влетит да обнимет ―
Станешь и весел и молод.

 

Удивительно, как поэт смог высветить все многогранные смыслы этого ёмкого слова, вместившего в себе духовный опыт русского народа. Противопоставление удали и заботы в этом стихотворении не случайно. Оно постоянно встречается в русской поэзии, как в классической, так и в современной. Удаль предполагает желанную волю и страсть не как выражение греховных помыслов, с которыми и связана многозаботливость, а как проявление полноты жизни. Об этом  рассуждал в «Философских стихах» Н.М. Рубцов [ 11, с. 134]:

Зачем же кто-то, ловок и остёр, —

Простите мне, — как зверь в часы охоты,

Так устремлён в одни свои заботы,

Что он толкает братьев и сестёр?!

…..

В душе огонь – и воля, и любовь! –

И жалок тот, кто гонит эти страсти,

Чтоб гордо жить, нахмуривая бровь,

В лучах довольства  полного и власти!               

Поэтические противопоставления удали и заботы имеют прочную языковую и духовную основу, уходящую вглубь русской истории. У слова забота обнаруживается говорящее этимологическое значение, которое в наше время многими уже не осознаётся: первоначально это слово произносилось как зобота  (забота появилось позже под влиянием аканья) и было образовано от глагола зобатися или зобитися, которые до сих пор сохранились в народных говорах со значениями ‘заботиться, беспокоиться, хлопотать’. Но первоначально речь шла только о хлопотах, направленных на  материальное благополучие, на добывание пищи, поскольку глаголы эти являются однокоренными со старинными древнерусскими словами зобать — ‘есть’, зобь — ‘пища, корм’ [8, с. 254]. Они и сейчас употребляются во многих русских говорах [13, с. 320-321].

Смысловая и эмоциональная многогранность слова-символа удаль также заложена подспудно в его этимологии. Оно образовано от слова удалой, происхождение которого связано с глаголом удаться, что значит  —  завершиться успешно. Следовательно, прилагательное удалой (или  удалый)  обозначало черту характера удачливого, счастливого человека. Ф.И. Буслаев, выдающийся наш филолог, живший в XIX веке, подчеркнул это первоначальное значение данного слова, когда характеризовал былинного героя так: «Не зрелое суждение и опытность руководят его действиями, а удаль и надежда на удачу; потому он удалой, удача-добрый молодец» [3].

Только удачливость, или по-современному — успешность, раньше на Руси понимали иначе. Она предполагала мужественную силу, храбрость защитников отечества, которые приводят их к победе над врагом, то есть к воинской удаче. Об этом свидетельствуют и герои наших былин – удалые добрые молодцы, богатыри Илья Муромец и Добрыня Никитич. Именно поэтому в дальнейшем за словами удалой, удаль закрепились соответственно значения – храбрый, смелый и храбрость, смелость. Все древнерусские герои  были людьми православными, их удаль была обусловлена их духовной свободой и упованием на Божию волю. Святитель Тихон Задонский писал: «Свободу духовную имеет тот, кто имеет живую веру» [14, с. 827].

Однако этические грани русской удали многолики. Удаль иногда переходит в вольность, а вольность в озорство, своеволие и буйство. Фольклорным воплощением такой удали был былинный герой  Василий Буслаев, а затем и персонажи народных песен Степан Разин и Емельян Пугачёв, второй, правда, реже. Их удали сочувствовали иногда и наши поэты и писатели: Пушкин, Шишков, Цветаева (Да за удаль несуразную — /  Развяжите Стеньку Разина) … Задумчивый и странный  поэт Велемир Хлебников во времена нэпа тоже затосковал по воле и удали и написал в 1922 году такое стихотворение:

            Эй, молодчики –

                                                                       купчики,

                                               Ветерок в голове!

                                               В пугачёвском

                                                             тулупчике

                                               Я иду по Москве!

                                               Не затем высока

                                               Воля правды у нас,

                                               В соболях-рысаках

                                               Чтоб катались глумясь.

                                               Не затем у врага

                                               Кровь лилась

                                                               по-дешёвке,

                                               Чтоб несли жемчуга

                                               Руки каждой торговки.

