Вологодский литератор

Затопили нас волны времён,

и была наша участь мгновенна!

Александр Блок

Валентин Григорьевич Распутин в полной мере обладает удивительным даром, отличающим русского совестливого писателя от беллетриста западного образца – каждым своим крупным произведением он овеществляет в слове, делает зримой самую жгучую боль своего времени. И она начинает жить, двигаться, болеть в нас уже по-другому, как получившая самостоятельное бытие. Подчеркиваю – в каждом крупном произведении! Закономерность даже для русской литературы редкостная.

Я думаю, что в первую очередь это обусловлено другим редкостным дарованием писателя – его литературное творчество на всём открывающемся сегодня пути внутренне непротиворечиво и цельно, чего нельзя сказать даже о таких крупных художниках, как Толстой и Лесков. И у этой непротиворечивости Распутина есть своё объяснение: в силу сословных и временных условий формирования личности художника, ему не пришлось тратить значительную часть жизни на поиск и обретение «русского пути», как тем его предшественникам, которым мешало барство или социал-демократическое воспитание. Крестьянский сын, носитель тысячелетнего гена русского этноса, он самим местом и временем своего рождения – одного из пиков Русской цивилизации, победившей во Второй мировой войне, – был поставлен на этот путь. Ему оставалось только с него не сворачивать. Что, безусловно, требовало (и требует!) большого мужества. Но мы сейчас о другом – чтобы в достаточной мере осознать эту повесть Распутина, нужно прежде всего уяснить тот очевидный факт, что становится она понятной во всей своей полноте только при взгляде на неё через все предшествующие знаковые повести писателя. Именно здесь он договаривает начатое в «Живи и помни» и, особенно, в «Прощании с Матерой».

1. Затопленная почва

То, что происходит с героями повести Распутина – семьёй Воротниковых, – становится последней каплей русского исхода, после которой или должно что-то происходить, или уже не может произойти нечего.

Этой последней капле дано, наконец, доплеснуться до нашего сознания, оглушённого визгом и лязгом нового времени. Дано для того, чтобы понять: русского человека вне почвы нет! Достаточно вспомнить факты: только в годы революции Россию покинуло свыше пяти миллионов человек – и где они, что с ними сталось? Уже во втором поколении их потомки не знали русского языка, и всеми силами старались слиться с окружающими их народами! Вы что-нибудь слышали, например, о «русской диаспоре» в США? А ведь по численности эмигрировавших туда в разные эпохи русские уступают, пожалуй, только ирландцам! И это говорит отнюдь не о какой-то там слабости или «размытости» русского типа, как нам сегодня втолковывают иные «доброжелатели» – применимо «к самому непокорному на свете народу» такие измышления смешны! – нет, это говорит только о том, что, лишившись почвы, русские теряют и свою великую национальную силу. Вспомним хотя бы расхожий фольклорный мотив, когда русскому богатырю, чтобы победить противника, нужно было обязательно коснуться земли и набраться от неё своей удивительной силы. А его враг, наоборот, всеми силами старался не допустить этого и приподнять богатыря на воздух, оторвать от родной почвы. И это не просто красивый образ, это – цивилизационный диагноз! Заданный в самом начале нашей истории и на тысячу лет вперед!

В повести Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана» мы видим итог русского исхода – начавшегося в годы революции и коллективизации, и окончательно свершившегося в послевоенные десятилетия, когда крестьянская Россия перестала существовать, и количество городского населения впервые за последнюю тысячу лет нашей истории превысило её население сельское. Тот самый «народ», который два последних столетия являлся для русской литературы синонимом национальной идентичности… исчез, растворился в сутолоке больших городов.

Итог этого исхода двоякий. С нравственной точки зрения он характеризуется онтологический растерянностью: «что же мы за народ», «почему с нами это происходит», «что в нас сломалось»? – спрашивают себя герои повести. С точки зрения национальной итог русского исхода оказался не более утешителен – сильно «посмуглевшие» в городах потомки Иафета* (что было бы невозможно в крестьянской России при стопроцентном русском населении деревень) и сами-то не очень озабочены своей национальной идентичностью. Они – фон повествования, потому что недавние выходцы из деревни и ещё хотя бы в детстве заставшие «норму» муж и жена Воротниковы уже, пожалуй, исключение в окружающей их городской жизни. Во всяком случае, в центральных губерниях русский исход совершился на одно-два поколения раньше.

