Вологодский литератор

I

Этот правдивый житейский рассказ начался, как в  русской литературе XIX века начинались многие подобные рассказы.

Несколько горожан  отправились осенью в лес по грибы.  В классической литературе  герои рассказов — дворяне — встречались на охоте. Они не снисходили до столь плебейского занятия, как сбор ягод и грибов,  для этого  предназначались крепостные девки.

Однако мы —  все недавние правнуки, внуки, а то дети крестьян —  сбором грибов, или как называют её  « тихой охотой»,  увлекались и в советские годы, не брезгуем ею и сейчас, хотя иные грибные угодья, стали для нас недоступны.

Итак, наши горожане высадились на отдалённом полустанке, с шутками и смехом углубились в лес, как вдруг  пошёл дождь. Не мелкий, осенний дождичек, который тепло и ненавязчиво шушукается с уже опавшей листвой, и под который собирать грибы — самое то. Увы, дождь снарядился серьёзный, из тех, что шутить не любят: хлещут, так хлещут, льют, так льют. Поскольку путники  вышли в лес не для того, чтобы до нитки промокнуть —  а такая перспектива была весьма вероятна -, то скорей стали искать укрытие.

На  лесной поляне сиротливо высился старый колхозный овин.   Сквозь прогнившую крышу виделось серое дождливое небо, и весь он так сгнил, что заходить в него было страшно, того и гляди рухнет от сильного порыва ветра и погребёт тебя под трухлявыми обломками. А посреди овина «раскинулось море широко» — от стены к стене простёрла свои берега громадная лужа, с плавающими по ней комками перегнившего  сена.

Следующая электричка ожидалась  часа через два. Неплохо бы на скорую руку соорудить шалаш, но из подсобного инструмента у всех были лёгкие  ножи, которыми срезают грибы. А для шалаша надобен хотя бы топорик.

На счастье путешественников в овине сыскался  сухой уголок.  На брошенном в углу  душистом  сухом сене кто -то до них  спасался  от дождя.

Надежда, что дождь одумается и станет вести себя прилично, не оправдались, он лил с неослабевающей силой.

Первое время прошло в молчании. Все  ожесточённо курили. Дождь испортил всё настроение. День, которого ждали, к которому готовились, казалось,  был потрачен впустую.

Кто — то попробовал поднять настроение анекдотом, но не имел никакого успеха. На анекдот никто даже не улыбнулся.  Если бы  выехали на рыбалку, в рюкзаках нашлось бы кое что, поднимающее настроение надёжнее анекдотов. Но кто из уважающих себя грибников берёт в лес спиртное? После четверти  часа унылой молчанки и скуки  прозвучало предложение:

— Давайте, устроим конкурс устного рассказа о неожиданной, но, главное,  необычной встрече в своей жизни.

Грибники призадумались. Ничего такого, что отвечало бы этим условиям,  не вспоминалось.  Если встреча была  неожиданной ( например, встретил в турпоездке знакомого),  то она не была необычной. А если она была необычной ( встретил  на дне рождения друга неординарного человека), то она не была неожиданной ( о дне рождения договаривались заранее).

-Эх, — громко вздохнул  автор  предложения .- Получается как в армии: сам предложил, сам исполняй.  А встреча была такая, что перевернула всю мою жизнь.

II

Вызвавшийся в рассказчики Сергей Петрович Белков, в былые годы секретарь обкома по идеологии,  по возрасту был самым старым из грибников, но в свои 70 с небольшим лет сохранил  юношескую худощавость фигуры, юношескую же лёгкость ног и неутомимость. Вдумчивый, деликатный, он умел легко и тонко пошутить, обширные познания позволяли  ему  со знанием дела непринуждённо беседовать с дипломированным врачом о новинках медицины;  через пять минут с художником — реставратором обсуждать проблемы укрепления левкаса. Со строителем он вполне профессионально  рассуждал о марках портландцемента и о методах монтажа железобетонных конструкций. Специалист дорожник находил в нём благодарного слушателя в вопросе новейших способов непрерывной укладки дорожного полотна.  На научных конференциях он был желанным руководителем круглых столов: рассматривались ли  на них вопросы партийного, хозяйственного строительства или спорные эпизоды международного права.  Порядочный, никогда не шептавшийся за чьей-то спиной, не терпевший слухов, сплетен, умевший  тактично, без обиды говорить правду в глаза, он пользовался уважением и почётом далеко за пределами области и страны.

