Вологодский литератор

От редакции:

Роберт Александрович Балакшин в этом году отмечает 75-летие. Творческое горение в его жизни не прекращается никогда. Мы первыми публикуем его новую повесть, написанную в Великий пост 2019 года. Здоровья и счастья Вам, дорогой Роберт Александрович! Многая лета!

 

Глава первая  Ночная галера

 

Спокойно ночное Чёрное море. Тих и неподвижен пролив Босфор. Но, если прислушаться, в ночной тиши слышен приглушённый, вкрадчивый  всплеск вёсел: шлюп – шлюп — шлюп.

В Стамбул возвращалась из дальнего похода в крепость Азов самая большая галера османского флота «Великая Анатолия». 60 вёсел с каждого борта погружались в маслянисто отливавшую при свете кормового фонаря ночную воду пролива. Одновременно, как будто ими управлял хорошо отлаженный механизм, вёсла совершали энергичный, могучий  гребок. Гребок за гребком.  Но не было механизма. Галеру подвигали вперёд гребцы — рабы. Никогда не было тяжелей. Недаром гребцы прозвали службу на галере – каторгой. Там родина этого слова.

Справа и слева виделись береговые огни большого города. Ярче других, как полыхающий яхонт, светился и сиял султанский  дворец .

Вот и он уже позади. Скоро скрылся во тьме и весь город – столица могущественной Османской империи, государства, наводившего ужас и страх на все сопредельные страны.

Лишь только «Великая Анатолия» оказалась за пределами Стамбула, раздались негромкие, но отчётливые звуки судового тулумбаса[1], отбивавшего частоту гребков. В городе на малом ходу вымуштрованная команда гребла в полной тишине.

Загребной на последней банке Иван Мошков видел городские огни, силуэты трёх товарищей по веслу и думал свою неотвязную, точившую его уже четвёртый год  думу. Он давно думал о побеге, но в этот год возможность побега стала явной.

Его захватили в плен крымские татары. Сторʹожа, в которой он по приказу воеводы Дашкова выехал на поиск, встретилась с татарской сторʹожей. Сила была на стороне татар,  уйти не удалось, татары напали из засады. Внезапно, застали их взаплох. Орудуя пикой, отбиваясь саблей, Иван почти прорвался сквозь кольцо окружения. Ещё миг, и перед ним – вольная степь. Конь Бушуй –  уходил от любой погони. Но тут шею захлестнула удавка- аркан, выдернула из седла. Белый свет померк в глазах.

Затем долгий путь в Крым. Под палящим солнцем.  Мука голода, жажды. Длинная вереница невольников. Кто не мог идти, прикалывали копьём, иногда совсем лишившихся сил  бросали на дороге умирать. Были среди пленников и дети – мальчики и девочки. Они не вынесли бы тягот дороги, их везли в  корзинах вперемёт на лошадях. Они были самым ценным товаром. Их ждали гаремы богатых татар или турок, они должны служить услаждению своих хозяев. Дорога в плен омыта реками слёз и крови.

В прибрежном городе Кафе невольничий рынок. Здесь Иван впервые увидел море – до края неба водная пустыня, ставшая его жизнью и проклятием.

В Кафе  на невольничьем рынке его продали турецкому бею. Как не знающего грамоты, не владеющего никаким ремеслом ( таких было большинство невольников), Ивана определили галерным гребцом. Изо дня в день он прикован к веслу. С ним ещё трое таких же бедолаг. Весло длиной три сажени. От беспрерывной работы кожа на ладонях стала грубой и толстой как подошвы сапог.

Обучение гребле шло под удары тулумбаса. Чуть зазевался, опоздал или поторопился с гребком  получай жгучий удар плетью по плечам. Кормили хуже, чем собак, иногда даже падалью. Если заболеешь или вконец выбьешься из сил, конец  короток – снимут оковы, поставят у борта, удар рукояткой плети по затылку и вводу. Так что держись, крепись. Только молитва и помогает  держаться да надежда получить когда-нибудь свободу и тогда поквитаться за всё.

Нужно было во что бы то ни стало бежать. Не вечно быть молодым и сильным,  и неужели конец жизни – умереть как скот на бойне?

Иван Мошков тайком (вслух говорить не разрешалось, за ослушание – порка) начал перешёптываться с соседями по веслу, использовал малейшую возможность  отыскать и сговориться с теми, кто не смирился, не сдался.

На галере за вёслами не разговоришься, но в зимние месяцы, когда плаванье замирало, на берегу в жилой казарме, которую точнее было назвать тюрьмой, поговорить было можно. Конечно, с большой опаской, турецкие хозяева догадывались,    что среди невольников может таиться недовольство, сложиться заговор. Среди гребцов вполне могли быть наушники, шпионы, за лишний черпак протухшей похлёбки.

После многомесячных, урывочных, на грани угрозы пыток и истязаний, разговоров, удалось сговориться с пятью отважившимися пойти на удачу: победить или погибнуть.

Кроме  соратников неоценимую помощь оказал Сильвестр, итальянский немец из города Ливорно . Русские люди тех времён всех иностранцев, не умевших говорить на русском языке считали немцами( немыми). Но различали немецких немцев, гишпанских (испанских) итальянских и т.п.

Сильвестр, служивший на  генуэзском флоте, попал к туркам в плен. Оказавшись не в состоянии перенести все лишения, он напоказ перешёл в турецкую веру, но в душе оставался христианином. Турок он ненавидел всей душой. Однажды разговорившись с Мошковым, Сильвестр почуял в нём родственную душу. С великой радостью он откликнулся на призыв Ивана бежать. Иван дал слово в случае удачи их предприятия предоставить полную волю Сильвестру. Генуэзец был ценен тем, что ходил по галере в любое время суток без оков. Турки доверяли ему.

Галера, оставив позади Стамбул, шла Мраморным морем.

Иван Мошков нагнулся перед очередным гребком. Дверь капитанской рубки приотворилась. На палубу упала косая полоса света. Из рубки вышел  командир галеры Апты – паша, высокий, горбоносый турок, обладавший оглушительных голосом и толстым отвислым брюхом. Из каюты доносились пьяное пение.

Паша подошёл к рулевому и шёпотом, хотя его было слышно всей галере, спросил:

-Где мы, отродье шайтана?

Рулевой ответил ему действительно шёпотом.

-Стой!- рыкнул Паша.

Гребцы подняли вёсла, с носа и кормы в воду, подняв фонтаны брызг, упали якоря.

 

Глава вторая Бой за свободу

 

В 1637 году запорожские казаки лихим набегом захватили  крепость Азов, принадлежавшую тогда  туркам. Началось знаменитое Азовское сидение. Турки навезли кучу войск, чтобы отвоевать крепость. Казаки держались стойко, отбивая все штурмы. Султан Ибрагим I отправил к царю Михаилу Фёдоровичу посольство с жалобой на казачье самоуправство. Царь, в душе радуясь, что казаки дали хорошую взбучку стамбульскому  хищнику, дипломатично отвечал, что казаки захватили Азов без его ведома. Народ они непослушный, непокорный. Не слушают ни его, царя, ни польского короля. Ничего он с ними поделать не может, пусть его величество султан разбирается с ними сам. Царь, конечно, помогал казакам, но делал это так умно и скрытно, что султан не мог уличить его в этом.

В марте 1642 года султан снова снарядил караван из ста кораблей к Азову. Возглавляла его «Великая Анатолия». Если встать на носу передового судна и оглянуться, то вереница мачт уходила за небесный окоём. Караван был нагружен продуктами для осаждавших Азов войск, оружием, свежим войском. «Великая Анатолия» везла громадные запасы пороха.  Полотняные мешки с ним стояли повсюду, на  всех палубах: гребной и парусной, на носу, на корме, возле банок гребцов. По пословице; быть у воды, да не напиться, Иван и его сообщники украдкой воровали порох, по горсточке-другой. Ещё не знали сами, зачем это делают: авось, в будущем пригодится. Плана побега ещё не было. Добытый порох ссыпали в специальный мешок, хранившийся у Сильвестра среди мешков с сухарями.

В Азове несколько дней всё сгружали на берег.

Но и этот поход окончился  провалом. Получив в избытке порох, другие боеприпасы, подкрепление в людях, турки под пение диких боевых песен бросались на приступ. Гремели выстрелы пушек и мушкетов, визжали зурны, трубили рога , взвивался разноголосый неистовый вой тысяч людей, лезших на стену. Ему вторил ответный рёв казаков, разивших врагов.

Гребцы сидели, потупив взгляды, и молча молились, желая туркам всяческих бед.

Три яростных приступа отбили казаки. Караван с позором возвращался восвояси.

Гнев султана был страшен: сплоховавших пашей публично казнили на площади: четвертовали, предварительно подвергнув самым изощрённым, нечеловеческим мукам. Палачи ходили насквозь мокрые от крови замученных ими жертв.

Апты – паша вовсе не желал узнать в каком виде прольётся на него гнев повелителя вселенной: прикажет ли просто отсечь голову, посадит ли в клетку, наполненную ядовитыми змеями или пошлёт от своего имени шёлковый шнурок, что являлось приказом удавиться.

Посовещавшись с приближёнными, Апты – паша решил не торопиться предстать пред очи потомка пророка, переждать в отдалении, пока гроза утихнет.

Сильвестр, ходивший свободно по галере, подслушал совещавшихся и немедля донёс об этом Ивану. За годы плена они научились понимать и говорить по-турецки.

Иван внимательно выслушал Сильвестра. План побега созрел молниеносно. Медлить нельзя. Это была единственная возможность, которая не повторится. Иван это понял тем чувством, которое называют озарением.

Поскольку каюта Апты – паши была выше гребной палубы, нужно незаметно подлезть под неё и взорвать там порох. Турки- янычары, подручные Апты – паши и сам паша будут убиты, а там станем биться.

Сильвестр приволок порох, его раздобыли с пуд. Насколько позволяла длина цепи, которой Иван был прикован к веслу, он примостил порох к  задней мачте, просыпал дорожку пороха к скамье и стал огнивом высекать искру. Но искра никак не высекалась. Возня и стук огнива о кресало услышал часовой на палубе.

-Русская собака,- крикнул он, перегнувшись вниз. -Ты чего тут?

Сильвестр закрыл ладонями глаза: всё пропало

-Табак хочу пить, ага,- не растерялся Иван.

-Ну, смотри у меня,-, сказал часовой и пошёл по палубе, — а то, если что, шкуру спущу.

-Слушай, друг,-  свистящим шёпотом сказал Иван  Сильвестру, — принеси в тряпице углей. Я видел, Апты – паше принесли  большую жаровню, они все там спят. И заодно прихвати несколько сабель.

— Слушаю, Джованни, — Сильвестр скользнул в темноту.

Ждать пришлось недолго. Сильвестр  объявился, держав руке тряпку с завёрнутыми в неё углями, а под мышкой четыре сабли.

— Храпят все, — сказал он, подавая угли и сабли.

Что испытал Иван, когда рука ощутила тяжесть клинка, что за огонь пробежал по жилам его! Он почувствовал себя человеком.

-Передай всем моим, тревога!

Сильвестр юркнул меж скамей.

Иван бережно развернул тряпицу, высыпал горсть красных углей на тёмную пороховую дорожку, следил, как по ней бежит торопливая огненная змейка. Вот близко к плотно набитому из двойной парусины мешку- мине.

Иван отвернулся, накрыв глаза ладонями.

Взрыв! В воздух полетели обломки дерева, взлетели человеческие тела.

От взрыва содрогнулась вся галера. Послышались крики. Ивана по пояс охватило жаром. Он сбивал руками языки пламени вспыхнувших на нём шаровар.

В каюте Апты- паши начался пожар.

Ещё в прошлом  году Сильвестр сумел украсть у надсмотрщика по куршее[2] ключ от общего замка, который запирал прут, на который надевались кольца цепей ручных кандалов гребцов. Отперев замки, Иван освободил гребцов, а сам бросился вперёд, тут же срубив одного за другим двух турок, раздавая сабли другим сотоварищам. Рабы нападали на ошеломлённых матросов, убивая их и завладевая оружием.

Вся галера переполнилась криками и беготнёй.

На палубу выскочил разъярённый Апты – паша. Иван впервые видел его без чалмы с блестевшей багровым отсветом круглой, большой бритой головой и сначала даже не узнал его.

— Собаки – христиане,- орал он, заглушая все звуки на галере, — сидеть на месте. Не двигаться! Всех запорю.

