Отношение традиции к современности в литературной жизни (как, впрочем, и в любой другой сфере) никогда не бывает простым. Это проблема из разряда вечных. Во-первых, потому что и художественная форма, и содержание должны постоянно обновляться, чтобы оставаться актуальными и интересными читателю, а во-вторых, каждое литературное поколение стремится как можно быстрее утвердиться в литературе и потому в основном отталкивается от предшественников, отрицая их опыт и значимость. Но, в той или иной степени обновив форму, истинные новаторы неизбежно возвращаются к сути традиции и оказываются, как ни странно, наиболее актуальными её представителями.
Такова в самых общих чертах стандартная культурологическая модель процесса развития: ядро традиции неизменно, ее периферия через отрицание устоявшихся форм, в борьбе направлений, концепций и школ развивается, а традиция в целом сохраняет свою ценностно-смысловую основу, аккумулирует исторический опыт и возобновляет свою актуальность на каждом конкретном отрезке исторического времени.
Однако реальная жизнь интересна и увлекательна именно тем, что ни одна схема или модель, предлагаемые наукой, не описывают всю полноту реальности. Ещё более интересно то, что многие культурные явления могут быть проанализированы, описаны и смоделированы исключительно задним числом, т.е. тогда, когда завершается одна глобальная культурная ситуация и начинается другая. И традиция как структура, целостное динамическое культурное явление, в смысловом пространстве которого мы все существуем, относится к ряду именно таких феноменов. А мы – именно то поколение, у которого есть шанс разобраться, что же происходит на переходе из одной эпохи в другую, каких коней на этой переправе следует менять, а от чего нельзя отказываться, чтобы не погибнуть.
Что происходит сегодня? Буквально на наших глазах традиция ломается и культурная преемственность прерывается: слова «традиционно» и «актуально» уже несколько десятилетий, как стали яркими контекстуальными антонимами. Между традиционным и современным мировоззрением стеной встали новые технологии и мощные информационные потоки, моделирующие реальность. В конечном итоге уже практически завершается смена модальности личности (от творца – к потребителю) и утверждается новая мораль, отменяющая традиционные ценности и нравственные ориентиры. Это происходит как в реальной жизни, так и в художественной литературе.
И если приверженцы литературной традиции так или иначе пытаются считаться с современными «актуальщиками», пытаясь раздать всем сестрам по серьгам, то практически каждый, кто, задрав штаны, бежит в новое литературное будушее, традицию не просто отрицает – а презирает её как нечто безнадёжно устаревшее, не адекватное реальности, прибежище неудачников от литературы (в более жёстком варианте – последний приют графоманов).
Но тут-то, на крутом повороте, на сломе и становится очевидно, что традиция – не дежурный набор штампов (а применительно к литературе – не ямбы и хореи, не бытописание в рамках линейного сюжета, не тематически дежурный патриотизм, восхваляющий или оплакивающий Россиюшку). Всё гораздо серьёзнее и глубже, чем хотелось бы думать.
Традиция – это духовный и исторический опыт, обеспечивающий в худшем случае – элементарное выживание в рамках географического и исторического ландшафта, в лучшем – устойчивое развитие. В её содержании есть обязательное метафизическое ядро, сохраняющее высший смысл, историческую миссию культуры нации в целом, есть оболочка – накопленный опыт реализации этого смысла в конкретных условиях развития и взаимодействия с другими культурами, и есть периферия – наиболее гармоничные формы воссоздания и передачи этого духовного опыта.
С чего начинается культура каждого народа? Она начинается с эпоса – звучащего слова, воссоздающего образ мира и человека в нём. Национальный эпос – своеобразная «карта», отображение первичного ландшафта бытия, с основными духовными координатами, которые в процессе исторического развития уточняются, развиваются или трагически утрачиваются. Художественная литература, наследуя эпосу, была и оставалась (до недавнего времени) одним из первых и главных способов реализации духовной национальной традиции в современности. Литературная традиция имеет структуру, аналогичную структуре общекультурной традиции: метафизическое ядро, ценностно-смысловую его оболочку и периферию – набор изменяющихся форм.