-Как вы знаете, — начал Сергей Петрович рассказ, — срочную службу я отслужил в 1966 году. Демобилизовавшись в звании рядового матроса,  потыркался в поисках работы туда, сюда, ничего подходящего не нашёл и временно устроился в  городской дом культуры художником — оформителем. Директором в Доме был Игорь Константинович Соколов, человек добрейшей души, натура артистическая, с блеском игравший на самодеятельной сцене первых любовников, красавцев — мужчин. Инвалид войны.  Воевал он на самом не любимом солдатами фронте — Карельском. Хотя солдаты фронтов не выбирают. Весной, летом и осенью находишься  в воде, окопаться не возможно, чуть копнул сапёрной лопаткой, внизу вода . Многие солдаты — карельцы в придачу к неизбежным ранениям  и контузиям приобретали на фронте ревматизм, а Игорь Константинович тяжёлую болезнь сердца,  которая и свела его в сравнительно молодом возрасте — он не дожил до пятидесяти-   в могилу. Царство небесное воину Игорю.

Сергей Петрович перекрестился. Как многие бойцы идеологического фронта, к старости он уверовал и был ревностным прихожанином кладбищенской церкви на окраине города.

Дождь, словно нанявшийся батрак, неутомимо поливал и без того  напитавшуюся водой,  как губка, землю.

-Жили мы с директором дружно, как старший брат с младшим. У меня со старшим братом разница в годах восемнадцать  лет. Родители   занялись моим производством за год до Победы. «Товарищ Сталин сказал: «Родине люди нужны. Вот мы и откликнулись на призыв вождя»,любил шутить мой отец.

Зал Дома культуры был одним из самых вместительных залов в городе. Кроме того, Дом культуры, был плодом трудов нашего первого секретаря обкома, тоже фронтовика. Ради него он ездил в Москву, выбивал там внебюджетные  деньги и построил. Частенько приезжал на стройку лично. Ходил по лесам, разговаривал с прорабом, во- время ли поступают материалы и т.п. Чем приглянулся ему ДК, ума не приложу. Обыкновенная типовая постройка времён развитого сталинизма, советский классицизм. Шестиколонный портик, фронтон, в тимпане герб, по краям портика  ниши для статуй Ленина и Сталина.  Дом строили после доклада Хрущёва на двадцатом съезде, поэтому  ниши  так и не дождались своих жильцов. Ежегодные собрания партийно — хозяйственного актива секретарь проводил только в ДК.

За неделю до актива происходило сущее  столпотворение:  всё мыли, тёрли. На сцене устанавливали длинный стол президиума, застилали его бархатной кумачовой скатертью, хранившейся в спецкладовке общего отдела обкома . Накануне актива  завозили закуску, выпивку. Завершался актив, как писали в двадцатые годы, товарищеским ужином с закусками,.

Меня актив волновал повышенной суетой. Чтобы директор, не дай Бог, не перетрудил сердце и не слёг с очередным приступом, я неотлучно был у него на подхвате, исполняя множество всяческих поручений. Последние дни я  буквально дневал и ночевал в директорском кабинете, тут на диване и  спал.

Наконец,  наступил день актива. В девять утра стал съезжаться народ, городское, областное начальство.

У крыльца поставили двух милиционеров, занятия во всех кружках, понятное дело,  отменили.

Я  сижу у директора в кабинете да на часы поглядываю. Сегодня на чемпионате мира по хоккею наши  играют с чехами. Чемпионат мира  проходил в Любляне, в бывшей Югославии.

— Посиди, Серёжа,  — попросил меня Игорь Константинович, — подежурь у телефона, вдруг позвонит кто. И прошу, не ходи по  ДК, а то тут милиция, и всякое такое прочее. Первый секретарь — мужик  хороший, но крутой, не любит, когда люди без дела болтаются

Сижу я в кабинете. Никто не звонит.  На верху в зале  время от времени грохают аплодисменты . И снова тишина.

Потом поднялся большой шум, наверху все заходили, мужики побежали в курилку. Обед.

В фойе  второго этажа организовали столовую. Минут за десять до обеда рабочие в белых халатах понесли из подъехавших машин в фойе баки с супом, да  со вторым. Бак за баком, бак за баком. Аромат по ДК от подвала до чердака  — слюни текут. Открыли буфет, но там продают только чай, соки, пирожки, лепёшки, а пива — ни-ни, хотя я видел, что утром выгружали. Значит, на вечер берегут.

Смотрю я на народ, захотелось и мне поесть. Встал  в очередь. Подхожу к баку, а повариха смотрит на меня так неласково, как на классового врага.

— Вы член актива?- спрашивает.

— Нет, — говорю.

— Тогда отойдите. Не положено

Видно, молод я, подумалось мне, не похожу ни на первого секретари райкома, ни на предрика[1]. Но секретари комсомола есть и моего возраста.  Должно быть,  глаз у этой тётки намётан, что и  комсомольскому работнику  я не соответствую.  Отошёл я, не солоно хлебавши. А ведь  когда откажут, тогда больше всего и хочется.

-Вот она, советская власть, — сказал самый молодой грибник, сын соседа Белкова по даче, напросившийся в поездку.

— А причём тут советская власть?- возразил Сергей Петрович

— Ну как же, говорили, что все равны, да все люди — братья.

