Вологодский литератор

…Стою перед минным полем. Не думайте, что я не боюсь. Но через двадцать секунд я шагну на него и пойду или  поползу, прощупывая впереди себя начинённую взрывчаткой землю. Возможно, мне повезёт, и я не взлечу к господу Богу в первые же минуты своего движения, но холодное дыхание ада всё-таки чувствуется. Знатоки поправят, что дыхание ада должно быть горячим. Не знаю. Бог миловал. И чувствую холод. Пот холодный, и земля, и мысль о том, что за мной осторожно, ступая след в след, идут доверяющие мне люди, тоже холодит сердце: а вдруг ошибусь? А там, кроме суровых и сильных мужиков, женщины и дети. И они надеются, что, взявшись провести их через минное поле, я сохраню им жизнь. Не имею  права обмануть. А потому опыт,  чувства и каждый мой нерв, напрягшиеся до предела, упрямо двигают меня вперёд. Там, куда я веду их, нет бедных, есть справедливость и равные права. Там мир во всём мире; дети гуляют до позднего вечера, а мамы не беспокоятся, что кто–то может их обидеть. Там не едят отравленную в погоне за наживой пищу, там даже спиртное веселит, а не вызывает желание ругаться и судить. Там, правда, бесплатная медицина, образование, чиновники помогают решать наши дела, не намекая на взятки, а несущие службу полицейские вызывают меньшее неприятие, чем «лежащие», хотя им так далеко до сказочного дяди Стёпы! Почему они такие? Казалось бы, в одной школе учились.

А здесь подо мной это чёртово минное поле. Перебираю его руками, иногда попадается дурно пахнущая грязь. Ничего, к чистым помыслам она не пристаёт. Ползу, изредка вставая на колени и оглядываясь: как там те, кто мне поверил? Не разочаровались ли? Не бросились ли назад, отталкивая других на минную полосу. Пока идут. Почему–то плачу. Я всегда плачу не вовремя. Даже, когда в фильме, напичканном злоключениями героев, всё кончается хорошо. Вы не плачете?  Не осуждаю. Нас так много, что чего–то не хватает на всех. Снова ползу. Хорошо бы мне хватило сил…

Потом, конечно, будут осуждать, ругаться, не понимать. Вносить предложения: « Что, обойти это поле было нельзя? Чего ты попёрся через него? Сам рисковал? Других тащил? Ты не тронулся, часом?»

Мне нечего будет ответить. Да я и не хочу. Это моя работа: проводить людей по жизненному полю с наименьшими для них потерями, быть вместе, а на минном поле — впереди. И до слёз радоваться чужому счастью  и сопереживать чужому горю. Я писатель. Может, не очень хороший. Но у меня есть свой взгляд. И это я ползу первым по минному полю. Ползу, чтобы однажды мы могли встать…

Часть первая. Мирное сосуществование

Ловлю себя на мысли, что прежде чем начать разговор о смысле и возможностях современной жизни, надо заручиться гарантией мирного существования. Иначе не получится не только разговора, но и самой жизни. Нет такого воина, который бы не мечтал о мире. Я воин. Что можно доказать дракой? Что ты сильнее? Но завтра придёт другой, более сильный. Сотрёт с лица Земли твои границы, твои завоевания и твой народ. Да ещё превратит в порошок всё, когда–то этим народом созданное. Мы видим, что стенания матерей, детский плач и крики заживо сгорающих людей не останавливают современных варваров. Деградация конкретных личностей, от которых зависят война и мир, возрастает  прямо пропорционально разрушительной мощности вооружений. Спросите все семь миллиардов жителей земли: нужна ли им война? — И вы убедитесь, что только жалкая кучка заевшихся буржуа будут вытаскивать, как блох из старой шубы, аргументы в её пользу. Все доводы прогрессивной миролюбивой общественности имеют для них значение не более чем молчание ягнят, сбившихся в угол овчарни, от жаждущих крови волков. Это они устроили минное поле, чтобы мы всё время боялись. Им бесполезно говорить, что самая высокая планка земной нравственности — это желание успехов и мира для окружающих.

Пока никто не собирается её держать. Или не умеет?

А ведь как интересно жить! Особенно, когда маленький. Когда материнская нежность — на расстоянии вытянутой ручки. Когда каждый взгляд открывает что–то новое, когда слышишь, как за открытым окном играет гармонь, и под её музыку вздыхают на летнем ветерке деревья, ощущаешь, как ластится к тебе кошка и Шарик лижет в щёку прохладным шершавым языком. А ещё бабушка над кроваткой колыбельную поёт; слова не понятные пока, а убаюкают ведь. Проснёшься уж часов на пять — шесть старше. Каждый день — новые открытия и новые способности.

Взрослые, едва обратят на тебя внимание, становятся улыбчивыми, балуются, норовя пощекотать тебя «под микитки» или поднять к потолку и раскачать, да так, что страшно становится. Ну, прям, как дети малые. Надуешь губочку, а это сигнал: осторожнее надо. А то заплачу.

Летом каждый норовит тебе первую земляничинку найти. Запах её и вкус на всю жизнь запомнишь, и по нему тоже будешь определять Родину. Но это позже.

