Вологодский литератор

***

 Тёплое,  живое, сердечное общение —  одно из главных   богатств  человека, совершающего свой земной путь. Для писателя такое общение особенно необходимо. Для  Белова  — тоже! Отринув текущие дела,  он шёл на вокзал, брал билет и ехал в Петербург  не по какой-то надобности, а  просто из желания увидеть друзей, поговорить,  излить душу, проверить сокровенные мысли.

      И бесконечная благодарность Анатолию Пантелееву за то, что  сумел сохранить поучительные  беседы с писателем, имеющие  значение  для истории русской литературы и культуры.

     Он любезно предоставил запись встречи, она состоялась 19 июня 2000 года  в Университете, в одной из комнат кино-фотолаборатории. В тот вечер собеседником Василия Белова был доктор технических наук, профессор Санкт-Петербургского университета Рональд  Аполлонович Нелепин (1928-2008 гг.)  — личность уникальная  во многих отношениях.

      Он — учёный-математик, известный во всем мире.  Опубликовал 357 научных работ, из них — 60 книг. А другая сторона его деятельности — художественное творчество.  Р.А. Нелепин — поэт, прозаик, публицист, художник, исследователь, в частности, автор поэмы о легендарном полководце Георгии Константиновиче Жукове;  он написал и издал двухтомник об истории казачества в России.

     Трудно даже вообразить, что всё это умещалось в одном человеке.

     Но это так!

     Василия Белова и Рональда Нелепина связывала десятилетняя дружба.  Если выпадала возможность, они встречались,  разговор  шёл часами, затрагивал  самые  разные  темы.

     Предлагаю  фрагменты  беседы.

 

 

 

                                                 ***

Высокий, широкоплечий,  по-молодому подтянутый,  Рональд  Нелепин  вошёл в комнату, поздоровался с писателем.

Обращаясь к нему и показывая на Анатолия Пантелеева, который держал в руках кинокамеру,  Василий Белов посетовал:

— Этот товарищ всё снимает и снимает, всё снимает…

— Да, этот товарищ — уникальный человек! — поддержал учёный.

— Мне жалко его стало, — неожиданно сказал Белов.

— Ну, что Вы! — возразил Нелепин. — Это его счастье  — снимать историю!

— Не знаю, не знаю, — засмеялся писатель.

— Он нашёл своё счастье в жизни, — продолжал учёный, — это замечательно.

— Ладно, Толя, мне это не нравится, — не отступал Белов. — Так что делать?

— Ну, что Вы, Василий Иванович! — изумился Рональд Нелепин. — Пусть занимается своим делом…

 

  Они прошли  и сели к столу, скромно накрытому для чаепития. Кроме писателя и учёного, а также хозяина кино-фотолаборатории,  была ещё семейная пара, муж и жена, знакомые Анатолия.

    Разлили чай  —  потекла беседа.

   Василий Иванович начал  рассказывать  о себе.

 

 

 

«ЛЕРМОНТОВА И ПУШКИНА ЖГЛИ НА КОСТРАХ…»

 

В.БЕЛОВ:

    — Надо признать, когда я семь классов закончил, подал заявление в Рижское морское училище. И с жадностью ждал ответа. Надо было работать в колхозе, и я работал: дрова пилил, снопы возил,  боронил. И всё жду, жду, когда письмо придёт. Я послал туда свидетельство об окончании 7 классов, а свидетельства о рождении не было. И я каждый день жду с тревогой, ведь  дело было связано ещё с тем, что я из колхоза стремился убежать.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Так что Василий Пачин  —  не случайный герой в вашем романе? В нём есть что-то биографическое?

 

В. БЕЛОВ:

   — Ну, не знаю!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Мне так показалось.

 

 

В. БЕЛОВ:

 — Автобиографическое то, что мечта у него также не сбылась. Трагическая его судьба.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Не сбылась — да! Причём, мечта не сбылась благородно. Когда ему предложили стать сексотом, он предпочёл быть матросом. А что судьба трагическая — куда денешься?  Таких судеб было много!

 

В.БЕЛОВ:

    — Ну, вот я дождался письма из Риги. С восторгом вскрыл его прямо в поле у гумна. А там — ничего!

 

Р.НЕЛЕПИН:

   — Ничего? Как? Чего они пишут?

 

В. БЕЛОВ:

   — А вот так! Ничего. У нас умеют делать так: шабаш — ничего! Возвращают свидетельство об окончании 7 классов, всё же документ. На моём заявлении стоит только входящий номер — и всё!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Вот, мерзавцы! Вот, ведь наглецы какие! Это, наверное, латыши?

 

В. БЕЛОВ:

    — Не знаю, кто это сделал, но для меня  трагедия ужасная. Потому что я был в неопределённости: то ли ехать, то ли не ехать. Это  связано с матерью, со всей семьёй. Мы на семейном совете  решили: поскольку ничего не пишут — значит, я принят, меня допускают, надо в Ригу ехать. А они, оказывается, таким образом,  от меня отделываются. Вот с того момента у меня и начался «комплекс неполноценности»…

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Ну, напрасно, напрасно!