В руке паша держал большой ятаган.

Иван, не мешкая, кинулся к нему, втолкнул в каюту. Паша опытный воин, может призвать всех к порядку. Его послушают.

Несмотря на свою грузную комплекцию, паша оказался необычайно подвижен и ловок. Он сноровисто отражал удары Ивана и нападал сам.

А вокруг кипел бой.  По палубе среди турецких трупов и отрубленных рук и голов бегали гребцы и турецкие солдаты – аскеры.

Наконец, изловчившись, Иван всадил саблю в живот паши, рубанул   по гладкой голове и мучитель гребцов рухнул к его ногам.

-Получай, отродье шакала!

Но в этот же миг в правую руку Ивана, пронзив её насквозь, впилась стрела. Другая стрела только чиркнула по голове, но хлынувшая кровь залила всё лицо, на мгновение ослепив его.

Спохватившиеся, пришедшие в себя после начальной паники, турки отстреливались из луков и бешено рубились ятаганами

Левой рукой, отерев кровь с лица, Иван схватил правой выпавший ятаган. Но рука не держала его. Наскоро обмотав лоб лоскутом своей рубахи, чтобы кровь не застила взгляд , схватив ятаган левой рукой,  Иван устремился в гущу боя в сумятицу происходившего на куршее.

Там отбивался от всех, поражая нерасчётливо приближавшихся к нему, седобородый янычар в зелёной чалме. Он не стоял на месте, прыгал, отступал, наступал. Он крутился на месте и горе тому, кого  доставал его ятаган. Это был испытанный и умелый воин. Лицо его крест- накрест перечёркивали два шрама, отметины от  сабельных ударов, из-под густых бровей ястребино смотрели его глаза.

Иван вступил с ним в поединок. Слышался немолчный стук и скрежет стали о сталь. Иван, несмотря на кровь, сочившуюся из-под повязки, начал одолевать неустрашимого старика. Но внезапно прилетевшая стрела больно клюнула его в правый бок. Со стрелой в   правой руке и в боку Иван согнулся от боли. Ятаган турка просвистел над его головой. Кому – то удалось метнуть лёгкий якорь – кошку, зацепить и уронить турка. В него вонзилось несколько сабель.  Злоба на неуступчивого турка была так велика, что разъярённые гребцы изрубили его мертвое тело на куски.

Гребцы, вооружившись отнятыми у турок саблями, носились по галере и убивали всех подряд.

Иван, стоявший прислонившись к мачте, приказал прекратить бой. Его послушались не сразу.  Он ходил, и хватал людей за руки, отнимая сабли. Всех оставшихся в  живых турок собрали на палубе. Иные прыгали за борт.

Победа была одержана полная.

Что делать дальше? Кто–то из турок, бросившихся за борт, доплывёт  до берега и скоро о случившемся станет известно во дворце султана. Сразу учинят погоню. Уходить надо как можно скорее.

Плыть через Чёрное море  — это плыть к смерти.  Даже, если посчастливится незаметно преодолеть Босфор, то в море неизбежно столкнёшься с турками. И тогда всем смерть. И не простая , с  муками. Путь на волю был один – через Средиземное море.

 

Глава третья  Дорога на волю

 

Бой был жестоким и кровавым, но из гребцов погиб только один человек. Много было раненых. И один крайне опасно.  Митрофана Ильина стрела ударила возле сердца. Застряла крепко, ничем не вытащить. Укоротили её, из груди торчал обрезок, вершка три длиной. С ним Митрофан и ходил, вернее, лежал. Ходить он почти не мог, сделает два – три шага, и садится.

Среди сдавшихся турок на счастье  живым оказался главный кормчий галеры.    Никто  из гребцов вести корабль по курсу не умел. Никто не умел пользоваться  компасом. Для всех он был не более чем игрушка с бегающей стрелкой. Всех убитых турок пошвыряли в море (с особой радостью швыряли Апты – пашу, каждый счёл долгом плюнуть на него), подняли паруса и «Великая Анатолия», краса и гордость султанского флота, получившая новых хозяев,  тронулась в путь, унося вчерашних бесправных рабов, а сегодня — свободных людей, к новой жизни.  В турецком флоте случались возмущения, бунты и побеги невольников. Доведённые до отчаяния люди, отказывались терпеть издевательства и муки, но ни до, ни после (империя просуществует ещё три века) не бывало такого массового выступления.

В эту ночь на галере никто не спал. Трупы убитых турок (их находили в самых неожиданных местах) метали за борт, туда же следовали останки человеческих тел. Все, кто был в силах, заняли свои привычные места за вёслами и работали так, как не работали никогда. Важно было оторваться, как можно дальше от погони. Погоня была, только безуспешная. Гнев султана, узнавшего о побеге, был ужасен и неумолим. Один Азов сидел незаживающей болью в султанских печёнках. А тут еще «Великая Анатолия»! любимое морское детище!  Построенная лучшими кораблестроителями из отборных и наилучших строительных материалов. И какие-то ничтожные, презренные рабы, семя зловонных шакалов посмели захватить  её. Догнать,  всех рабов повесить на реях. Корабль поставить на рейде  перед дворцом. По утрам султан будет любоваться зрелищем висящих трупов. Он прикажет не снимать их, пока  не сгниют и не развалятся на части. Снарядив погоню, султан несколько  раз на дню выбегал на балкон. Галера  не возвращалась . Султан в бешенстве бегал по дворцу, щедро отвешивая всем попавшимся ему на глаза пощёчины.

Галера пересекла Эгейское море. Долго лавировала  среди бесчисленных островов Кикладского архипелага. Если бы не опытный кормчий Ахмед, они заблудились бы в Кикладах, и султан смог бы насытить свой гнев.

Ахмед, когда на галере  вспыхнула кровавая заваруха, спрятался под одной скамьёй гребца и лежал там, дрожа от страха, ни жив, ни мёртв, Лишь только всё утихло, он выполз из своего убежища и так спас свою жизнь.

В каюте Апты- паши нашлось несколько бочек доброго анатолийского вина. Многие гребцы были не прочь устроить на радостях пир. Иван  позволил хлебнуть самую малость, иначе всем грозило проснуться с кандалами на руках.

Всю ночь напролёт не смолкал скрип уключин.

Галера всё дальше уходила от проклятых турецких берегов. Но едва рассвело и стало ясно, что никакая погоня не сможет их достать, пир всё же состоялся, да и сам Иван был не железный человек, три раны, обожжённые ноги  и ночная истома сломили и его железную натуру. Он лёг на верблюжью кошму у руля и погрузился в  обморочный тяжёлый  сон. Напоследок махнув рукой: гуляйте.

Гребцы ликовали, вино лилось из бочек хмельной струёй и люди  праздновали обретённую свободу песней. Впервые за годы принужденного молчания люди пели, и разгульное вольное пение далеко разносилось  над морским простором.

Скоро все спали. «Великая Анатолия»,  подгоняемая свежим попутным ветром, резала податливую морскую гладь.

Не спали часовые, сторожившие пленных турок, которые сначала со страхом и тревогой слушали пение гребцов. Что на уме у пьяных невольников, что взбредёт им в голову? Может, они вздумают  отплатить за всё, что им довелось перенести. Возьмут и попросту покидают их в море. Но, убедившись в незлобности  освобождённых, турки последовали их примеру и тоже  улеглись  на палубу спать. Галера на время уподобилась кораблю, о котором столетия спустя сложат легенды – «Летучему Голландцу». На палубах не слышно ничьих голоса, не было видно движения, даже рулевой дремал, навалившись на длинное перо румпеля.

Только один человек не спал. Сильвестр, благодаря отваге которого мятеж состоялся и завершился победой, счастливо избежал ран, хотя смерть проходила и пробегала рядом. Он сидел на носу, скрестив по-турецки ноги в изголовье Ивана, и думал о том, как неожиданно и внезапно  его мечта о свободе стала явью.

Всеобщий сон длился недолго. Первыми стали просыпаться гребцы. Для многих пробуждение казалось чудом. Где они, что с ними? Привыкнув за годы к вёслам и кандалам на руках и ногах, их отсутствие было для них чудом. Чудом было проснуться, не скорчившись в три погибели на узкой и жёсткой банке, а вольготно вытянувшись на палубе. Чудом было, что никто не орёт на тебя и не полосует плетью.

По галере порхали шутки и смех – неслыханные гости на этом вместилище  горя и страданий. Раньше здесь слышалась ругань надсмотрщика да свист плети

Мы же свободные! О радость! О счастье! Мы не рабы!

В бочонках ещё оставалось порядочно вина, но проснувшийся вместе со всеми Иван, воспретил выпивку. Сначала нужно навести порядок на корабле. Всё лишнее – за борт! В каюте Апты- паши обнаружились три трупа,  труп валялся у носовой пушки. Один труп непонятно как туда попавший висел вниз головой на вантах. Нужно отмыть палубу от луж крови, густыми, выпуклыми лепёшками застывшей там и тут. Над кровью вились неизвестно откуда появившиеся в открытом море жирные, сизого цвета трупные мухи.

Про Ивана Мошкова нельзя было сказать, что он проснулся, Он очнулся от тяжкого и мрачного забытья, похожего на бред: он куда-то полз чёрным и ужасно узким, тесным проходом, как будто вновь рождался, покидая матернее чрево. Вокруг всё трещало и рушилось, кто – то страшно кричал от боли. Потом возник Апты – паша, державший за чуб- оселедец отрубленную человеческую голову, подносил её вплотную к  лицу Ивана и оглушающе орал: «Я тебе покажу!»  От сознания того, что паша собственноручно убит им и показать ему ничего не может, у Ивана мутилось в голове, он чувствовал, что сходит с ума.  Он хотел броситься на пашу заткнуть его вонючую пасть, прыгнул и …проснулся. Над ним склонился какой-то человек. «Сильвестр», — догадался Иван.-  Почему он здесь? Где я?

Над ним распростёрся необъятно – голубой купол неба, ветерок ерошил его  волосы.

— Джованни, выпей, выпей,- настаивал Сильвестр, поднося к его рту ковш с напитком. Иван сделал два глотка. Значит, это был сон, паша убит.  Ну, слава Богу.

Горячка  боя схлынула, погасла, и теперь у него всё болело.  Болели обожжённые ноги, болели пронзённая стрелой рука и бок, разламывалась от боли голова. Изнутри его сжигал жар.

Он попросил Сильвестра позвать ближайших соратников, с которыми готовил побег:  земляка – калужанина Прохора Герасимова, пензяка Григория Никитина, Ефима Михайлова, донского казака Назара Жилина. Призван был и кормчий Ахмед.

В начале разговора Иван перекрестился. Все (кроме Ахмеда) перекрестились за ним следом. Теперь на галере все  крестились часто и даже с наслаждением. При турках крестное знамение влекло сразу наказание плетью. Количество ударов зависело от настроения наказующего. Пять, десять, пятнадцать плетей. Меньше пяти не давали. Но и это могло граничить со смертным приговором. Встречались такие мастера кнутобойного искусства,  что запарывали насмерть всего с одного удара.

Надо думать, что делать дальше. Порешили: где пристанем к берегу, всё добро с галеры и саму галеру продать и идти на Родину, на Русь. К благоверному царю Михаилу Фёдоровичу. Добра на галере было несчётно много: большой запас сабель, часть их ножен  обложена золотом и серебром, золотая булава, унизанная драгоценными каменьями, 40 кинжалов с рукоятями из драгоценных камне, 8 тысяч золотых скудо, 250 деревянных брусьев и железных полос для строительства другой галеры, 60 мешков пшеницы, запасы пороха для 19 мушкетов больших и малых. Сверх того в их руки попали 4 купца иудейской веры, сразу предложивших за себя выкуп 20 тысяч скудо. Богатство неимоверное. Вокруг него сразу разгорелись споры.

— Это дело,- подхватился пройдошливый хитрован Назар,- Без денег мы никто. Бродяги, нищеброды, любой на нас плюнет, подальше пошлёт. А с деньгами не то, нас уважать будут.

— Тебе мало на галере добра?- сказал Герасим.

-На галере, как на золотом руднике, на всех хватит.

-А ты, атаман, как думаешь?

— Что–нибудь с них взять надо,  жидки народ  оборотистый, ушлый. Они снова наживут.

Иван обвёл товарищей задумчивым взглядом.