Коротко детство, особенно в деревне, с пяти лет уже придумают, как из тебя помощника сделать: зыбку с братиком качать или пол подмести, а то и куриц кормить или овец караулить. В охотку–то всё легко. Худо, когда братик заревёт, завытягивается из-под пелёнок, никакого спасу нет. Ладно, если бабушка услышит, а то так, обмакнёшь в молоко корку хлеба в тряпочке и пихнёшь плаксе в ротик. Смотришь, и уймётся.

Уже ходишь по двору, как отец, по–хозяйски, руки за спину. Присматриваешь за порядком.  Тут сено из кормушки корова под ноги вытащила, тут свинья поленницу подрыла, а телёнок, вот зараза, в огород заполз! Всё поправишь. Ты уж до семи лет дожил, понимаешь, что к чему.

В рассказе «Крестьянские дети» у изумительного писателя Потехина  простое перечисление способностей и работ, которые умели выполнять дети с пяти до десяти лет, заняло треть книжного листа. Благодаря урокам труда, участию в сельскохозяйственных работах, дети социализма тоже многое могли делать руками, и это давало им способность мыслить по — взрослому.

Я не буду перечислять способности современных ребятишек, но уверен, что  сравнение будет не в их пользу. Да и надо ли настолько зависеть от смартфона?

Говорят, и вполне правильно, что научные открытия — двигатель прогресса.

Но парадокс в том, что чем более своей работы мы переваливаем «на плечи» машин, тем меньше умеем сами. К тому же, наука настолько опережает наши духовные ограничители, что появляются люди довольно развитые, но с эмбриональным отношением к такому скучному понятию, как ответственность. Это они сбросили на Японию атомные бомбы. А чем от них отличается, к примеру, Юля Тимошенко, призывающая уничтожить русских ядерной бомбой. Что мы должны ждать от подобных ей стратегов?

«Выстрел – ненависть на расстоянии», — говорит знающий цену слову человек.  Противостояние государств всегда утомительно и опасно. Развивая обороноспособность, страна обкрадывает свой народ ежедневно и ежечасно, во имя спасения от международного дебилизма.

В далёкой российской деревне малограмотная бабушка, простившая немцев за погибших сыновей, говорит: «Лишь бы не было войны!». Она выше, и понимает больше, чем эта нелюдь Юлька, Тэтчер, и весь Пентагон иже с ними.  Народы давно догадываются, откуда «растут ноги милитаризма».

Вдруг завтра кто–то отменит войны? И куда деваться с этими военными разработками, с армиями, погонами,  лампасами, орденами за выслугу лет. Куда деваться самим военным? Уже взращены те, кто кроме, как бегать с автоматом, ничего не умеют. Об этих ставших заложниками милитаризма людях никто никогда не думал, не думает и сейчас. Точно так же, как не думают о племенах и народностях Африки, где до сих пор умирают от голода, а значит,  накапливается взрывная энергия будущих войн. Н. А. Некрасов: « В мире есть царь, этот царь беспощаден – голод названье ему».

В поисках путей мирного сосуществования мы содержим королей и президентов, выбираем  парламенты и даём им неограниченные полномочия. А они не имеют ни своего, ни чужого опыта построения мира без войн. Им ненавистны миротворцы, которые мешают жить по лекалам прошлого, но ничего конкретного не могущие предложить. А ещё они знают, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе. А если будут стёрты границы государств? Кем они будут? Сокрушается, сердцем чувствуя  хлипкость мирной жизни, русский поэт Коротаев, приходя к неутешительному выводу:

Мир, который люблю.

Он в руках у людей, как граната.

Как граната, с которой ещё,

Пока не сорвали кольцо.

Да разве он один?..

Часть вторая. Как пережить детство?

Не зная, что во власть иногда приходят люди с атрофированным понятием личной  ответственности, и не чувствуя исходящей от них опасности, ребёнок взрослеет, ищет свою стезю в лабиринтах дорог, улиц и судеб. Он ещё не знает, как глубока пропасть между узаконенной заботой о подрастающем поколении и родительской  любовью. Но ему плохо, он постоянно испытывает угнетающее чувство сиротства. А ведь казалось бы: тепло, сухо чисто. Кормят, в конце концов. А ребёнок рвётся домой и радуется, что из–за сорокаградусных морозов отменили занятия, и можно бежать за десять знакомых вёрст, туда, где холодновато, и отец пьёт, и тараканы шуршат на печке, и где мама. И ещё любовь. Незримая. Не поддающаяся определению.

В этом его отличие от поросёнка, которому для коварного финала тоже предоставляют чистоту, тепло, корм.

Ученье, конечно, свет, но учение, а не пичканье информацией, которая засоряет необходимые для жизни знания. Не нами сказано, что «избыток информации ведёт к оскудению души». Сколько же ненужного и даже вредного должен переварить детский мозг только для того, чтобы отторгнуть его. Иногда не получается. А потому вместо детей — мажоры. Директор 109 московской школы Евгений Ямбург, заслуженный учитель, сказал следующее: «Мир познаётся умом и сердцем. Не надо забывать, что мобильная сволочь ещё опаснее, чем не обученная». Дополнительные измышления после его слов были бы излишни, но по поведению этой ничтожной прослойки молодых людей мы готовы судить обо всей молодёжи.