— Вы знаете, латыши выдвинули большевикам  60 тысяч «красных стрелков», которые были первыми чекистами. И были массовые расстрелы везде и всюду. Китайцы, латыши…

 

В. БЕЛОВ:

    — Они даже с Лениным чуть не расправились! Хотя они также его и спасли!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — А Вы знаете, какую штуку написал Валентин Катаев?  Он под конец жизни женился на еврейке, напечатал повесть, где описал, какие безобразия чинили в Одессе чекисты в то  время, в годы его молодости. Он показывает, что творили чекисты-евреи, убивали всех русских.

 

В.БЕЛОВ:

    — А чекисты — все евреи!

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Все — да! Но евреи считали Катаева своим, даже называли его Господином, Владыкой, а он под конец жизни такую повесть издаёт. У него, видимо, душа превратилась в полураба, жил полвека полурабом, а потом  он проснулся и выдал эту повесть.

 

В. БЕЛОВ:

   — А почему он так паскудил Ивана Бунина?

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Ну, всё потому, что они его оплели и поработили. И вот, когда  книжка вышла, в писательской литературной среде был лёгкий шок: что делать? Бить? Но как бить?  Это же — свой! Нельзя, нельзя! И они все замолчали. Потом эту книгу стали изымать из библиотек  и … сжигать!

 

В. БЕЛОВ:

   — Это «Кубик», по-моему, или «Святой колодец».

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Вот была такая система — сжигать. Она, эта система, была основана ещё Н.К. Крупской. Из Центрального Органа из Москвы рассылался по всем библиотекам Советского Союза циркуляр: такую-то книгу аннулировать. И книга в одночасье исчезала, её сжигали.

 

В. БЕЛОВ:

    — Ничего трудного  она не представляла, эта система.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Да, всё — централизованно!  Лермонтова и Пушкина жгли на кострах. У меня жена после инфаркта не могла первое время устроиться по специальности и работала в библиотеке. Так она из костра вытащила полуобожжённых Пушкина и Лермонтова, издания  I-й половины ХIХ-го века.

 

В. БЕЛОВ:

    — Эта система работала даже ещё недавно. Василий Макарович приехал ко мне в гости в деревню, а у него страсть была — первым делом в библиотеку. «Пойдём, — говорит Шукшин, — посмотрим».  Библиотека находилась  недалеко  от Тимонихи, в следующей деревне — в Лобанихе, в клубе. Он пришёл туда, библиотекарша разрешила, и он начал рыться, что там есть. Вдруг приходит и приносит мне роман-газету и хохочет: «У нас в Москве, — говорит, — давно уже  ничего нет, изъято. А у вас есть!» и кладёт мне на стол роман-газету с повестью «Один день Ивана Денисовича»  Александра Исаевича Солженицына. У меня и сейчас хранится  тот экземпляр.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Слабенькая повесть. Твардовский хоть её и напечатал, но она слабая вещь. Ведь в повести Солженицын  не показал  главное: когда человек «сидит», он должен испытывать душевные муки, а он там, Иван Денисович, бегает со своим котелком по стройке…

 

В. БЕЛОВ:

    — Но всё равно, он оставил свой след. Что мог, то он и сделал. Что сделал, то и сделал. Ладно, не будем о нём.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Согласен с Вами,  не будем говорить  о нём. Но всё-таки я скажу. Он выступал в Конгрессе США, призывал уничтожить «империю зла» — Советский Союз.

 

В. БЕЛОВ:

   — У него всё же много слов хороших, я так скажу.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Ох, сейчас он оправдывается! Вот сейчас он будет, очевидно, поддерживать журнал «Русская провинция», даёт там материалы.

 

 

 

  

   О ЖУРНАЛЕ  «РУССКАЯ ПРОВИНЦИЯ»

 

 

В. БЕЛОВ:

   — В «Русской провинции» главный редактор Миша Петров, он начал похабщину печатать. Причём, в рисунках.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Да? Я давно  журнал не видел.

 

В. БЕЛОВ:

    — Одно дело, когда идёт похабщина в рассказах, а тут — в рисунках, наглядно. Он опубликовал несколько рисунков еврейки, и подписи такие, что сразу видно. Я ему написал возмутительное письмо: «Миша, прекрати это делать!».

Он мне ответил и начал доказывать, что всё нормально, что она приехала из Таджикистана, и ей нечем жить.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Демагогию развёл!

 

В. БЕЛОВ:

   — Вот именно! Вообщем, он оправдывал этот поступок.  А поскольку я получал журнал регулярно,  пришёл очередной номер, и Петров напечатал ещё более похабные рисунки. Я их вырезал ножницами, не жалко стало мне журнала, послал Петрову и написал, что я больше с твоим журналом не хочу иметь дела. И он заглох на всю жизнь — Миша заглох по отношению ко мне. Он приезжал к нам в Вологду и даже ночевал у писателя Сергея Алексеева.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Понятно! Я думал, что журнал заглох.

 

В. БЕЛОВ:

    — Нет, журнал идёт. Может, моя критика и подействовала. Одно время журнал был популярен, там были хорошие, интересные материалы. А потом он начал печатать похабщину.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Вдруг я смотрю,  один  номер  — на хорошей бумаге, обложка  цветная,  лакированная.

 

В. БЕЛОВ:

    — Это уже Солженицын, это уже его денежки пошли.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Там и написано было:  журналу оказывает  поддержку  «Фонд Солженицына». Значит, думаю,  должна быть и статья о Солженицыне.  И, действительно,  она появилась  в одном из номеров, её загнали на последнее место.

