Вологодский литератор

Каждый русский парень в возрасте примерно двадцати лет сталкивается с ситуацией воинской службы. Поэтому, мне кажется, слишком легко пописывать об этом, сидя в Западной Европе в удобном кресле, так как мне никогда не приходилось таскать автомат, выживать в тяжелых суровых климатических условиях, терпеть унижения, копаться в грязи, пытаясь высвободить для себя крошечное личное пространство среди самодовольной агрессии и насмешливой жестокости. Патриотическая доктрина предполагает, что армия помогает найти настоящих друзей, служащих Отечеству. И как же, интересно? Вспоминается фраза из одного романа Пола Остера: «Не лезьте в Ирак за вдохновением и творчеством. Ничего подобного вы там не найдёте, лишь травмирующие тягостные воспоминания, которые будут терзать вас всю оставшуюся жизнь».

«Далёкий плач» – так называется сборник стихотворений Шадринова, вышедший через два с половиной года после трагедии. Мы слышим плач Иеремии по Шадринову. Следует ли нам попридержать библейские аллегории? Так, Шадринов несёт крест – и также несёт на себе печать страдающего Каина: систему координат возвышенного. Он видит мир очень эмоционально, по-детски, но с сильными чувствами, осязающими каждую деталь природы. Его поэзия стремится к универсальной сущности и конденсируется в божественный принцип категорического императива. Эта поэзия – божественная, словно написанная в адской армейской кухне кем-то тонким и хрупким с душой, подобной стеклышку, паутинке, утренней росе. Что там делает грубое слово, превращенное в грубую руку? — Оно уничтожает.

Шадринов чем-то напоминает Георга Тракля (1887 – 1914) в своей религиозной силе. Он уничтожил свои рукописи в огне, перед тем как пойти в армию. Кто не видит там экспрессии Гоголя со второй частью «Мертвых душ», или Настасьи Филипповны, которая стотысячную пачку рублей швырнула в камин? Но это ещё и типичное проявление юношеской экспрессивности.  Георг Тракль, Сергей Есенин…

Меланхолия, что дышит в душе, не нравится ему, пребывающему в возвышенной скорби, стоящему в одиночестве в лесу и обнимающему деревья с листьями, плывущими к земле по его волосам. Но чрезмерность, разрушительность, деструктивность невротической психики бродяги и богемного персонажа всё же отсутствует. Нет, Шадринов — приличный мальчик, Алеша Карамазов. Его поэзия остаётся неповрежденным, никогда не извергавшимся вулканом, потому что он дремлет в застывшем и тёплом состоянии. Как Алеша у Достоевского (которому едва исполнилось двадцать лет), он проводит жизнь в глубокой вере в сострадание, отречение и понимание, в то, что можно примириться с жизнью, будучи Гермесом. Гермесом, который превратил божественное послание в человеческие слова и принес их в мир. Но будем ответственными, так как хрупкая душа подвергается испытаниям – искушением и глумливым презрением. Алеша слишком хорош для этого мира, и поэтому должен принимать страдания на плечи свои.

Такие мелодичные элегии, магические акценты чистой аскетической неискушённости, независимой подлинности и строгой классики можно найти лишь в Серебряном или даже в Золотом веке русской поэзии. С тем же самым детским удивлением и философскими размышлениями о смысле жизни пишет Николай Рубцов, поэт трагической судьбы, также ставший примером для лирика Шадринова. Он ослепляет богатым красноречием своей поэзии (действительно, сколько там цветовых эпитетов!), задумчивым любопытством. Траур подбирался к его глазам и лукавой улыбке, как капризный червь ползёт к губам…  Скорбящая икона в доме, покрытая черными пятнами. Но мальчик-романтик Шадринов не одинок в этом мире многих жертв, канувших в Лету. Назовём имя одной из таких жертв: Кулдар К. Рауднаск (1965 – 1985), эстонский поэт, добровольно ушедший из жизни в Советской армии. Причина: непереносимость жестокого обращения.

Шадринов создал альтернативный мир, спасительный рай плодородия природы, экстатической стойкости и сохранённой красоты, и предвосхитил в своей поэзии трагедию собственной судьбы. Так жестоко, так грустно, так красиво всё это.

Перевод Стеллы и Бориса Кутенковых.

Австрия, Зальцбург