Возглавив восстание , он взвалил на себя бремя, о котором раньше не думал. Все его сотоварищи прежде были соседями по веслу, по галере, а после той ночи он стал  ответчиком перед Богом и совестью за всех, кто поверил ему, пошёл за ним, вверил ему свои жизни. Если бы всё обернулось иначе, ему бы отвечать за всех перед султаном и его палачом. Теперь ему предстояло думать за всех.

— Я думаю,- сказал он после недолгого молчания, — что нам не гораздо подобиться  нечестивым туркам. Они торгуют людьми, их свободой. Они торгуют людьми как скотом,  люди  для них товар. Нам Господь заповедал жить иначе. Мы родились на свободе, для свободы. Мы не торгуем свободой. Скажите купцам, нам от них ничего не нужно. Пристанем к  берегу – и вольному воля.

Иван видел, что  соратникам не понравились его речи, да, сказать по правде, он и сам мечтал поживиться купеческими денежками. Но мечтал стрелец Иван Мошков. Атаман должен по –атамански думать.

Сама галера не может знать, куда ей плыть. Таки гребцы – двигатель судна, не знали своего пути следования. Для них, не сведущих в навигации, искусстве кораблевождения, всюду было одно море — прямо и сзади, направо и налево. Куда плыть, как направить судно, знал Ахмед. На совещании он сказал, что надо плыть в порт Чивита-Векья. Там хорошая гавань, там у него есть знакомые купцы, моряки. Туда, значит туда. Но знакомые моряки, купцы могут дать знать о них падишаху. Едва ли падишах смирится с потерей галеры. Он будет искать её. Галера не иголка в стоге сена, предмет заметный, хотя и велико Средиземное море. Падишах может подослать сюда убийц, чтобы расправиться с ними. Ведь, если судить здраво, галеру- то у султана они украли.  Где-нибудь она объявится.

Такие мысли пришли Ивану, когда Ахмед ушёл на мостик к рулевому.

Да, надо это иметь в виду, а пока – только вперёд. Ахмед обнадёжил:  если ветер не сменится, к земле они подойдут дня через четыре – пять.

 

Глава четвёртая Житейские были

 

Иван страстно желал скорей встать. Но ему не моглось.  Он с трудом отрывал голову от подушки. Голова кружилась, её наполнял липкий жар. В этом жару в голове неотвязно крутились живые картины того горячего смертельного боя.  Опять его обжигал огонь взрыва, снова и снова он втыкал ятаган в брюхо визжащего Апты – паши. И самое ужасное, он никак  не мог  вытащить ятаган. Он поносил самыми последними чёрными словами пашу, вытаскивал ятаган, а тот тянулся как резиновая сосулька.  Иван звал на помощь друзей. В беспамятстве бреда он не знал, что друзья сошлись, стоят вкруг его ложа, переглядываются и не знают, как помочь больному товарищу.

Лекарь был у Апты – паши, но его убили в самом начале схватки, когда крушили кого ни попадя. К рабам лекаря никогда не вызывали. Заболеет раб, выздоровеет или умрёт, значит так угодно аллаху. Гребцы как- то обходились без лекаря, лечились своими подручными средствами.

Крепкий организм Ивана выздоравливал. Через двое суток бред пропал как  и не было, но вставать атаман ещё не мог. Днём лежал, рассматривая прихотливые  разводья цветистого полога растянутого над ним. На ночь полог снимали и перед взором больного зажигались  просторы неба с их квадратами, треугольниками,  россыпями мерцающих, переливающихся   как громадные ожерелья звёздных красавиц.

В эти ночные часы, зная, что он всё равно не спит, проведать его приходили свободные от вахты  друзья. Завязывались разговоры. В этих разговорах Иван по — настоящему знакомился со всеми. Гребцы задних загребных банок редко встречались с гребцами банок передних. Все вместе собирались в короткие зимние месяцы, однако и тогда между ними не было открытых разговоров, все опасались друг друга. За откровенность можно было поплатиться поркой, а то и головой.

Так Иван разговорился с напарником, что сидел на самом краю, через два человека от него, с Афанасием Никитиным.

Афанасий попал в плен, как и многие бедолаги, которых угораздило родиться на южной окраине Руси, на границе с крымской татарвой. Татары шли изгоном  из Крыма. Весть о набеге летела впереди орды. Жители деревеньки, где жил Афанасий, готовились, зарывали наиболее ценные пожитки в землю: иконы, весь металлический инструмент, оловянную посуду (у кого она была), угоняли в балки, глухие и глубокие овраги скот, за исключением свиней, ими  татары брезговали. Несколько дней крестьяне хоронились в лесах, не ночевали дома. Поутру в степь высылали караульных.  Погода выдалась в ту весну хорошая, только бы пахать. Как Афанасий не остерёгся, говорили же ему, что они уже близко. «Допашу эту борозду, — подумал он – и будет». Злодеи налетели внезапно, с криком, визгом, гиком.  Он кинулся бежать, бросив всё: котомку с едой, даже лошадь. Афанасия словили арканом у самой опушки леса. Не добежал сажен десяти, как очутился на земле.  С ним сцапали и младшего сынишку, которого он больше не видел. Потом была известная дорога в Кафу. Дорога – одно название, а по церковному — крестный путь.  Шли почти без еды. Страшно хотелось пить, язык во рту распухал как бревно.

Ивану об этом можно было не рассказывать, всё испытал на себе.

— Сколько же лет ты в плену?

Афанасий, почесав всклокоченную бороду, сказал, что где-то вскоре после того, как государь Михаил Фёдорович царские бармы надел.

Иван с невыразимым сочувствием посмотрел на него.

-Так это получается, что ты тридцать лет живот свой на каторге мучил.

-Получается,- согласился Афанасий, — я уж и счёт годам потерял. Что считать, пустое дело.

-А тебя-то как угораздило в полон попасть?- Иван, покривившись от боли, повернул голову в сторону Прохора.

Прохор уже собирался улечься спать, но услышал вопрос атамана и подошёл к нему.

Рассказ Прохора был похож на увлекательную сказку, столько было в нём изменений и поворотов судьбы. Однажды станица Прохора , соединившись с другими станицами, отправились на стругах в Азовское море «за зипунами», одним словом, пограбить. Атаманом был Михаил Таран. Захватили они турецкий городок Перизу, поживились, возвращались на Дон, но путь в устье им преградил турецкий флот. Воспользовавшись густым туманом, они оторвались от турок, направились в сторону Днепра. Но и тут турки. Ускользнув от них, они повстречались с отрядом ляхов полковника Душанского. Казаки попросили его о защите, а чтоб просьба выглядела весомой, сопроводили её  щедрыми подарками, ведь известно, гость с подарком – желанный гость. Кривой лях подарки  взял, обещал подмогу. Но слово ляха, знамо дело, что ветер.  Крест, подлюка, целовал,  заодно быть, а сам послал гонцов к Очаковскому паше и с турками напал на казаков с двух сторон. Кого из казаков перебили, кого захватили в полон.

Михаила Тарана увезли в Царьград (казаки упорно не хотели называть Константинополь Стамбулом) и там на главной площади предали мучительной казни. Турки мечтали насладиться страданиями атамана. Он принял страшные муки, не проронив ни звука. Султанский палач изощрил своё мастерство, сам султан ярился от злобы, желая услышать хотя бы стон проклятого гяура. Атаман оказался сильнее султана, сильней палача, сильней многочисленной площади, собравшейся на потеху, и не получившей её.

Народа у ложа Ивана прибывало.

Людей пробуждал звучный голос Прохора. Иван просил Прохора говорить потише, хотя понимал тщетность просьб, такой был у Прохора голосина. Сам Апты – паша, случалось, вызывал Прохора на состязание и не мог переголосить его.

Иван недовольно огляделся:  надо заканчивать, столько людей не спит из-за него одного.

Свою историю начал Кузьма Хлыст.  Когда понадобился человек для обучения пленных турок гребле, лучше Кузьмы сыскать было нельзя. За его  неукротимость, за неистовое стремление к свободе турки жестоко искалечили его. Поймав Кузьму после второй попытки побега, турки отрезали ему нос, отчего в сумерки казалось, что он смотрит на тебя тремя глазами — двумя верхними и третьим нижним. Став главным над своими бывшими хозяевами, Кузьма не  скупился на ругань  и удары плетью.  Плеть свистела над головами турок, попавших из огня да в полымя.

-Я научу вас, детей ишака, как надо работать, как в поте лица добывать хлеб свой,- говорил он, шагая по куршее.

Спины турок – гребцов в первый же день разукрасились кровавыми рубцами.

-… он бил меня руками и ногами,- рассказывал Кузьма об издевательствах Апты – паши. — Никак не мог сбить меня с ног. Бесился, ругался по – своему, по – турски и ни в какую. Но вот расстарался, оглушил меня. Концы туфель у него загнутые мягкие, терплю я. Но тут озлился я, что ж он меня, кат обрезанный, лупцует. Схватил я его за ногу, зубами впился. До мяса туфлю ему прокусил. Он чисто осатанел, туфли- то те султаном дарёные. Я ж не знал этакой оказии.

Паша ханжал свой из- за пояса хвать и со злобы мне-чик,чик – оба уха и отхватил.

— Ну, всё,- хлопнул  по ложу Иван,- довольно! Всем спать!

Все разошлись.  Слышно было, как хлопают вёсла по воде. Хотя при попутном ветре гребля мало прибавляла в скорости, но чего ж турки так сидеть будут, они- то их в любую погоду грести заставляли.

Иван, заложив руки за голову, не спал, смотрел на звёзды. Это было такое зрелище, на которое можно смотреть бесконечно, как на огонь или быстротекущую воду.

В голове бродили мысли. Отчего турки такие? Почему они не живут как нормальные люди? Случалось и ему в боях, различных сшибках убивать людей. Дело такое – или ты его, или он тебя, кто бойчей окажется. Тут знай, не зевай. Но враг – это враг. А пленный – это пленный. Почему у нас нет обычая издеваться над пленными, резать уши, носы? Отчего наш батюшка – царь, православный не устраивает походы за пленными, не торгует полоном на  базарах? Почему турки и крымчаки не живут нормальной человеческой жизнью? А, может, в их понятиях это и есть нормальная жизнь. Продавать людей, уродовать их.  Может, они только своих считают людьми, а всех остальных нет? Но Господь создал всех людей без различия на турок,  православных и ещё каких.

 

 

Несколько столетий для южных областей России не было более страшного врага, чем крымские татары. Почти ежегодно налетали орды крымчаков на русские селения, жгли деревни и города, уводили десятки тысяч несчастных людей в Крым. Ханство жило за счёт торговли пленными. Не пахали землю, не разводили скот, только грабили. Бывало, свирепая орда доходила до Москвы. Народное бедствие отразилось и в церковных службах. Орды давно нет, а мы молимся «о страждущих, плененных …Господи, помилуй». Эта молитва оттуда, из тех времён.

 

 

Глава пятая Нежданная встреча

 

Всё дальше и дальше уходила «Великая Анатолия» от турецких берегов. Если за беглецами и была погоня, то она безнадёжно отстала и вообще уже  не имела смысла. Когда галера после Киклад вышла на просторы моря, кто мог предсказать её дальнейший путь: поплывёт она к Геркулесовым столбам или направится в сторону Александрии,  пустится к острову Кипр или выберет курс в пределы Палестины.

Попутный восточный ветер дул с неослабевающей тугой силой, гнал тяжёлый нагруженный людьми, товаром, боеприпасами и провиантом корабль, словно и сам радовался за людей, что может оказать им такую услугу. Иногда природа вспоминает, что она неотъемлемая часть этой жизни и сорадуется вместе с нею, сорадуется возможности быть помощницей жизни,  попутчицей её.

Обычно оживлённое в этой части своего пространства море было  на редкость пустынно. Нос «Великой Анатолии» в гордом одиночестве безукоризненно кроил ровное морское полотно.

Начавший вставать Иван, оперевшись  на нагретый солнцем ствол носовой пушки, часами смотрел, как острый форштевень режет  водную поверхность, образуя белые пенистые буруны, смыкавшиеся за кормой.

На галере, кроме него, было более полусотни раненых. В ту ночь насмерть убит был всего один человек, что удивляло всех.  Но много было раненых. Труп убитого хранился на корабельном леднике. В Азов галера доставляла порох и загружалась льдом, который  осадники заготовляли зимой, ломая лёд на замёрзшем Дону, складывая его в глубокие земляные ямы. Лёд из – под Азова доставляли  в  Стамбул.

