Вологодский литератор

Бывает так, что пробуждается в памяти далёкое прошлое, и думаешь: неужели это было с тобой когда-то? А ведь было. И не только в памяти сохранилось, но и в письмах. Только был ты тогда юным и совсем другим, потому и кажется все происшедшее удивительным.

Я заканчивал школу в эпоху безудержного хрущевского оптимизма, когда в школьных учебниках обществоведения очень красноречиво, с научной убедительностью доказывалось, что скоро наступит коммунизм. Одновременно шло активное наступление на религию. Это делалось с помощью газет, кинофильмов, радио, телевидения. Особенно сильно действовали на молодёжь книги, в которых религия высмеивалась. Роман Ильфа и Петрова «Двенадцать  стульев» был объявлен настольной книгой советской молодежи, в нем карикатурно выведен корыстный священник. Позже я узнал, что эта книга писалась в то время, когда священников, оставшихся после революционного погрома, уничтожали в лагерях, а верующих людей беспощадно преследовали. Страшны талантливые книги, направленные на то, чтобы повредить душу читателя, соблазнить малых сих.

Не помню, чтобы мои родители или школьные учителя говорили о религии. Не встречал я в школьные годы и верующих людей, хотя они, конечно, были, но веру свою скрывали.

Помню, после 9-го класса я гостил у своих родственников в белорусской деревне. Дядя Петя – человек рассудительный, читающий газеты и слушающий радио, был явный антисоветчик. Я спорил с ним, объяснял, что ученые люди в Кремле не могут ошибаться. Умудрённый жизнью, дядя Петя утверждал, что в первый же день, когда объявят коммунизм, всё растащат, и этим кончится.

Трудности деревенского быта и бедность домашней обстановки удивляли меня, горожанина, выросшего в благополучной семье. Я пытался помогать по хозяйству и очень обрадовался, когда дядя Петя позвал меня с собой косить сено для своей коровы. Эх, раззудись плечо, размахнись рука! Я предчувствовал хорошую физическую разминку.

Шли мы долго и, наконец, пришли на заболоченное поле, заросшее осокой. Не зря дядя Петя заставил меня в такую жару надеть сапоги. Он стал косить короткими точными движениями, огибая кочки. Потом дал мне косу и объяснил, как надо с ней управляться. Я взмахнул косой и почти сразу вогнал её глубоко в кочку. Вытащил её с большим трудом, чуть не порезав себе ногу.

— Нет, дорогой, здесь ты косить не научишься, — сказал дядя Петя, отбирая литовку. – На ровном поле надо учиться. Только не дают нам хороших мест. Для личного покоса неудобья отводят.

— А почему так? – удивился я.

— А потому, что мы, колхозники – люди второго сорта. Даже я, механизатор, не смог выпросить хорошего участка. Некоторые у нас тайком косят на колхозных лугах, но я не буду. Попадешься – хорошего не жди… А ты говоришь – коммунизм.

Оказывается, колхозникам разрешалось косить траву для своей скотины только в определенных местах. Обычно это были так называемые неудобья  — участки с неровной поверхностью: овраги, болота.

В выпускном десятом классе я поумнел и к официальной пропаганде стал относиться скептически. Тем не менее, я проникся царившим тогда, в начале 60-х годов, духом оптимизма, наивно связывая надежды людей с наукой.  Наука, считал я, способна решить все проблемы человечества. Особенно ясно мне это стало, когда я узнал формулу Эйнштейна, согласно которой в веществе «дремлет» колоссальная энергия, а ведь энергия, в конечном счёте, даёт человеку всё. Новые источники энергии, бетонные жилища, синтетическая одежда, искусственная пища – всё это, казалось, должно обеспечить потребности людей. Зачем пахать землю, если можно делать бифштексы из нефти: их аппетитные фотографии появлялись тогда в журнале «Наука и жизнь».

Много читал научно-популярной и научно-фантастической литературы и всё больше проникался величием науки. Наука сделает людей счастливыми! Эта иллюзия побудила тогда многих молодых людей обратиться к естественным наукам и технике.

Через много лет я понял, что надежды на науку не оправдались. Погоня за материальными благами – это погоня за призраком. Потребности людей растут быстрее, чем возможности производства. А тогда у меня созрело желание стать учёным и облагодетельствовать человечество великим открытием. Я поступил в Московский физико-технический институт.

Летом 1965 года я успешно окончил первый курс, и родители купили мне путёвку в Дом отдыха под Тамбовом. Там я сначала наслаждался бездельем, непривычным после напряженной учебы: почитывал развлекательные книжки, купался в речке, прогуливался вдоль её живописных берегов. Потом заскучал. Преодолев природную застенчивость, познакомился с девушкой по имени Нина – студенткой из Тамбова, которая тоже отдыхала здесь по путёвке. Теперь прогулки стали интересными и даже очень волнующими.

Нина была скромна, неразговорчива, строгих правил, позволяла лишь брать её за руку и не более того. Но её милая улыбка и пышные волосы цвета спелой ржи привлекали меня. Как-то мы с ней подошли к лодочной станции, я взял напрокат вёсельную лодку и мы поплыли, куда глаза глядят. Речка была не широкая, с медленным течением, с поросшими камышом берегами. В одном месте течение раздваивалось, образуя узкий и длинный остров, поросший лесом. «Необитаемый остров!» — торжественно объявил я и лихо причалил к песчаному берегу. Мы вышли, походили по берегу, собирая цветы, и вернулись к нашей лодочке. Нина забралась на своё место с букетом кувшинок, а я столкнул лодку в воду и запрыгнул в неё.