                                               Не зубами скрипеть

                                               Ночью долгою  —

                                               Буду плыть, буду петь

                                               Доном-Волгою! …

 

В 1996 году на это стихотворение обратил внимание вологодский поэт А.А. Романов в статье «Чудотворство» и написал: «Звучат они по-сегодняшнему злободневно» [ 10, c. 215].

В поэме С.А. Есенина «Пугачёв», которую он написал с намёком на послереволюционные крестьянские восстания 1918-1921 гг., есть  такая реплика одного из восставших: Пусть он даже не Пётр, / Чернь его любит за буйство и удаль.  Да и лирический герой  в поэзии Есенина, как и сам автор, обладал этой удалью:

Золотая, словесная груда,
И над каждой строкой без конца
Отражается прежняя удаль
Забияки и сорванца.

К теме разбойной удали как своеволия, противоречащего Божией воле, обращался Николай Рубцов в своей балладе «Разбойник Ляля». Это произведение,  проникнутое традиционными образами и мотивами, тем не менее, имеет чисто рубцовское звучание. Грозный разбойник полюбил чистую прекрасную княжну:

Под лазурным пологом ночлега

Он княжну прекрасную увидел.

                                               Разметавши волосы и руки,

Как дитя, спала она в постели,

И разбоя сдержанные звуки

 До ее души не долетели…

 

Если в народной песне Степан Разин, в ответ на ропот своих сотоварищей, бросает за борт возлюбленную княжну, то в этой балладе, наоборот, разбойник Ляля отказывается от своего греховного ремесла ради своей любви к княжне:

Дни прошли… Под светлою луною

Век бы Ляля в местности безвестной

Целовался с юною княжною,

Со своей негаданной невестой!

 

Вместе со своей возлюбленной он мечтает:

Вот когда счастливый час настанет,

Мы уйдем из этого становья,

Чтобы честно жить, как христиане,

Наслаждаясь миром и любовью.

Дом построим с окнами на море,

Где легко посвистывают бризы,

И, склонясь в дремотном разговоре,

Осеняют море кипарисы.

Однако  греховное прошлое не позволяет раскаявшемуся разбойнику «честно жить, как христиане» и насладиться земным раем. Его ближайший помощник по разбою убивает княжну и издевательски сообщает Ляле:

Атаман! Возлюбленная ваша

Вас в раю небесном ожидает!

 

В жестокой схватке разбойники убивают друг друга. Однако любовь торжествует: она вырвала атамана из тёмного мира злобы и преступления и вселила в его душу надежду на райский свет. В этом заключается христианский смысл баллады.  Особенно он  явен в её последней части, где повествуется о раскаявшейся разбойнице Шалухе, любовь которой к атаману пережила его гибель и воплотилась в легенду о нём:

            Бор шумит порывисто и глухо

Над землей угрюмой и греховной.

Кротко ходит по миру Шалуха,

Вдаль гонима волею верховной.

 

Как наступят зимние потемки,

Как застонут сосны-вековухи,

В бедных избах странной незнакомке

Жадно внемлют дети и старухи.

 

А она, увядшая в печали,

Боязливой сказкою прощальной

Повествует им о жизни Ляли,

О любви разбойника печальной.

 

Так, скорбя, и ходит богомолка,

К людям всем испытывая жалость,

                                               Да уж чует сердце, что недолго

Ей брести с молитвами осталось.

Собрала котомку через силу,

Поклонилась низко добрым лицам

И пришла на Лялину могилу,

Чтоб навеки с ним соединиться…

 

Да,  на «земле угрюмой и греховной» только любовь побеждает безграничный произвол человеческой воли. Интересно отметить, что эта поэтическая тема звучит и у Сергея Есенина, любимого поэта Николая Рубцова.  Только, если у Рубцова она воплощена в эпическое повествование баллады, то у Есенина –  в лирический цикл стихотворений «Любовь хулигана» (1923 г.), посвященный актрисе московского Камерного театра А.Л. Миклашевской, чей «иконный и строгий лик»  покорил «сумасшедшее сердце поэт» и заставил « в первый раз запеть по любовь»:

Заметался пожар голубой,

                                               Позабылись родимые дали.

                                               В первый раз я запел по любовь,

                                               В первый раз отрекаюсь скандалить.