Погибшего гребца Иван Мошков не позволил выбросить за борт, как турок.

— Не достанется он рыбам и чудищам морским. Похороним его по- человечески, в земле.

Галера глотала версту за верстой. Ветер посвистывал в снастях. Смолисто пахло от палубы. С нижней палубы доносило варившейся к обеду кашей, вкусно жареным мясом. Завоевав свободу, пленники стали питаться по-людски. Турки кормили гребцов чем попало, бывало и падалью, от которой смердело невыносимо, но выбирать не приходилось, жить хочешь, ешь..

Иван всмотрелся вдаль.

-Ахмед,- крикнул он.

-Да , эффенди, — Ахмед подбежал к нему.

-Берег близко?

-Далеко, эффенди.

— Опять эффенди. Какой я тебе господин? Говори по–русски.

-Далеко берег, капитан.

— Это что? Чайка?

Иван махнул рукой. Вдали, как клочок пуха, белело крохотное пятнышко.

— Дай зрительную трубу.

Ахмед поднёс зрительную трубу, единственное, что осталось от Апты – паши. Накануне Иван целый день учился пользоваться ею.

Иван прильнул к окуляру.

— Лодка. Ахмед, глянь.

–Твоя правда .капитан. Турецкая фелюга.[3]

-Турецкая.

Иван крикнул Прохора.

— Прохор!

Через всю галеру, топая ногами, прибежал Прохор.

-Глянь-ко,- Иван подал ему трубу. — Что видишь?  Справа по носу.

Прохор принял трубу, долго возился с ней.

-Ну, что?

— Да никак не прилаживается к глазу. Лодка . Плывёт к нам.

— Прикажи поднять на мачту знак Апты – паши. Молчок всем.

Расстояние до встречного судна быстро сокращалось. Было видно, что это небольшая фелюга под турецким флагом.

-Макарку сюда,- распорядился Иван.

Макар был самым молодым из гребцов. Лет 18 – 19.К галерной службе  приживался через силу. Его тошнило от морской качки,  от мерзкой пищи, которой бы на свободе погнушались  бродячие псы.  На его долю слабосильного гребца доставалось всех больше плетей. Макар угасал на глазах.  Его все жалели, но помочь ничем не могли. Если бы не боевая ночь, скорее всего, он бы покоился на морском дне. За три дня свободы Макар ожил. От здоровой пищи, освободившись от муки непосильного ежедневного труда.

Сметливый, с живой понятливой душой, среди всех гребцов он лучше всех говорил по–турецки. Смуглый от природы, с чёрными бойкими глазами, с постоянной улыбкой, он и внешне смахивал на турецкого бродяжку, каких много слоняется в базарный день в турецких и крымских городах.

-Скажешь им,- наставлял Иван Макарку, — что  это корабль Апты- паши, идёт по велению его величества султана, куда, нам знать не дано. Сам паша не здоров, болен  животом, зовёт пожаловать в гости.

По приказу Ивана Макарке  принесли одежду получше и поновей, на голову водрузили новую же чалму, на ноги надели мягкие сапоги из красного сафьяна, опоясали поясом, за которым торчали рукояти двух дорогих кинжалов, щедро усаженных драгоценными каменьями. Камней было так много, что рукоять делалась неудобной. Как с такой рубиться в бою? В руки Макарке дали золотую цепочку, перебирая которую, он перекликался с турками.

-Из шпанской земли идут с товарами, — скороговоркой сообщал он Ивану — Табак везут.

Иван вполголоса говорил Прохору:

— Проша, пусть десять человек зарядят мушкеты, укроясь за фальшбортом, а как только фелюга ошвартуется к нам, пусть встанут, чтобы турки их видели, и мушкетов с турок не спускают.

Фелюга приближалась,  уже видны лица турок на ней. Хватаясь за  прямоугольные скобы, вбитые в борт галеры,  турки вскарабкались на галеру. В этот же миг на борту галеры возник частокол мушкетных стволов, направленных на оставшийся на фелюге экипаж.

-Приветствую досточтимого Апты – пашу, великого воина, украшение империи, да живёт он тысячу лет,-  произнёс витиеватое приветствие турок в зелёной чалме и богатом шёлковом халате.

Оглушительный обвал хохота покрыл последние слова турка. Ибо пожелание тысячи лет жизни плохо вязалось с тем, что произошло с пашой несколько дней назад.

Турок и сам понял, что произнёс речь невпопад. Речь его выслушал лежащий, русобородый человек, по виду ничуть не похожий на турка.

Турок в халате сообразил, что угодил в ловушку, метнулся к борту, явно намереваясь отдать какое-то приказание людям на фелюге. Его схватили.

-Молчать, — крикнул ему Иван. – Передай, чтобы все поднялись сюда.

Перегнувшись через борт, Макарка передал приказ на фелюгу.

За бортом послышалось учащённое дыхание. То поднималась команда. Нужда в маскараде отпала, дальше с турком говорил сам Иван. Фелюга принадлежала турецкому купцу Хуссейну. Она везла  партию табака из Испании.

Иван сказал спуститься на фелюгу своим людям, осмотреть её, нет ли чего полезного ,а табак выбросить в море.

-Поп Филипп из нашей Петропавловской церкви говорил на проповеди, что табак это дьявольское зелье, кто пьёт табак[4], тот кадит сатане.

Через некоторое время все видели, как тюки с табаком плывут по морю, постепенно погружаясь в воду.

Ничего примечательного, пригодного им на фелюге не нашлось. Но среди поднятых на борт оказался лекарь. Это приобретение оказалось кстати.

Среди всякого барахла, найденного на фелюге, оказался какой — то ящичек. В его ячейках размещались какие-то бутылочки, бумажные свёртки.

— Это моё, — рванулся к Ивану пожилой, тощий, с длинной седой бородой ниже пояса турок.

-Чего тебе? – спросил Иван.

-Это моё. Снадобья, лекарства. Я врач, Селим. Султан приглашает меня, если занедужит.

-Лекарь, значит, — улыбнулся Иван. – Это хорошо. Чего ж ты раньше молчал?

-А ты не спрашивал.

Поправлялся Иван медленно, держался, пересиливал себя. Лекарь никогда не помешает, больных- то много.

-Так, — распоряжался Иван, — лекаря не трогать, а остальных на выучку к Кузьме Хлысту.

Работы Селиму хватило на целый день. Сначала он осмотрел всех, начиная с Ивана и кончая  Митрофаном Ильиным. Но его он лечить отказался, у него из груди торчал обломок стрелы возле сердца. Нужен более опытный врач, чем я. На берегу найдём.

После осмотра Селим  задал всем, свободным от вахты, работу. В каюте Апты – паши нашлись белые кисейные бурнусы.[5] Селим усадил четверых человек рвать бурнусы на узкие длинные полосы. Затем снял, а в некоторых случаях сорвал, несмотря на протестующие вопли, со всех раненых, заскорузлые грязные повязки и наложил чистые, новые. Затем  дал задачу толочь в мисках разные высушенные травы. Одни в фаянсовых, другие — в медных мисках. Вся галера наполнилась ароматом, а в иных случаях едкой  вонью.

Корабль превратился в плавучую больницу. На борту приготовлялись снадобья, лекарства, примочки, тут же шедшие в дело.

В эту ночь многие раненые, страдавшие от бессонницы, спали спокойно. Ровный целебный сон врачевал их избитые, израненные тела.

Не преминул Селим осмотреть и своих земляков обращённых в гребцов.  После осмотра он доложил Ивану, что состояние троих обследованных вызывает его опасения. Если их не освободить от работы на вёслах, они в ближайшие дни могут умереть. Иван из гребной команды перевёл их в палубные матросы. Тянуть снасти и содержать в чистоте палубу они в состоянии.

Перед сном к Ивану пришёл Макарка. Он хотел поведать ему о своих мытарствах.. Татары охватили их деревню кольцом. Мышь  не прошмыгнёт. Мужиков и таких подростков, как он, окучив в стадо,  погнали в Крым. Грудных и совсем малолетних, титешных, убивали на месте. Рёв и вой стоял над деревней.

Остальное было известно Ивану.

—От похода этого я едва ноги таскал. Видит хозяин, толку от меня никакого и отдал ребятне ихней меня на забаву. У татар так заведено, только  сопляк ходить начнёт, его, как волчонка, к крови приучают. Чтоб сызмальства злым, не жалостливым рос, привыкал людей убивать и мучить. Вывели меня в кандалах во двор. Ребятня ихняя пинает меня, щиплет, тычут.  Лучонки им дали детские, стреляют в меня. Силы в ручонках маловато, едва кожу на мне пробивают их стрелы, но весь я стрелками ихними обклёванный ходил. Места на мне живого не было. Весь исчесался. Только слышу — начал я по-татарски разуметь —  спорят они меж собой, кто первым мне в глаз попадёт. Всё, думаю я, пришёл тебе, Макарий, конец. Выбьют один глаз, другой, слепому подножку поставят, навалятся стаей, кинжальчиками своими истычут, глотку перережут. Ходил я, глаза локтем закрывал. Только ведь ненадолго это, всё равно, подстерегут как–нибудь. Спасла меня хозяйская дочка, Айше. Тоненькая, как прутик, косы, как две змейки на спине, не идёт – летит, глаз не оторвёшь. Бывалоче, проснусь утром, первая мысль о ней. Пожалела она меня, упросила отца отнять меня у ребятни. Он и продал меня  на галеру как ни к чему не способному, как дармоеда. А на галере ты бучу устроил, тоже спас меня.

Иван погладил юношу по голове.

-Теперь тебя никто не обидит.

Макарий заплакал, с жаром целуя руку Ивана.

-Ну что ты, что ты,- Иван отдёрнул руку,- Что ты, ровно ребёнок.

Звёзды молча лили свой небесный свет на одинокую галеру.

Жизнь человека – это море. Уподобляют её морю православные , творцы молитв и канонов. Просторы русской земли сравнивают с морем поэты. Хоть Русь сухопутная страна, но русский в душе — морской человек. Сколько песен о море создано русским народом. Сколько в венок русской ратной славы вплетено морских ветвей народными героями – адмиралами, матросами. Плывёт через всю истории России её славный корабль, блестят жерла грозных пушек, гордо вьётся её победоносный  Андреевский флаг.

 

Глава шестая  У смерти на краю

 

Всё когда – нибудь кончается. Таков закон жизни. Его не избежит ничто и никто. Кончается удача, кончается попутный ветер. На седьмой день плавания на горизонте показались горы.

-Сицилия,- сказал Ахмед, показывая на них  — Если ветер не подведёт, дня через два будем на месте, в Чивита- Векья.

-Слава Богу. – сказал кто-то, — хочется землю почувствовать под ногами, а то всё вода да вода.

— Слава аллаху,- вполголоса, чтоб не раздражать христиан, пробормотал Ахмед.

— Ступить на землю, да больше век моря не видать, будь оно проклято, одно горе от него.

— Кто в море не бывал, тот и горя не видал, — складно сказал Макарка.

-Кто на море не бывал, тот досыта и Богу не маливался, — послал снизу Кузьма.

-Хватит о горе, — припечатал  Прохор,- ветер добрый который день. Сглазите ещё.

— Не приведи Господь,- Иван  перекрестился на крест золотым проблеском сияющий на мачте.

В каюте Апты – паши на полу валялось большое блюдо из золота. Иван приказал расковать его в лист, из этого листа вырезал православный крест. И прибил  на главную мачту корабля.

Но как бы там ни было, с полудня, когда галера изменила курс, повернула направо, огибая остров, с севера надвинулась высокая гряда густых, точно кучи грязного снега облаков. Заморосил дождь, скоро перешедший в ливень. Тяжёлые капли хлестали по палубе. Ахмед отдал команду: палубные матросы побежали к мачтам,  карабкались на ванты, разбегались по реям, убирали паруса. Скоро «Великая Анатолия» ,освобождённая от парусов, неслась по бурлящему морю.

По просьбе Ахмеда, предвидевшего ход событий, в помощь рулевому Иван отправил Панкрата Шурова отличавшегося нечеловеческой силой. Он один поднял с земли и занёс на галеру  как  раз накануне Азовского похода 25 – пудовый якорь.

