Вологодский литератор

В детстве я знал место на лесной заповедной речке, где эхо повторялось семь раз. Но место это изменилось, как меняется всё в нашей жизни. Не стало того простора, тех природных отражателей звука, создававших многоступенчатость с постепенным замиранием повторяемого эхом слова. Нет семикратного эха: кричи не кричи. Есть просто эхо. Но то, семикратное, сохранилось в моей слуховой памяти, как в памяти вкусовой остался на всю жизнь вкус можжевелового сусла, которое  мне давала попробовать бабушка Марья лет этак в пять.

А кроме наших бабушек его, пожалуй, никто и не варил.  Прошло с тех пор шестьдесят лет, и теперь, как говорится, можно с уверенностью сказать, что жизнь прошла без можжевелового сусла, без этого волшебного целебного напитка, который даже взрослые принимали небольшими дозами.

Редко теперь увидишь в лесу можжевеловые ягоды там, где они были. И сам лес изменился, вместо белого мха под ногами зелёный. Но всё равно те редкие синие душистые ягодки, которые попадаются иногда на прежних местах, но коих не хватит, чтобы сварить волшебный напиток, пробуждают во мне детские впечатления от встречи с чудесным. Они, действительно, впечатались в мою кровь и вместе с ней, с моей кровью, перейдут к потомкам, постепенно затухая, как многократное эхо.

А что же произойдёт, когда волшебные места, волшебные ягоды, природное волшебство исчезнут из нашей жизни, окончательно затухнут? Тяга к виртуальному вместо реального, к заменителям, усилителям – противоестественна, но она стимулируется нынешней жизнью. Уже изобретено искусственное мясо, что уж говорить о каких-то ягодах!

Давно уже, особо не задумываясь над этим, потребляем ароматизаторы, идентичные натуральным, со вкусом той же клюквы или брусники. Вот ароматизатора, заменяющего вкус морошки, ещё не изобрели, и потому я эту упрямую, но тоже исчезающую ягодку люблю и уважаю. Ой, не зря Пушкин перед смертью попросил принести ему мочёной морошки. Есть в её вкусе неподкупная тайна. Интуитивно гениальный поэт захотел напоследок ощутить её  поистине волшебное земное совершенство.

Где, в каком заповеднике сохраняется то, что многократным эхом, ароматом густого можжевелового сусла отзывается в генной памяти русского человека, пока он жив?

Такой заповедник есть, и, слава Богу, он вечен. Но только избранным дано было взрастить в нём свои плоды, в которых навсегда остались и остаются звуки, запахи, образы ушедшего и уходящего мира. Они  неминуемо отзовутся в душе каждого, кто вкусит от этих плодов, причастится к их неподкупной, божественной тайне.

Это тайна Слова. Только оно способно возродить «аромат живого цветка».

Великих мастеров слова не так уж много, но то, что ими создано – вне времени, вне смерти.

У каждого народа есть свой заповедник Слова – своя художественная литература, и в ней свои мастера от Бога. Имя многих из них на слуху, со школы помнятся их имена. Имена других, казалось бы, выпали из этого ряда и утрачены навсегда. Как можжевеловое сусло стало в наше время экзотикой, так творчество большого мастера, бывает и такое, надолго уходит из поля зрения издателей, а значит и читателей. Оно ждёт своего часа, к тому же: «большое видится на расстоянье».

В русской литературе есть поэт настолько же единственный в своём роде, как единственна наша планета Земля. Имя его Николай Алексеевич Клюев. В его Слове живёт мир исчезнувший, ушедший на дно нашей глубинной памяти, как град Китеж на дно Светлояра. Но всякий читатель с чуткой на русское слово душой будет заворожён открывшимся для него утраченным миром. И если поначалу этот мир тоже воспринимается как экзотика, то потом открывается как мир русского человека, мир неподкупной веры, справедливости, гармонии человека и природы, мир противостоящий злу.

Клюев – дитя Земли.

И той, что зовётся землёй с маленькой буквы, и Земли с её космической сущностью.

Настоящий читатель, открыв для себя Клюева, неизбежно ощутит, насколько поэт мощно связан с матерью-планетой. И при чтении единственных в своём роде стихов, поэм, снов Клюева наверняка ощутит, как что-то ворохнулось в нём самом на глубинном, родовом уровне, отозвалось, очнулось, отразилось, как эхо. И потянуло давно забытым запахом вынутого из печи хлеба, собранных в саду нападавших яблок, чем-то неистребимым, несмотря ни на что.

Вне времени родным, как молоко матери.

Что питало поэзию Клюева? Молоко матери-Земли, песни и ритмы его земной матери, вошедшие в кровь с её земным молоком. Но то первое – космическое молоко – определило его судьбу как поэта.

Чаша, подносимая к нашим губам природой, полна Жизни. В ней всё самое чистое. Жить бы с этим да жить…

Но человечество почему-то выбирает яд. Бессознательно, как неразумное дитя, соблазнённое злым волшебником.

Плоский камушек, пущенный умелой рукой, скачет по воде, нарушая законы гравитации, преодолевая земное притяжение. Но всё же силы гравитации, в конце концов, оказываются сильнее.

В этой игре выигрывает тот, чей камешек насчитает больше «блинов», то есть больше отскочит от поверхности воды. Это зависит от формы камешка и от силы, с которой он пущен в полёт.

Игра эта завораживает независимо от времени, в котором живём. Прошли века, она никуда не исчезла и не исчезнет, пока есть вода, плоский камешек и человек. Почему так? Судьба этого камешка похожа на судьбу самого человека, идущего против сил природы. Но…

Вот в этом «но» заключается многое. Поколение за поколением человек уходил от Земли с её песнями, одеяниями, сиянием, от её друзей – Солнца, Месяца, звёзд… Полёты в космос – это совсем о другом.

Клюев решил не уходить. Он остался с Природой, при роде, оставил нам эхо напетых ими родовых истин и слов.

Эхо Клюева живёт в нас независимо от того, открыли мы его том или нет. Но открыв его книги, его слова, ощущаем, что это воистину так. Оно живёт в нас, потому что это эхо истинной, изначальной жизни в гармонии с собой и Землёй.

Семикратное эхо живёт во мне, как живут давно исчезнувшие круги на воде от скакавшего по её поверхности и канувшего в ней счастливого камушка. Я помню, что выиграл. Но выиграет и каждый из нас, обратив свою душу к текстам поэта, донесшего до нас сосен перезвон, избяные песни, беседный наигрыш, стих доброписный…