— Я не стал бы по такой мелочи судить целиком о власти. Придите на нынешние, так называемые vip- мероприятия, так вам не только супа не нальют, не только дальше порога не пустят, а ещё и по шее накостыляют. А лозунг «свобода, равенство, братство» ни у нас, ни в Америке не отменяли. Но живут ли по нему?

Зазвенел звонок, все убрались в зал. Я в столе директора нашёл какую -то книжонку, читаю. Но чем ближе к вечеру, тем неуклонней мысли мои перемещаются к хоккею. Читаю, а ничего не понимаю, думы мои в Любляне.

В турнирной таблице тогда сложилось такое положение. Из шести матчей наши один сыграли со Швецией   вничью, а чехи все шесть поединков выиграли. У нас 11 очков, а у чехов 12. Игра с чехами завершала турнир, в ней решалось, кто станет чемпионом мира.

— Как вы, Сергей Петрович, всё это помните ,-раздался опять голос молодого грибника. -Ведь больше сорока лет прошло.

— Это что. Я не только состав сборной, а состав команд ЦСКА, Спартака и Динамо назубок помнил. А были болельщики, которые составы всех команд высшей лиги помнили. Ночью разбуди, по тройкам назовут. Хоккей   был особой частью советской жизни.  Нынешнее отношение к нему  и близко не сравнить. Это был поистине национальный, народный вид спорта. Особо поднимало сердце, что мы  первые. И в космосе, и в науке, и в спорте. Мы — советские, мы — победители. И хоккеисты, есть такое хорошее церковное слово, постоянно, год от года возгревали это чувство. Как я понимаю, чувство это стало ослабевать с той поры, как игроки поехали в Америку и Канаду. Наполовину они становились уже не наши. Раньше они играли за Родину, за честь флага, а теперь за деньги. Высоцкий -то как пел:

-А наши ребята,

За ту же зарплату

Уже пятикратно выходят вперёд.

Сама игра изменилась, рисунок её. Раньше у нас был свой стиль, советский, комбинационный, а сейчас мы играем как все: бей — беги. Вбросили шайбу в зону, и пошла рубка. Раньше головой играли, а сейчас силой.

— И где же мы были победителями? Всё это советские байки, — послышался знакомый голос.

Сергей Петрович приподнялся на локте, чтобы увидеть говорившего. Да это был он, соседский сын. В модной камуфляжной военной форме, с насмешливым взглядом и такой же насмешливо ироничной улыбкой.

— До чего ж молодёжь горяча, — нараспев проговорил Сергей Петрович, и остановил своих старших спутников, зашикавших на невежу, посмевшего второй раз перебить такого человека. — Не надо. Молодежь тем и хороша, что задаёт вопросы. Это нам всё ясно. И потом, слишком рано вы списывает меня со счетов. Простите, как зовут?  Владимир Владимирович, я вам отвечу. Очень коротко, всё — таки мы в лесу, а не в аудитории. Очень коротко. Мы первыми в мире разработали и осуществили кампанию по ликвидации неграмотности. Сейчас это прочно забыто, но , благодаря тому, что за  несколько лет миллионы людей научились читать и писать, наша страна сумела сделать неслыханный в мировой истории шаг вперёд. И пошло. На северном полюсе впервые в мире  высадилась первая мире научно — исследовательская станция. Затем над полюсом  пролетели советские самолёты с красными звёздами на крыльях. Американцы, которых нам суют, как пример всего свободного и передового, были ошарашены. Наш советский учёный первым в мире открыл явление сверхтекучести, мы первыми в мире нанесли под Москвой поражение непобедимому доселе Вермахту, а ведь в июне 41- года Советскому Союзу мировые военные эксперты  отводили всего две недели жизни.  Ну вы знаете, кто ворвался в Берлин и водрузил там Красное знамя. Первыми мы запустили искусственный спутник Земли, потом полёт Гагарина,  облёт Луны и посадка аппарата на неё. На атомоходе «Арктика» мы первыми вплавь достигли Северного полюса.  И к теме нашего разговора — мы 28 раз завоёвывали звание чемпионов мира по хоккею. Не знаю, повторит ли кто это достижение.  Надо знать историю своей страны Владимир Владимирович. Даже, если она советская.

Молодой грибник, улыбаясь кивнул, но в глазах всё равно горел вызов.

— Наверху снова раскатился многоголосый шум, —  рассказывал Сергей Петровчи, —  Актив закончился. Буквально, тут же, как мы в молодости говорили, не отходя от кассы, начался товарищеский ужин.

Я не хочу  оправдывать, приукрашивать те времена и выставлять коммунистических руководителей трезвенниками, нравственными рыцарями без страха и упрёка. Угощения бывали и обильные, но, скажу честно, они и близко не стояли  с теми пиршествами, которые устраиваются сейчас. Во- первых, такие выпивки бывали раз — два в году, а сейчас по всякому поводу непременно  накрытый стол и вино рекой. И, во — вторых, всё было го-о-ораздо дешевле, скромней. Сейчас чего только нет на столе, какой только вкуснятины нет и деликатесов, а тогда даже при первом секретаре обычно напашут гору чёрного хлеба, к ней нарежут колбасы, сыра, помидор, огурцов, до отвала картошки. И всё. Водки выставят  порядочно, но, говоря по — деревенски, не  до вырача глаз.