Но что такое литература сегодня, когда мы переходим к новому технологическому и общественному укладу и новой, общечеловеческой морали, стирающей не только границы национальных культур, но и сами национальные культуры? Технологическое развитие идёт с такой скоростью, что невозможно успеть не то что бы глубоко, с нравственных позиции, осмыслить перемены – просто понять, что происходит с нами и вокруг нас. Кроме (а зачастую и вместо) литературы как стремительно устаревающей формы трансляции духовного опыта, бурно развиваются, активно толкуют и комментируют нашу жизнь политика, социология, культурология, психология и целый букет иных наук – они раскрывают смысл и закономерности событий, причины и следствия конфликтов, активно исследуют пути к счастью и процветанию человечества. И, кстати, человеку опять обещают бессмертие!
Само искусство рассказывания историй уже давно вытеснено искусством их экранизации. Но ведь и кино для нового поколения (от тридцати пяти и моложе) сегодня отошло на второй-третий план и активно заменяется искусством виртуального разыгрывания полюбившихся или новых, реальных, а много чаще – фантастических сюжетов (это я о компьютерных играх). В виртуальности каждый может стать не просто читателем или зрителем, а практически участником событий. Компьютерные игры дают возможность находиться и действовать внутри реальности сюжета… А ведь это гораздо круче¸ интереснее и, видимо, полезнее – своеобразные тренажеры для выработки навыков жизни и профессии. И вот уже книги переезжают из квартир в библиотеки, а чаще – прямо на мусорки, огромные библиотечные залы погружаются в безлюдную тишину или заполняются пёстрым шумом шоу, квестов, концертов и даже модных показов…
Время ли рассуждать о продолжении литературных традиций и пользе чтения? Может быть, мы просто испытываем историческую ностальгию по благословеннным временам, когда литература почиталась высшим откровением, а понятия авторства не было вообще, ибо всё авторство безраздельно принадлежало Богу? Или тоскуем по золотому веку, в котором литература стала пророчицей и властительницей дум, составила славу национальной культуры и вошла в сокровищницу культуры мировой? Возможно, мы уже соскучились по тем недавним ещё советским десятилетиям, когда литература воспринималась как часть внутригосударственной политики и писатели были мобилизованы и подчинены общегосударственным задачам развития личности и общества – ну и, практически как государственные служащие, получали различные преференции?
Но подобная ностальгия никому чести не делает – скорее, она беспощадно выдаёт бессилие перед настоящим и будущим. И аргументы за или против литературы и её традиций надо рассматривать в широком культурологическом контексте: может быть, действительно, стоит пересмотреть роль и задачи художественной литературы в обществе, радикально модернизировать традиционные установки и вписаться в новую реальность уже на новых нравственных и культурных основаниях?
Вопрос провокационный. Но мыслящему человеку уже невозможно ни бесконечно ссылаться на незыблемость традиции, ни слепо следовать моде, задаваемой новаторами. Сегодня как никогда – каждому важно понимать, что стоит за духовной модернизацией, в какую сторону направлен этот процесс и к чему он в конечном итоге может привести. А главное – есть ли что реально ему противопоставить, кроме ностальгии? Что на что (и главное – зачем) меняется в этом стремительном мире? Насколько радикальны перемены и что за ними просматривается?
Начнём с самой глубокой и древней составляющей традиции, с её метафизического ядра. Традиционно понимается, что в творчестве человек выходит за свои индивидуальные, личные пределы и стремится к предельно общим основаниям бытия: только тогда писатель может стать выразителем духа части общества, нации в целом либо – в максимальном масштабе – человечества.