Два молодых парня, до сотрясения мозга и до отсутствия элементарной моторики изуродованные сверстниками, наконец–то пришли в себя. Научились есть ложкой, ходить, разговаривать, думать. Врачи сделали невозможное. В палате, где лечусь я, эти ребята, и ещё двое лежачих тяжёлых больных. То, что я видел своими глазами, выбило бы сарказм

из самого ярого циника: городские ребята в возрасте семнадцати лет, едва поправившись, взялись за ухаживание лежащих пациентов, практически исполняя всё, что делает в подобных случаях медсестра. И не было в их действиях ничего напускного, показушного, тем более пренебрежительного. Не могу сказать, как бы вели они себя в «шарашке» сверстников, болтающихся по городу, но то,  что в них была с детства заложена нравственность самой высокой пробы, для меня факт неоспоримый. Всегда ли подобные качества мы способны разбудить, сделать главными при выборе жизненных ориентиров, трудно ответить. Слишком много ловушек, таких как ненависть, зависть, нигилизм, расставлено на пути  быстро взрослеющих детей. Иногда мы, по ряду причин, отпускаем их в свободное плавание, не соизволив научить держаться на воде. А им нужна наша помощь. И не тогда, когда их уже избили на улице, отобрали деньги в школе, искалечили армейские «деды», необученных и неподготовленных бросили в горячие точки, а тогда, когда не озаботились созданием условий, делающих невозможными такие факты в принципе. Зачем офицеры, воспитатели, учителя, народное образование, если не могут они защитить самое дорогое, что ещё есть у нас  — наших детей? Зачем мы, родители?

Спрятав своих чад за границу, и спрятав свои особы за спинами охранников, легко рассуждать на тему охраны детства и о благополучии нравов. Тем, кто попробует мне возразить, доложу, что во время моей службы было достаточно прихода в часть одного нового офицера и одного сержанта, чтобы «дедовщина» забилась в казарменные углы и очень редко себя проявляла. Оказывается, не так уж и заоблачна цена вопроса. В продолжение темы приведу слова одного нашего современника. Он пишет, что в Германии есть взрослые, которые никогда в жизни не дрались, а узнал он об этом, проживая на немецкой земле в течение трёх лет. Это значит, их матери никогда не плакали, прижимая к груди разбитую голову сына. Много это или мало, судите сами. Для полноты восприятия добавлю, что интернатские дети иногда даже на сдачу экзаменов шли как в бой через кордоны местных хулиганов. Не знаю, есть ли такое сейчас? Быть на страже Родины — значит беречь детей.

Часть третья. «Что день грядущий нам готовит?»

Выпускной бал в любом учебном заведении уже разделяет детей на тех, кто богаче, и тех, кто, при всём родительском стремлении, не может выглядеть, как пресловутая Барби. Уже в этот вечер зарождаются чувства неравенства и обиды. И со временем они будут только укрепляться и, вполне возможно, перейдут в ощущение неполноценности и зависти. А тут до злости — рукой подать. Ребёнку трудно доказать, что одноклассница или сокурсница Таня, дочь успешных, очень трудолюбивых и честных родителей, а потому живёт в достатке.

Уверен, что ни Вильгельм Телль, ни  Пугачёв, ни иные народные мстители никогда этим не заморачивались. Революционеры тоже. Система неравенства особенно болезненно переживается у нас, где она в своё время не очень выпячивалась, а люди жили пусть и не богато, но при почти равном достатке. Кстати, никто не завидовал учёным, людям, работающим в условиях Севера, шахтёрам и морякам дальнего плавания. Их зарплаты считались заслуженными. Значит, люди всё–таки умели отличить «зёрна от плевел», нажитое трудом — и награбленное или сворованное. Умеют и сейчас.

Чиновники  различных рангов, о деградации которых сто лет назад писал ещё С.Ю. Витте, до сих пор не сумели в богатейшей стране мира обеспечить основополагающие права: на труд, жилище, бесплатное образование и медицину. Разве новостью было, что переход на рыночную экономику, даже фиктивный, даст взбесившиеся цены, поднимет уровень коррупции, отметёт, как ненужные, те духовные ценности, которые хранили общность и взаимные связи людей. Не умея элементарно хозяйствовать в условиях провозглашённого капитализма, кто-то занимается маниловщиной (ах, как хорошо бы, если нефть подорожала), кто-то — выдумыванием налогов, перекачивающих средства из карманов производителей общественных благ в бездонные кошельки фактических «хозяев жизни».

Но нам–то давно известно, что скорей на кухне зацветёт сушёный лавровый лист, чем капиталист захочет делиться прибылью. Известно, что та совесть, к которой хотелось бы их призвать, понятие категорически не рыночное.