<….>

Даже тишайший  Николай Клюев  в бурные годы молодости в начале XX века задумывался над разбойной удалью [4, 148]:

О матерь-отчизна, какими тропами
Бездольному сыну укажешь пойти:
Разбойную ль удаль померять с врагами,
Иль робкой былинкой кивать при пути?

 

Былинка поблекнет, и удаль обманет,

Умчится, как буря, надежды губя, –

Пусть ветром нагорным душа моя станет

Пророческой сказкой баюкать тебя.

 

Баюкать безмолвье и бури лелеять,

В степи непогожей шуметь ковылем,

На спящие села прохладою веять

И в окна стучаться дозорным крылом.

 

(1911)

Подчеркнем, что с этим вопросом Клюев обращается к матери-отчизне и, видимо, к своей совести. В результате он не избрал ни судьбу разбойной удали, ни судьбу покорной робкой былинки. А выпала на его долю сердечная тоска по Граду Китежу, Святой Руси: Пусть ветром нагорным душа моя станет / Пророческой сказкой баюкать тебя.

С юных лет Клюеву была дорога духовная сторона воли – свобода от суеты и греховности мира и многозаботливости [5, 29]:

Широко необъятное поле,

А за ним чуть синеющий лес!

Я опять на просторе, на воле

И любуюсь красою небес.

 

В этом царстве зеленом природы

Не увидишь рыданий и слез;

Только в редкие дни непогоды

Ветер стонет меж сучьев берез.

 

Не найдешь здесь душой пресыщенной

Пьяных оргий, продажной любви,

Не увидишь толпы развращенной

С затаенным проклятьем в груди.

 

Здесь иной мир – покоя, отрады.

Нет суетных волнений души;

Жизнь тиха здесь, как пламя лампады,

Не колеблемой ветром в тиши.

 

(1904)

 

Однако поэт прошёл и через искушение революционной свободой, которую сначала идеализировал и понимал как стремление освободить народ от социального гнёта [5, с. 31]:

ГИМН СВОБОДЕ

 

Друг друга обнимем в сегодняшний день,

3абудем былые невзгоды,

Ушли без возврата в могильную сень

Враги животворной свободы.

Сегодняшний день без копья и меча

Сразил их полки-легионы;

Народная сбылась святая мечта,

Услышаны тяжкие стоны.

День радости светлой! Надежды живой!

Надежды на лучшую долю!

Насилия сорван покров вековой,

И просится сердце на волю.

На волю! на волю! В волшебную даль!

В обитель свободного счастья!..

Исчезни навеки злодейка-печаль!

Исчезни кошмар самовластья!

Мы новою жизнью теперь заживем –

С бесстрашием ринемся к битве;

Мы новые песни свободе споем —

И новые сложим молитвы.

 

(1905)

Тем не менее, слова воля и вольный (20) встречается у Клюева гораздо чаще, чем слова свобода и свободный (12), которые употребляются только в революционном контексте в ранних стихотворениях поэта. Но не сбылись  юношеские мечты поэта о свободе, отражённые в его стихотворении 1905 года [4, 88]:

«Безответным рабом

Я в могилу сойду,

 Под сосновым крестом

Свою долю найду».

 

Эту песню певал

Мой страдалец-отец

И по смерть завещал

Допевать мне конец.

 

Но не стоном отцов

Моя песнь прозвучит,

А раскатом громов

Над землей пролетит.

 

Не безгласным рабом,

Проклиная житье,

А свободным орлом

Допою я ее.

 

(1905)

 

В конце жизни Н.А. Клюеву пришлось испытать в сибирской ссылке и голод, и унижение, и тюрьму, и, наконец, расстрел …  Но чувство духовной свободы поэт сохранил в своей душе до конца, о чём свидетельствуют строки из его последнего стихотворения «Есть две страны…», написанного в 1937  году перед гибелью [5, с. 232]:

<… >   Не бойся савана и волка,–

            3а ними с лютней серафим!

 

«Приди, дитя мое, приди!» –

Запела лютня неземная,

И сердце птичкой из груди

Перепорхнуло в кущи рая.

 

И первой песенкой моей,

Где брачной чашею лилея,

Была: «Люблю тебя, Рассея,

Страна грачиных озимей!»