Ужин начался. Слышны тосты — о чём непонятно — аплодисменты, ура, короткое молчание — все закусывают — и снова.

Настало торжество и для меня.

III

Рассказ Сергея Петровича чуть было не канул в Лету, и никто бы не узнал, что было дальше.

Для грибников  мелькнул проблеск надежды: дождь внезапно перестал. Как будто в небесах кто -то перекрыл кран, дождевые потоки как отрезало. Только что они полоскали каждую травину, каждый куст, каждый клочок земли. И вдруг — ни капли.

Добытчики спешно разобрали свои корзины, эмалированные вёдра, лежавшие грудой у входа. Бодро разговаривая, все выбрались из овина, а дождь, точно издеваясь над легковерными горожанами, ударил с такой силой, что любители лесных даров природы опрометью бросились назад.

Устроившись на прежних, уже облёжаннных местах, проклиная подлый дождь, покурили, и дружно взглянули на Сергея Петровича.

— К вечеру я подготовился. Ещё утром купил «бомбу» [2] портвейна «Агдам», пару плавленых сырков , что позволял мой скудный бюджет, и уселся у телевизора.

Простите, что мой рассказ местами сбивается на стариковское  нытьё типа:  дескать, раньше и солнце было теплей. Но в те годы, при существовавшем госконтроле,  портвейн и вправду был другой.  Сейчас портвейн пьют только бомжи, а тогда это было настоящее вино. Разумеется, низкосортное, но натуральное вино, без всякой химии. Вино,  а не современные помои, или как его ещё  называют  — чернила.

Телевизор был из первых  советских моделей цветных телевизоров. Показывал плохо. Общим планом были видны силуэты. Если перемещаются красные пятна, значит, это  наши. На крупных планах различались лица, клюшки и иногда  шайба.

Вместе со мной к экранам телевизоров по всей стране «от Кронштадта и до Владивостока» уселись миллионы, если не десятки миллионов людей. Я уже говорил о роли хоккея в жизни советской страны, но это правда, что в дни матчей улицы пустели, а в милицейских сводках отмечалось резкое снижение показателей преступности.

Все мы были напряжены, переживали за своих любимцев, но это был чёрный день чехословацкого хоккея. Уже на второй минуте один из величайших советских хоккеистов Вячеслав Старшинов,  напористый и скоростной, как бронетранспортёр, заставил взреветь воплем восторга люблянский дворец спорта.

Не успел я закусить первую победную стопку, как на четвёртой минуте Локтев, а на пятой тот же Старшинов вколотили чехам  ещё по шайбе. Дворец спорта ревел, а страна Советов ликовала. Я едва успевал опрокидывать стопки. Я прикончил половинку первого плавленого сырка, а матч только начался. «Надо было третий брать, раскошелиться, — подумал я.

В кабинет кто -то вошёл. Я подумал, что это директор и не оглянулся.

— Какой счёт?- спросил  незнакомый голос.

— Три ноль, — машинально ответил я.

— Чехи? — тревожно спросил голос.

— Да нет, наши, — ответил я и посмотрел на вошедшего.

— О-о-о, — как-то несолидно воскликнул мужчина, потирая  руки.

Это был рослый полный здоровяк с крупным  лицом. Вспомнилось диккенсовское:  лицо джентльмена не было отягощено интеллектом. Одет в хороший костюм, в обшлагах рубахи красивые запонки. Фронтовик: на левой стороне пиджака орденская планка. «Ого», —  удивился я: орден Ленина , два Боевого знамени, Красная звезда, медали. Я с детства интересовался фронтовыми наградами.  В доме культуры я этого человека не встречал. Наверно, какой- нибудь передовой тракторист с актива. Руки у него большие, тяжёлые, я бы сказал рабочее — крестьянские руки. Такими рычагами трактора орудовать, а то и кувалдой в кузнице махать. Но у тракториста — орден Ленина? Дали за трудовые успехи.

— Не возражаете, если я посмотрю с Вами хоккей.

-Да, пожалуйста, — ответил я, оборачиваясь к экрану, — присаживайтесь, берите стул.

Ох, и хохотал же я наутро, рассказывая эту историю отцу. Знал бы я, кому предлагаю взять стул.

А матч шёл своим ходом, наши давили и «несли» чехов, как пьяных мужиков. Помните у Высоцкого: «Я сделал с ним всё, что хотел». Это и было.

На 15-й минуте слава советского хоккея Слава Старшинов сделал счёт 4-0.

Тут мой сосед не удержался.

— Хорошо натёрли им холку, будут помнить, — воскликнул он и, отбивая поразительную по скорости своими  ножищами дробь,  пошёл кругом по директорскому кабинету. -Получайте, получайте!

