Вологодский литератор

* * *

Вы мне предсказали давно золотую судьбу.

Но так получилось, вы рано ее предсказали.

Успехам моим позавидовать можно едва ли.

Успехи мои улетели, как видно, в трубу.

Сижу пред огнем. Залихватски стреляют поленья.

Веселые угли большой кочергой шевелю.

Угрюмые мысли не борются более с ленью.

В дому опустевшем не плачу теперь, не шумлю.

Приходит иное. С ветрами, над гулкой округой,

Тяжелые птицы летят и летят на жнивье.

А утром они загалдят и поднимутся к югу,

Сиротским для нас оставляя лесное жилье.

Летите себе. Дай вам Бог, окрыленные твари,

Не сбиться с пути, что назначен для вас на века.

Я выйду вослед, и в промозглой предутренней хмари,

Быть может, в крыло и моя превратится рука?

* * *

Бесчинство природы, прекрасно твое проявленье.

Свистящие ветры грохочут над домом моим,

Играючи гнут осененные снегом деревья.

И чудится мне — это мчится Отечества дым

Над силой бесчинства, по ветру, что стонет и плачет,

На русских равнинах вздымая колючую пыль.

О, сила природы, даруй мне судьбу наудачу,

Мы славную сложим о жизни и грозную быль.

Поминальные дни

В поминальные дни привожу в целлофане рассаду

И сажаю цветы. И таскаю от речки песок.

Рассыпаю его, и светлеет квадратик ограды,

Веселей с обелиска родимый глядит образок.

Он вбирает в себя золотую небесную силу,

Чтобы было теплее живым у холодных могил,

Чтоб родная душа только в день похорон голосила,

Но потом от тепла набиралась невидимых сил.

Мы порою приходим сюда и смурны, и помяты,

И родные могилы находим порою не вдруг.

Заплутавши в аллеях, читаем фамилии… даты…

С недоверием смотрим в реестрики чьих-то заслуг.

Но находим родных, и зачем-то опять беспокоим,

Все пытаясь решить окаянный какой-то вопрос.

Словно тайна сокрыта под этой могильной плитою,

И ушедший от нас эту тайну с собою унес.

В поминальные дни, приближаясь немного к разгадке,

Мы на столик железный пшеничное сыплем зерно…

Но слеза, что летит вместе с ним на могильную грядку,

Изымает из нас, то что нам осознать не дано.

Три заклятья

В. Ш.

Ты не шляйся один — говорю тебе первый зарок.

И тебя не ударят в глухом переулке кастетом.

Не поднимут за волосы тяжкую голову к свету,

Не ударят вторично, теперь уже точно в висок.

Ты не шляйся один, ибо дума твоя тяжела.

Ты друзей пожалеешь, и с ними не будешь делиться.

Ты поведаешь думу случайным и взбалмошным лицам,

А они не прощают, пускай и невольного, зла.

Не влюбись без ума — вот второе заклятье мое.

Что мне муки твои? Ты оставь при себе свои муки!

Потому что не вынесет, даже недолгой, разлуки

Та, что все-таки сможет поверить в безумье твое.

А о третьем заклятьи скажу лишь тебе, — и молчок!

Да, я знаю, как только его насекли на скрижалях,

Обвалились опоры, что эти скрижали держали…

За любым из осколков — былая твердыня!

Да, гремят эти камни по отчей земле и поныне.

Но!.. на каждом начертано кровью: «Контроль и учет!»

 Тост

А. Ц.

Они хотят войны? — Они ее получат.

Свидетель Бог, я мирный человек.

Но долг и честь и в наш порочный век

К достойным вопиют призывно и могуче.

За веком век — злодейская пора.

Увы, я не открою здесь секрета.

Но каждого из нас, поэта ль, не поэта,

Ждет Высший суд у смертного одра.

Что будем мямлить все мы пред Судом?

Ведь там не увильнуть, не отовраться.

Как ни крутись, придется признаваться,

Что жизнь прожил ты форменным скотом.

За долг и честь! Не надо жалких слов.

Лишь эти два изречь набраться силы —

И не страшна сырая пасть могилы,

И ты опять к сражениям готов.

Бегите прочь, мою заслыша речь.

Пусть вас объемлет ужас и смятенье.

А если нет — то, Божьим провиденьем,

Рази, мой стих, рази их — словно меч!

За долг и честь! — Я повторяю снова,

Чтоб не проклясть прошедшие года.

Вы просите войны? — Так вот вам мое слово:

За долг и честь! К барьеру, господа!

* * *

Они щедры на пепелища

                                  России мрачные лета.

                                  Когда не кровь течет — кровища,

 И нет на вороге креста…

Нелегка ты, родная стезя,

Коли пепел летит на шеломы.

Коли кинули грады князья,

И холопы оставили домы.

Куликово ли поле в пыли?

То ли глазыньки застит от горечи?

