Сергей Багров БОЛЬШАЯ РОДИНА
ИСЧЕЗНУВШАЯ УЛИЦА
Какая красивая пустошь! Трава и цветы! Невозможно в неё не войти.
Идешь, как плывешь. Запах мака и меда. Поющие корольки. И вдруг, покрытая буквами изрезанная скамейка. Читаешь: «Аня + Ваня». Рядом – колючий чертополох и деревянная детская зыбка, в которой простенькие игрушки, как свидетели детства того, кто когда-то здесь жил.
Неужели? — вздрагивает душа.- Ты идешь по исчезнувшей улице?
Именно так. Ты, как поздний свидетель чего-то большого, ушедшего, как невидимка, с нашей земли. Идешь вдоль ромашек и незабудок, а они из забытой деревни, той, которая здесь и была, но ушла, как пропащая, в неизвестность. Были избы и пятистенки. И где они ныне? Переехали в новое место? Или стали трухой?
Сжимается сердце. Это же наше гнездо, самая подлинная Россия! Неужели она уходит от нас? Может быть, для того и уходит, чтоб однажды остановиться. Собраться с силами и, сказать:
— Здравствуй, родина. Я вернулась…
ДО САМОГО КОНЦА
Не потеряй себя. Не погаси надежды. Ведь ты назначен навсегда, быть тем, в ком поселилась человеческая кровь. Если и быть, то тем, кто радует людей.
Жизнь, как священная река. Плыви, любя, к своей судьбе. Туда, где неизвестность и тот безмолвный дом, который принимает всех, чье сердце, обомлев, заходит в незнакомый мир.
ПЕРЕПОЛОХ
Конюх пьяненький, поэтому не заметил, как из конюшни выбралось на свободу всё её поголовье. И сразу – в соседнее поле, где наливался овес.
Ночь. Луна. Силуэты коней.
Неожиданно сверху рыдающий плач. Встревожились кони. Кто — на дыбы, кто — вскачь, кто – к конюшне.
Стая белеющих птиц. Словно демоны, вот-вот усядутся на коней. И помчатся туда, где хаос.
Беспокойство внизу. Тревога вверху. Птицы летели на корм к болоту. Да разглядели коней, приняв их за грозную силу.
Два встревоженных косяка. Тех, кто скачет, и тех, кто летает.
Было лето. Пахло не только овсами, но и гривами лошадей. Сверху летели легкие перья. Стоял 1963 год. Тогда еще были живые кони. Сейчас коней нет. Однако они, как живые. Их для нас сохранил бессмертный поэт.
ЖДУ
Земля на отдыхе. Солнечно и тихо. Пахнет хлебными полями. Хочется идти куда-то к горизонту, откуда поглядеть на все миры и, улыбнувшись, осознать, что ты живешь. Отдать и чувство благодарности тому, кто тебя вывел в жизнь. И в глубине души почувствовать дорогу, которой ты идешь. Услышать и волнение в груди. Как если бы в ней вместо сердца – бодрый колокольчик. Звенит и обещает рай.
НЕОТКРЫВАЕМАЯ КНИГА
Где почивает смерть, там и живая микориза, ползущая сквозь глину и песок туда, где свет. Вот почему, пугая и любя, выходит над землей мерцание того, кто был хозяином своей судьбы. Его не разглядишь. Но он является сквозь дым воспоминаний.
О, дремлющий погост. Как много ты скрываешь тайн. И каждая из них готова выразить себя, как книга, которую нельзя открыть.
БОЛЬШАЯ ЖИЗНЬ
Скворцы на родине. Семь дней летели из далекого Туркменистана. Уселись на березы. Вон и родные домики. Но там хозяйничают воробьи. Такие маленькие, а ведут себя, как оккупанты.
Вечер. Солнышко за огородами. Пахнет муравчатой травой. Нет для скворцов приюта. Летают, как безродные.
Вокруг большая жизнь. Но как в ней мало мира и любви. И места, нет, чтоб, поклонившись Богу, разместиться всем.
СМУЩЕНИЕ
Дорога, пыль и стук копыт.
Нет никого, а кто-то скачет из прошлого сюда, где ты.
А вон и девушка с подснежником в руке. И тот, к кому метнулись её талые глаза.
Ты где-то в стороне, смущенный оттого, что разглядел соединение двух душ.
АУ-У?
Ночь надела на себя и звезды, и луну. Стало чисто, празднично и высоко.
Ликуй, мой друг! И радостно прими улыбку неба, с какой глядит на нас, наверное, сам Бог, еще не выбрав самой горестной души, которую он обязательно полюбит и спасет.
Ау-у? Душа несчастная? Открой себя! К тебе идут…
СТИХИЯ
Убежать! От всего, что рычит и ворчит, пугает, злится и ненавидит. Оказаться, как ветер, в широкой степи, где когда-то рождал поэзию мудрый Тютчев. Стать стихией, и никому на свете не поддаваться. Только стуку в груди, какой тебя приведет к большой тишине, перед которой склоняются все народы.
СНЫ
Война – это ямы, где зарыты красноармейцы. Многие из них так и остались зарытыми. Видели их только матери в своих снах. Но не мертвыми видели, а живыми.