« Только бы Соколов не зашёл», — подумал я, хотя и мне самому захотелось сорваться в пляс, куда -то лететь, и чего -то совершить . А плясун молотил ногами, да выделывал такие коленца, что у меня сердце замирало. Настоящей-то  пляски я — человек городской — не видывал.

«Ох, зайдёт Соколов, даст он этому трактористу прикурить.»

И тут впервые в мою душу закрались сомнения. Без сомнения, с Диккенсом я поторопился. Да, плясал он так, что не всякий тракторист или кузнец за ним угонится. Первый взгляд даёт поверхностное впечатление о человека. МА в пляске мне открывался совсем другой человек. Во всём облике его читалась не только сила, богатырский порыв, удаль, способность крушить, идти на пролом. В лице его, в его  серых, серьёзных глазах виделся ум,  чуялась воля, способная  подчинять себе людей, поднимать их, вести  за собой.  Высокий упрямый лоб, полные мясистые щёки, решительный подбородок, жёсткая складка  сжатых губ , напрочь отвергала мою версию тракториста или кузнеца, хотя я с уважением отношусь к людям физического труда.  Передо мной был вожак, руководитель.

— Не пропустите  стакашек? — спросил я, когда секретарь райкома ( мысленно я произвёл его из тракториста в секретари), сел на стул, вытирая со лба  проступивший пот.

— А и с пребольшим удовольствием, — откликнулся он, принимая до края наполненную ёмкость, так на своём молодёжном жаргоне называли мы то, из чего пили.

На радостях выпили мы за советский хоккей, за Анатолия Тарасова и Аркадия Чернышёва[3], за тройку  Альметова, за ЦСКА.

У чехов, угодивших в полосу невезения, не получалось ничего, а у наших, напротив, всё. Мы перехватывали атаки чехов, гасили их в самом зародыше, наши передачи были точны, а чехи ошибались в самых пустяковых ситуациях. Наш вратарь Коноваленко творил в воротах чудеса, отражая пушечные броски, казалось бы,  «мёртвые» шайбы оказывались у него в ловушке. Вратарь же чехов Дзурилла пропускал шайбу за шайбой, так что  в начала второго периода его заменили.

Портвейн кончился раньше сырков.

— Коньячку? — предложил секретарь.

— Финансы у меня, —  я смущённо развёл руками

— Это мы  решим, — сказал он, подошёл к  двери, вполголоса что -то сказал и как в сказке про старика Хоттабыча в кабинете явился поднос. В центре его, возвышаясь, как горный пик, торчала  бутылка коньяка, накрытая белоснежной салфеткой. Тут же искрились хрустальными гранями  две коньячные рюмки. Вокруг бутылки,  как спутники вокруг планеты, теснились блюдца с нарезанным лимоном, ломтиками сыра, квадратиками шоколада и две серебряные вилочки с витыми черенками. Одним словом, как писал Булгаков «накрыто было чисто, умело».

Вместе с удивлением  от столь молниеносного явления подноса, по спине моей пробежал неприятный холодок.

«Мать моя женщина.- подумал я трезвея. — Нет, это и не секретарь райкома. Куда ж это я попал? Кто это? Что за человек?»

Из городского и областного руководства по молодости лет я никого не знал, потому разговаривал с этим человеком свободно, вёл себя не зажато, вольно. Душу кольнуло, что надо бы быть поосторожней, но это был миг: портвейн и коньяк делали своё дело.

Обсуждая за коньячком хоккейные проблемы, горячо болея, я тем не менее сделал одно встревожившее меня наблюдение. Сперва я даже боялся его сформулировать в голове, думая, что  ошибаюсь, но с каждой минутой  убеждался в своей правоте. У этого  человека явно прослеживалось не советское отношение к чехам. Ещё в том возгласе: «О-о-о!» мне послышалось не привычное болельщическое облегчение, что его команда  не проигрывает. Было в том возгласе что -то личное, трудно объяснимое словами.

Когда чехи шли в атаку, он мрачно сводил свои кустистые брови, сопел, как обиженный медведь. Лишь только в атаку переходили наши, в нём пробуждалось неудержимое ликование, он бегал по кабинету с воплями более подобающими юнцу, чем представительному, солидному мужчине.

Силовая борьба тогда дозволялась только в зоне своей защиты, и когда советские защитники брали чехов на корпус, чуть не размазывая их по борту, так что иногда их даже становилось жалко,  он кричал с нескрываемым злорадством:

— Так их, Сашок, дави.

Сашком он называл Александра Рагулина, прославленного защитника, которого московские болельщики любовно именовали «чемоданом».

Слово «холка», эта пляска, подобная боевому танцу древнерусского воина над поверженным врагом, интонации голоса, жесты, всё сливалось в одно впечатление, ничем не скрываемой неприязни к чехам, злости.