 

В. БЕЛОВ:

   — Я читал эту статью.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Они там, несмотря на экивоки,  укорили Солженицына, особенно за то, что обозвал  «Тихий Дон» Шолохова плагиатом. И я подумал: «Молодцы! Не пали на колени, хотя и получили от него финансы…».

 

В. БЕЛОВ:

   — Это ещё ничего не значит.  Это можно расценить и иначе — выкрутились!

 

Р. НЕЛЕПИН:

  — Ну, всё-таки поступили  достойно.

 

 

 

 

О ПИСАТЕЛЕ  А.И. СОЛЖЕНИЦЫНЕ

 

 В.  БЕЛОВ:

    — А Вы знаете мою историю с Солженицыным? Я могу Вам рассказать.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Нет, не знаю. Расскажите!

 

В. БЕЛОВ:

   — Солженицын, когда получал Нобелевскую премию, через Можаева, писателя, прислал мне «секретное письмо»  —  приглашение.

Вернее, секретным был не только Солженицын, но и Можаев — он играл роль секретного передатчика. Я ему сказал: «Хорошо!». А там собственной рукой Солженицына, тщательным почерком написано, как пройти на вручение Нобелевской премии, нарисованы стрелки:  идти сначала во двор, потом повернуть направо, потом столько-то метров…

Это меня особенно смутило, даже покоробило.  Ему вручают Нобелевскую премию, а он создал такую  «секретную систему»!

Я сказал Можаеву: «Я приду, конечно, я уважаю Солженицына, но что буду там говорить  — неизвестно. Могу сказать и резкие слова».

Роман Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ»  тогда ещё не вышел, по-моему. А в отношении  его повести «Один день Ивана Денисовича» мог бы выдать  что-то и резкое. Об этом я Можаеву сказал, на том мы и расстались.

Я хранил приглашение, думал, что пойду.  Но Бог отвёл меня от  визита.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Не пошли?

 

В. БЕЛОВ:

   — Ну, Вы же знаете эту историю! Ему дали Нобелевскую премию и выселили из России.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Бросили щуку в реку! Дали  ему возможность печататься на весь мир против Советского Союза.  Бородина послали в Сибирь, а этого в Америку.

 

В.БЕЛОВ:

   — Причём, Бородина ссылали  в Сибирь не один раз.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Да, а этого в Америку. И все русские туристы, которые выезжали в брежневские времена за границу, видели в любом аэропорту навалом книги Солженицына и, конечно, покупали, кто имел возможность. А ему — гонорары, гонорары, откуда и всё его богатство.

 

В. БЕЛОВ:

    — Ну, я тогда-то, когда ему дали  премию,  был совсем не такой, как сейчас. Я с почтением относился к Александру Исаевичу. С этим чувством я дожил до перестройки. А в перестройку, когда шла подготовка к штурму Белого Дома, когда была стрельба,  когда всё окутали жуткой проволокой  — спиралью Бруно, я хотел предотвратить братоубийство и решил прибегнуть к содействию Солженицына.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — В те дни Ельцин растоптал Советскую власть!

 

В. БЕЛОВ:

     — У меня ещё какие-то иллюзии были. В то время Солженицын уехал во Францию, он играл роль прогрессивного писателя, который защищает крестьянство.  Я ему написал открытое письмо, где говорил, что готовится стрельба, братоубийство, что всё окутано проволокой. Я просил вмешательства, просил его обратиться к общественности Европы, я верил, что он может это сделать. Он палец о палец не ударил!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Он и не должен был ударить!

 

В. БЕЛОВ:

    — Я-то верил!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Вы немножко идеалист! Вы знаете, когда западноевропейцы особенно раскрылись?  Вот когда Сербию бомбили, они все улюлюкали!

 

В. БЕЛОВ:

    — Ладно, я закончу  сюжет. Солженицын заявлял тогда о намерении возвратиться в Россию. И я понёс открытое письмо, адресованное ему, в «Комсомольскую правду».

 

 

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Тоже мне — демократы!

 

В. БЕЛОВ:

   — А там сидит демократка в приёмной и говорит мне: «Главный редактор вас не примет». Я спрашиваю: «Почему?». Она отвечает: «Он занят». Я тогда сажусь в кресло и говорю: «Хорошо, я подожду».  Сижу час — она нервничает, сижу второй час, она опять мне: «Он вас не примет». Я отвечаю: «Хорошо, если он не примет, есть у него заместитель какой-то?». Она вынуждена была отвести меня к заместителю. Я дал ему текст открытого письма: «Пожалуйста, опубликуйте!». Тогда же была демократия! Но какая это свобода, если я просидел в приёмной почти два часа? И только после того, как заместитель со мной переговорил, редактор принял, но долго беседовал с заместителем: «Мол, чего делать с этим мерзавцем бородатым?».  «Мы бы, конечно, опубликовали  ваше письмо, — говорит редактор, — если бы Александр Исаевич прислал вам ответ». Я пожал плечами: «Как он может прислать ответ? Ответ он может прислать, когда письмо будет опубликовано. Ведь не полечу же я к нему во Францию с текстом, чтоб  взять ответ. Это не моё дело и не ваше. Потому что открытое письмо — это открытое. Ответ должен быть открытый.

Дайте мне текст, я напечатаю в другом месте».