Как же будет жить народ с затопленными родительскими могилами и церквями, с затопленной тысячелетней почвой, с «затопленной памятью»? – спрашивает нас Распутин в «Прощании с Матёрой». В повести «Дочь Ивана, мать Ивана» он показывает, как живёт этот народ.

2. Цивилизационная подмена

Справедливости ради надо признать, что послевоенная советская цивилизация, «коммунизм переварившая» и тайком под интернационалистский галдеж узаконившая многие основополагающие принципы цивилизации русской, сколько могла, камуфлировала цивилизационный переворот, происшедший после оттока русских из деревни. Во всяком случае, на уровне носившихся в воздухе фраз о «народе-труженике», «трудовой доблести», официальной пропаганде труда производительного.

Таким образом, лишённые русской почвы новые жители больших городов, в их числе и Тамара с Анатолием Воротниковы, ещё не сталкивались в них с резким, чуждым им воздухом, потому что до них там уже «надышали» – русский воздух буквально вдыхался предшествующими поколениями русских людей в искусственную, безвоздушную оболочку советской эпохи. Однако всему бывает конец. И в 90-е в России было легализовано то, что фактически сложилось уже к началу 80-х. Сделано это было по-русски, одним махом, потому у героев повести и возникает чувство обвала, оползня, при наступлении «новой жизни». Приглядись они пристальнее, как и все мы, к тому, что забурлило в восьмидесятых, заметь всё возраставшие аппетиты оборотистых людей «новой формации»: партийных и комсомольских чиновников, руководителей производств, работников торговли и сферы обслуживания, с их жаждой легализовать и преумножить своё незаконное и в русском, и в советском понимании благосостояние, увидь всё это герои повести – может быть, и не стало бы для них последующее такой неожиданностью. Но уж – пока не грянет, не перекрестимся! И это тоже наше.

Поэтому наиболее неотступное ощущение, преследующее отца и мать, Анатолия и Тамару Воротниковых, – это ощущение нового, резко чуждого воздуха, принесённого «новой жизнью». Это дух торгашеской цивилизации, которая, почти не таясь, воцарилась в последние годы советской власти: дух спекуляции, наживы, блата, взятки. Оказалось, что «в стране победившего социализма» продаются и перепродаются не только заморские джинсы и подпольные видеокассеты, но и места и должности, научные степени и положение в турнирной таблице, и ещё очень и очень многое. Однако не всё, и стыдливо. Возможность продавать всё, и в открытую – для героев повести, как и для большинства из нас, стала шоком. Произошло то, что можно назвать цивилизационной подменой – на канонической территории земледельцев, потомков Иафета, в открытую воцарился и манифестировал себя торгашеский дух потомков Сима. И ничего удивительного, что именно семитские народы (в первую очередь арабы и евреи) почувствовали себя «в новой политической и экономической реальности», как рыбы в воде. Этим объясняется и невиданный доселе наплыв в крупнейшие русские города (именно города!) выходцев с Кавказа и Закавказья. И даже вековая ненависть между потомками Сима (арабами и евреями), сложившаяся из-за жестокой и опять-таки многовековой их конкуренции в торговле, даже эта ненависть оказалась забыта. Просто поделили сферы: сверхприбыльная торговля сырьевыми ресурсами и «образом жизни» – у одних, продуктовые и вещевые рынки – у других.

Именно рынок как модель современного мира становится центральным местом в повествовании Распутина. До последней возможности противостоявшая стихии рынка крепкая русская семья Воротниковых тоже оказывается втянутой в его всепоглощающее жерло, и так же как в общенациональной жизни, в жизни семьи это столкновение цивилизаций – побеждающей рыночной и потерявшей себя земледельческой – заканчивается катастрофой. Мотыльком упорхнувшая на запах халвы и блеск всесветной толкучки старшая дочь Воротниковых Света – смята и изнасилована «человеком рынка», торгашом-азербайджанцем, скорее всего и в Россию-то прибывшим нелегально, да только чувствующим себя в ней «победителем», хозяином «новой жизни», который и на таможне кому надо сунет, и в прокуратуре. Стало быть, не подзаконным ничему. И насилующим, и взятки сующим в открытую. Происходит это, напомню, в стране, где 80% населения продолжают оставаться «паспортными» русскими.

И дело не в отчаянном порыве матери, застрелившей дикаря-насильника, а в том, о чём Тамара Ивановна постоянно себя спрашивает: что, разве не видела она, куда всё это ведёт? Разве не понимала, к какой жизни потянуло её дочь? И отвечает сама себе – не видела! В каком-то нравственном обмороке жила все эти годы.