 

И ангел вторил: «Буди, буди!

Благословен родной овсень!

Его, как розаны в сосуде,

Блюдет Христос на Оный День!»

 

Судьба Николая Клюева и это его последнее стихотворение свидетельствуют о христианской истине, которую святитель Тихон Задонский выразил в одном из своих произведений так: человек «связан, окован, в темнице, во узах, в пленении, но духом всегда и везде свободен есть. Духа бо поработить и связать никто не может» [14, с. 824].

 

*   *   *

Последние мысли Клюева были о судьбах России. Он был уверен, что Бог не оставит его отечество. Ангел Хранитель шептал поэту:

«Его, как розаны в сосуде,

Блюдет Христос на Оный День!»

Во многом перекликаясь с Николаем Клюевым, об Отчизне и воле пел и Николай Рубцов [ 11, c. 246]:

<…>

Не порвать мне житейские цепи,

                                   Не умчаться, глазами горя,

                                   В пугачёвские вольные степи,

                                   Где гуляла душа бунтаря.

                                  

                                   Не порвать мне мучительной связи

                                   С долгой осенью нашей земли,

                                   С деревцом у сырой коновязи,

                                   С журавлями в холодной дали …

                                  

                                   Но люблю тебя в дни непогоды

                                   И желаю тебе навсегда.

                                   Чтоб гудели твои пароходы,

                                   Чтоб свистели твои поезда.

 

В этом и в других своих стихотворениях поэта звучит постоянно один мотив: любовь к родине сильнее буйной воли [11, с. 282]:

Сильнее бурь, сильнее всякой воли

Любовь к твоим овинам у жнивья,

Любовь к тебе, изба в лазурном поле. 

Для Николая  Рубцова представления о воле и духовной  свободе связаны именно с родиной, с Россией [11, с. 121]:

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,

Неведомый сын удивительных вольных племён!

 

Вольный простор русских полей и русской души невозможен без духовного маяка – Белой Церкви, то есть веры в таинственную  высоту и глубину всего сущего:

И храм старины, удивительный, белоколонный,

Пропал, как виденье. Меж этих

                                                            померкших полей, —

Не жаль мне, не жаль мне растоптанной

                                                                        царской короны,

Но жаль мне. но жаль мне разрушенных

                                   белых церквей!…

О, сельские виды! О, дивное счастье родиться

В лугах, словно ангел,

                                                           под куполом синих небес!

Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,

Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

Боюсь, что над нами не будет

                                                           таинственной силы,

Что, выплыв на лодке, повсюду

                                                            достану шестом,

Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…

Отчизна и воля – останься, моё божество!

                                  

Таким образом, любовь к Отчизне и воле не противопоставляются, а сополагаются друг с другом и с Божией волей.  Святитель Тихон Задонским отмечал: «Желание человека клонится туда, где сокровище души» [14, с. 341]. Поэтому не противоречила свободной воле поэта и  его зависимость от поэтического вдохновения, невозможности им управлять:

О чём писать?

На то не наша воля!

Тобой одним

Не будет мир воспет!

[11, с. 87]

Вот  так поэзия, она

Звенит – её не остановишь!

А замолчит – напрасно стонешь!

Она незрима и вольна.

Прославит нас или унизит.

Но всё равно возьмёт своё!

И не она от нас зависит,

А мы зависим от неё ...

[11, с. 150 -151]

 

Рубцов относился к своей поэзии как к Божьему дару, поэтому свою поэтическую волю подчинял воле Божией.

 

*   *   *

Тема Божией воли и русской удали удивительно своеобразно и таинственно звучит в незавершённой поэме «Пилигримы» Алексея Шадринова (1973-1992). Гибель поэта не позволила её завершить. Но и в той части поэмы, которую он успел написать, явно воплощены два образа русской удали, противоположные по своему отношению к Божий воле. Уже в прелюдии к поэме автор прикровенно говорит о том, что даже справедливые слова и действия человека не смогут поколебать вечное движение жизни по воле Божией [15]:

Уж раз упрёк правдивый не тревожит

                                               Мир наших лиц, как он ни справедлив,

                                               Мой лёгкий ветерок не переможет

                                               Весенних вод бушующий разлив.