Что предлагает повзрослевшему выпускнику наше «новое» государство? Сплошные «всенародные» праздники. Создаётся впечатление, что мы «умнее» римлян, которые требовали «хлеба и зрелищ». Нас завалили зрелищами, чтобы мы не думали о хлебе. В результате большие деньги крутятся в футболе, хоккее, на эстрадных подмостках. И это при нищенстве части населения, развалинах целых кварталов в провинциальных городах, брошенных полях, фермах, заводах. Именно это бросается в глаза жителю страны, едущему в поисках лучшей жизни по просторам Родины. Государства с явными симптомами разрухи всегда нуждаются в силовиках, юристах и священниках. Всё потому, что безнадёга, вызванная более всего отсутствием нормально оплачиваемой работы, кого–то из молодых толкнёт на панель, в преступные группировки, а кого-то и на баррикады. Вот для чего пригодятся и юристы, и силовики. Священники, видимо, для того чтобы самые жуткие прегрешения властей  оправдать в высших инстанциях.

У нашего народа был незабываемый, мученический опыт революций, и чтобы он согласился его повторить, надо сломать его терпение, отнять веру в будущее и сжечь присущее каждому из нас чувство любви к жизни.

Победителей не будет.

Никакие речи об опережающем развитии экономики, никакие успехи в оборонке, и даже грандиозные мосты через моря не имеют того значения, которое мог бы иметь один единственный мост, объединяющий нас на основе равенства, справедливости и свободного волеизъявления. А вооружённые силы, успешное развитие экономики, созидающий труд — не что иное, как опоры этого главного моста. Гарантией же его надёжности при любом строе является такая банальная вещь, как любовь народа к Отечеству.

Часть четвёртая. Что нам мешает жить достойно?

.

В разговоре с теми, кто вкусил не всегда приятные блюда нашей действительности, выясняется, что для многих отсутствие достойной оплаты легче переживается, чем хамство, невнимание, волокита, очереди и поборы. Нередко этому способствуют непродуманные законодательные акты, ещё чаще — плохая организация работы с людьми и некомпетентность.

Люди везде одинаковы, но почему–то у определённых медицинских учреждений они мёрзнут на улице с пяти утра,  у других — об очередях вообще забыли. Маленький квадратик картона, где записано время твоего посещения нужной организации, стоит куда больше, чем « Чёрный квадрат» Малевича, потому что упрощает человеку жизнь. Я очень уважаю медицинских работников и понимаю, что иногда между жизнью и Царствием небесным стоит только врач или медсестра.  Я, конечно, хочу, чтобы у них была достойная оплата, хорошая квартира, необходимая техника для борьбы с человеческими недугами. Но человеку трудно понять, что кто–то считает его обузой, кто–то относится к его беде с полным равнодушием. Спрашивал как–то медицинских работников: «Вы любите своих пациентов?»  Молчат. Слава Богу, что так, ибо о любви к больному, ноющему, капризничающему вряд ли можно говорить. Любви нет. Признание в ней — ложь. Но, наверное, надо согласиться, что выбранная профессия должна к чему–то обязывать. Хотя бы к сопереживанию. Если же этого нет, то подъем зарплаты вряд ли его стимулирует. Это разные ипостаси, друг с другом не связанные.

Для большего убеждения приведу следующие примеры. В деревнях моего детства до сих пор помнят фельдшера Николая Павловича Полицинского. Этот хромающий, небольшого росточка человек изо дня в день приходил в ту или иную деревню, навещал и лечил своих подопечных. Говорить о том, чтобы он не пришёл на ночной вызов к больному, однозначно опровержению, что  дважды два четыре. Если бы он стал миллионером, все бы поверили, что в  мире есть справедливость. А вот примеры из современности. Кардиологическая клиника. Год 2019. Меня укорил врач за то, что я не вовремя выпил прописанные лекарства. Сказал буквально следующее: «Я хотел выяснить, как они отразились на вашем организме. Сегодня не получится, а жаль. Время дорого». Мне было стыдно. Вы не поверите, но когда он выслушивает сердце больного, он закрывает глаза, дотошно передвигает фонендоскоп по телу больного и, что–то обнаружив, меняет лекарства, капельницы и снова приходит в течение дня, чтобы определить их эффективность. Самый талантливый настройщик пианино в случае неточности меньше рискует, чем доктор, поскольку суть его ошибки — жизнь. Он пожилой человек. Ему эти наши болячки давно должны бы «набить оскомину», вызвать усталость. Ан, нет! Он находит в своей работе новизну и возможности для творчества. Он возвращает жизнь, и видит в этом своё предназначение. Кстати, тот факт, что изменился строй и отношение к человеку, изменилась оплата за труд и сменились ценности, его мало волнует. В борьбе за человеческое здоровье он, как был на передовой, так и не ушёл с неё. На мой взгляд, не депутаты и чиновники, а вот такие  люди, как он, должны иметь полное государственное обеспечение. Они давно перешагнули планку профессиональных обязанностей, за которые им платят.

Медсестра Лена. Она маленькая. Ей тяжело перевернуть лежачего больного. Ей, наверное, не очень нравится выполнять свою работу, иногда грязную и тяжёлую. Но с её приходом в больничной палате становится светлей. Её хлопоты облегчают страдания. Её улыбка и неунывающий ручеёк её голоса вселяет надежду. Уже этим она способствует выздоровлению. И таких много. Низкий им поклон!

