Вологодский литератор

ГУДОК

Я поезд ушедший догнал

на полуживом полустанке.

Он загнанный, тихий стоял,

и всюду – вагоны-подранки.

И образ печальный возник;

мне стало и шатко, и валко,

когда я увидел тупик,

до неба растущую свалку.

Я помню гудок молодой –

не сорван он был, не простужен.

Протяжный – манил за собой.

О, как он был юности нужен!

ИМЯ

Далеко-далеко живёт девочки имя.

Далеко-далеко, потому что давно

нам легко было с ней, и не будет – с другими,

в нас бродило любви молодое вино.

Целовались. О, как в первый раз это остро!

Поцелуй прожигал от макушки до пят.

Ах, тогда бы – на необитаемый остров,

где лазурное море и райский качается сад.

Далеко-далеко бродит гулкое эхо.

Это имя её. Я его повторял.

От ожога на сердце – отметина-веха.

Если б знать – что имел. Знаю – что потерял…

ФОТОГРАФИЯ

Ещё морщины не усугубились,

ты не похож на мятый лик банкнот.

Твои глаза ещё не распростились

с мажорными мелодиями нот.

Ты весь – надежда и мечтой обласкан,

блестишь, как новый, неизбитый мяч.

Ты не истерзан, страстью не затаскан

и кажется, что создан для удач.

Кого-то ты сейчас напоминаешь.

Мне больно стало на тебя смотреть.

Ты ничего пока ещё не знаешь,

что может сердце в порошок стереть.

Всё впереди – и доброе и злое,

чему одно названье – наша жизнь.

Её придётся принимать такою,

шепчу тебе молитвенно: «Держись…»

*  *  *

Увидеть в чёрном фиолетовый,

а в белом – снежно-голубой.

И жить с открытыми секретами,

когда весь мир совсем другой.

Душа давно уже проклюнулась,

стряхнула стенки скорлупы,

но навсегда осталась юная –

с началом жизненной тропы.

С волшебной кистью сумасшедшею,

и с грубым, может быть, мазком,

но с удивлением вошедшею

в свой новый мир, как в вечный дом.

В нём всё сложилось по наитию,

по тропке, ставшею судьбой.

Пойдёт ли мир к её открытиям?

Он был и есть совсем другой…

СНЕГ

Снег падал робко, но укрыл

округу белым покрывалом.

Я сам себе проговорил:

«Ну вот и осени не стало».

Той, золотой для всех поры,

поры земного изобилья,

когда становимся мудры…

Но в сердце замирают крылья.

Как трепыхалась в нём любовь!

О, как она бесстрашно пела!

Что делать?! Остывает кровь,

а с ней и песня охладела.

И кто-то вкрадчивый шепнёт

душе, что станет терпеливой:

«Проходит всё, и жизнь пройдёт».

И согласишься молчаливо.

*  *  *

Чернилами напитанное небо

и ветер середины февраля…

По звону созревающего хлеба

уже скучают стылые поля.

И я скучаю по весенним клейким

листочкам на душистых тополях,

по строчкам, поселённым на линейках,

как в борозды в оттаявших полях.

По птицам, вьющим гнёзда из былинок

и даже из обрывков проводов.

Так современность с навыком старинным

сплетается в строительстве основ.

Моё гнездо не птичье – человечье,

нам вместе с ним уже помногу лет.

В нём нет птенцов, их неуёмной речи.

Дней невозвратных заметает след…

ЗАКОН ВЕСНЫ

Не стоит жизнь до края доводить

и славословить – что давно избыло,

в струну свивая заунывья нить.

Она звучит напевно, но уныло –

что день готовит завтрашнее нам,

не о котором с журавлём мечталось,

что не сойти нападавшим снегам,

что к финишу идти осталось – малость.

И не найти искомого ответа…

Но есть закон, он всех других сильней:

грядёт весна – пора любви и света,

прилёта улетевших журавлей…

Они вернутся, воскрешая вновь

чему, казалось, не видать возврата.

И закурлыкав принимает кровь

закон весны. Весна в том виновата.