Панкрат встал за руль, удержал галеру от сноса к скалистому берегу. Шторм усиливался, швырял огромную галеру, словно прогулочную лодку. С гребной палубы раздавался вой. Гребцы – турки, ожидавшие гибель, кричали от ужаса.  Иван приказал освободить их от оков, хотя турки в подобных случаях предпочитали, чтоб гребцы утонули, чем дать возможность им спастись.

К одному несчастью добавилось другое. Со своих креплений сорвалась носовая пушка. Она стремительно носилась из стороны в сторону по короткой носовой палубе, урожая проломить невысокий фальшборт. Матросу, пытавшемуся  остановить её, пушка раздробила ступню ноги. За рёвом шторма никто не услышал крик отчаянной боли.

Иван крикнул Панкрату, чтобы он остановил пушку, иначе она натворит бед.

Это мог сделать только он, а сам Иван встал рядом с рулевым

Панкрат, шагая гигантскими прыжками, промчался по галере. Выждав подходящий момент, он схватил пушку в охапку, шагнул с нею к борту и исчез. Поднявшаяся выше борта волна накрыла его. Когда пенящаяся вода схлынула, ни Панкрата, ни пушки не было на палубе.

Иван с рулевым лежали на румпеле, ногами упираясь в палубу, но шторм был сильнее их и галеру неотвратимо  волокло к берегу, на скалы. Бросок на них, затрещит борт и – каюк! Громадная волна погребла их в холодной солёной толще. Вода наглухо запечатала рот, глаза, уши, с неумолимой силой отрывала их руки от румпеля. Задыхаясь,  боясь вдохнуть, а мочи уже не было терпеть, Иван взмолился: «Господи, Пресвятая Владычица, помилуйте». Уступая силе волны, стали разгибаться пальцы . В глазах вспыхнул неведомый  свет и тут волна рассыпалась, исчезла, превратившись просто в множество струй.  Иван хватал ртом воздух, как выброшенная на  сушу рыба, глотал его, а ему на помощь спешили, карабкаясь по  накренившейся палубе трое его бывших сидельцев по веслу. После шторма они рассказали, что услышали его крик о помощи и устремились к нему. Иван не помнил, чтобы он кричал. Как закричишь, когда ты замурован в   водной тверди?

Весь день и ночь не унимался страшный шторм. Все промокли насквозь, были истощены, стихия вымотала их и, когда шторм  малость поутих, галера направилась к гавани, открывшейся им.

Это был город Мессина.

 

Глава седьмая  На земле Шпанской

 

Шторм утих. Улёгся ветер. Выглянуло солнце. Но галеру ещё ощутимо качало. После сильного шторма обычно бывает мёртвая зыбь.  Морские воды, которых бурным ветром нагнало к берегу,  возвращаются вспять, и удивительное дело: в небесах тишь и покой, не шелохнётся лепесток на прибрежной оливе, а море бушует, по нему бегут волны с белыми гребнями..

Хотя «Великую Анатолию» качало у берега, но корабль держали крепкие  канаты и качка никого не пугала.

Пришла пора подсчитать убытки: кроме Панкрата, неистовая стихия поглотила ещё пять человек, сломала 17 вёсел,  сильно разбила корму, повредила руль. Дальше плыть  невозможно. Надо ремонтироваться.  Корабельных мастеров на галере не было, их нужно искать на берегу.

Иван сдержал слово, отпустив, желавших уйти с галеры, это были иноземные гребцы, отпустил он иудейских купцов и всех турок с захваченной фелюги. Попросил остаться Сильвестра толмачом для разговоров с местными людьми.

Сицилия в те годы принадлежала испанскому королю Филиппу IV.Управлял ею назначенный королём вице – король маркиз  Франсиско де Мело, граф Ассумар.

Ему доложили, что утром в Мессину  пришвартовалась  галера под турецким флагом, а экипаж на ней в большинстве  не турецкий, а русский. Из бывших турецких рабов.

Маркиз повелел доставить старшего с галеры к нему во дворец.

Иван занимался на галере своими делами, намечал неотложный  ремонт, осматривал паруса, которые давно не обновляли, говорил, что люди обносились, ходят в лохмотьях, надо справить новую одёжу. Оставалась одежда после турок, но надевать её православному было погано.

Вдруг на набережной появилась кавалькада всадников.  Впереди на рослом жеребце в широкополой шляпе, украшенной пышным страусиным пером, ехал всадник. Богато одетый. Конь вороной масти вытанцовывал под ним замысловатые кренделя.

К удивлению Ивана всадники спешились у галеры. Седок, ехавший первым, опоясанный длинной шпагой, мерцавшей красотой отделки и камнями, взошёл на корабль , сняв шляпу и поклонившись, сказал, что маркиз Тер де Лагуна граф Ассумар предлагает хозяину галеры пожаловать к нему во дворец.

Из бойкого щебета шляпника со шпагой и кружевами вокруг шеи, как у бабы,  Иван, разумеется, не понял ни слова, но чутьём догадался, что самый большой начальник на острове зовёт его к себе. Сильвестр это подтвердил, причём, когда переводил, у него сделался такой испуганный вид, будто их вызывали  на неравный бой.

Иван отвечал, что он готов придти , пусть только скажут куда. Испанец сказал, что его отвезут.

Иван подумал, что нужно бы надеть на себя что получше, но никакой другой одежды, кроме той, что на нём, у него не было, кроме тех обносков, которые были на нём уже не один год.

Посланник хозяина острова подвёл их с Сильвестром к роскошной карете, с золотыми щитами на дверцах. Карете была такой красивой и изящной, что садиться  страшно: сядешь, а она под тобой развалится. Вот сраму будет!

Но карета не развалилась и после скачки по городским улицам въехала через узорной ковки ворота   ко дворцу.

Франсиско де Мело граф Ассумар ожидал увидеть бывалого капитана, несущего на себе признаки своей профессии. Но он был разочаровани  даже возмущён, увидев перед собой  самого обыкновенного мужлана, одетого не в морской мундир, а в какое–то рваньё, какое не надел бы самый захудалый мадридский нищий. Не пристало так одеваться капитану большого корабля, мачты которого видны даже из окон его кабинета.

Как человек воспитанный при дворе он ничем не выказал своего изумления, но вполголоса осведомился у Хосе Родригеса, того ли человека он привёз.

— Да, идальго,-  шёпотом отвечал кавалер Родригес,- вначале я и сам усомнился. Но, наблюдая, как он распоряжается, и как все повинуются ему, я понял,  он старший на корабле.

— Хорошо. Спасибо.- граф Ассумар ударил в ладоши, приказав подавать на стол.

Иван, в свою очередь, смотрел на графа Ассумара. Это был невысокий мужчина, ниже его на полголовы, худощавый, но не тощий сложением, руки имеет сухие, жилистые, пальцы длинные, то и дело пробегающие по складкам одежды. Обычно такие люди бывают хорошими фехтовальщиками, несмотря на худобу справиться с ними бывает нелегко. Взгляд прищуренный, как будто он в тебя целится.  Самым примечательным на этом лице были усы. Они были похожи на острые свинченные к самым конца два шила. Колючие и упрямые.

На столе между тем была расстелена дорогая, бархатная скатерть лазурного цвета. Тут же явились яства на золотых блюдах: мясо жареное и варёное,  бараний бок только что с вертела (от него ещё пахло дымком), всевозможная рыба, высокие  вазы с фруктами, кувшины с вином. Еды столько, что всей галере хватило бы на неделю, а их было двое.

Первый тост  за здоровье возлюбленного монарха, короля Кастилии и Арагона, потом за здоровье  возлюбленной королевы, за здоровье наследника и всего  королевского Дома (за каждого члена Дома пили отдельно), затем за здоровье графа Ассумара , за здоровье гостя. Иван ел и пил, не отставая от хозяина, и заботился об одном: как бы не напиться, не перебрать. В среде стрельцов и казаков, людей на выпивку далеко не слабых, Иван славился крепкой головой, мог перепить любого, но ведь он сколько лет не пил. Апты – паша каждый год  в конце мусульманского поста выставлял бочку вина. На каждого доставалось по паре глотков, не больше.

Со стола всё было убрано, и граф Ассумар пожелал узнать, каким ветром уважаемого Хуана занесло в сицилийские  воды. От обильного угощения Иван ощущал только тяжесть в животе, голова же оставалась ясной. Иван принялся за то, что ему приходилось потом проделывать много раз: рассказывать историю своего побега. Слушатели попадались разные от действительно любопытных или выслушивавших его из вежливости, но такого горячего слушателя как испанец он встретил только один раз. Слушая события боя, граф Ассумар краснел, бледнел, просил повторить интересный эпизод, не сидел на месте, вскакивал, бегал у стола, словом , вёл себя так, будто был не слушателем, а участником происходившего. Впрочем, иногда он притихал и строго впивался взглядом в лицо Ивана, словно не верил ему. В самом деле, турецкая армия по праву считалась одной из лучших армий в мире, и вдруг  горстка рабов, измождённых тяжелейшим трудом, истомлённых недоеданием,  мучимых пытками, терпит от них поражение, теряет много убитыми. Но самое главное, эти рабы, которых лучшие воины и матросы султана должны были схватить и после мучительных пыток повесить, находят путь среди бесчисленных островов греческих архипелагов (Господь словно нарочно создал эти острова, чтобы испытывать терпение плавающих здесь капитанов) они нашли путь и прошли морем до самых  Апеннин.

В это невозможно бы поверить, счесть за басню, на которые так падки мореплаватели. Если бы человек, совершивший это, не сидел перед ним и рассказывал так убедительно – правдиво.

А когда граф Ассумар услышал о богатствах  на галере, алчный огонь  загорелся в душе его. Он вспомнил рассказы о сокровищах ацтеков и инков, добытых конкистадорами за океаном, и подумал, что к нему сокровища приплыли сами.

Граф Ассумар восхотел увидеть турецкие богатства сам. Снова был накрыт обильный стол. Теперь пили за удачу лихого Хуана и его людей. Иван продолжал есть и пить, и теперь дивился испанцу: с виду  обыкновенный человек, и как в него всё влезает.

Карета с золотыми гербами в сопровождении пышной и многочисленной свиты вице – короля вернулась на галеру. Граф Ассумар убедился, что Хуан ничего не приврал, не преувеличил. Налицо были деревянные и металлические брусья, мешки с зерном. Алчный огонь всё сильней опалял  графа. Особенно воспламенили его душу  ровные столбики золотых скудо, стоявших на полке в шкафу, в той комнате, где жил теперь Иван.

Взяв на память один кинжал с рукоятью из драгоценных камней, вице- король оставил галеру.

Простодушный, честный и прямой Иван не мог догадываться, какие чувства (зависть и алчность) полыхают в душе испанского идальго.

Спросив о ранах на теле и на голове Ивана, граф  пообещал послать своего  врача и велел снабжать Ивана кушаньями со своей кухни.

Вечером того же дня в королевский замок Эскуриал в Мадриде помчался гонец с донесением о случившемся и об инструкциях как ему вести себя с иноземцами.

О далёкой Московии представление у графа, как и у многих европейцев той поры, были самые смутные. Лежит эта страна на краю земли. Редкие люди отваживаются добраться туда. Нашёлся один смельчак – немец Сигизмунд Герберштейн. Написал целую книгу. Читать её  граф Ассумар, конечно же, не стал. Чтение – досуг бездельников, у него государственных дел по горло. Известно, что люди живут в  стране Московии дикие, ни культуры, ни наук не знающие. Правит ими царь, почитаемый  как Бог. Свободы он никому не даёт. Слово его для подданных закон. Кого хочет, милует. Зимой у них лютые холода, московиты спасаются от них в звериных шкурах. Много ещё чего узнал граф о московитах от своего секретаря. Единственное, с чем он был не согласен, что московиты люди дикие.  Хуан, с которым он обедал, впечатление на него произвёл благоприятное, и, может быть, даже понравился. На раба он был ничуть не похож, и своей поступью, отнюдь не рабской, и манерой говорить умно и свободно.  Да не может считаться диким и неспособным к свободе человек, организовавший такой оглушительно великолепный мятеж и совершивший удачный рейс по незнакомому морю.

Ассумар исполнил обещание. На другой день на галеру из дворца пожаловал врач, Эстебан.  Окончивший Мадридский университет, изучавший искусство врачевания в городе Париже,  имевший рекомендации от самых крупных медицинских светил Европы. Это перевёл Ивану Сильвестр.