Мне возразят и приведут не один пример, когда работники, пользуясь беззащитностью больного, ведут себя как служители концлагерей. Что  тут сказать? Профессиональная непригодность есть не только в здравоохранении. И хотя в том, что я скажу, мало утешительного, нам не мешает иногда проводить самоанализ поведения, скажем так, при исполнении служебных обязанностей, да и просто в общественных местах. Такие ли уж мы паиньки? Не учимся ли мы друг у друга тому, что не может нравиться,  и что мы делаем, кстати, вопреки служебному этикету и нашей должности?  Признаюсь, со мной подобное бывало не раз.

Как–то пожилой директор завода, выговаривая при мне замечания игнорировавшему распоряжения работнику, сказал ему следующее: «Это дома, если позволит жена, ты можешь выказывать своё плохое настроение, но на работе о нём забудь. — А потом  добавил: — И домой с работы не надо ничего тащить. В том числе плохое настроение».

Буквально вчера высокие  специалисты в области медицины говорили о рывке в российском здравоохранении. Я им верю. Но будучи дилетантом в обсуждаемой ими теме, всё — таки хотел бы задать пару вопросов.

В 1973 году на помощь нашему моряку, сломавшему руку, прибыл врач с британского рыболовного судна. У него уже тогда был портативный рентгеновский аппарат. Обследовав перелом, он, пользуясь содержимым своего чемоданчика, успешно наложил гипс. Прошло полвека. В наших сельских больницах до сих пор нет даже флюорографии. Как это соотносится с прорывом в отечественной медицине? Как соотносится с этим и тот факт, что люди умирают, не имея возможности купить необходимые лекарства из–за их дороговизны или их отсутствия? Неуютно становится и от призывов средств массовой информации помогать больным детям. И это на фоне миллиардных краж, самоназначенных зарплат, и тех же с ног сшибающих парашютов, которыми награждают себя чиновники только за то, что ходят на работу. Какую такую особенную политическую волю надо проявлять, чтобы навести элементарный порядок в хозяйстве страны? Платить за труд, а не за должность. Отладить до автоматизма спрос к невыполняющим трудовые обязанности. И не только в медицине.

Нам же доказывают, что все приближённые к власти, если верить Леониду Филатову, думают: «Мажу утром бутерброд — сразу мысль:  а как народ?»  Создаётся впечатление, что ничем больше они не занимаются.

В сорок шестом году расходы на медицину составляли 12,3% бюджета государства. Сейчас 3,6%. Не буду о грустном…

Часть пятая. Безопасность нравов

Как бы человек ни берёг себя, по мере взросления на него будут влиять установившиеся в обществе нравы, порядки, ибо они — часть жизни.

Не надо быть особенно наблюдательным, чтобы увидеть, как постепенно меняется человек. Молодые мусульмане, вырвавшись из жизни, где многое запрещено Кораном, начинают вести себя крайне распущенно, и это выражается не только в том, что они пробуют свинину или пьют спиртное, но и в том, что нарушают присущий им такт по отношению к пожилым людям и женщинам. Нам, тоже относящимся вольно к заповедям Господним, судить их за это как–то непорядочно. Но и терпеть никто не собирается. Одна из опасностей для мира таится в нарушении народами их религиозных постулатов, в ослаблении влияния религий и традиций. Может ли одно воспитание взвалить на себя ношу, которую они несут или несли? Есть и другие, не менее щепетильные вопросы: почему раньше религии не способствовали миру, а иногда даже были инициаторами вражды? На что можно опереться, чтобы сохранить Землю?

Будучи знаком с Василием Ивановичем Беловым, я нередко задавал ему трудные вопросы. Подумав, а иногда и сразу, он отвечал: «Не знаю». Я не верил ему. Как такой человек, написавший замечательные книги, смогший заглянуть в прошлое и чувствовать будущее, может что–то не знать? И только сейчас, когда я стал пожилым человеком, ловлю себя на мысли, что тоже многого не знаю. В том числе, и на вопросы, мною заданные, не могу ответить. Буду рад, если кто–то меня просветит. Будет ли воспитание нравов отдельным предметом в школах, я тоже не знаю. Но знаю, что экология нравов, если можно так выразиться, будет значить не менее, чем экологически чистые продукты.  В этой связи так ли уж нам надо, «задрав штаны», бежать за европейскими образцами семейных отношений и их пониманием нравственности. Пусть уж каждый по — своему с ума сходит.

Обезьянничание —  всё-таки рудимент, а не норма. Попробуйте представить себя в роли солдат той части, в которой тронувшийся командир требует сумасшествия от подчинённых. А как часто мы, словно загипнотизированные, наперегонки повторяем провозглашённые вождями лозунги и оцениваем желающих власти не по делам, а по сказкам типа: «И будет вам счастье».  А разве в эти минуты упоения красивыми речами не забываем мы, что кроме материальной составляющей жизни, есть её духовная часть, и она, на мой взгляд, ещё сохранилась в тайниках русских деревень. И в гибели их более-менее эрудированный человек видит не только разрушенные постройки и заросшие поля, а гибель основ русского лада, по крупицам созданного многими поколениями сельских жителей, позволявшего не только самим жить в ладу, но и сохранять равновесие  между природой и своими потребностями. А не этого ли мы хотим сейчас?  Будет ли человек, поражённый идеей личного обогащения, к тому же недостаточно воспитанный, заниматься вопросами охраны, к примеру, муравьёв, пчёл, рек, лесов, я не могу ответить утвердительно. Сильно уж сменился курс.