Приверженцы традиции утверждают: по-настоящему писателем может считаться только тот, кто в художественном осмыслении поднимается до национальной, общечеловеческой и метафизической нравственной проблематики. Механизм выхода творческого сознания за индивидуальные пределы познаваем, но никогда не может быть познан до конца – в творчестве всегда остаётся иррациональное ядро, надличностная тайна, некий высший замысел о человеке. Настоящая литература – всегда отречение от собственного эгоистического «я» в надежде постижения более высокого совершенства. Это художественное исследование, моделирование и проектирование бытия со всей глобальной нравственной ответственностью писателя за результат. Всё остальное – просто домашние радости, невинное хобби, милые (хотя, увы, не всегда) чудачества более-менее владеющих грамотой людей.
«Новаторы» предлагают диаметрально противоположное понимание сущности вопроса: литература – один из способов самовыражения, причем не единственный и далеко не самый важный. Любой человек может написать книгу, издать её и с чистой совестью называть себя писателем. Все, что написано, – литература. Критерий оценки книги – популярность вне зависимости от путей её достижения (это может быть, в частности, игра на низких инстинктах, ремейк или просто грамотный, хорошо организованный пиар). Художник имеет безраздельное право на свое собственное видение – без малейшей оглядки на культуру, традиции и прочие ограничители творческой свободы.
Мы видим, что традиция стремится вывести личность за тесные границы её собственного несовершенства, дать максимально высокие внешние ориентиры для выстраивания внутреннего мира, а новаторы предлагают это несовершенство почитать в качестве единственного основания. Метафизическая составляющая в таком подходе тоже есть – но она иная качественно, поскольку вместо высшего, гармонического несёт в себе низкий, инфернальный смысл. В традиции творчество – состояние излучающее. «Новая литература» пробуждает любопытство и поглощает внимание, не умножая, а рассыпая смысл – и творчество превращается в «чёрную дыру». Традиционная творческая установка – поиск взаимопонимания, общения, собирания и сотворчества с читателем, новая – зачастую неприглядное ню, словесная кунсткамера душевных вывихов и уродств.
Естественно, между обозначенными двумя полюсами – широчайший спектр полутонов и нюансов, но каждый полутон и тем более компромисс приближает автора и читателя к тому или иному краю. И в результате этой динамики в литературе для детей уже появляются книжки, рассказывающие милые истории из жизни фекалий.
Очевидно, что литературные «новации» предлагают подмену на уровне метафизического ядра: гармоническое основание подменяется инфернальным, созидание – разложением. Понимают ли это носители «новаций», «актуальщики» от литературы? – Далеко не все. Большинству просто удобны снятие культурных запретов, отказ от духовной дисциплины, оправдание саморазоблачения самовыражением. Мало кто додумывает ситуацию до метафизической её глубины, ибо установка – каждый сам для себя духовная глубина – ещё и подогревает самолюбие, не оставляя шансов задуматься. Но, несомненно, есть и понимающие, ведущие в инферно сознательно и неуклонно. Их мало, но они есть.
Если происходит метафизическая подмена ядра традиции, то неизбежна и категорическая ревизия её ценностно-смысловых оснований. В этом плане весьма показательны многочисленные атаки на «золотой век» русской литературы. Сначала классику принялись активно адаптировать, превращая её в стёб и переводя на «русский матерный». Потом нам сообщили, что это имперская литература, и поэтому она не имеет права на существование. Далее в биографиях классиков вскрылось множество скабрёзных «фактов», немедленно доведённых до широкой публики. Потом, прямо как в супермаркете, стали искать на произведениях наклейку со сроком годности: истёк или не истёк? Сейчас уже просто родители в школах жалуются: уберите, наконец, классику из программы, это же позапрошлый век, дети не понимают смысла слов и событий! И практически никто не говорит о том, что качество художественного исследования в нашем «золотом веке» – глубина и точность постановки нравственных проблем – поныне остаётся непревзойденным. Отделываются привычным: Пушкин – наше всё. И всё. Ну да, Достоевский и Толстой. И кто-то там ещё…
«Новая» же литература практически не озадачивается нравственным исследованием и всё более тяготеет к обслуживанию современных политических и идеологических мифов: ужасы сталинизма, идиотизм советского быта, врождённые пороки дурного и дикого русского характера и прочие «жареные блюда», кислой приправой к которым идут мистика, адюльтер и анекдот.