Для меня, человека до мозга костей советского, воспитанного пионерией, комсомолом, политотделом на военной службе в понимании того,   что все страны социалистического лагеря нам друзья, союзники по Варшавскому договору и мы обязаны их уважать, помогать во всём, даже жертвуя необходимым нам, это казалось странным.

Рядом со мной сидел человек, который чехов друзьями не считал.

Между тем, избиение собратьев по СЭВ[4]у шло своим чередом. Шестую шайбу своим фирменным броском марки «Раззудись плечо, размахнись рука» в чешские ворота вогнал Анатолий Фирсов

Мой собеседник наполнил  рюмки, поднял свою.

— Как тебя зовут?

— Сергей.

—  С победой, Серёжа!

Сам он своего имени не назвал, спросить я постеснялся, но заедая коньяк шоколадом, возразил.

— Ещё тридцать четыре минуты впереди.

— Какие минуты, — он махнул рукой. — Игра сделана. Чехи разбиты в пух и прах. Наша сборная в очередной раз чемпион мира

И тут я решился.

— Простите, -сказал я,-  мы мало знакомы. Мне кажется,  Вы не любите чехов?

— Не кажется, не люблю. Но почему вы так решили, -он говорил мне  то «ты», то «вы».

— По вашим репликам, вообще , как Вы  говорите о них, чувствуется всё — таки

— А вы их любите?

-Ну не то, что люблю, — я пожал плечами. — Уважаю.

— За что?

-Ну, как же, — и я выдал ему  стандартный набор минимум  знаний о Чехословакии, обязательный для среднестатистического культурного советского человека: европейская цивилизованная нация, мотоцикл «Ява», пражская бижутерия, Ярослав Гашек, Карел Чапек, Карел Гот, композитор Сметана, чешская обувь ну, и само собой, чешское пиво «Старопрамен». Хотя  сам я, дорогие друзья, этого Старопрамена не пробовал, в советское время его было не купить.

-Ах, пиво. Попались бы вы этим пивоварам в одно время, они бы вас так угостили. Я расскажу вам попозже, но давайте досмотрим матч. Разговор слишком серьёзный, чтобы о нём говорить между рюмками коньяка

Оставшееся время матча мы досмотрели в тишине. К коньяку почти не притрагивались.

Клапач  размочил счёт, забив ничего не решающую шайбу, а за четыре минуты до конца Брежнев забил седьмую, последнюю шайбу.

Через пять минут игра закончилась. Смеющиеся, радостные, с поднятыми клюшками хоккеисты высыпали на лёд, кричали , обнимались друг с другом, качали Тарасова и Чернышёва.

Мой собеседник выключил телевизор, подошёл к двери и сказал  три слова:

— Никого не впускать.

« Как? Даже Соколова?»  -подумал я.

IV

Сам я не местный. С Волги, саратовский. С 1901 года рождения. Когда революция началась, я активным был, за советскую власть, конечно. Одним из первых в комсомол вступил. И добровольцем в Красную армию записался.

Когда Ленин призвал: «Все на борьбу с Колчаком» нашу дивизию,  в которой я служил, перебросили  в Сибирь. Всякое бывало, белые нас били, и мы белых били.  Подробно рассказывать не стану, к главному, к чехам подвожу.

Дивизия наша в боевых порядках должна была пройти километров с 10  вперёд. Наш батальон был на правом фланге. И хотя разведка доложила, что белые отошли, всё же было наряжено боевое охранение..Мы с однополчанином Николаем Ивановым пробираемся верхами через лес. Вижу я, меж ёлками какие -то вагоны стоят. Никто нам о железной дороге не сказал, откуда вагоны взялись.  Подъехали мы  к самым рельсам, а рельсы занесены снегом, и колёса вагонные чуть не наполовину.  Видно, что в вагонах никого нет,  следы на снегу только звериные да птичьи. Что за чудеса, что за вагоны?  Подъехал я к ближнему вагону, прикладом о стену жахнул раза три. Так для близира. Окна вагонов заиндевели доверху, дымок ни один не курится. Должно быть пустые вагоны. Спешился, дверь дёрнул,  не заперта. Поднялся  в тамбур, шагнул в вагон и окоченел. На дворе и так мороз, а у меня мурашки по коже.  Лежат на полках вагонных, валяются на полу, сидят у окошек, стоят в проходе, где их смерть застала,  трупы. Больше женщины да дети, мальчики, девочки. Почему они мёртвые, почему не ушли куда — нибудь. Решил заглянуть в соседний вагон и там тоже самое. Доскакал до последнего вагона. Целый эшелон трупов, вагонов восемь или девять.

Вечером  у полкового комиссара спросил  я об эшелоне. Он уточнил, где  эшелон, занёс на карту, и  приказал молчать. Мне и   Николаю приказал бумагу о неразглашении подписать.