Если наши прадеды, прабабушки в последний час молили Бога о сохранении души, то в современном американском фильме пожилой «коп» говорит своему молодому  напарнику: «Береги свою задницу!» У каждого свои ценности.

Есть толковый афоризм: «О вкусах не спорят». Правильно. Наполеон, к примеру, любил не мытую Жозефину. Русские солдаты любили кашу. Каша оказалась полезней.

Неожиданный урок по экологии получил я в далёком

1965 году от любимой нами учительницы Марковой Лидии Романовны,  блистательно, несмотря на украинское происхождение, преподававшей русскую литературу. Кстати, знание иностранного языка во всём мире считается достоинством человека, а не его ущербностью. К несчастью, нашим братьям-украинцам вдалбливают другое.

В тот раз перед уроком литературы был урок химии, и учительский стол не успели обтереть. Лидия Романовна попросила моего дружка Володю прибраться на столе. Володя взял тряпку и «не мудрствуя лукаво», всю грязь со стола смёл на пол. Довольный, хотел идти к своей парте, но учительница сказала следующее: «А сейчас, сходи к техничке, возьми у неё ведро с водой, половую тряпку и вымой пол». Володя безо всякого рвения выполнил и эту просьбу.  Он уж хотел выскочить на улицу и выплеснуть грязную воду прямо со школьного крыльца, но побоялся, что после этого его заставят убирать весь двор, и дошёл до помойки.

Мы не менее догадливы, чем мой одноклассник, но то, что делаем сейчас, чем–то похоже на переваливание грязи с одного места на другое.

Мы помним с детства, что бабушка, прежде чем подать ребёнку ложку каши, попробует её: не горяча ли? Заботливая мама из тех же соображений, прежде чем купать ребёнка, локотком проверит воду. Кто–то наблюдательный с усмешкой сообщал, что раньше первым начинал хлебать суп дедушка и, если он не отравился, приступала вся семья. Анекдот, конечно. Но раньше даже анекдоты имели смысл.

Вы скажете: каша, ванна, суп, а кто должен проверять жизнь на пригодность? Почему высокие чины едут туда, где есть чем хвастануть, а не туда, где трудно живётся и много нерешённых вопросов? Спросите об этом ближний круг народных слуг. Наиболее догадливые ответят вопросом: «А ты, когда к тебе приезжают гости, в хлев их ведёшь, или в горницу, где уже накрыт стол? Вот и я так делаю». Вроде бы и правы? Но разница в том, что гости приезжают гостить, а чины работать. Мы же ещё из «Ревизора» знаем, что лизание всяких мест заезжего чиновника, да хоть «звезды», иностранной или заезжей, не только плохо пахнет, но и непродуктивно.

В нашем житейском понимании экология тесно связана со сбережением природы от нас, от людей. Может, и не всё было радужным в прошлом мире, но с нашим приходом на Землю воцарилась та самая третья степень беспорядка, которую Николай Москвин определил, как «пожар в сумасшедшем доме во время наводнения». Оставим в покое сумасшествие; мы нормальные люди. Уж, какими создали…

Может кто–то и радуется, что в России горят леса, а наводнения смывают посёлки, дороги и поля, но среди моих знакомых таких нет. Зато есть озабоченность судьбами людей, оставшихся без крова, и непонимание причин пожаров в безбрежной тайге. Что это? Безалаберность, преступления или кара Божья? Можно все беды спихнуть на правительство и уснуть с чувством выполненного долга. А по мне, так это беда. Общая. Иногда случающаяся от нашего равнодушия и нежелания пошевелиться. Не утешает даже тот факт, что люди не хотят спасать капиталистическую собственность, им не принадлежащую.

Не утешает, но заставляет задуматься. Общественная собственность на природные богатства, на средства производства, и на то, что приобретено трудом многих поколений людей, имеет, видимо, свои недостатки, но уничтожая её, мы теряем людей заботливых, бережливых и способных хозяйствовать на земле с наименьшим ущербом для окружающей среды и для государства. Маленький штрих. Толковый закон о местном самоуправлении позволил бы власти на местах пополнять свои бюджеты, умно распоряжаясь тем, что имеет территория. Мало того, что в этом случае ушли в бы в Лету дотационные подачки сверху, так и общество хранило и укрепляло бы свою бюджетную базу, то есть окружающую среду. И власть была бы похожа на власть, а не на держательницу печати.

Что же делают наши избранники? Издают всё новые и новые законы, ограничивающие условия жизни избирателей, большинство из них превращая в преступников, увеличивая нагрузку правоохранительным органам, которые и без того, в силу системных причин, работают неэффективно. Чего стоят ограничения в сборе грибов, ягод, в рыбалке, в содержании домашних животных, которые уничтожают не только суть жизни сельских жителей, а и способствуют оттоку людей в города.