Коли во поле том полегли

Все Добрыни, Ильи и Поповичи.

Коли вновь нам погибель пророча,

Черный воздух крылами пластая,

Поднимается стая за стаей

Воронье по славянские очи.

И все явственней, явственней помнится,

Время давнее ближе и ближе.

Вот я вижу Мамаеву конницу,

И сермяжное воинство вижу.

Мы идем в поредевших рядах,

Все теснее смыкаясь плечами,

С заклинанием на устах:

Нас не высечь кривыми мечами!

* * *

Сосед играет на гармони.

Играй, соседушка, играй.

Пускай очнется и застонет

Мой поздний гость и, через край

Горячий чай переливая,

Пусть запоет тебе вослед

О том, какая вековая

У нас печаль. И сотни лет

Над россиянином довлея,

С его рожденья до креста,

Его души не одолеет

И не замкнет его уста.

А с каждым днем в той песне вещей,

Несущей горечи печать,

Она звучит ясней и резче,

И невозможно промолчать.

* * *

Бывать не могу на пустынном погосте.

Гнетет мою душу неведомый страх,

Когда восседают, как званые гости,

Угрюмые птицы на черных крестах.

Когда же огромной, роящейся массой

Взлетают они, опереньем шурша,

И громко кричат, — этот крик их ужасен.

Мне кажется, будто бы чья-то душа

Вот так, словно птица, от бренного тела

Поднявшись, в холодной кромешной ночи,

То бросится вниз, то взлетит ошалело,

То вьется над ним, — и кричит, и кричит…

* * *

Итак, это было на вербной неделе,

Когда голубой нарождается наст.

Любовь повелела, весна ль повелела,

Но что-то заставило встретиться нас.

В прозрачном лесу, в этом ивовом царстве,

Мы слушали зовы подснежной воды.

Кто мог нам сказать о весеннем коварстве?

Кто мог ощутить приближенье беды?

И кто виноват, что искристой капелью

Осыпала нас, покачнувшись, сосна?

Мы этого сами с тобой захотели.

Не говори, что виновна весна.

Не говори, что за долгой разлукой

Забудется этот счастливейший бред.

А, может быть, он будет памяти мукой,

И неизвестно, на сколько там лет.

* * *

Закружила метель устюженская.

Вроде был я не промах и хват,

Но не вынес участия женского

И сбежал от него в снегопад.

Ошалевшая сила вселенская

Раскачала вокруг дерева.

Ах, метель ты, метель устюженская,

Да девчонка, сорви-голова!

Ты откуда, такая красивая?

Чаровница, метельная дочь.

Совладать ли с твоею мне силою,

Пережить ли позорную ночь?

Ты кружила по садику частому,

Повторяла движенья пурги.

Словно птица в погоду ненастную

Все сильнее сжимая круги.

Было жутко от профиля птичьего

И от взмахов заснеженных рук.

Я не вынес страданья девичьего

И шагнул в этот бешеный круг.

Закрутило, забило, завьюжило —

Разгулялась стихия окрест!

Знать, была ты бесценной жемчужиной

Изо всех поднебесных невест.

За тебя мне сражаться, лебедушка,

С этой силой уж было невмочь.

Но смирилась лихая погодушка,

Отдала мне метельную дочь.

* * *

Не зря так убивались соловьи.

Не зря играл в ветвях так шало ветер.

Кричала ты: Лови меня, лови!

Я пропаду, как эти соловьи!

Уйду, растаю, сгину на рассвете…

И волновались волосы, как ветви.

Глаза слепил безумный свет зари.

Дари меня себе, родной, дари!

Пускай закат от зависти сгорит,

А ты люби, люби — не говори,

За нас сегодня соловьи в ответе!

* * *

Я Бога молю, чтобы ты не вернулась.

Уносится поезд. В окне мутноватом

Я видел, я видел, как ты отвернулась.

Я понял, что значил твой взгляд виноватый.

Счастливой дороги. Да сбудется это.

Газуй, машинист! На людское участье

Я честно солгу, как и в прошлое лето,

Что где-то и с кем-то случилось несчастье.

Не знаю… И знать не хочу, не желаю!

Что стал я кому-то досадной докукой.

Но перстень, твой перстень, в ладони сжимаю.

Он был талисманом — он жжет мою руку!

А поезд несется. Гремит, как корыто!

Мелькают узлы, чемоданы и ноги…

И в тамбур последний, свистящий, открытый

Я перстень бросаю… Счастливой дороги!

* * *

Прекрасен белый цвет. Да здравствует зима!

Вокруг так мило все переменилось:

Исчезла грязь, назойливая сырость,

И по ночам не так кромешна тьма.

Зима. Давно желанная зима.

Ложится снег — неспешен, мягок, чист.

Ни ветерка. Душа не шелохнется.

И что-то в ней волшебное проснется.

И промелькнет волнующая мысль,

Что все на свете вечно остается,

И на любовь неистощима жизнь.