Я пошёл в другой подъезд, там находилась редакция «Советской России». Валентина Васильевича Чикина я знал и раньше, один раз даже летел с ним в самолёте из Болгарии. Он прочёл письмо и сразу отослал в набор, в выходящем номере его напечатали.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Понятно! Это совсем другой человек!

 

В. БЕЛОВ:

   — Я уже говорил Вам, что не хотел с Солженицыным встречаться. Но как приеду откуда-нибудь из командировки домой в Вологду,  или в Москву, я какое-то время жил и в Москве, а дочка всё время мне говорит: «Папа, опять Солженицын звонил». Так было, наверное, раз пять или больше. Тут, наконец, мне стало жалко его, и я решил: ладно, схожу. Взял книжку какую-то, чтобы подарить, и пошёл. У него была та же самая квартира, но  он опять долго рассказывал мне, как надо к нему добираться.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — У Вас самое искреннее чутьё на настоящего человека!

 

В. БЕЛОВ:

   — Одним словом, я пришёл по  адресу, какой он назвал. Ему кэгэбэшники сделали  кабинет и приёмную, а до этого ему припасли какой-то особняк. Он приехал из-за границы, ему надо принимать людей, к нему люди ходят, в том числе и я. Ну, вот я пришёл. Он сделал некоторую паузу, прежде, чем выйти. Правда, пауза была недолгой. Поздоровались, любезности там всякие. Он сказал, что, мол, давно хочет со мной встретиться и так далее.  Ну, он видит, что я не очень, так сказать, любезен. И он начал объясняться со мной.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Объясняться?

 

В. БЕЛОВ:

   — Да, практически он оправдывался. Он, получив моё письмо, выступил с открытым призывом расправиться с депутатами Верховного Совета СССР.  Ведь не все же были дураки!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Не он один! Да и какой логики ждать от них, от этих гадов!?

 

В. БЕЛОВ:

   — Вы вот тоже резко говорите! Оформите, пожалуйста, Ваши мысли более компактно!

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Ну, я скажу более компактно. Солженицын, как мне представляется, не относится к чилу людей  — друзей России. И когда он сыграл свою зловещую роль в разрушении тысячелетней Империи, принявшей тогда неуклюжее название   СССР, он потом захотел остаться среди потомков русским писателем.

 

В. БЕЛОВ:

   — Он вообще хотел быть Львом Толстым! Помните?

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Его называли и Толстым, и Достоевским в одном лице. А тут не пахло ни тем, ни другим.

 

В. БЕЛОВ:

   — Одновременно он играл роль православного человека!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Конечно!

 

В. БЕЛОВ:

    — А мне говорят, какой же он православный, когда гордыня так и прёт из него?

 

 

 

Р. НЕЛЕПИН:

     — Конечно, всё это маска была! Он захотел остаться хорошим. Поэтому он сейчас подаёт свою премию имени Солженицына, субсидирует журнал «Русская провинция»; там лестно говорит про Ельцина, там подделывается под писателей-почвенников и прочая, прочая. А на самом-то деле душа у него была…

 

В. БЕЛОВ:

   — Мрачная!

 

Р. НЕЛЕПИН:

  — Мрачная, очень мрачная! Бесовщины в нём было много.

 

В. БЕЛОВ:

   — И никакой глубокой Веры в нём нет. Если бы в нём Вера была, то он хотя бы в один монастырь заехал в ходе этого вояжа, потому что монастырей в России достаточно. Он просто притворяется!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Точно! Вы правильно определяете. Я с Вами абсолютно согласен, и, в конечном счёте, я вижу в нём врага.

 

В. БЕЛОВ:

   — Бог с ним! Ладно!

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Не думаю, что Господь простит его за все прегрешения. Не думаю!

 

В. БЕЛОВ:

   — Мы-то должны прощать, если мы православные!

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Да, я согласен с Вами, мы-то должны прощать. Но Вы знаете, вот это его «Красное колесо» я читать не смог, прочёл несколько отрывков и бросил. Я ещё молодой был, дисциплинированный: раз начал, то должен прочитать до конца. Но не смог. Не поймёшь, что он там хочет?

 

В. БЕЛОВ:

    — И я не смог, только несколько страниц прочёл. Ужасная какая-то манерность.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Манерность и вычурность.

 

 

В. БЕЛОВ:

   — Нет образности!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Нет самого главного  — художественной литературы, а что надёргал он много, то это всё в истории описано.

 

В. БЕЛОВ:

   — И потом: у него слишком нарочитый поиск, так называемого, «новояза», он придумывает иногда слова. Вроде,  русские  слова, а на самом деле, они не русские.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Вот в том-то и дело, в отличие от Ваших повестей.

 

В. БЕЛОВ:

   — Ну, не надо меня вспоминать!

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Нет, я  скажу, что Ваш язык, Василий Иванович, другой.  Я читаю и восторгаюсь. Я думаю, что любой российский писатель, читая Ваши романы, вынужден обращаться к словарям, потому что настоящий русский  язык уже многие забыли.

 

В. БЕЛОВ:

    — Всё дело в том, что я не хочу быть писателем! Не считайте  меня… это самое…

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Не считаю, что это у Вас само собой получается!  И вот я смотрю  — в наших словарях некоторых слов нельзя найти, только по контексту приходится догадываться городскому жителю. Я уверен, что ни один городской писатель не поймёт до конца того запаса слов, который Василий Иванович использует. Куда деваться?