                                                                                                     (с. 89)                                                     В основу символического сюжета поэмы положено христианское представление о земной жизни человека как о временном странствии, в конце которого мы вернёмся к нашему Создателю на Страшный Суд. После этого и решится окончательно наша участь. Главный герой поэмы – Старик-пилигрим, речь которого является голосом самого автора. Он рассуждает о смысле нашего земного пути  и наших желаний. Находясь долгие годы в пути, он понял, что наша человеческая воля порождает бесконечные и часто пустые желания и мечтания, которые губят святость нашей первородной чистоты, которой мы обладали в детстве:

Три раза я на родину взглянул,       

                                   В трёх разных красках я её увидел.

                                   Младенец чистый, выползши на свет,

                                   Всемерно грудью матери доволен.

                                   Вот так и мы, когда сравнений нет.

                                   Поём свой дол, благословляем поле. –

                                   Простор юдольный, где в твои глаза

                                   Впервые заплескала бирюза.

                                   Как мало надо? Кротость той поры,

                                   Как и вселенная, не знает меры.

                                   Но дни идут, по храму топоры,

                                   Стучат, круша незыблемость химеры. –

                                   Лукавой искусителя игры

                                   В слепой черёд являются примеры.

                                   И вот по свету катится молва:

                                   За перевалом, на востоке солнца

                                   Простёрлись земли, слаще, чем халва,

                                   И небеса, что Господне оконце.

                                   И с тех небес во тьму сует досужих

                                   Нисходит благость в страждущие души.

(с. 97)

                                                                                                          

Старик прозрел и понимает всю тщету бесконечных поисков новых стран, новых впечатлений и новых желаний. Он сожалеет о своих заблуждениях прошлых лет:

Сумей понять, что жизнь нигде  не нова,

                                   Когда её очистишь от приправ.

                                   Но я, самозабвенный пешеход,

                                   Под чуждой сенью чуждого мне сада

                                   Заснул и всюду видел Эль-Дорадо,

                                   Тот сон и явь мешая наперёд.

Длинна стезя, ведущая к прозренью,

Ушли года, неискупим их срок.

К спасительному близок откровенью,

Я от бесплодных поисков далёк!

                                                                                                           (с. 97-98)

Итак, безбожная человеческая воля приводит к бесплодным поискам новых радостей жизни и в результате – к разочарованиям. Однако своеволие человека может привести  к  ещё худшему результату – к преступлению. Эта мысль автора воплотилась в образе двух бродяг, которых автор назвал обезличенно Первый и Второй, поскольку они уже потеряли своё человеческое достоинство – отдали свою человеческую волю в руки тёмных сил и стали рабами греха. Старик прозорливо видит ненасытную сущность этих путешественников и символически предлагает им свернуть с этого пагубного пути. Тогда их не будет мучить алчность. Он предлагает им:

Советую Вам стопы повернуть,

                                   За мной последовать в мой край благословенный.

                                   Тогда, быть может, с первым часом денным

                                   Смогу отчасти сытость вам вернуть.

(с. 99)

Однако этим людям чуждо подчинение благодатной воле умудренного жизнью старца, у них свое представление о свободной воле,  вернее о беспредельном своеволии:

Блажен, кто чудной волей обладает, —

                                   Она достанет хлеба и вина,

                                   В полночный час устроит; одевает

                                   Того, кто низок, мигом вознесёт –

                                   Куда попасть и сам не чает тот.

                                   И чтобы человек ни говорил

                                   О подведеньи смертного итога,

Безденежье сносить не будет сил,

Смиренья хватит не намного.

(с. 100)

В отличие от них Старик-пилигрим  знает, что всем в этом мире управляет воля Божия, не человек «кораблём управляет, а Кормчий единый!» Описывая солнечное затмение как знак гнева Божия, на который не обращают внимания духовно слепые люди, он восклицает:

Ужель ты не трепещешь, человек,

                                   Перед мгновением страшной воли Божьей?

