Вологодский литератор

МИНИАТЮРЫ

ЗА ДВЕ ТЫСЯЧИ ВЕРСТ 

          Бой ушёл к зеленеющим нивам, над которыми плыли пушистые облака, сваливая с себя  первый   снег. Он летел и летел, словно белый покой, покрывая разрытое поле, где лежали, как отдыхая, солдаты двух стран – наши и немцы, кого опрокинул летящий  огонь. И они, умирая уже, увидели то, что раньше не замечали – расцветающие  снежинки. Как из детства они.   Словно выпорхнули оттуда. За две тысячи вёрст. Эх, туда бы сейчас, мечтало, стихая,  солдатское сердце.  Однако туда уже невозможно. Нет  солдатам дороги домой, где их ждут и не верят, что все они неживые.

                                                           ВДВОЕМ

Давно прошла война. А старый лейтенант живет. Ему уже за 90, и он всё в той же самой  гимнастерке, и в тех же самых галифе. Живет вдвоем, но не с женой, а с фотографией ее, которая в красивой рамке, стоит на полке, около божницы. Здесь же, тоже в рамке,  и красавец-сын. Послевоенный. Правда, он уехал. А куда?

Сегодня ветеран один, как перст. Подходит к  мутноватому  окну. Открыл его. Взял папироску.   Душа, как папиросный дым – куда-то за окно к недальнему погосту,  где две  рябины, а под ними – и она, его Мария, лейтенантова  жена. Покоя бы сейчас. Да нет его. Ушел покой в родную землю, следом за Марией.

Спускается старик  во двор. Глухая осень.  Каркают вороны. Моргает  ветеран. Идет вдоль улицы. Куда? Не знает сам.

Вдруг где-то наверху, как молоточком – стук, стук, стук. Неуж-то кто живой?  Нет. Хлопает доска на крыше. Забыл ее приколотить, она и стукает, точь-в-точь живая.

Идет наш ветеран.  За ним, не отставая, — тень.  А может, это и не тень? Может,  сама Мария. Ушла  в небытие.  Но не понравилось ей там – и вот назад. Чтоб с ним. Кого когда-то дождалась с большой  войны. И вот идет. Вдвоем. В другую жизнь.  

                                В НОВОЙ ЖИЗНИ

Заболела жена. Увезли в больницу. Константин  сам хотел было с ней. Но с кем оставишь Мишутку? Два всего годика. Карапуз. Врач Скорой помощи напугал, сказав, что лежать Мария будет неделю. Что делать? Придется терпеть. Были бы бабки в деревне, оставил бы с кем-то из них. Но в деревне 12 домов. И все без людей. Кто помер, кто в город подался. Один Константин с женой и живет. Ходят за стадом бычков, которых выращивает в деревне Заготконтора.  Зоотехник дал слово, что за бычками вот-вот приедут и увезут. Но прошло 10 дней. Транспорта – никакого. Работы же с ними выше ушей.  Дай им травы. Дай им воды. Да еще и на выпас сгоняй к Моховому ручью. 

Первое утро. Сынок еще не проснулся. Унес хозяин его к колодцу. Там крыша. Если и дождь, то спасется под ней. Подушка – внизу, под сынком. Вверху – Констатинова куртка. Спит паренек. Крепок сон на заре. Константин той порой – направляется  к ферме. Выпускает бычков. Гонит по выгону к ручейку. Там трава не отоптана. Пусть пасутся. А он, хоть осмотрится, где, чего бы, не пропустить.

До 11-ти возился, наполняя кормушки травой. Тут и крик:

— Ма-а!

Быстро-быстро — к колодцу. Напоил паренька сладким чаем. Для чего и бутылка с ним постоянно с  собой. В руки – хлеба кусок.

— Ешь, Мишутка!

Малый в  писк:

— Мама-а?

— Я – за неё! – Константин  тут же вскидывает Мишутку, прижимает к себе. Ох, какой он легонький и сухой, будто снопик  овса. Прижался к отцовой груди, сплющил носик о пуговицу рубахи. Знай, плывет себе в воздухе, словно птица.

Вольный воздух, покой  и летящие сверху лохматые тучки — все это было,  как в новой жизни, и  Мишутка заволновался. Как вдруг он увидел   быков. Сразу переменился, что-то воинственное выразилось в руках, и он их раскинул, одновременно  взглянув на отца, как на лошадь:

— Но-о!  Но-о!..

Понял отец, что малый хочет  туда, где быки. Что ж. Это можно.

Стадо степенно переступает. Поднимая головы, рассматривает Мишутку. Все быки холеные с откормленными   боками, на которых блещут игривые зеркала, отражая  кроткий солнечный свет.  Мишутка серьезен.  Хочет туда, где рогатые головы. Отец его понимает. Выбирает быка с самыми маленькими рогами. Усаживает верхом. Приказывает:

—  Не урони. А не то…

Бык понимает без слов. Везет малого по-над лугом.