 

В. БЕЛОВ:

   — Если говорить о языке. Словарь Владимира Ивановича  Даля Вы знаете?

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — А как же,  конечно!

 

 

 

 

В. БЕЛОВ:

    — Я так люблю его читать!  Особенно не  корневые  слова, а производные.  Ну, вот, к примеру,  слово «дом». А от него там столько производных! Да и любое слово возьмите!

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — У нас на факультете, в нашем Университете ( я могу  этим гордиться), работает прямой потомок Владимира Даля  — Юрий Иванович Даль.

 

В. БЕЛОВ:

   — Серьёзно?

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Да, на нашем факультете прикладной математики.

 

В. БЕЛОВ: 

   — Ну, передавайте ему поклон от меня.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Обязательно!

  

 

 

 

ВОКРУГ  «БЕЛОГО ДОМА»

                                                (1993 год)

 

В. БЕЛОВ:

    — Так вот,  я уже сказал Вам, что Чикин напечатал моё письмо к Солженицыну в газете «Советская Россия». А  там, в центре Москвы,  щла подготовка   к братоубийству.  Я с Толей Заболоцким ходил, мы  присутствовали  при смертоубийстве. Выступал несколько раз, однажды  с какого-то автомобиля. А дождь шёл, холод, тысячи людей были свидетелями, как бьют женщин, причём,  даже пожилых  —  старух…

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Кошмар!

 

В. БЕЛОВ:

    — Бьют безжалостно! Я кинулся защищать, а мне: «Уходи, не мешай!». Я говорю: «Я — депутат!».  Бесполезно. Там митинги идут.  С автомобиля зачитывают текст моего письма Солженицыну.  Было много ещё драматических событий: избивали людей, в метро загоняли, какие я крики слышал — ужас! Когда вспоминаю, не по себе становится…

 

 

 

Р. НЕЛЕПИН:

      — Я читал воспоминания одного генерала разведки об этих днях. Он пишет, что бейтаровцы (сотрудники спецслужб государства Израиль — Г.С) начали провокационно стрелять в ту и другую стороны, и тем положили начало бойни.

 

В. БЕЛОВ:

   — Я не знаю, кто там первым начал стрелять, я думаю, что стрелять начали ельцинисты, а не хасбулатовцы.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Я и говорю о том, что были бейтаровцы-провокаторы.

 

В. БЕЛОВ:

    — Ну, конечно, они сидели на крышах, специальное задание было им — стрелять по толпе. Это всё описано, всё зафиксировано в газетах, хотя сейчас эти газеты на вес золота.

— Когда начался штурм Белого Дома, я там с Руцким общался, с Хасбулатовым.  С Руцким я встретился прямо в коридоре, в приёмной Хасбулатова, Руцкой  при всех рвался  к нему. Поздоровался со мной за руку. А, подумаешь, какой-то вологодский депутатик!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Вы были русским писателем, а он — политиканом.

 

В. БЕЛОВ:

    — Он был вице-президентом или министром, уже не помню.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Да это всё шушера! Сегодня он министр, а завтра его в тюрьму сажают.

 

В. БЕЛОВ:

—  Я чаще общался с  Хасбулатовым, он  дал мне квартиру как депутату, я же был членом   Верховного Совета. Но я вышел из Совета, когда начали штурмовать здание Союза писателей России на улице Комсомольский проспект, дом 13,  в Москве. Это тоже отдельная история, о ней книгу можно написать. Но я не буду такую книгу писать, пусть  её, такую книгу,  напишет Юрий Васильевич Бондарев.

Я тогда много написал  разных статей против демократов, потому что был не согласен с их действиями.

Однажды я пришёл к Хасбулатову, а он сидит пьяный в кабинете. У меня сразу всякое уважение к этой власти исчезло. Он сидит, трубкой дымит, пьёт, меня принимает. Ты хотя бы откажись тогда, не принимай никого  —  сиди и пьянствуй. Нет, находится в рабочем  кабинете, пьёт. Вот такая власть! А его хотели сделать президентом Чечни.

— Танки давили людей и расстреливали. И я ходил среди  костров, разведённых на площади.  Под дождём мокли наши патриоты. Я даже опасности подвергался,  чтобы пройти там! Это было на самом деле опасно. Я пробирался  как партизан.

— Если Вы прочтете мою пьесу, я там всё описал, как было.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Я где-то читал, мне очень понравилась пьеса.

 

В. БЕЛОВ:

    — Пьеса поставлена во МХАТе.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Тем более что поставила её Доронина.

 

В. БЕЛОВ:

    — Нет, не Доронина поставила. Она сняла пьесу с репертуара.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Сняла?

 

В. БЕЛОВ:

   — Да! Если бы не Доронина, то пьеса, может, и сейчас бы шла.

 

Р. НЕЛЕПИН:

     — Ишь ты! А чего это она?

 

В. БЕЛОВ:

    — Мало художественности в постановке. Девчонкой  она была актрисой талантливой, в Ленинграде здесь. Но теперь она  немного изменилась. Ну, может, я и зря говорю…

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Жаль!