(с.112)

Читая поэму-драму «Пилигримы», поражаешься чуду, которое сотворил Господь на Вологодской земле: в конце кровавого XX века, на пороге начавшейся буржуазной контрреволюции, он дал нам чистого ангела, поэта-пророка, который с силой шекспировского таланта призывал нас не поддаваться бесовской алчности к богатству и к мнимой новизне впечатлений и ощущений, беречь чистоту и кротость души, и тем сохранить её свободу… Но библейская история казни невинного человека повторилась: девятнадцатилетний поэт был жестоко замучен в армии в  1992 году.

 

*   *   *

В наше время что-то стали забывать в русских городах и весях не только волю Божию, но и удаль молодецкую, и сердечную тоску. Всё заботы и заботы о хлебе насущном …  Да ещё о собственной плоти, о престиже, о власти. Без радости, без воли  и удали! Вместо этих живых чувств души всё шире распространяется их имитация, заменители-фальшивки. Затопило молодцев пьянство с его лживой удалью и тоской. А непьющим — в качестве компенсации вдруг в изобилии потребовался адреналин в сочетании с экстримом, кайфом, шоком и стрессом, а иногда и наркотиком. Слова-то какие всё чужеродные! Да и не жизнью от них веет, а попахивает какой-то медициной и смертью. И действительно,  адреналин — заимствование французского слова adrenaline, которое в свою очередь образовано от латинского adrenalis, что значит припочечный. Этот первоначально медицинский термин, обозначающий гормон надпочечников и соответствующее лекарство, теперь часто употребляется и в устной речи, и в современной литературе, и в публицистике для обозначения острых ощущений, как правило, вызванных нарочито, искусственно в определённых ситуациях. В «Национальном корпусе русского языка», опубликованном в Интернете, представлено  значительное количество примеров подобного использования этого слова в газетах. Обычно речь идёт о получении острых ощущений:

— у спортсменов (Мода на экстремальный спорт выводит из строя профессионалов и косит ряды любителей выплеснуть адреналин. [Наталья Барановская. // «Известия», 2003.02.03]; Короче, это чистый адреналин, особенно учитывая, что травматизм на таких скоростях гораздо выше, чем у всем привычного скейта. [Николай Ванин. Летние покатушки // «Хулиган», 2004.07.15];

— всевозможных игроков (Причиной этих чувств является стимулятор адреналин, тот самый, который наполняет кровь играющих в казино. [Артем Тарасов. Миллионер (2004)]);

— сыщиков (Ни один наркотик и рядом не стоит с ощущениями, которые дает сыскная работа. Вот где настоящий адреналин! Исаев был опером молодым, на Петровке служил недавно и не потерял еще чувства новизны. [Александр Хинштейн. Бригада // «Московский комсомолец», 2003])

— и у других людей, озабоченных поиском острых ощущений, часто не отходя от телевизора (в сериалах) или от компьютера (в социальных сетях).

Самое печальное в нашей современной культуре, что с помощью слова адреналин писатели новой формации пытаются изображать всевозможные «сильные чувства». Конечно, тон задают тексты самых тиражируемых ныне русскоязычных авторов. Вот отдельные примеры:

А может быть, горе выбрасывает в кровь адреналин, а счастье― расщепляет и выводит из организма. [Токарева Виктория. Своя правда // «Новый Мир», 2002];

Весь адреналин переместился теперь в их нижние этажи. [Василий Аксенов. Таинственная страсть (2007)];

Предвкушение драки. Адреналин начинает бурлить. Будто врубился в розетку. [Евгения Пищикова. Пятиэтажная Россия (2007) // «Русская Жизнь», 2008];

― Меня вчера трое сняли, ― щебетала Ниночка, блестя глазами, ― такой адреналин! [Дарья Донцова. Уха из золотой рыбки (2004)];

― Ты себе представить не можешь, какой кайф, ― воодушевленно рассказывал Юра, ― чистый адреналин! [Дарья Донцова. Уха из золотой рыбки (2004)];

― Охота на леммингов. Адреналин под кожу, это не то… Ледовое настроение… [Людмила Петрушевская. Город Света // «Октябрь», 2003]4

В десятом классе любовь ― это адреналин, гормоны и обязательный разлад с окружающим миром. [Татьяна Устинова. Большое зло и мелкие пакости (2003)];

Тебя сейчас отпустило, но потом станет хуже, когда схлынет адреналин. [Татьяна Устинова. Подруга особого назначения (2003)].