Но слишком просто было бы этим «нравственным обмороком» объяснять все наши беды. В одной из своих статей Сергей Кара-Мурза спрашивает – разве мог бы ельцинский режим просуществовать почти десять лет, если бы на то не было негласного согласия всего общества. И отвечает – нет, не мог бы! Значит, не только 2% олигархов, не только 20% чиновников всех уровней, но и большая часть населения сумела пристроиться в «новой жизни»! Получила возможность «иметь». Одни больше, другие меньше. Чиновники с торгашей, торгаши с рядовых граждан, те друг с друга: врачи с больных, учителя со школьников, преподаватели со студентов, и т.д. Даже бомж у Распутина, приютившийся в семейном общежитии, получил возможность «иметь» – сдаёт на ночь не принадлежащую ему комнату. А что в ней будет, кого будут убивать-насиловать – его не интересует. Даже своеобразную философийку придумал.

Державу буквально растащили по чуланам и перепродают – и не только Чубайсы и Абрамовичи, но и прапорщики Петровы, механизаторы Ивановы, лесники Сидоровы. На глаза парадокс: в целом жизнь стала хуже, а каждый в отдельности стал жить лучше. Такая вот плата за отказ от небесного статуса, земного могущества и исторической перспективы.

Памятуя о сказанном выше, о том, что определяло русскую цивилизацию на протяжении тысячи лет, такой лёгкий переход большинства русского народа в услужение чуждой торгашеской цивилизации не может не пугать!

3. Два пути

И здесь было бы нелишне вспомнить о том, что лежит в основании любой цивилизации, что канонизирует те или иные принципы её, накладывая печать неповторимости на целое. Я говорю, разумеется, о религии. Вспомним, что сынам Иафета, населившим 1/6 мировой суши, было заповедано евангельскими притчами именно возделывание своей земли! И именно русские землепашцы (7/8 населения страны) в качестве сословного определения усвоили себе определение религиозное: крестьяне! Где всякий русский без труда расслышит первоначальное «христиане».

Для сравнения заметим, что Коран отнюдь не так приветствует земледельческий труд, и, напротив, благословляет торговлю. Это не говоря уже о Талмуде, по которому едва ли ни единственно важным делом являются ростовщические операции. Поэтому, когда потомки Сима, воспитанные этими религиозными учениями, занимаются торговлей и финансовыми спекуляциями – они занимаются своим. И ни о каком уважении к неприспособленным и неискусным в умении наживаться «чужакам» (а именно так воспринимается ими коренное население России) речи быть не может! Ведь русские даже и не торгуют, а всего лишь распродают, пока им есть, что распродавать, – остатки державной плоти: большую и малую госсобственность, должности, звания. И сами того не замечают, как более сплочённые и искусные торгаши-перекупщики занимают уже не только рынки, но и посты в администрациях, кафедры, должности, подтягивая к себе своих бесчисленных чернявых родственников. Отсюда парадокс номер два: оставаясь в численном большинстве, русские оказались в своей стране эмигрантами, которые вынуждены приспосабливаться к чуждым цивилизационным нормам. И мучительные внутренние монологи русских героев повести Распутина разбиваются об эту бесцеремонную, невесть откуда свалившуюся на них действительность. А ведь Тамара Ивановна и её сын Иван, наиболее часто задающиеся такими вопросами, это ещё лучшие, те, кто ещё пытается понять происходящее, не выгнуть душу в угоду «новому»! А большинство и не думает, выгибается (каждый на свой манер), и даже – вспомним слова Кара-Мурзы – не без удовольствия от своего сиюминутного колбасно-шмоточного счастья! Не понимая, что состязаться в умении наживы с теми, кто занимается этим уже тысячелетия, – бессмысленно, и что уже их же детей и внуков, потерявших землю и недра, должности и перспективу образования, ждёт неизбежное физическое рабство и вымирание!