 

 

 

О ПИСАТЕЛЕ  Михаиле   МЕНЬШИКОВЕ

                        И  РУССКОМ  КАЗАЧЕСТВЕ

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Ещё  на кафедре у нас  работает Григорий  Григорьевич Меньшиков. Знаете, кто он такой? Он — внук, прямой  потомок писателя Михаила  Меньшикова.  Его художник Илья Глазунов  запечатлел на своей знаменитой картине «Вечная Россия». Громадное такое полотно! Там на полотне  — русские святые, там — русские писатели, там — русские князья и цари,  и Меньшиков там, он — дед нашего Меньшикова, а отец его всю жизнь скрывался, его давили.

 

В. БЕЛОВ:

    — Ведь у Меньшикова было много детей, следовательно, должны быть  внуки. Мне просто интересно, есть ли ещё кто, кроме Григория Григорьевича  у Вас на кафедре?

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Судьбы остальных Меньшиковых я не знаю, может быть, и ещё есть внуки.

 

В. БЕЛОВ:

   — Вы выясните!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Выясню, я как раз сейчас пишу историю факультета, туда занесу.  Я спрошу у Григория Григорьевича, он  — мой близкий друг, он всё расскажет. Но наш Меньшиков появился на свет уже после смерти деда, по линии бабушки есть у него и немецкая кровь, очень порядочный человек.

Ну, а сам Михаил Осипович Меньшиков — личность яркая, он был капитаном морского флота, после вышел в отставку и посвятил себя писательству.

Если бы его прекрасную публицистику «Письма к ближним» взять и издать, то тома заняли бы вот эти две стены. Он в каждом номере газеты «Новое время», которую редактировал Суворин, помещал обширную статью из цикла «Письма к ближним».

В каждом номере!

Его жестоко расстреляли  на берегу Валдайского озера, расстреляли на глазах у семьи, расстреляли за эти «Письма к ближним».

 

В.  БЕЛОВ:

   — Да, мерзавцы! Вот  кто-нибудь написал бы о так называемом «русском фашизме». Вот где фашизм! Почему же никто не напишет?

 

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Ну, как никто не напишет?  Вот я написал историю русского казачества. Там я всё чистоганом выдал.  Мне позвонили казаки: «Рональд Аполлонович, исполняется годовщина указа Свердлова о поголовном уничтожении казачества, выступите, пожалуйста, у нас на телевидении». Я им отвечаю: «Что вы? По какому телевидению? Я и близко не подойду!». А они мне говорят: «У нас хороший редактор».

 

В. БЕЛОВ:

   — Надо требовать только  «прямой эфир»!

 

Р. НЕЛЕПИН:

     — Да, только «прямой»!  «Да! — я им говорю, — присылайте вашего редактора!».  Приезжает ко мне домой целая бригада. Я смотрю: главный-то у них — полукровка, это я по лицу так определил. Ну, я им врезал правду-матку, назвал тех, кто уничтожал русских казаков: Свердлов Соломон Янович, Лейба Бронштейн-Троцкий и прочие евреи.  А кто выполнял их «указ»? Тухачевский, Якир, Уборевич и так далее.

— И вот, накануне передачи, казаки звонят: «Смотрите, сейчас вы будете  на экране». И я смотрю: всё самое главное — оставили. Молодец редактор!

— Тут начались звонки со всех казачьих землячеств. Поздравляют, благодарят! А в это время редактора вызвали и сказали: «Немедленно убрать передачу, больше чтоб близко не подпускали этого автора». Вот так! Но я сказал всё, что хотел.

 

В. БЕЛОВ:

    — Ну, это редкий случай!  Вот на что уж смелый был человек Владимир Солоухин! Но иногда даже было жалко его, когда приглашали на телевидение только для декорации. Любая его реплика имела значение. Я уже не говорю о прозе, но у него были и великолепные стихи. И вот, если бы он прочитал с экрана хотя бы даже одно стихотворение, это было бы потрясающе.

— Но всё дело в том, что ему даже не позволяли пикнуть! Если он говорил что-нибудь, тут же выбегал его противник, и выступления у Солоухина не получалось.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — А у меня прошло! Это было Ленинградское областное телевидение.

 

В. БЕЛОВ:

    — А, понятно! Если бы Вы выступали  на Всероссийском канале, то хуже было бы, думаю, ничего бы не прошло про казаков.  Потому и допустили, что областное.  У нас даже в Вологде существуют казаки.

 

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Это, я считаю, стихийное народное движение,  народ ищет самозащиты, вот и обратился к этой старинной форме охранения себя и государства  — казачеству.

 

 

 

                        СКОЛЬКО  БЕЛОВЫХ  В «ИНТЕРНЕТЕ»

 

Р. НЕЛЕПИН:

     — На Садовой улице  в Петербурге я нашёл даму, которая издала Ваши рассказы. Она не присылала Вам книгу?

 

В. БЕЛОВ:

— Где? Не знаю!  Книгу мне не присылала. Я хотел возвратить её деньги.  Я думал: откуда пришли деньги? И хотел их вернуть. А когда появился Ваш адрес, и я написал, всё прояснилось. Я очень обрадован, что не надо возвращать.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    -Конечно, конечно! Зачем возвращать, это  же Ваш гонорар, самый законный.