Ах, как радостно малышу оттого, что жизнь его никуда не торопится. Едет себе, гремя  копытами по прогону. Внизу  малахитовая трава. Вверху вылезающее из тучи смирное солнце. Впереди, где-то за копнами   проселочная дорога, по которой однажды приедет к нему  и  мамка.

 День за днем  не идут, а ползут.   Константин еле терпит.  Мишутка смеется.  Каждый день подавай ему новенького быка. Одно пастбище утоптали. Ко второму перебрались.

Неделя, считай, пролетела. Зинаида, приехав из города, так и охнула, разглядев сынка своего на кормлёном быке.  Бросилась было ругать Константина. Но сынок замахал на нее руками и даже голос поднял, выкрикнув вместе с сердцем:

— Не-не-е…

                                                       СУРОВАЯ ВЛАСТЬ

         Нет никого, а слышны рыданья. От города, что ли они? А может – от леса? Или от неземного? Того, кто спускается   к нам, как хозяин, собираясь   установить суровую власть. Против кого она? Неизвестно. За кого тогда? Будущее покажет.

                                                                Анне Ахматовой

                                                           ГОД ЗА ГОДОМ

           За что отдавала жизнь? За тоску, которой жила год за годом, притворившаяся счастливой с человеком, который тебя любил. Но у тебя был другой, тот, кто тебя не любил, но притворялся, что был счастливым.           

                                                    В ЧЕТЫРЕ КОЛЬЦА

        Последние дни теплой осени. Выгон. Расплющенная  коврижка. А под ней,  свернувшись в четыре кольца, перламутровая змея. В сторону, в сторону от нее! Иначе получится  поединок.  Жизнь и смерть заиграют друг с другом. Жизнь, разумеется, победит. Но и смерть при этом не проиграет. Унесёт с собой человеческий вскрик. И снова устроится под коврижкой.  

                                                                 УРОК

            За несколько секунд до выстрела царь улыбнулся, как если бы кто сообщил ему,  что там, за смертью, снова будет жизнь. Так же и семья  его передавала тем, кто убивал ее,  свою брезгливость.  Но веру в собственную жизнь Романовы  оставили в себе. С собой её. Туда, где мрак.

Возможно, и на самом деле там, в безжизненном пространстве,  мерцал священный свет, облагораживая то, что умертвить нельзя.

           Царь, равно как сегодня президент, в ответе за свою страну.  За каждого живущего, кто вышел в неизвестный  путь.

           Историю не повернешь. Живет Россия без Романовых. А их насильственная смерть – это урок, какой преподан нам, чтоб закалить   наш дух. Во имя тех, кто верит в русское терпенье, справедливость и любовь. Без этого России нет.

                                                      ОКО  ЗА ОКО

Лосенок, мал да удал,  так и крутится  перед мамой, показывая ей свою живость и прыть. Жить бы да жить ему возле мамы. Она такая большая и сильная. А он так неопытен и доверчив.

Вместе они ходили на водопой. Шли по высокой траве. И не слышали, как по ней пробирается волк. Тот бросился  на  лосенка, да мама перехватила. Ударила волка правым копытом, а после — и левым. Волк – назад, по той же траве. Сначала пошел, а потом и пополз. Чуть живой, он наткнулся  на муравейник. На  нем и остался, подставляя себя со всех сторон муравьям.

А лосенок  с лосихой   пили воду в ручье. Напились – и назад. Встретили зайчика под  осиной. У того на плече кустик ягодной голубики. Зайчик был самым ласковым зверем в лесу. Безобидным и очень  добрым. Протянул голубику лосихе. Та зайчика тут же и облизала. А кустик с ягодами лосенку передала.

Пахнуло духом полуденной хвои. Рядом — ели  и елочки. Там у мамы с лосенком убежище, где они скрываются от врагов.

Не успели лоси в елочки окунуться, как блеснуло стальное око.  Грохот выстрела и журчание перебитого язычка, куда угодила горячая пуля. 

Мама, как обезумела, видя то, как сына ее  подняло и швырнуло, отделив на мгновение от земли. И второй бы раз нажал зверобой на курок, да глаза его разглядели  стихию, налетевшую на него копытами и зубами.

Мать-лосиха вбивала  охотника в мох и землю, потому как увидела в нем исчадие ада.

                                        ЯГОДИНА-МОРОШКА

Сколько помню себя, я иду по июльскому солнышку  на болото. Иду маленьким – с бабушкой. Иду взрослым – один. Собираю спелую, будто солнышко, ягодину-морошку.

Осоковый шелест. Ворона над соснами.  Мягкий мох, а над ним – круглобокие, в солнышках, кочки.

Жизнь, как ветер, прошелестела. Что осталось в ней?

Только кочки. Я иду по ним и иду с голубыми глазами мальчика, разглядевшего в омуте будущих дней краснобокую, будто солнышко, ягодину-морошку. 

                                        БЕЗБИЛЕТНЫЕ ПАССАЖИРЫ

Увидел ласточку, порхнувшую из гнезда, прилепленного к стене деревенского  дома. И стало вдруг за неё неспокойно. Завтра утром она полетит в далекий Азербайджан к Каспийскому морю, где у нее вторая родина. Долетит ли? – представил ее дорогу.