Это был роковой прыжок! Нога пробила в днище изрядную дыру. Мы тут же выскочили на берег, я полностью вытащил лодку на песок и осмотрел её. Это была изношенная плоскодонка с дряхлым фанерным днищем.

Что же теперь делать? На помощь звать некого: здесь, вдали от Дома отдыха, речка и берега были безлюдными. Вот так приключение! Ничего подобного со мной не случалось.

— Нина, ты хорошо плаваешь? – спросил я свою спутницу.

— Я вообще плавать не умею, – отвечала она. Видно было, что она расстроена, но сдерживает свои чувства.  Значит, добраться вплавь до нашего берега не получится. Надо как-то залатать дыру в днище.

— Не расстраивайся, что-нибудь придумаем, — я старался говорить уверенно.

Время шло к вечеру. Я походил по берегу и наткнулся на порванный резиновый детский мячик. Увидел также следы от костра, а рядом пустую консервную банку. Но самое удивительное, что возле кострища валялся кусок вара – строительной смолы. Такие куски мы, мальчишки, находили, когда лазили по стройкам, и даже с удовольствием их жевали.

Из книг я знал, что днища лодок всегда просмаливают. Теперь надо было разжечь костёр и растопить смолу в банке. Только вот спичек у меня не было. Тогда я ещё не курил. Конечно, прочитавший всего Жюля Верна, я помнил, как зажгли огонь его герои, выброшенные на необитаемый остров. Но даже если бы, следуя им, мне удалось сделать линзу из своих часов, вряд ли заходящее солнце зажгло бы даже очень сухую травинку.

Я подошёл к Нине, которая сидела на песке, смотрела на реку и, казалось, была погружена в какие-то свои мысли. Когда я поделился с ней своими заботами, она сказала:

— А, может быть, тут есть кто-нибудь из людей. Вон там я видела тропинку.

— Ладно, пойду, поищу, — вздохнул я и без особой надежды на успех двинулся по еле заметной тропке, ведущей в лесные заросли.

Тропинка вскоре исчезла, и я уже хотел повернуть назад, как вдруг услышал какие-то ритмические звуки. Я двинулся на эти звуки, пробираясь через чащу, и вскоре вышел на большую поляну. Здесь я увидел мужика, косившего траву. Он стоял ко мне спиной и меня не видел. Обрадованный, я громко сказал: «здравствуйте», однако он меня не услышал и продолжал косить. Я подошел совсем близко к его спине и ещё раз прокричал приветствие. Мужик бросил косу и повернулся ко мне. Он был высокого роста, худой,  с изможденным лицом, в ветхой мышиного цвета одежде. Вид у него был очень испуганный.

— У вас не найдется спичек? – спросил я, но он стоял ошеломлённый и молчал. Я несколько раз повторил свою просьбу, и только тогда он полез в карман и достал коробок.

— А я уж думал… Берите, берите, мне не надо, – бормотал он, протягивая мне коробок. Руки его дрожали…

Сколько лет прошло, а облик этого крестьянина, испуганного тем, что его застали за незаконным делом, так и стоит у меня перед глазами…

Я вернулся к своей лодке и развёл костер. Вообще, я был юноша не практичный, книжный, но тут будто вдохновение сошло на меня. У меня был с собой перочинный ножик, который я всегда носил в кармане. С его помощью я сделал отверстие в отогнутой крышке консервной банки. Потом аккуратно поставил банку с куском смолы в костёр. Когда смола расплавилась, я просунул в отверстие ветку и понёс банку к лодке. Вместе с Ниной перевернули лодку днищем вверх. Я разрезал мяч и куском резины закрыл пробоину в днище. Потом щедро залил ее горячей смолой. Подождали с полчаса, пока застынет смола, и осторожно спустили лодку в воду. Никакой течи не было. Потихоньку поплыли.

— Какой красивый закат! – восторгалась Нина. А мне было не до красот природы. Река вдоль берега сплошь заросла водорослями и тиной так, что причалить было невозможно. Я не представлял себе, как буду спасать свою спутницу, если в лодку хлынет вода. Интересно, она и барахтаясь в воде, не позволит себя обнять? Я осторожно грёб, повторяя про себя: «Только бы заплата выдержала!». Молиться я тогда не умел.

Приплыли к лодочной станции благополучно. Я рассказал лодочнику про дыру в днище, про самодельную заплату и ожидал, что он потребует большой штраф. Однако он махнул рукой: «Все эти лодки давно пора сдавать на дрова».

Вспоминая эту историю, я всегда удивлялся тому везению, которое сопутствовало мне, и которое я не заслужил. Я проломил лодку, но мне тут же были посланы нужные для ремонта вещи. Я хорошо помню все подробности этой истории, помню, что Нина сидела на берегу, смотрела на реку и не обращала внимания на мои хлопоты. Мне казалось, она отнеслась к моей творческой деятельности совершенно равнодушно: ну, сломал, потом починил – вот и все дела. Мне было обидно. Лишь через много лет, когда я сам пришёл к вере, я понял причину своего везения: Нина молилась. И молитва оказалась настолько сильна, что для девушки, тайно верующей в Бога, и для меня, самовлюблённого юноши, верящего только в человеческий разум, всё закончилось благополучно.

Вологда, май, 2019 г.