 

В. БЕЛОВ:

   — Нет, у меня были  случаи, когда приходилось  возвращать обязательно. Я возвращал деньги несколько раз. Однажды по ошибке пришли гонорары какие-то, и я их, конечно, возвратил.  В одном случае был однофамилец, то  есть существует  ещё  писатель Белов. А Вы знаете, сколько в  «интернете»  Беловых?

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Нет, не знаю!

 

В. БЕЛОВ:

    — Поинтересуйтесь!

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — У меня есть знакомый поэт Белов, он здешний, его зовут Анатолий Григорьевич, он выходец из крестьян, с Валдая. Неплохой парень.

 

В. БЕЛОВ:

   — У меня есть знакомый думский деятель Владимир  Исаков, он  юрист, одно время  выступал в газете  «Советская  Россия».  После он  возглавлял юридический отдел всей Думы. Большое начальство! Мы живём в одном доме, иногда он возит меня в машине, пропуск мне в Думу оформил.  Однажды мы пришли к нему с Валентином Григорьевичем Распутиным,  и  давай интересоваться новостями всякими. А у него, вот как,  у Толи здесь  техники  всякой, чего только нет. Нас заинтересовал «интернет».  Исаков показал нам разные сайты, показал и свой сайт, который он сам сделал.

Я  впервые  это увидел, и начал уважать «интернет».  И мы с Валентином Григорьевичем стали  сами про себя  искать в «интернете» всякую информацию.  Там,  знаете,  сколько Беловых?  Там их — Бог знает сколько!  Десятки! И все — писатели, и все — Василии Ивановичи!

 

Р. НЕЛЕПИН:

     — Вот я и говорю:  сдавайте рукописи в архив, а то потом чужие будут пользоваться Вашими рукописями.

 

В. БЕЛОВ:

    — Мне наплевать! Не жалко — пусть пользуются.

 

Р. НЕЛЕПИН:

— Я могу Вас познакомить с этой русской патриоткой, которая издала вашу книгу,  прекрасной женщиной. Она вызовет  «КАМАЗ»,  и все Ваши рукописи заберёт.

 

В. БЕЛОВ:

    — Вот когда я уйду к праотцам, тогда и забирайте всё, что хотите. А пока не хочу я заниматься этим делом.  Ну, во всяком случае, после нашего разговора я не буду сжигать бумаги. Я хочу освободиться  от лишних бумаг. Вот почему-то хочется освободиться от них, извините меня!

 

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Не знаю! Напрасно! Вы же знаете:  самое  ценное  это то, что  написано рукой автора. Потом — редактор там, опечатки всякие. А то, что написано рукой автора, — достоверное свидетельство о нём.

 

В. БЕЛОВ:

   — Но ощущение того, что это меня гнетёт, всё равно остаётся.  Это Вы совет даёте,  а как я от ощущения освобожусь?

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Надо освободиться! Сказать себе: «Меня это не гнетёт, это сделано…».

 

В. БЕЛОВ:

    — Хорошо! Но это будет насильно!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Почему насильно?

 

В. БЕЛОВ:

   — Естественное нормальное моё состояние освободиться от лишних бумаг, как освобождается курильщик от своей привычки, от коробки сигарет в кармане.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Знаете, что!  У вас много места на чердаке деревенского дома, много места на втором этаже. Складывайте в одну комнату и пусть лежит.

 

В. БЕЛОВ:

    — Но ведь так оно и есть, более или  менее ценные вещи я ведь не сжигаю.

 

Р. НЕЛЕПИН:

— Нельзя сжигать ничего. Вспомогательные материалы  — да, наверное, можно, я согласен. Вот Лермонтов  в своё время не сжёг ничего!

 

 

В. БЕЛОВ:

    — Лермонтов — великий человек!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Он при жизни напечатал 30 стихотворений, а сейчас печатают их 300 вариантов. Михаил Юрьевич возмутился бы, если бы увидел, что сейчас печатают юношеский бред.

 

В. БЕЛОВ:

    — То же самое с Яшиным — это мой наставник.  Александр Яковлевич любил меня, и я его любил, надеюсь.  Он меня как раз и подвиг на такое поведение: сжигать лишние бумаги. Вы знаете, сколько опубликовала вдова после смерти Яшина такого, что мне стыдно сейчас за Яшина!

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Понимаю, да! Это глупый ход.

 

В. БЕЛОВ:

    — Вот и я не хочу, чтоб  повторились такие вещи, как с Александром Яковлевичем.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Это правильно, конечно!  Но те вещи, которые у Вас уже вошли в классику, которые опубликованы неоднократно,  рукописи этих вещей обязательно надо сохранить. А то эти десятки Беловых, которых Вы нашли в «Интернете», начнут себе присваивать Ваше творчество.

 

 

                 ГОГОЛЬ,  РУКОПИСИ, ТЩЕСЛАВИЕ

 

  В. БЕЛОВ:

    — Вы вспомните, что говорил Гоголь по поводу рукописей? Мы уже  вели разговор   об этом!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Гоголь говорил, что рукопись надо переписывать 7 раз!

 

В. БЕЛОВ:

    — Не 7 раз,  а 9 раз переписывать!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Лев Толстой переписывал «Хаджи-Мурата» 20 раз своей рукой!

 

 

В. БЕЛОВ:

    — Ну, вот! Но он же не хранил всё!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Не хранил, да. Но последний вариант остался.

 

В. БЕЛОВ:

    — Вот и я последний вариант обязательно сохраняю. Я ничего не сжёг.  Ну, так в чём мой грех?