Самое же отвратительное, что законы эти избирательно бьют по беднейшим слоям населения, так как олигархов и просто богатых людей они не касаются.

А сейчас назовите мне дурака, который всемерно будет заботиться об охране природных богатств, зная, что даже в долевом владении отказано не только ему, но и продолжателям  его рода.

Большинство знакомых мне людей, единогласно заявляют, что они нарушают законы либо по причине совершеннейшей глупости оных, либо потому, что они действует избирательно. Третья причина заключается в том, что соблюдение ряда законов несовместимо с возможностью выжить. Почему так трудно бороться с производством и продажей наркотиков? Да потому, что эта деятельность является для многих жителей планеты единственным источником дохода. Когда отец видит умирающего от голода ребёнка, он, для того чтобы его накормить, преступит любой закон. И бороться надо не с ним, а с той системой, которая делит людей на жирующих и обречённых на голодную смерть. Я не знаю, насколько эффективно работает в этом направлении Организация объединённых наций. Потому не собираюсь об этом судить.

Возмущает людей и штормящая ложь, льющаяся с телеэкранов, и реклама, не отвечающая действительности, и тот факт, что можно отравиться уже поступившими на прилавок продуктами.  И, конечно, то, что за восьмичасовой рабочий день приближённые к государственному кошельку чиновники, судя по зарплате, выдают столько же энергии, сколько способен выдать разве что ядерный реактор. Раз они такие молодцы, то почему 20% за чертой бедности? Почему о миллионных кражах быстрее узнают журналисты, чем следственный комитет?

Одна  маленькая таблетка способна победить болезнь. Одна капля яда или лжи может её вызвать и нанести сокрушительный удар по всем нашим призывам хранить Родину. Разнообразие лжи позволяет выбрать подходящую каждому желающему обмануть человеку. Но если мы сообщество, то кому мы врём?

Из наблюдений. Весна была холодной. С самого начала лета начались промозглые дожди. Никакие ухищрения огородников не приносили желаемого результата в получении ранних помидоров и огурцов. Полное разочарование.

Но в конце июня потеплело, и все растения словно по команде бросились навёрстывать упущенное. Двух недель хватило, чтобы огороды преобразились, растения избавились от вызванных холодной влагой болезней и зацвели столь обильно, что радовали глаз и возвратили надежды.

Истории развития ныне успешных государств позволяют нам надеяться, что нет ничего непреодолимого, если мы научимся не только речи произносить и бить поклоны каким–то неведомым силам, а думать, хозяйствовать и помогать природе, а не наказывать её за щедрость.

Часть шестая. Не мучайте себя видами умирающих деревень. Вы ничем не можете им помочь.

Вы знаете, что чувствует человек, находящийся вдали от родины.

Именно это чувство заставляет нас каждое лето навещать родные места. А когда мы видим, как разорены они, не испытываем ли мы чувство невосполнимой потери, которое входит в каждую нашу клеточку, как при уходе из жизни наших родителей. Сейчас модно стало проводить праздники деревень, иногда погибших, и даже награждать выживающих в них сельчан.  Обычно награждают за подвиг. И где? На кладбище. Ну, хотя бы назовите как–то по — другому. Встречей, что ли? Поплачьте на камне, служившем фундаментом родного дома. И остановите вовремя воображающего эрудита, когда он говорит о вашей деревне как о скопище бездарных, вечно пьяных и ленивых людей.

У вас есть на это право, данное вашими отцами, матерями и родственниками, спасшими государство. Остановите, если вы не потеряли память.

Самую чистую кровь, молодую, не заражённую ещё болезнями зависти, самомнения и агрессивности, взяла из деревень, станиц, аулов осознавшая беду страна. И не подвела эта кровь. И души деревенских детей в любви и трудолюбии воспитанные, взлетали с окровавленных полей к Богу, так и не испытав хотя бы маленькую толику радостей  земной жизни. И оказалось, что мы ничего не смогли, чтобы сберечь те пяди земли, те родовые гнёзда, за которые они умирали.  И если бы произошло чудо, им некуда было бы вернуться. Плачут золотом постаревшие осенние берёзы. Оставшиеся в живых потомки не вернувшихся воинов не плачут, подспудно чувствуя в происходящем и свою вину.

Глупее, чем налоги на участок земли под огород или развитие крестьянского хозяйства или для земледелия, может, и имеют право придумывать чиновники тех стран, где земля отвоёвана от океана, ухожена, и не природой, а человеком облагорожена. Но на наших просторах, где по воле реформаторов снова царит запустение и зарастание даже пойменных лугов, чернозёмов, о каких налогах может идти речь? Надо немалые деньги платить за то, что кто–то возьмётся за повышение плодородия почвы  и поднимет её статус до продуктивного поля России.

Говорят, что мы бедны. Да и должны быть бедны, если даже естественное плодородие наших почв не используем.

Если простой выход на сцену оплачивается дороже, чем труд хлебороба, шахтёра и воина, то нам надо приготовиться к импорту  зерна, угля, нефти и к содержанию наёмной армии. Мой друг из Архангельской области недоумевал: «Как так: танкист, чудом выживший в бою под Прохоровкой, не получил даже медальки, а артист, его сыгравший, получил высокую государственную награду?»