Какие скука и холод  начинают  тяготить душу от этой  пристальной заботы о собственной физиологии, от  нарочитой жажды острых ощущений! А мне так по сердцу стихи И. С. Никитина, которого вдохновляли не гормоны надпочечника, а душевный порыв:

Явится в гости забота ―
В доме и скука и холод;
Удаль влетит да обнимет ―
Станешь и весел и молод.

 

У нашего вологодского поэта Виктора Коротаева есть стихотворение «Гонка», в котором поэт  с горькой усмешкой разоблачает ложную удаль современных любителей шальной езды на автомобилях [6, c. 224]:

Лихачи

                                               Современные парни.

                                               Стала треком

                                               Родная земля …

                                               <…>

                                               Выхлопные синюшные газы –

                                               Дорожающий ваш «кислород».

                                               Краски смазаны.

                                               Линии смяты.

                                               Воды словно бы движутся вспять.

                                               Так вы жмёте на газ,

                                               Горлохваты,

                                               Словно счастье решили догнать.

                                               Всё мне кажется …

                                               Иль в самом деле:

                                               В дни,

                                               Клеймённые адским огнём,

                                               За рулём родились вы,

                                               Созрели,

                                               И состаритесь вы

                                               За рулём.

                                               Только небо не станет лазурней,

                                               И не станет спокойней в груди.

                                               То, за чем вы гоняетесь,

                                               Дурни,

                                               Безвозвратно …

                                                                       давно …

                                                                              позади …

           

Поэт, который обладал широкой русской натурой и удалью,  не приемлет подмены («Не надо мне синицу в руки, / Я с детства журавлей люблю»). Его искренняя душа протестует против всего неестественного, мелочного и лишенного истинного чувства.

Поэт и публицист  Юрий Максин недавно на  сайте «Вологодский литератор» (4 февраля 2018 г.) обратился к современникам, которых поработила страсть к автомобилям, лишила их естественной свободы. Называется это горячее воззвание «Раб машинный»:

Бываешь в различных городах России и замечаешь, что чаще всего, особенно на въезде, встречаются вывески «Автозапчасти», «Шиномонтаж», «Автомойка». Бывает, что эти магазины и сервисные центры соседствуют с храмами, что наводит на грустные размышления.И во всех этих и многих других «конторах» автомобилист обязан своевременно побывать и отдать должное своему новому господину – Автомобилю.

Современный человек обязан хорошо трудиться, чтобы «накормить» бензином, обуть, намыть, подлечить своего железного, бездушного господина Автомобиля, заплатить за него налоги. А господин этот – всё круче. Обходится всё дороже, всё больше привязывает к себе душу человека, как будто стремится переселить её из человеческого тела в своё – железное. <…> Люди! … Задумайтесь, почему, зачем, для чего вы посланы в мир, и откуда у вас душа. Не унижайте её, не будьте рабами машин! [6]/

У наших поэтов совсем иное представление о воле и удали, они далеки от машинного рабства. Например, у поэта Александра Пошехонова есть такие строки о воле:

Мне снилось клеверное поле,

Где до небес – рукой достать,

Где столько воли, столько воли,

Что невозможно не летать.

Именно о такой воле, связанной с духовной свободой, и думают многие русские писатели.

Но есть в наше время писатели совсем другого типа. Их духовная чужеродность препятствует им проникнуть в русское народное самосознание, понять и принять его, поэтому слово удаль вызывает у них злую иронию, как например у С. Довлатова в «Заповеднике» (1983): Между  делом  я  прочитал   Лихоносова.  Конечно,   хороший   писатель. Талантливый,  яркий,  пластичный.  Живую  речь  воспроизводит  замечательно. <…> И  тем  не менее, в  основе — безнадежное, унылое, назойливое чувство. Худосочный и нудный мотив: «Где ты, Русь?!  Куда  все   подевалось?!  Где  частушки,  рушники,  кокошники?!  Где хлебосольство, удаль и размах?!  Где самовары, иконы, подвижники, юродивые?! Где стерлядь,  карпы,  мед, зернистая  икра?!».