Перечисление, где учился врач, оставило Ивана равнодушным. Главное, чтобы врач был хороший. Селим был дельный лекарь, подлечил раны на руке и в боку, но ничем не мог помочь  ране на голове. Она упорно не хотела заживать. Нарывала, гноилась, и голова подчас так болела, что Иван  не вставал с постели. А дел предстояло совершить массу. .Он же не для того всю бузу заварил, чтоб стоять пришвартованным у причала.

Эстебан дело своё знал отменно. Мягкими, нежными пальцами он ощупал всю голову Ивана, даже затылок, хотя там ничего не болело, нажимал где – то на груди, на спине, что- то приговаривал по – своему, по -гишпански. Снял повязку, наложенную ещё Селимом, причём, когда снимал последний слой, голову молнией просверлила такая боль, что Ивана затрясло, и он даже вскрикнул, хотя был очень терпеливый на боль. Эстебан изготовил вонючую мазь, наложил новую повязку (в помощники кликнул Селима), дал выпить какую – то душистую жидкость и велел лежать целые сутки, не вставая ни на миг.

Потом Эстебан осмотрел  с Селимом всех раненых, придирчиво исследовал все  склянки – банки Селима, какие- то оставил, что – то посоветовал выбросить, похвалил лекаря и долго с ним беседовал. Иван понял, что учил его.

Иван вылежал, не шевелясь, целые сутки. Кормил его с ложки Макарка и выполнял все пожелания, водился с ним как нянька.

За сутки отдыха Иван многое узнал от Ахмеда. Оказывается, Сицилия, куда пристали они – остров. Для того, чтобы им вернуться в русскую землю,  надо сначала попасть в земли Италийские.

— Вон они, там,- Ахмед показал на горизонт, где на самом краешке его серела кромка берега.

На берега Италийские попасть легко, у них есть галера. И она исправна. Местные плотники работают на ней, и их старшина говорит, скоро работы будут закончены,  можно выходить в море.

Эстебан оказался врачом – чудодеем. От его повязки и лекарств пропала головная боль. Иван чувствовал себя  заново родившимся. В ясной голове рождались смелые, летучие мысли, в руки вернулась прежняя сила.

Иван с охотой водил Эстебана по галере, показывал самые укромные, потаённые уголки. Врач был любознательным, дотошным. Иван для своего   избавителя готов был в лепёшку разбиться.

В портовых  тавернах всегда было полно разного люда. , что для русского человека было непривычно. И на Руси умели веселиться, по праздникам, а здесь праздники были через каждый день. Местные жители выпивали, пели песни и даже плясали на улицах.

Одно было плохо, Иван не понимал ни слова из всего, что они говорили, а таскать всюду за собой Сильвестра не с руки. Сильвестр не нанимался же ему в толмачи.

Но однажды  Ивану повезло. Он познакомился с матросом, ходившим со своим хозяином испанским купцом в Туретчину. Где он, судя по разговорам, только ни побывал. Знал  он про Русь. Услышав, что Иван узнаёт  дорогу туда, он замахал руками:

-Ты что, с ума сошёл? Это ужасная страна. Там круглый год зима. По улицам городов бегают волки, не езди туда.

Ивану было невдомёк, что его новый знакомый Хорхе — обычный обманщик, авантюрист, прощелыга, который живёт за счёт таких простаков. С новым знакомым у Ивана начались неприятности. В один из вечеров его хотели ограбить. Он возвращался из таверны. На него напали трое. Он раскидал их по мостовой. Вскочив, они пустились наутёк. Иван спокойно шёл дальше. Вдруг эти трое опять выскочили из- за угла, бросились на него, у одного в руке сверкнул нож. По обычаям тех времён, Иван тоже не ходил безоружным. Ему попался  серьёзный противник, смелый, увёртливый. Иван никак не мог зацепить его кистенём. Ему приходилось следить и отбиваться ещё от двоих. Ивану пришлось туго. На его счастье драка завязалась недалеко от галеры. На подмогу атаману подбежали два человека с саблями. Одного из нападавших удалось схватить. Он отказался  говорить.  Тогда за дело взялся Кузьма Хвост.  Его вид с отрезанным носом так напугал бандита, что он сознался: нападение устроил Хорхе.  Иван часто давал ему в долг. Хорхе не отдавал долг, а Иван не требовал возврата. Хорхе видимо подумал, что у этого московита денег куры не клюют, и решил поживиться.

Испросив разрешение в ближайшей церкви, Иван похоронил павшего в бою гребца. Изготовив из жердей носилки, они положили на них его тело, принесли на кладбище и там похоронили товарища. Похоронной службы никто не знал, да и никто не был в сане. Поэтому пропели над ним «вечную память» и вернулись на галеру.

Тем временем гонец графа Ассумара домчался до Эскуриала, был принят королём и летел  в Мессину с королевскими инструкциями.

Донесение из Мессины произвело в Мадриде оглушительный эффект .Совершить побег от турок, это фактически вырваться из пасти зверя. Пройти половину Средиземного моря, на это способен человек железной воли, стойкости, сообразительности, умения преодолевать препятствия, умение управлять людьми. Такой человек, подобный Писарро Кортесу, Нуньесу де Бальбоа[6]нужен королю Испании!

Согласно обещанию графа Ассумара  беглецов столовали из кухни вице – короля.  Кормили и турецких гребцов. Им было грех жаловаться на судьбу, оковы с них давно были сняты, они вольны были покидать галеру и ходить по городу, где им заблагорассудится. У турок, очевидно, были какие- то тайные связи между собой.  Стоило отдать команду об общем сборе, как турки являлись налицо. Они были по сути вольными людьми. Но привыкли на флотской службе к дисциплине и по привычке держались её.

Ремонт галеры завершился. Она была готова  к отплытию. Иван понимал, что без разрешения вице – короля остров не покинуть. Два раза он приходил во дворец, добиваясь встречи. Оба раза вице – король не принял его, передав через слугу, что он примет кабальеро Хуана во благовременьи.

-Что значит во благовременьи,- не привыкший к цветистости придворных речей, спрашивал Иван Сильвестра, провожавшего его во дворец.

-Я полагаю,- отвечал верный товарищ,- когда граф сочтёт, что настало благое время, он и примет тебя.

Оставалось одно – ждать.

В один из воскресных дней, когда в Мессине во всех церквях звонили колокола, все островные  христиане отправлялись на службу, один слуга из доставлявших беглецам пищу, шепнул Ивану, чтобы он был настороже: завтра их вызовет вице – король.

Иван и сам очень хотел сходить в церковь, ведь он и его спутники  много лет не были на исповеди.   Как христиане, они переживали об этом, но как быть, не знали. Ведь  все в этих церквях были латинянами, еретиками, отпавшими от истинной православной Церкви. Пойдёшь к ним, ещё больше нагрешишь. Совета спросить не у кого. Церковь рядом, вот она, дорогу перейти, правда, там всё не по- нашему, не по-русски. Выходит по пословице: близок локоть, да не укусишь.

Однако к графу их вызвали не завтра и не послезавтра. Пролетела неделя, когда на набережной раздалась барабанная дробь, и показался отряд вооружённых людей. Впереди шёл  командир  в шляпе с перьями, золочёном, сияющем на солнце, как зеркало, панцире, с жезлом в правой руке и при шпаге.  Позади его выступал солдат с большой грозно сверкающей в лучах солнца стальной алебардой. Сзади маршировали попарно   16 солдат с мечами, тоже в панцирях и стальных островерхих шлемах.

Иван догадался – это за ним. Но зачем столько солдат, сказали бы, он и так бы пришёл. Предстоит что- то необыкновенное, чего не было раньше,   не ласковое. Ни тебе всадника на коне и пышными перьями, ни тебе кареты с гербами.

Процессия замерла у галеры. Тяжёлым размеренным шагом человек с жезлом взошёл на галеру и скрипучим, каким- то даже ржавым голосом возвестил приказ маркиза Тор де Лагуна, графа Ассумар и кавалера ордена Калатравы  Хуану Московиту явиться к нему во дворец.

В тот раз предлагал, а нынче приказывает, отметил Иван.

За происходившим наблюдали все, кто был на галере и толпа  портовых зевак, нищих, бродяг, завсегдатаев таверн и вездесущих мальчишек, без которых не обходится ни одно значительное происшествие в подлунном мире.

Медлить, однако, было нельзя. Офицер — командир   не дозволял взять с собой Сильвестра, потому что ему о нём не было сказано ни слова.

-Смотри,- сказал офицеру Иван (в переводе Сильвестра)- Как бы граф не разгневался на тебя. Как я буду разговаривать с графом, если мы без него, — он похлопал Сильвестра по плечу,- не поймём друг друга?

Этот аргумент возымел действие (граф был известен гневливостью).

Иван с Сильвестром шли в середине строя через весь город. Люди сбегались со всех сторон поглазеть на зрелище.  Толки были разные.

Иван видел в толпе  знакомых, с которыми сошёлся в портовых тавернах. Из толпы доносились крики.

-О чём это  они? — спросил Иван.

— Спрашивают, за что тебя арестовали? – перевёл Сильвестр.

Только тут до Ивана дошло, что ведь он на самом деле арестован. Это вовсе не почётное сопровождение, как  он по простоте души вначале подумал, а  настоящий караул. Но за что?  Вёл он себя спокойно, смирно, и все товарищи с галеры. Бывая в таверне, он следил, чтобы никто не напился, а тем более не учинил драку или какое – нибудь непотребство. Караул обычно бывает для того, чтобы арестованный не сбежал. А бежать он ни от кого не собирался. Да и куда сбежишь с острова? Он умел плавать, но пролив, отделявший остров от земли,  ему не переплыть.

Во дворце всё обстояло иначе, чем в тот раз. Прежней приветливости не было в помине. Граф восседал на невысоком троне, на голове его золотой обруч. На полу справа и слева лежали две псины, зверовидные волкодавы, не спускавшие с Ивана своих жёлтых глаз. Иван подумал, что псы эти для придания важности. Ему и в голову не могло придти, что они для охраны. Он и помыслить не мог напасть на графа.

Ивану не предложили сесть. Граф сказал, что получил письмо от короля. Его Величество приветствует отважного воина Хуана Московита и его людей, сумевших освободиться от турецкого плена, и в знак особой королевской милости позволяет Хуану и его людям   поступить на королевскую службу. Империя испанская велика, над её рубежами никогда не заходит солнце, ей нужны храбрые, неустрашимые воины. За службу все будут достойно и щедро вознаграждены.

По правилам придворного этикета Хуан Московит должен был преклонить колени, прочувствованно благодарить короля за столь высокую милость и клясться жизнь свою положить на алтарь славы испанской державы.

Иван этикету не был обучен. Даже не поблагодарив короля за его неизреченную милость, не подумав преклонить колена, он сказал, что  целовал крест служить верой и правдой своему царю и никому другому служить не может.

По беглой гримасе, исказившей надменно сжатые тонкие губы графа Ассумара, Иван понял, от него ждали иного ответа.

— Хуан говорил только о себе,- переводил Сильвестр слова графа Ассумара.- Возможно, другие его спутники думают иначе.

-Если хотите спросить их, спросите..

Граф Ассумар бросил на Ивана странный взгляд и торжественно произнёс. Опытные царедворцы любят решающий удар наносить напоследок.

— Так как  Вы, Хуан, отвергаете королевскую милость и тем  самым бросаете наглый вызов христианнейшему из королей Филиппу  Чевёртому, — чеканил  маркиз Франсиск де Лагуна,-  то объявляю Вам королевскую волю. Вы не имеете законных прав на захваченную в вероломном бою галеру «Великая  Анатолия». Она похищена Вами у правительства Блистательной Порты. Имея намерение пребывать в мире и любви с вышереченной Портой, мы повелеваем изъять галеру из незаконного владения Хуаном Московитом, дабы иметь возможность возврата её законному владельцу падишаху Ибрагиму.

Иван ошеломлённо молчал. Это значит, что у них отнимают принадлежащее им имущество! «Мы не воровали, не угоняли галеру, мы добыли её в честном бою. Она принадлежит нам по праву. Это наша плата за годы бесплатного труда на турок. Что мы будем делать без неё? Не жить же нам до скончания века на этом проклятом острове? Не для того же мы бежали из плена от турок».

Мысли одна сбивчивей другой толклись в голове. Убить этого графа, бежать на землю, а там ищи свищи. Нет, догонят, повесят. Да и негодная это плата за гостеприимство.  Сказать ему ,что это неправильно, не честно? Но не мастак он говорить, кого-то убеждать, что – то втолковывать.