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Там за Вами в «интернете» сколько стоит Василиев Беловых? Они начнут себе присваивать. Я вот начал писать трилогию «Хроника русских судеб». Где там и кто этот Белов, который в Вологде жил? А Ваши рукописи и будут доказательством того, где Вы жили и что творили.

 

В. БЕЛОВ:

    — Господь разберётся!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Ну, вот Господь разобрался с Шолоховым, а сколько  крови Шолохову попортили.

 

В. БЕЛОВ:

    — Но в конечном итоге  Господь разобрался!

 

 

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Разобрался, да! Шолохов умно сделал, что свою рукопись не сжёг, а отдал в надёжные руки.

 

В. БЕЛОВ:

    — Да, я согласен с этим.  Если бы он трясся всю жизнь над каждой своей страницей, он бы не написал ничего вообще.

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Я посмотрел в нашей Публичной государственной библиотеке в Петербурге  каталог на имя  Белова Василия Ивановича. Там есть картотека:  написано десять кандидатских и несколько монографий.

 

В. БЕЛОВ:

    — Неужели? Вот, пожалуйста, результат тщеславия! Возникает оно уже и  у

меня.

 

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Дайте им эти Ваши рукописи,  они ещё напишут на сто лет вперёд.  Там только одна хорошая монография — у Юрия Селезнёва, она по-настоящему написана, а остальное всё…  Пишут, чтобы степень получить, это всё шушера.

 

В. БЕЛОВ:

    — Юрия Селезнёва жалко…

 

     В беседу вступил Анатолий Пантелеев. Он принёс и стал показывать  Белову и Нелепину фотографии 1993 года, на которых запечатлены защитники «Белого Дома». На некоторых  фото сняты надписи  на стенах  у здания парламента. Одна из них звучит так: «Мама, прости за то, что меня убили, что я любил…».

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Лучше и не скажешь! Это как дневник Тани Савичевой в блокаде.

Эта фраза, её следует  даже назвать «крылатой  фразой», может служить основой и романа, и всего на свете.

 

В. БЕЛОВ:

    — Толя молодец! Каждая такая фотография — на вес золота!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Это уникальные фотографии!

 

 

В. БЕЛОВ:

   — Толя, сделай мне копии.

 

А. ПАНТЕЛЕЕВ:

    — Вы всё это возьмёте с собой, Василий Иванович. У меня же негативы есть, я ещё напечатаю.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — Да зачем Василию Ивановичу столько!? Пусть отберёт что-то. Вот тут ещё интересная надпись, которая была на стене и попала в кадр: «Ельцин — враг советского народа».  Это бессмертные снимки, они останутся навечно.

 

А.ПАНТЕЛЕЕВ:

    — Вы знаете, когда Валерий Александрович Гаврилин листал этот альбом  (а он был здесь у меня), то сказал: «Толя, надо это издавать!  Если не найдёшь денег, то мы все скинемся тебе по тысяче, и издадим!».

 

 

В.БЕЛОВ:

     — Вот видите, Валерий Александрович Гаврилин  думал так же, как и мы с Вами теперь  думаем. Судьба Гаврилина была глубоко трагичной, и не только потому, что отца убили на войне, мать посадили в тюрьму, а он был сиротой.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — У меня отец тоже попал в тюрьму,  его обвинили в том, что он работал с Косаревым, Вы его упоминаете в романе. У меня отец при Косареве был начальником отдела. Когда Сталин посадил «ленинскую гвардию» в тюрьму, он почувствовал себя в одиночестве и вызвал с Кавказа Орджоникидзе, Берию  и других кавказцев. Вот  Берия и навёл навет на Косарева. У Косарева была жена азербайджанка, она узнала Берию, он был когда-то в царской охранке, это я позже выяснил. И Берия побоялся, что жена Косарева заложит его Сталину. И он на следующий день приказал арестовать Косарева. И вскоре, после формального суда, его  расстреляли. Тогда  сразу загребли всех комсомольцев, которые в ЦК работали.

 

В. БЕЛОВ:

   — Ужас-то  какой! В том числе и моего тестя. Он был секретарём райкома комсомола в Грязовце. Но в то время, когда его арестовали, он работал в другом месте, в Саранске.  И он мне рассказывал, что лично встречался с Косаревым.

 

Р. НЕЛЕПИН:

   — В том числе и моего отца, его отправили в Восточную Сибирь.

 

 

В. БЕЛОВ:

   — Слушайте, Рональд Аполлонович, эту историю мне надо записать!

 

Р. НЕЛЕПИН:

    — Вот  где людей выкручивали! Отец  был  —  кости, обтянутые кожей. Но он, в отличие от Ивана Денисовича, не писал челобитные, чувствовал себя оскорблённым не физически, а морально, психологически. Какая ошибка! Его за преданность Родине, партии, Сталину вдруг осудили! Без суда и следствия посадили, сослали в Сибирь.  Когда началась Великая Отечественная война, его на фронт послали. Он воевал. И он вернулся с войны с медалями и наградами. Но травма  у  него в  душе осталась до конца жизни.

 

В. БЕЛОВ:

   — Да, эту историю мне надо записать!

 

2000 – 2018 — 2021 гг.

ВОЛОГДА- САНКТ-ПЕТЕРБУРГ