Когда  белочехи бузу затеяли в Челябинске, то всю железную дорогу захватили, установили на ней свои порядки. Чтобы прорваться во Владивосток, чешские поезда по обоим путям пустили в одну сторону, а эшелоны беженцев,  жён, детей , одним словом, семьи  отступавших колчаковских войск, загоняли в тупики. Паровозы отбирали.  А сами вперёд. Люди в эшелоне который день ничего не евшие, кто  покрепче  уходили из вагонов, надеясь как- нибудь спастись, но всё равно  в лесу погибли. А эти, что в эшелонах, ну ты это всё видел.

Так объяснил мне комиссар.

Я, Сергей,  в свои двадцать лет  насмотрелся на гражданской войне такого, что не дай Бог не то, что увидеть, но даже присниться. Но после этого эшелона долго был не в себе. Особенно часто перед глазами стояла девочка лет шести- семи. У ней изо рта,  выросла красная сосулька. Глазки открыта, сама как живая, а во рту…. Как вспомню, так поперёк сердца  кол ледяной встаёт.

Я коммунист,  был тяжело ранен, полгода в госпитале провалялся, белогвардейцев любить мне не с руки, уж так воспитан. Но как вспомню детей этими бравыми солдатами швейками замороженных. — Он приложил левую ладонь ко лбу, покачал головой.  —  Вагоны, вагоны женщин и детей. Вернуться бы в молодость да с «Льюисом» наперевес ( ручной это пулемёт),  крошить бы этих…  Не могу я забыть эти трупики. Нет для меня  белых, и красных детей, это наши, наши русские дети. Куда бы потом партия ни посылала меня руководить, я всегда первым делом решал  вопросы с детьми. В какой области люди лучше обезпечены детскими садами, школьники завтраки, в какой области в полном  порядке пионерлагеря?  В нашей. Дети — это святое, святое..

Вот тебе чешское  пиво. С чего мне их уважать, посуди сам.

Скажу я тебе, Серёжа, по большому счёту, все они трусы, чуть что — руки в гору и капут. Две армии были настоящие: советская да немецкая, ну ещё венгры хорошо дрались, упорные были стервецы. А все остальные сидели, хвост поджавши, выжидали, кто кого. Когда после Мюнхена Гитлер их  захомутал, вся чешская армия, вся! сдалась без единого выстрела.

-Одних танков немцам больше семи сотен досталось, — сказал я. — Это целая танковая армия. В сорок первом они на нас в чешских танках шли.

Вот видишь. А после войны запели: сопротивление, сопротивление. Храбры эти Швейки были с мирными людьми воевать. На фронте умирать не хотели, живо русским сдались.

Картина с эшелоном потрясла и меня.  Но моё интернационалистское сердце протестовало.

V

— Но как же так, — возразил один из грибников -….Хвосты поджали, а кто Гейдриха убил, а Пражское восстание сорок пятого года.

— Представьте себе, я ему так и возразил, почти из слова в слово.

— А он что?

— А он что? — чуть не в один голос  вскинулись пожилые спутники Сергея Петровича,  давно уже  догадавшиеся с кем пил портвейн и коньяк юный тогда Сергей Петрович, и улыбались тому диковинному случаю, как судьба свела художника — оформителя из ДК с первым секретарём обкома, славившегося крутостью характера, но на редкость принципиального и честного. Бывшего на фронте командиром стрелкового полка.

— А он мне по полочкам разложил. Да, правильно, — сказал он, -. Гейдриха убили. В каком году это случилось? В сорок втором. А когда немцы Чехословакию оккупировали. В тридцать восьмом.  И это были британские агенты, а то, что национальность у них чешская, мало что значит. До войны во внешней советской разведке было много евреев, но служили они Союзу, как дай Бог всякому. Национальность в разведке — это лишнее удобство при вербовки. На национальном всегда сыграть можно. Ну убили Гейдриха, немцы в отместку Лидице сожгли. И что дальше? А ничего. До сорок пятого года  сидели в кустах и не высовывались. А в Белоруссии фашисты убили каждого четвёртого, но настрой народный был иной: все поляжем, но вам, гадам, не сдадимся. Белорусы понимали: воля к свободе важнее воли к жизни. Немцы убивали белорусов, а белорусы среди бела дня федерального судью в здании суда прикончили. Гауляйтера Коха вместе с женой в постели взорвали. Ему — крышка, а жене ни царапины. Живи, поганая фрау.  Мы с бабами да с детьми не воюем.

Только в  1945 году чехи решили, что немцам конец, вздумали героизм показать, поднялись в Праге. А немцы вояки ещё те были. Как нажали, так и завопили чехи  благим матом: «Товарищ Сталин, спаси!» И пошли советские танкисты « через реки, горы и долины» к ним на помощь.

Ты вот лучше  что знай, о чём задумайся. С первого дня, на фронте или в партизанах дрались: советский народ, албанцы и сербы, и греки ещё. Остальные тряслись и ждали , чем всё кончится. А то и служили немцам. В корпусе генерала Свободы было около 20 тысяч человек. А наша Красная армия взяла в плен чехов 60 тысяч, которые за Гитлера сражались. Только взято в плен, а сколько убито.. Мне в моём положении громко говорить об этом не приходится, но знать- то  это я могу.

