Вологодский литератор

Туман

Туман скрывает за окном

весь мир, в котором я живу.

И остаётся только дом,

где жизнь проходит наяву.

Где видно всё, где всё своё,

мурлычет кот, играет внук.

И на стене висит ружьё –

мой старый и надёжный друг.

Жизнь в тихом доме не страшна.

На свете много разных стран.

А за окном гудит страна,

которую объял туман.

*  *  *

Однажды в зовущей метели

решил я продолжить свой путь.

А мимо машины летели

не в силах уже тормознуть.

Зачем вы спешите, родные?

Печально. Куда ни пойду,

не тройки летят удалые –

машины в угарном чаду.

Что двигало мною, не знаю.

Но что-то порвалось навек.

Наверное, в поисках рая

уходит в метель человек.

Всё дальше – от резкого света,

от шума, от всей суеты,

не зная, но чуя, что где-то

к любви не сгорели мосты.

Не надо – шальной карусели!

Метель успокоилась вдруг.

Машины, как пули, летели.

Снежинки летели, как пух…

Бабочка

Влетела бабочка. Она

была, как прежде, невесома.

Порхала в закоулках дома

и возвращалась в створ окна.

Стекло – прозрачная преграда.

С той стороны свободы свет –

ветвями машущего сада

благоухающий привет.

Зовёт к себе. И бьются крылья,

с них осыпается пыльца.

Там – след любви, здесь – след всесилья

закрывшего окно глупца.

То вверх, то вниз она скользила.

И снова – вверх, набравшись сил.

Вот так и ты, когда любила.

Вот так и я, когда любил…

Старые письма

Я старые письма

зачем-то читаю.

Над дружбой ушедшей

смеюсь и вздыхаю.

Смеюсь, понимая –

наивно мы жили.

Вздыхаю – как преданно,

нежно дружили.

И хочется вызнать,

а что – непонятно,

ведь жизнь никогда

не пойдёт на «попятный».

И знания эти,

как спетая песня.

И то, что сгорело,

увы, не воскреснет.

Я старые письма

всё дальше читаю.

Всё меньше смеюсь

и всё больше вздыхаю.

И всё неизбежнее

горечь утраты,

но сердце рванулось

за чем-то, куда-то.

Туда, где за строками

светлые даты,

забытые раны,

дороги, закаты.

Где каждый по-своему

выбрал дорогу.

По-своему – с Богом!

По-своему – к Богу!

По-разному всех

настигает расплата.

Нет писем любимой!

– Ты сжёг их когда-то…

*  *  *

Судьбой измятая старушка

проковыляла до угла.

Так жизни свёрнутая стружка

ещё свисает со стола…

А на углу она стояла,

смотрела проходящим вслед,

как будто бы у них искала

ушедшего манящий свет.

Как будто бы она прощалась,

молитву вечную творя.

И для креста рука поднялась,

как свечка ярая горя.

Она крестилась и крестила,

как будто закрывала дверь.

Как будто тихо уходила

ото всего, что есть теперь…

*  *  *

Любимые, давайте помолчим.

Вы далеко и жизнь почти прожили.

Вас мой приют не защитил от зим.

Но я любил, и вы меня любили.

И до сих пор бездомье – мой удел,

душа одна на жизненном пороге.

Любимые, я встретиться б хотел

на звёздами украшенной дороге.

Я вам скажу: «Прошу вас – к шалашу!»

Здесь будет рай, которого не знали.

И я о вас стихами расскажу.

Вы никогда их прежде не читали.

* * *

А дом остыл, нагретый жаром лета,

как будто дух покинул остов стен.

Холодный блеск стареющего света,

как блеск судьбы низринутых систем.

За ними – путь, за ними – пропасть рая,

сгоревшего, остывшего дотла.

Но рядом шла позёмкой жизнь другая,

без радостного света и тепла.

И, много лет живя в анабиозе,

очнётся вдруг, невзгоды переждя.

И не в стихах, а в самой грубой прозе

взметнёт наверх и бурю, и вождя.

И будет бунт – холодный, беспощадный,

и нежные осыплются цветы.

И будет путь кому-то безотрадный,

и по нему пойдём и я, и ты.

Другая жизнь себя ещё покажет,

когда возьмёт чужое, как своё.

И не пытайся возвратить пропажу,

когда начнётся инобытиё.

* * *

Меня не выпускает дождь

из клетки под названьем дом.

Но вижу я, как ты идёшь

по лужам за окном.

Идёшь дорожкой средь полей,

по тропке средь кустов,

по берегу ушедших дней

напротив островов.

И мочит дождь одежды ткань

и волосы твои,

и клён протягивает длань –

подай или возьми.

Куда идёшь, зачем идёшь,

покинув тёплый кров?

По крыше барабанит дождь,

как тысячи шагов.

Лоша

Александру Кошелеву

В деревню Лошу по грибы

собрался я однажды.

В ней сохранились три избы

и столько же отважных.

Не застит им глаза – уют,

комфорт – дитя прогресса.

Три дыма в небеса идут

из сумрачного леса.

Давно сровнялись здесь

с землёй

следы страны Советов,

быльём зарос колхозный строй,

ну а другого – нету.

Струится вольная вода

лесной речушки Лоши.

Она чиста, светла всегда,

как человек хороший.

И воздух первозданно чист,

так свойственно природе.

И только осень сыплет лист,

когда пора приходит.

Сюда дорога непроста –

с остатком старой гати.

Без троекратного креста

не стоит ног ломати.

Со мной корзина и пакет,

и мысли об удаче.

Со мною грустных мыслей нет,

вот после – озадачат.

В тиши заброшенных полей,

заросших деревами,

за всё воздал мне Берендей

чудесными грибами.

Согнула ноша плечи мне,

но ведь своя не тянет…

В забытой этой стороне

вдруг что-то больно ранит.

Несут свой крест три мужика,

уйдя от всех навеки.

А жизнь лесная нелегка,

не звери – человеки.

Здесь летом – комариный рай.

Зима – заносит тропы.

И не заманит древний край

пришельцев из Европы.

Наверно, надо было так,

за всё – своя награда.

Коль жизнь, как ломаный пятак, –

её чужим не надо.

Чтоб образумить грешных нас

в смертельном хороводе,

деревня Лоша про запас

ещё живёт в народе…

***

В маленьком-маленьком гнёздышке

крохотный птенчик живёт.

В этом же маленьком гнёздышке

птаха поёт и поёт.

Ветки от ветра качаются,

птенчику страшно порой.

Песенка матери мается

над золотой головой.

Маленький домик – над бездною.

Что его держит над ней?

Солнышко – силой небесною,

дерево – силой корней.

Волчья, а может быть, львиная

скалится пропасти пасть.

Жизнь – не такая уж длинная,

с песенкой может пропасть.

Маленький домик – пустеющий.

Время приходит, и вот –

птенчик, над бездною реющий,

песню поёт и поёт.