-Что ты молчишь? – перебил его думы граф. — Поехали.

— Поехали? Куда?

—  К твоим матросам. Может, кто из них пойдет на королевскую службу.

Иван понимал, что здесь, видимо, кроется какая-то уловка, но отказаться не мог.

Однако на галере Иван одержал победу.

Сильвестр перевёл слова графа, король зовёт всех на службу, обещает заплатить.

— Что, на всю жизнь?- спросил  кто – то.

-Нет, на несколько лет, а потом иди, куда хочешь.

— Если останешься жив.

Иван задумчиво посмотрел на лица тех, с кем недавно сидел за одним веслом, получал удары плети, с кем бился с турками.

-Нет, — сказал кто – то тихо, но его услышали все.- Нам на Русь надо.

-На Русь!  На Русь!, — подхватили голоса, — К Царю хотим.

Граф Ассумар без перевода понял, что значат эти крики.

В гневе положив руку на эфес шпаги, потемнев лицом, он процедил сквозь зубы, что галера принадлежит испанской короне, и тот, кто будет застигнут на ней,- он посмотрел на часы, висевшие на золотой цепочке у него на шее,- через два часа будет считаться вором и заключён в тюрьму.

-А где же нам жить? — спросил Иван.- Прямо на улице?

-О, нет,- бросил через плечо граф и что–то  сказал начальнику конвоя. -Идите за ним, он покажет.

Граф ужасно разозлился. Мысль призвать московитов на службу принадлежала ему, и указ короля был, собственно говоря, его указом и в случае осуществления чрезвычайно высоко поднимал его значение при дворе. И вот всё рушилось, он не исполнил приказание короля. Что могло быть хуже для идальго, чья карьера целиком зависела от королевского благоволения.

Так во мгновение ока Иван и все, кто считал его своим атаманом, стали безлошадными и нищими. Испанские солдаты конвоя с графом зашли на галеру, выгнали на берег всех русских и турок, разрешив взять только то, что было на них надето, захватив всё остальное. Иван сумел снять с мачты золотой крест.

Сильвестр возмущённо что – то говорил графу. Тот даже не смотрел на него.

Что было делать?  Не драться же с испанцами. У них и оружия не было, оно осталось на галере. Да если б и было, не воевать же, в самом деле.

-Идите за мной,- скомандовал  начальник конвоя. Большой толпой они побрели за ним. Остановились у длинного здания с узкими оконцами под самой крышей, на окраине города.

— Конюшня, — сказал Прохор, когда распахнулись ворота, и  их обдало запахом конского навоза.

Да, это была брошенная конюшня. Кое – где лежали охапки сена и на одном из столбов, подпиравших крышу, висели остатки конской сбруи. Расположились все.

— Вона как всё обернулось.

— Гишпанские – то немцы мужики тароватые.

— Никакие они не тароватые, — возразил Прохор, —  жульё чистое. Пользуются, что их много, вот и творят волю свою.

-А что сделаешь?

— То- то и оно. Терпеть надо.

— Терпенье не ломоть хлеба, им сыт не будешь.

Так говорили люди, укладываясь спать. Улегся и Иван, сунув под голову охапку сена.

Сон не приходил. Бесконечные думы не давали заснуть. Его как-то пытались ограбить. Добычей грабителей стал бы кошелёк с пригоршней монет. А тут его ограбили среди бела дня, да не его одного, всех. Добыча была во стократ весомей, чем у уличных  разбойников. Теперь на его плечи легла забота о содержании всех людей, идущих за ним.

В числе гребцов, дравшихся с ними в ТУ ночь,  дрались за свою свободу не только русские, дрались греки, франкские, немецкие немцы, земляки Сильвестра. Они разошлись кто куда, едва «Великая  Анатолия» пристала к берегу. С ним были только русские люди.

Их всех нужно каждый день кормить, поить, лечить. На всё нужны деньги. На галере он не нуждался в них, там денег было достаточно, но с галеры их выгнали столь стремительно, что они остались буквально без гроша в кармане. Пойти кормиться именем Христовым стыдно, да и недолго прокормишься так. Поподают первое время, но скоро привыкнут и откажут.

Иван поворочался на голом деревянном полу, вышел на улицу. Стояла тёмная южная ночь. Внизу шумело море, загадочно шепталось о чём – то с берегом. Ветерок донёс издалека перебор струн. Что за народ, и ночью поют.

С питанием как — нибудь наладится. В порту много кораблей, каждый день пристают большие и малые галеры, фелюги, тартаны. Работы на погрузке, разгрузке  найдётся всем. Конечно старожилы, видимо, будут  недовольны появившимися соперниками, но с ними как – нибудь с Божией помощью поладим.

С голоду не помрём, но как совершить самое важное, ради чего они бились с турками смертным боем? Как вернуться на Родину, на Русь, к Царю?

Как преодолеть пролив? Похитить галеру не получится. Захватить её и перебить испанцев, значит, начать войну. Их одолеют и ладно если всех перебьют, а ну возьмут в полон и определят к себе на галеры. Договориться с каким – то капитаном, чтобы он перевёз их за деньги, так денег  нет.

Из конюшни кто – то вышел, сел рядом. Макарка.

Иван потрепал юношу по затылку.

-Думаешь, атаман?

— Думаю, Макарушко, думаю. Завтра надо всех кормить, а денег – кот наплакал.

Макар молчал. Так сидели они долго.

-Атаман, а, атаман.

— Чего тебе?

— Я придумал.

— Что?

— Как денег раздобыть.

-Ну, как?

— Ты мне объяснишь, где они у тебя спрятаны. Я туда проникну и принесу тебе денег.

— Это воровство.

— А галеру у нас отнять. Это как называется? За это на Москве – сто батогов полагается. Вот бы идальго нашего кат знатно пощекотал, —  Макар негромко засмеялся.

Слова Макарки отвечали мыслям и самого Ивана. Попробовать разве?

Начал накрапывать дождик.

Деньги были схоронены в потайной каморке каюты Апты – паши. Иван обнаружил её случайно. Нечаянно сдвинул  дощечку в изголовье кровати паши. За дощечкой был выступающий шпенёк . Повернёшь его, откроется поместительный ящик, в котором мог стоять взрослый мужчина. Заглянет посторонний в каюту – никого. А на самом деле. Сюда как – то ночью Иван перенёс все золотые скудо

-Теперь ты всё знаешь,- сказал Иван,—Ступай с Богом, послужи всем.

Слышно было, как Макар спускается под берег.

Долго тянулась ночь. Дождь то ослабевал, то припускал с прежней силой. Небо  было затянуто серыми, пухлыми облаками.

… Из кустов появился Макарка. Насквозь сырой, дрожащий от утреннего холода, он радостно улыбался. Приблизившись, он открыл рот. На землю посыпались золотые монеты. Макар выгребал их из карманов, шёпотом рассказывал, как часто ныряя, незамеченным подплыл  к галере, по забортным скобам влез на борт, ужом проскользнул мимо караульных солдат. Схоронившись под бухтой каната, пережидал, когда солдаты уберутся с палубы . Как неслышно проник в  каюту. Нащупал нужную дощечку, но томительно  долго не мог сдвинуть задвижку. Ничего же не видно в темноте, а свет не зажжёшь. Всё- таки добился своего.

-А что я в мешочке просил, принёс?

— А как же! Вот.

Макар подал Ивану полотняный мешочек. Иван  сунул его за пазуху.

-Покажешь?

— Потом, потом, как рассветёт.

В мешочке была вещица, которая должна была помочь всем достигнуть берега большой земли.

Иван собрал с земли золотые монеты.

— Смотри, Макар, чтоб никому, ты крест целовал.

-Никому ни звука, атаман. Моё слово – могила.

Иван хотел показать вещицу графу Ассумаруи попросить за неё перевезти их за пролив, но подумал, что как граф отнял у них галеру, так же отнимет и вещицу.

Надо, чтобы графу о ней  сказал человек, которому граф доверяет, что Иван не обманывает его.

Во дворец они пришли вдвоём с Макаром и Сильвестром. Ждали долго. Эстебан вышел к ним в своей чёрной докторской одежде.

-Salut,amigos ![7]— радушно сказал он, пожимая всем руки.- Что у вас ко мне?

Иван сказал ему о своей просьбе.

— Граф сильно разозлён не вас. Боюсь, что он не захочет даже разговаривать со мной, услышав, что вы к нему. Однако, попробуем. Покажите мне ЭТО.

Иван вытянул руку.  На широкой,  грубой мозолистой ладони Ивана лежал большой  алмаз.. С виду он был похож на крупный, чуть меньше  просфоры, угловатый кусок каменного угля.

Однако первое впечатление  смывалось практически сразу. Чудный чарующий блеск граней манил к себе. С каждым поворотом камня в  мрачных, таинственных глубинах алмаза вспыхивали и тут же гасли лучистые звёзды. Иван хапнул его со стола Апты – паши едва ворвался к нему в каюту. Паша метнулся за ним с воплем, открылся, Иван тут же поразил его саблей в толстый живот.

Иногда, уединившись, Иван любил рассматривать камень. Он словно жил своей отличающейся от людской  жизнью. Жаль расставаться с ним, терять его, но графа ничем было не склонить, не уговорить выполнить их просьбу.

Эстебан был прав. Граф не желал говорить с этими, как он выразился: голодранцами. Своим упрямством они опозорили его перед королём.  Граф знал, что после поражения под Уэской[8], где он командовал кавалерией, его влияние при дворе поколебалось. Сделкой с московитами он рассчитывал нанести удар по всем интриганам, строившим ему каверзы в Эскуриале.

— Нет, нет, видеть их не хочу,- отвечал граф на увещевания Эстебана.

Но слова врача о каком-то необыкновенном чудо — алмазе, каких не видел человеческий глаз, подействовали на его самолюбивую  душу.

— А что этот варвар просит взамен?

-О, мелочи: перевезти их всех на материк.

— А потом они пойдут к себе на родину.

Граф Ассумар хмыкнул, перешёл с балкона дворца в кабинет, раскатал на столе  большую карту – портулан, вёл по ней длинным розовым полированным ногтем указательного пальца.

— Пешком,- раздумчиво говорил он, — в день они пройдут десять миль. Затянется их путешествие.

— Благородный идальго, — попросил Эстебан, — возможно, даст им охранную грамоту, чтобы в далёких краях их не приняли за бродячих разбойников.

— Что – то ты быстро, дорогой Эстебан,- граф придирчиво посмотрел на врача, — завёл себе среди них друзей. Но сначала я хочу сам взглянуть на алмаз.

— Ваше высочество, московит боится, чтобы с ним опять не поступили, как в случае с галерой. Он покажет алмаз, когда судно с ним и его товарищами выйдет в море.

-Он уже ставит условия?

— Его можно понять.

— Ты ручаешься, это не стекляшка, не подделка?

-Ваше высочество, врач обязан знать толк в драгоценных камнях, ибо многие из них используются при изготовлении редкостных лекарств исключительно для монарших особ. Так при размягчении мозга арабский врач Абд Уль  Хосневи рекомендует взять сороковую долю…

-Ах, уволь меня от ваших медицинских штучек, берётся доля сушёной жабы, помёта летучей мыши и прочей белиберды.

Иван с товарищами грузился на галеру. Всё было родное, и банки, и даже куршея, и одновременно чужое – галера уже не принадлежала им. Перед уходом все посетили кладбище, на котором покоился единственный гребец,  павший в ночном бою, и несколько человек, умерших в Мессине.

Гребцы в последний раз садились на свои места, разбирали вёсла, окунали их в воду.

На набережной зацокали копыта. Прибыл сам граф Ассумар, с Эстебаном, зашёл на галеру, церемонно раскланялся, руки не подал.

Последние мгновения. Отданы швартовы. Полоса воды между берегом и бортом галеры – всё шире и шире.

На церкви зазвонили колокола. Перед отплытием Иван спросил, может быть, кто-то хочет остаться на острове? Желающих не нашлось.

Прощай, Мессина!

В  тебе ещё не раз побывают русские моряки. В том числе и после землетрясения 1908  года, почти разрушившего город. Но эти моряки —  герои всё же были первыми.

Когда галера, движимая мощными гребками, направилась   к противоположному берегу, Иван, стоявший  рядом с рулевым, подал графу Ассумару полотняный мешочек.