Великий русский филолог, Фёдор Иванович Буслаев приводит в одном своем сочинении древненовгородскую легенду о «благочестивом» купце-ростовщике, перед смертью покаявшемся и оставившем все деньги на строительство собора. Так вот, когда мастера, расписывавшие этот собор, спрашивают у епископа, где им изобразить благодетеля, епископ твёрдо отвечает – в аду! Таким страшным грехом для наших предков было ростовщичество, нажива на несчастии, богатство из пустоты!.. Взглянув на торжество окружившей нас «банковской цивилизации» поневоле задумаешься – то ли наши предки чего-то не понимали, то ли мы очень далеко от них ушли…

Что же дальше будет с народом, в историческое одночасье (без малого за столетье) лишившимся и родной почвы и родного воздуха, оказавшимся, как рыба на суше, в новой, агрессивной для него действительности? – спрашивают себя герои повести. И один ответ перед ними возникает: или же произойдёт большая «встряска», которая вернёт на место загулявшие русские головы, или же наше место займут более приспособленные к воцарившейся у нас всесветной барахолке чужаки. Распутин не говорит об этом открыто, но подводит нас к этому выводу. А нам – нам только и остаётся вспомнить, как Господь лечил русских от исторического беспамятства. Офранцузившихся – французами в 1812 году, онемечившихся немецкой социал-демократией – немцами в 1941-м. Глядя на отнюдь недвусмысленные маневры вдоль российских границ наших нынешних «стратегических партнёров» – можно предположить, что и обамериканившихся русских ждёт то же лекарство.

И здесь впору задаться вопросом, почему Небо не даёт забыться, исчезнуть именно России – ведь многие великие царства и цивилизации и при гораздо меньших испытаниях и потрясениях канули в Лету? Ответ на этот вопрос будет только один – потому что только Россия на сегодняшний день, как и сто, и двести лет назад, несёт в себе полноту Христовой веры, и должна являть её обезумевшему миру до самых последних времён, должна свидетельствовать о Христе! Именно поэтому: Россия без Христа Богу не нужна! Как об этом сказал покойный владыка Иоанн.

В строгом соответствии с этим в повести открывается и второй, мирный путь излечения русских от онтологического беспамятства, постигшего всех нас – он указан в образе сына Тамары Ивановны, Ивана. Это то самое поколение молодых русских людей, которым сегодня по двадцать три – двадцать семь лет, их, разумеется, меньше, чем оглушённых «ящиком» и «свободой» их сверстников, однако присутствие этого поколения в нашей жизни уже чувствуется. Писатель о нём только намекает в конце повествования, и здесь нужно отдать должное художественной совести Валентина Григорьевича: он их не знает, не знает в таком целостном и всепроникающем знании, как Тамару и Анатолия, – и умолкает. Осмелюсь продолжить там, где поставил точку художник: у меня много друзей, кумовьев, просто «родственников по духу» в этом поколении. Им по двадцать пять – двадцать девять лет, но у них уже по двое (чаще по трое) детей, по выходным и праздникам они всей семьей в церкви, утром и вечером – на молитве. Они знают, для чего и зачем они здесь, почему они – русские. Даст Бог, к своим сорока-пятидесяти годам они вырастят и воспитают по пять-семь крепких духом и телом русских мальчиков и девочек, те – своих. Это – и есть та будущая Россия, о которой пророчил Св. Серафим Саровский. А зрители «Фабрики звёзд» и «Последнего героя» – вымрут. Сами собой, без СПИДа и эпидемий. Просто потому, что, посмотрев «ящик», они идут выгуливать своих тысячедолларовых пудельков, а их место у пульта занимает одно единственное, изнеженное и обречённое чадо. Жизненный минус.

Что же касается распоясавшихся «гостей», то поставить их на место смогут только Иваны и воспитанные ими дети, и сделать это будет не так трудно, как представляется многим сегодня, – ведь дикари отравляются комфортом западной цивилизации гораздо быстрее. Необходимо просто помнить, что полтора века назад, когда русские покоряли среднюю Азию и Закавказье, у нас в центральных губерниях было в среднем по семь-восемь детей в семье, у туземцев – три-четыре.

P.S.

Кстати, у Распутина в конце повести Иван едёт строить храм в родовом своем селе, то есть возвращается на землю. Он ещё не определился, что будет дальше. Но, помня о том, что прокормить большую семью в городе практически невозможно, а также о той немыслимой хрупкости и уязвимости, которая характеризует современную городскую цивилизацию, несложно предположить, что движение назад, на землю, станет ещё одним из признаков становления России новой. А земли, доставшейся от предков, у нас ещё, слава Богу, много!

____________________________________

Примечание:

*По статистике каждая пятая москвичка выходит замуж за кавказца.

(http://denlit.ru/index.php?view=articles&articles_id=2396)