Хотя я не против высоких наград выдающихся служителей искусства, но выдающихся; потому и выдающихся, что их немного. Несколько отвлекаясь от темы, скажу, что чем чаще мы разбрасываемся терминами: гениальный, заслуженный, великий, тем более они теряют цену. Рыночные правила жестоки, и влезают не только в производственную сферу, но и в сферу искусства, а иногда и морали.

Периодически натыкаюсь на публикации о том, как много вреда принесли колхозы и совхозы нашему сельскому хозяйству… Кстати, это один из упрёков социализму и чушь (простите за не парламентское выражение) собачья. Кстати, почему собачья, если её тиражируют люди?

Зачаточное знание истинного положения вещей не спасает от ответственности, если его тиражируют, где не попадя. Спорить по этим вопросам непродуктивно. А потому — вот примеры истинного отношения работников сельского предприятия к «не своей» государственной или колхозной собственности.

Во время массовых отёлов доярки покупали одну-две бутылки водки и выпаивали их коровам  для вспоможения родам.

В это время многие животноводы  дневали и ночевали на фермах, носили из дома травяные настои для телят, поили слабых из бутылок с резиновыми сосками. Следили за чистотой. Это всегда было в порядке вещей и не исполнялось разве что случайными, поставленными на подмену людьми. Если же телёнок, а иногда и взрослое животное, погибали, трудно было успокоить плачущую доярку. Я ещё застал и трактористов, которые так содержали трактор, что в нём можно было работать в праздничном костюме. Это позже, когда нарушился привычный порядок вещей, нередко стало возможным и катание за водкой, и длительная болтовня неопрятных в одежде и словах «правдолюбцев» за жизнь. Рассуждения о поголовном воровстве, пьянстве, неряшливости жилья верны настолько же, насколько можно бы было рассуждать, что имеющие тюрьмы государства сплошь состоят из уголовников. Скажу и то, что всякие промашки в организации  и управлении моментально отражались на отношении людей к труду и к собственности. Хлебороб и животновод — это тоже люди искусства. Каждому ли дано вырастить на наших подзолистых почвах пятьдесят центнеров на гектаре? А вырастить из маленького беззащитного и очень чуткого на уход телёнка крупное продуктивное животное? Да и не только вырастить, а и содержать, и ещё получать от него самую нужную продукцию, которая даже испортившись  (простокваша), имеет полезные свойства. Я уж не говорю о мёде или виноградном соке, умудрившись испортить которые, мы получаем весьма распространённыё напитки.

Иногда я пытаюсь ответить на вопрос: кто больше всего пострадал после насильственного реформирования (читайте – развала) сельского хозяйства? Ответ один – люди и, прежде всего, те, чьи судьбы связаны с сельским хозяйством, и те, которые, пусть косвенно, зависят от его развития.

Не хочется даже говорить о недостатке сельскохозяйственной продукции и убыточности ряда сельхозпредприятий при социализме. Любой мало-мальски  соображающий в хозяйствовании понимает, что при разных задачах экономики есть два разных пути достижения цели. Хозяин, желающий немедленно разбогатеть, поднимает цены до конкурентного уровня и снижает покупательную способность. Ясно, что его магазины ломятся от товаров, а народ при этом нищает. Социально настроенные государства такой роскоши себе позволить не могут. А потому сдерживают цены, дотируют особенно затратные производства, устанавливают режим экономии и всемерно поднимают производительность труда. В этом случае, даже при фактах опустошающей покупательной способности, население живёт пусть и не богато, но и не голодает. И это, а не прибыль, становится главной государственной целью. Плохо это или хорошо, рассудит народ. Но не тут — то было! Всегда находятся те, которые считают, что имеют право на большую долю из общественного кармана, и именно они подвигают народ на недовольство и реформаторство. В начале девяностых, поверив сказке о счастливом фермере, в нашем районе вызвался стать таковым сорок один человек. Их собрали в зале горкома партии, потому что именно горкомы должны были продвигать фермерское движение. Много говорилось о перспективах. Не знаю почему, но слово дали и мне. Я не раз просчитывал условия фермерского «счастья» в условиях нашей северной области. Расчёты не обещали работникам счастья. А потому я сказал, что вижу в зале сорок одного сумасшедшего человека, и доказал это экономическими выкладками. Прошло менее десяти лет, и  большинство фермерских хозяйств, не выдержав налогового гнёта, трудностей в производстве дешёвой продукции и неспособности к конкуренции, разорились. Я знал всех тех, кто сидел тогда в зале. Это были сильные, целеустремлённые, трезвые люди, и мне никого так не жаль, как их, обманутых и брошенных на произвол судьбы. Никакой обещанной мини-техники в России не производилось, а если и производилось, то, к примеру, одна ёмкость из нержавейки для этого так называемого мини-маслозавода, стоила шестьсот тысяч рублей. Сколько стоил весь завод, я даже смотреть не стал. Раз уж эта  нержавеющая штуковина стоила столько, сколько стоило бы стадо коров, то расчёт закончен, не начинаясь.

Продолжение следует