Таким, как чехи, собственная шкура дороже Родины. А нас из другого теста сделали и в другой печке пекли.

— В какой?

— А ты подумай. Ты парень башковитый. Так что посуди, за что мне чехов твоих уважать. За то, что в хоккей они  играть умеют? Так ведь хоккей — это баловство, игрушки. Государство крепко не хоккеем, а выплавленной сталью, да собранным зерном.

-А ты, Сергей, молодец, похвалил меня , — и о Гейдрихе знаешь, даром, что молод. Может,  скажешь какой фронт спешил на помощь Праге и кто им командовал.

— Да это ребёнок знает.

— Ошибаешься. Я своих работничков недавно спросил, а они, как в песне поётся: только ушами хлопали.

— Фронт — первый Украинский, командовал Конев, начштаба Петров, член военного совета Крайнюков.

— Ишь ты, и члена военного совета знаешь..

И в этот миг в кабинет зашёл Игорь Константинович Соколов. Зашёл и замер, честное слово, как статуя у порога. Стоит, как городничий, в немой сцене у Гоголя.

Мой собеседник смотрит на него, улыбается.

-Здравствуй, Соколов.

-Здравствуйте, товарищ первый.

— Я в гостях у тебя, Не выгонишь?

Игорь Константинович помотал головой и только потом вымолвил:

— Не выгоню, не выгоню

Чувствуя, что несёт околесицу, директор улыбнулся, а собеседник мой расхохотался

— Ну, спасибо, спасибо. Уважил. Не выгонишь, значит. Садись, брат — фронтовик, ноги -то не казённые.

Игорь Константинович подошёл, пожал протянутую руку. Выпил предложенную стопку коньяка.

— Телевизор — то, Игорёк, у тебя, того.

-Уж какой есть, товарищ первый

— Постараемся помочь. Хочу я забрать у тебя твоего художника. Нечего ему в ДК груши околачивать.

— Жалко отпускать, он мне и самому нужен, — неуверенно говорит директор.

—  Парень толковый, грамотный, говорить умеет, вышестоящего,- он усмехнулся — начальства не боится.

— Так это по незнанию,- Игорь Константинович сделал последнюю попытку не отпустить  меня.

Так завершилась эта встреча.

На другой день в ДК на легковушке привезли новый телевизор, а дня через два — три первый секретарь пригласил меня к себе, поговорили мы с ним обо всём, устроил он мне настоящий допрос, аж вспотел я. Для начала определил  меня инструкторишкой в отдел пропаганды, не раз посылал на учёбу, задания ответственные давал, относился ко мне, как к сыну, и в конце концов, я стал тем, кем стал: самым молодым в стране секретарём обкома по идеологии.

И чтобы закончить чехословацкую тему. Вскоре, как вы знаете, грянул шестьдесят восьмой год.  Нас по сей день призывают покаяться в нём, да сапоги у чехов целовать и слезами омывать. А в обкомы шла закрытая информация, как на горных дорогах эти борцы за свободу  из — за поворота выталкивали детей перед нашими танками. Эти борцы знали: советский танкист на ребёнка не поедет. Наши молодые ребята,  сворачивали в пропасть и убивались насмерть. О тех похоронках не вспоминают,  лживые комитеты солдатских матерей помалкивают и песен купленные  барды не поют. А ведь чехи  до сих пор на нашей шее сидят, на нашей нефти и газе.

Я не против чехов, не против немцев, евреев ( с американцами я пока не определился). Мы — русские люди готовы со всеми жить в дружбе. Но когда какая — нибудь образина, вроде Рейгана, начинает меня учить, как надо любить Родину, и призывает посыпать голову пеплом, я, отложив в сторону дипломатические увёртки, говорю такому: посмотри на себя. Сначала сам покайся, а потом лезь к нам.

VI

— Хотел я устроить конкурс короткого рассказа, а сам всё время и занял.

Все поднялись с сена.

Николай Иванович, бывший инструктор отдела пропаганды,  когда -то подчинённый  Сергея Петровича молча, с чувством  пожал ему руку. Это же проделали остальные

В раздумьях  все шагали к станции. Никому не было дела, что дождь давно перестал. Никто и не думал о нём. Вдали, за лесом  завыла сирена электрички.

— Сергей Петрович, — спросил молодой грибник, а правда, что когда Ельцин партию запретил, вы добровольно не захотели из кабинета в обкоме выйти, и вас милиционеры за руки выводили..

— Правда. Но об этом  как — нибудь в другой раз.

[1] Предрик — председатель райисполкома

[2] винная бутылка, ёмкостью 0.75 литра

[3] А.Тарасов и А. Чернышёв — тренеры сборной СССР по хоккею

[4] СЭВ — совет экономической взаимопомощи, структура, регулировавшая экономические отношения СССР со странами соцлагеря