Утро созрело поздно. Где-то в девятом часу прорезалось солнце. О, как порхнуло по всей деревенской улице! От всех карнизов, где были гнезда над окнами,  полетели пернатые семьи. Впереди – бывалые папы и мамы.

Где-то  около Грязовца молодые спрашивают у старших:

— Далеко еще?

— Тыща вёрст, — получили ответ.

Шелестели перышки на лету. Было трудно. Но ласточки притерпелись. А потом они разглядели Волгу, по которой плыл пароход. Снасти его тотчас же  затрепетали.

Кто-то на палубе рассмеялся:

— Мам, гляди! Безбилетные пассажиры! Уж не на Каспий ли собрались?..

                                               ГЛАЗА В ГЛАЗА   

Зима. Гудят под ветром белые берёзы. Искрится снег. Откуда-то с высоких крыш, а может, с облаков слетает лёгкое и неземное. Вон двое. Девушка и кавалер. Оба в меховых полупальто. Остановились и любуются друг другом. Дыхание с дыханием, как два очарования. И этот взгляд. Глаза в глаза. Глядят и обещают то, что сбудется, как сон.

                                                ПРОБУДИСЬ!

Кланяются деревья, как молятся, уговаривая кого-то не торопиться, подождать день-другой с листопадом, абы высмотреть напоследок судьбу свою, как дорогу, брошенную с горы в пропасть будущих дней, где белеть будет снежное поле, а над ним сивер-сиверко, что баюкает русскую деревушку, в которой заснула, как бабушка на печи, озябшая Русь.

Бабушка, бабушка, пробудись!..

                                                                  ВОЛЧЬЯ НОЧЬ

           Вернулись с охоты злые. Подстрелен был волк. Но тот ушел за флажки. Ночь была долгой, в тягостном ожидании. Выл ветер.  Не хотелось и спать. Однако куда деваться.  Выпита водка.  Охотники  — по углам. Кто на кровать. Кто на лосиную шкуру. Хозяин забрался на лавку.  Но сон ни в одном глазу.  Вечеровали без телевизора. Лежали, всматриваясь в своё. В полночь все-таки  подзабылись.  Кто-то громко храпел.

          На свет керосиновой лампы вышла луна. Лучи ее облизали  колонну ёлок. Около них в глухом можжевельнике волк и сидел. Зализывал рану и тихо скулил, собираясь под утро отсюда уйти. Глаза  у серого, желтые, с искрой.   Дышал ветерок, приваливая к деревьям сиреневые обвалы то ли сугробов, то ли теней.

        Ночь помрачнела.  Словно к виску ее кто-то приставил пугающий ствол. Живого вблизи – никого. Только в избушке, где свет не погашен, с боку на бок  шевелятся  гости, ругая  сквозь сон незадавшуюся  охоту.

       В лесу потемнело.  Падают с веток снежные ручейки. Осторожно крадется заяц, уходя от волчьего запаха  сквозь чапыжник. Спокойно-спокойно. Волчья боль никого не колышет. Каждый зверь со своим запасом и сил, и дум, и инстинктом  самоохраны.  Жизнь привычная. К лучшей жизни  никто из зверей и ухом не поведет, потому что ее не знает.

           Подвывает дупло осины. О чем оно? Само по себе. Ветерок ворохнул, вот оно  и заныло, словно жалуясь на недолю. Скрип  старой двери, выпустившей кого-то.  Кто-то облегчился – и назад, в освещенную лампой крохотную избушку.

       Холодно и сурово. Где-то спит никого не пугающая сова. Мутно  в лесу. Ничего не видать. Слышно, как шелестит в ветках снег да тихонько лязгают волчьи зубы.

                                                    СОЛНЕЧНАЯ СУББОТА 

            В  Бирякове  сегодня   всё ладно. На краю села  млеющие рябины.  Багровеет  листва, приглашая к себе  стаю чаек.

           Тупые удары по волейболу. У  ребят сегодня разгрузочный день.  Во что и  играют, не сразу поймешь. Сумасшедшее солнышко вместе с мячом влетает в поленницу дров во дворе, и она рассыпается, как горушка. Кто-то ругается, кто-то смеется.

          У родителей сбор урожая. У кого-то он в огороде. У кого-то в лесу. Осень бродит по улицам, как, целуя село, где еще не поставлены зимние рамы, и всюду прыгают  зайчики по стеклу. Это завтра всем будет некогда, а сегодня досуг. Солнечная суббота. Кому в чужую радость переселяться, так это не жителям  Бирякова. Хватает своей.

          Ближе к вечеру хромка заголосила. Играл же на ней дядя Коля. Для себя и для улицы. Просто так, чтобы вспомнить былые годы и то, как по ним, как на тройке, проехала жизнь.

           Запахи поля и поздней   рябины. Солнце уже на  земле. Словно пахарь оно. Отработало и пошло ночевать в рябины.