Людей, лишённых истинного мужества и чуждых своему отечеству, Виктор Коротаев назвал недоростками в одноимённом стихотворении [6, c. 226]:

 

Рок зловещий,

Божья ли немилость –

А давно для мира не секрет:

Ничего из вас не получилось

Ни в осьмнадцать

И ни в тридцать лет.

Может, я кого-то обижаю,

Но всегда

И у народов всех

Юноши,

Не ставшие мужами,

Вызывают жалость

Или смех.

Мните о себе, что вы – персоны,

Голубая кровь,

Почти что знать.

А ведь сами в общем

Не способны

Собственного краха осознать.

Хвастая дипломами своими,

Вспомните о клятвах на крови.

Где же ваши подвиги во имя

Родины,

Свободы

И любви?

Где они,

Высокие порывы,

Гордый дух,

Решительная стать?

Лопнули порывы,

Как нарывы,

Даже неудобно вспоминать.

Вместо меди – пропитое злато,

Как возмездье  – старость невдали.

Говорите:

Время виновато…

Молодцы, виновника нашли.

Нам перерастать любое время,

Чтоб ему указывать пути.

Вы ж до своего –

Дурное семя –

Даже не сумели дорасти.

Смех и жалость –  всё, что я имею

По закону нынешнего дня.

Я сегодня

Просто вас жалею.

Время досмеётся

За меня.

 

 

Наши писатели-классики высоко ценили удаль как национальную черту характера русского народа. К их словам нам надо бы прислушаться, а не к лепету мнимо русскоязычных недоростков. Николай Васильевич Гоголь не только к своим современникам, но и к нам обращался, когда писал: «Удаль нашего русского народа — то чудное свойство, ему одному свойственное, которое дает у нас вдруг молодость и старцу и юноше, если только предстанет случай рвануться всем на дело, невозможное ни для какого другого народа, ― которое вдруг сливает у нас всю разнородную массу, между собой враждующую, в одно чувство, так что и ссоры, и личные выгоды каждого ― все позабыто, и вся Россия ― один человек» (Н. В. Гоголь. Выбранные места из переписки с друзьями).

В защиту веры в жизненные силы русского народа, в его удаль Федор Михайлович Достоевский писал: «Такая вера в себя не безнравственна и вовсе не пошлое самохвальство. <…>  Вера в то, что хочешь и можешь сказать последнее слово миру, что обновишь наконец его избытком живой силы своей, вера в святость своих идеалов, вера в силу своей любви и жажды служения человечеству, — нет, такая вера есть залог самой высшей жизни нации …».

На том и стоим, тем и спасаемся даже в смутные времена русской истории.

Литература

1. Брянчанинов Игнатий, святитель, епископ Кавказский и Черноморский. Творения. Приношение современному монашеству. М.: «Лепта», 2002.
2. Брянчанинов Игнатий, святитель, епископ Кавказский и Черноморский. Творения. Аскетические опыты. М.: «Лепта», 2001. С. 548
3. Буслаев Ф. И.. Русский богатырский эпос. СПб., 1887.
4. Клюев Н.А. Стихотворения и поэмы. — Л: Советский писатель, 1977.
5. Клюев Н. Стихотворения. – М.: Художественная литература, 1991.
6. Коротаев В.В. «Прекрасно однажды в России родиться…». – Вологда: Русский культурный центр, 2009. – 303 с.
7. Максин Ю. Раб машинный // Сайт «Вологодский литератор», 4 февраля 2017.
8. Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. –М., 1959. – 717 с.
9. Псалтирь учебная. –М.: Изд-во «Правило веры», 2006. — 797 с.
10. Романов А.А. Последнее счастье. Поэзия. Проза. Думы. – Вологда, 2003. – 263 с.
11. Рубцов Н.М. Душа хранит. Стихотворения. К 70-летию со дня рождения. – М., 2006. – 352 с.
12. Рубцов Н.М. Стихотворения. – М., 1978. – 299 с.
13. Словарь русских народных говоров. Вып. 11. – Л., 1976. – 363 с.
14. Схиархимандрит Иоанн (Маслов). Симфония по творениям святителя Тихона Задонского. – М., 1996.
15. Шадринов А. Стихотворения и поэмы. – М.: Золотая аллея, Наш современник. – 2001. – 128 с.