А самое интересное – поднимая на государственном уровне интерес к литературе, обозначая важность и ценность чтения, практически никто не проводит черту, границу между литературой и тем, что мы уже прямо можем назвать антилитературой. Книга – ценность? Безусловно, но не всякая. Читайте – и всё? Нет, читать следует далеко не всё – нужно помнить, что духовная отрава из психики выводится гораздо труднее, чем из организма – физическая. Есть ли подвижки в этом плане? Есть – но какие! То Карлсона заподозрят в популярном пороке, то Красную шапочку – в сексуальном подтексте… Испуганные родители мечутся, почтенная публика радостно греет уши и набирает лайки на очередной скандальной инициативе чего-нибудь запретить, а под шумок очень даже неплохо выходят жизнеописания фекалий. Для тех же самых детей.
А что же происходит на периферии традиции, как развиваются её формы? Они рассыпаются на глазах: выветривается пунктуация, силлабо-тоническая гармония вытесняется бесконечно протяжёнными верлибрами, синтаксис рушится под тяжестью семантического хаоса – впрочем, кому всё это интересно, кроме филологов? Может быть, в соответствии с очередной сменой технологического уклада экранная и виртуальная среды вполне справятся с теми задачами, которые прежде, чем угодить в филологическую резервацию, выполняла литература? Может быть, Слово было Богом просто потому, что не было Интернета?
Здесь подмены идут по нарастающей. Слово и словесный образ – посредники между внутренним и внешним миром личности, элементарными знаками реальности психической и физической. Личность, формирующая сознание при помощи слова, постоянно поддерживает связь с реальностью, и в этом общении своевременно создаёт и пересоздаёт актуальные смыслы – наличие постоянной обратной связи и неограниченные возможности уникальных смысловых комбинаций обеспечивают высокую степень свободы и индивидуальности.
Экран предлагает нам визуальную реальность, смоделированную согласно конкретному видению или – хуже – заказу. Обратной связи визуальный образ не предполагает: он – не посредник, а очевидная данность. Да¸ кино – искусство визуальной интерпретации словесных сюжетов, но искусством его делает опора на высокую литературу. Отсутствие литературного фундамента делает кино искусством низкой манипуляции, переводящей желаемое заказчиком в разряд очевидного для аудитории. Вот и вся свобода личности.
Компьютерные же технологии в массовой культуре – инструмент, подменяющий реальность объективную реальностью виртуальной. Реальность на заказ – голубая мечта любого диктатора! Взять хотя бы набирающую популярность игру «Pokemon Go», о которой, с одной стороны, говорят открыто, что это инструмент для сбора информации в реальном времени и для массовых манипуляций (запуск покемонов в нужное время, в нужном месте и нужном количестве вполне может обеспечить спонтанные массовые собрания и даже беспорядки где и когда угодно). С другой стороны, информация о том, что «Сотни москвичей каждый день ловят покемонов в переполненном метро», или – полный угар! – «Москвичи будут ловить Цоя, Пушкина и Гагарина вместо покемонов» показывает, что удовольствие погружения в виртуальную реальность отключает не только здравый смысл, но и элементарные инстинкты самосохранения. Вот и все тренажёры…
Стратегия радикальных подмен маскируется более или менее мягкими тактическими решениями, умелой игрой на слабостях массового сознания, разного рода соблазнами для «творческой интеллигенции», которая зачастую пытается усидеть на двух расходящихся в разные стороны стульях… Но разве уже не очевиден вектор движения – от свободы к тотальной манипуляции с частичным или полным вытеснением реальности, с её целенаправленной подменой? В рамках развития этого вектора – да, отказ от традиции в пользу «современности» необходим, ибо является обязательным условием тотальной манипуляции массами в интересах очень узких групп лиц. А это вызов самому виду «человек разумный», метафизическому смыслу его существования.
(http://www.rospisatel.ru/jagodinzeva-dnevnik17.htm)
2 
143 