— Вот, идальго, этот камень.

Граф выкатил камень на ладонь и едва не задохнулся от восхищения.   Опытным взглядом знатока он сразу понял, что это не подделка, не фальшивка.

Вот выгодная сделка. Этот камень стоит несколько галер.

Чёрные алмазы вообще чрезвычайно редки, а этот был такой величины, давал такую восхитительнейшую игру света, что при дворе все ахнут, нет, не ахнут,  заскрежещут зубами от зависти, увидав это чудо. Внутренности их наполнятся чёрной, ядовитой желчью. Но  придётся делиться.  Известный ювелир из Амстердама сумеет расколоть этот камень на три равные доли, одну из них он  обовьёт золотой оправой, а граф преподнесёт её королю.  Тогда посмотрим, кто  осмелится плести злокозненные интриги против графа Ассумара.

Взглядом, полным неописуемого восторга, он окинул Ивана, который испытующе следил за испанцем и видел, что не прогадал.

Узкий пролив галера преодолела скоро.

Все сошли на берег. Галера сразу же  отчалила, легла на обратный курс. Эстебан с кормы махнул им рукой на прощанье, а граф Ассумар в своей каюте любовался алмазом и не мог насытить взор его созерцанием.

Галера скрылась на горизонте. Прощай, «Великая Анатолия», проклятая и благословенная. Проклятая потому, что ты была местом страшных мук и страданий, которые не дай Бог испытать никому. Благословенная потому, что на тебе зародилась вольная мысль, и ты стала тем  чудным орудием,                                              благодаря которому отчаявшиеся было рабы вернули себе свободу и веру.

 

Глава восьмая На землях италийских

 

На Апеннинском полуострове в наши дни находится государство Италия. В те годы на нём располагалось несколько государств: королевство обеих Сицилий, Папская область, герцогство Тоскана, республики Венеция, Генуя.

По словам Сильвестра, им следовало идти в направлении Рима.

За время, прожитое в Мессине, все выздоровели, оправились от ран. Только один Митрофан Ильин со стрелой вблизи сердца (и Эстебан не помог, опустил в бессилии руки) был не ходячим. Для него в   прибрежном городишке купили карруцу, одноконную повозку, вроде русской телеги, и ещё одну для всякого подорожного скарба, без которого  в дальней дороге не обойтись: котлы, горшки, тарелки, посуда. Приспособили на передней телеге крест с мачты и тронулись в путь.  Впереди катилась карруца с Митрофаном, как самая тихоходная. Многие хотели идти быстрее, рвались вперёд, но растягиваться было нельзя, мало ли что может стрястись в дороге. Нужно держаться кучно, сообща.

Вдоль дороги стояли поставленные ещё в глубокой древности  милевые столбы. После десятого столба делали малый привал, после тридцатого большой и вскоре ложились спать.

Дорога шла вдоль берега, поэтому днём слева синело море, и доносился его отдалённый шум.

Сильвестр, оказавшись на родной земле, расцвёл, всюду слышалась его звонкая быстрая речь. На острове он был сдержан, большей частью молчал, зато сейчас  весь лучился радостью.  Иван, чтобы время не проходило впустую, надоумил Сильвестра обучать Макара местному наречию. Сильвестр  с охотой откликнулся, а Макар оказался  способным, понятливым учеником, и вскоре si,siиno, no,presto[9] так и слетали с его языка. А Cильвестра он не называл иначе, как  monamico.[10]

Странники шли по дороге сплошной толпой, уступая путь конным всадникам и военным отрядам изредка  встречавшимся им.

За первый день отмахали почти 30 миль. Наутро, помолившись, собрались идти дальше, но к Ивану с различными вопросами пришёл один человек, другой, третий, у одного стёрта нога, у другого заболело горло. Слыханое ли дело, заболело горло. На галере — то весь день под жгучим солнцем, то под ледяным дождём, и никто не болел, а тут — новость. На  каторге работали из–под плети, а теперь время плетей отошло и не вернётся.

Однако после первой ночи в путь тронулись только в полдень. Четыре часа потеряли. Не годится по полдня проводить в разговорах. На привале Иван собрал сотоварищей, поделил весь отряд на четыре деревни( курскую, калужскую, пензенскую и северную), чтобы мелкие проблемы  люди решали внутри своей деревни, а если возникнет общее дело, то решать  обсуждать  общем сходе.

В пути добрым словом поминали мессинских людей: кое-кто успел обзавестись друзьями, а кто и подругами. И ночью, случалось, перед сном  вспоминал иной путник  шум таверны на солёном берегу, хмельное застолье и венок чёрной косы на голове.

Иван особо поминал  врача Эстебана. Кабы не он, сидеть бы им всем в тюремной камере. Они прошли три дня, как их задержал конный отряд. Человек десять всадников с наставленными на них копьями загородили им путь. Сильвестр же запропастился, как на грех. Старший отряда в железном, сверкавшем на солнце шлеме, что – раздражённо спрашивал.

— Сильвестр, Сильвестр ,- кричал не только Иван, но и все в длинной колонне.

-Бегу, бегу,- наконец, послышался его высокий дребезжащий тенорок.

-Кто такие? – спрашивал начальник отряда.

-Иван, грамоту графа давай сюда.

Испанец, получив грамоту, подписанную графом Ассумаром, прочитав первые слова, спрыгнул с коня, хотя был грузный мужчина, низко поклонился. Вернул грамоту, просил его извинить и пожелал счастливого пути.

Это Эстебан выхлопотал такую грамоту, что все, кто останавливал странников впоследствии, мигом проникались к ним услужливым почтением.

— Ну, осёл! Ну, дурачина, —  хохотал, хлопая себя по ляжкам, Сильвестр, когдаи спанцы скрылись за попоротом. -Он и вправду подумал, не разбойники ли мы. Хотел бы я видеть шайку разбойников, около сотни человек, идущих средь бела дня посреди большой дороги.

— Ведь недаром говорят, разбойники с большой дороги,- пошутил Иван,-  Дорога большая, и шайка тоже.

Их окружала итальянская природа. Каждый день солнце. Пахнет смолой, хотя ни ёлок, ни сосен тут нет, не растут. Зато есть кипарисы, от них дух смолистый. Они похожи на наши русские деревья —  высокие , ветвистые. Но есть  пинии. Таких на Руси нет, ветки на них растут не вверх, а как – то в бока. Пинии смахивают на высоченные грибы. Чудная страна италийская, но и здесь живут люди.

Так они шли. Путь предстоял долгий. Никто никуда не торопился. Шли, иногда кто- нибудь запевал песню. Её подхватывали. И странно звучала под итальянским небом песня о кудрявой берёзе, не растущей  на Апеннинах, или о горах Воробьёвских. Прохожие  с удивлением смотрели на людей, хором поющих на незнакомом им языке.

На ночлег устраивались где – нибудь в открытом поле. По русскому календарю была зима. На Руси  земля уже укрывалась снегом, а здесь было тепло, положи что – нибудь под себя — и спи. Помня свою военную службу, на ночь Иван выставлял караул. Подыскивал  тихие местечки и вроде бы все спят, а  всё под  приглядом. Были недовольные: кому мы тут нужны, можно спать спокойно, а не маяться по ночам.

Меж собой караульщики так говорили, но не роптали. До поры до времени службу в секретах несли исправно.

 

Глава девятая   Ночные гости

 

Вроде бы в этом был прямой резон – у них нет врагов, кого им опасаться. Опасаться бы должны их, сила-то у них немалая. Правители местностей, по которым они шли, собирали слухи. Ведь, правда, от века не слыхано такого: идёт большой отряд вооруженных мужиков, но идёт тихо, мирно, никому не только зла, ни обид, ни беспокойства не чинят. Первое время при их приближении в городишках, через которые проходил отряд , жители запирали лавки, дома, смотрели из-за ставен на здоровенных, бородатых мужиков. Идут, ничего не трогают, если нужно напиться из колодца, спросят разрешения, поблагодарят, а ежели что купят в лавке, непременно расплатятся.

Однако пословица: бережёного Бог бережёт — оправдалась и в этот раз. Ещё говорят: на Бога надейся, а сам не плошай   .

Весь этот день был каким-то суматошным, дёрганым.  Началось всё с утра. Пришедший с моря ветер закрутил песчаные вихри на дороге, бросал в глаза лошадям  облака мелкой, колючей пыли, словно не хотел пускать их вперёд. Стоило немалого труда успокоить лошадей и побудить двигаться дальше. Собиралась гроза, застелившая небо чёрно — свинцовыми тяжкими тучами. Даже сыпанул краткий, мелкий, как через сито просеянный, дождик. Сгустилась жаркая липкая духота. Гроза так ничем и не разразилась, ни громом, ни ливнем. В курской деревне разодрались двое,  со злобой, в кровь. Когда стали разбираться из- за чего  дрались, ни один вразумительно объяснить причину не мог. Получалось, что сами не знали, почему  подрались. По дури. Так бывает, когда люди бывают долго в тесном помещении одни, когда надоедят друг другу, а тут вокруг простор, друзья – товарищи.

Словом, всё шло не путём, не как надо.

Обойдя с Прохором готовившийся ко сну лагерь, проверив секреты, Иван залез под телегу, где обычно ночевал, где хранился общий золотой запас,  подумал: «Слава Богу, кончился этот путаный день».Оказалось, не кончился.

Иван редко видел сны, спал, как убитый. Но в эту ночь ему приснилось, что он заходит на галеру, идёт к своему месту на банке, а из — под неё на него бросается громадная собака. Иван схватил камень, чтобы дать собаке по башке и … проснулся.

В небе светила большая оранжевая луна, заливая своим сказочным светом просторный луг. Где – то вдали, должно быть, в городке, через который они вечером проходили, лаяла собака. И тут, то ли Ивану показалось, то ли было вьявь —  среди спящих людей проплыла человеческая фигура. Иван протёр глаза, приподнялся на локте. Никого.

Не вставая, он пополз к ближайшему секрету. Полз. Поминутно останавливался,  приподняв голову, прислушивался. Опять лаяла собака. В секрете Ивана ожидала жуткая находка, оба часовых лежат с перерезанным горлом.

Он начал вставать, как сзади на него навалились. Схватили за руки и шею. «Турки»- молнией проросла в голове огненная мысль. Так зримо встало перед взором вылощенное от бесчисленных прикосновений рук до полированной гладкости весло, что молниеносной же мыслью Иван понял, никогда, никогда он не вернётся на трижды проклятую галеру. В яростном до безумия напряжении сил он поднялся с облепившими, впившимися как клещи врагами и, сбрасывая их с себя мощным раскрутом тела, взревел:

— Тревога! К оружию!

Выхватив из- за пояса булатный ятаган, с которым не расставался и ночью, он обратился к врагам. Но схватки не произошло. Лагерь быстро проснулся, поднялся крик, шум, зажглись факелы.

После короткого публичного допроса выяснилось, что турок послал верховный визирь Мухтар – бей, чтоб они взяли деньги, которыми владел Апты – паша, узнали, кому теперь принадлежит «Великая Анатолия» и  убили зачинщика мятежа Ивана.

Иван сказал, что галера теперь принадлежит гишпанскому королю, пусть падишах с ним и толкует, деньги Апты – паши это плата за их труд на турок. Так что, если бы у него эти деньги и были, он бы их не отдал.

Затем стали решать, что делать с пленными турками. Большинство людей кричали, что их перво – наперво нужно хорошенько выпороть, спустить с них  семь шкур. Особенно за это ратовал безносый Кузьма Хвост. После порки их надлежит повесить, а после недельной просушки на рее выбросить в море, чтоб им не было ни дна, ни покрышки.

Решающее, последнее слово, как всегда, было за Иваном.

Он встал на телеге, чтобы всем было видно и слышно:

-Товарищи мои, с кем я живот свой  мучил на галере, с кем бился с нехристями и победил их. Я понимаю вас, турки  заслуживают лютой казни.

Все одобрительно зашумели, кто – то крикнул по–казачьи «Любо!» Некоторые протиснулись поближе к телеге, рассчитывая, что их Иван назначит в палачи.

— Тем более, что турки подло убили двух наших товарищей.  Но мы – воины, а не палачи. Убить в бою врага – почётно, это доля и мечта каждого честного воина. А убивать безоружных нельзя. Мы русские люди, православные. Господь наш Иисус Христос на кресте молился за своих мучителей. Мы прощаем турок.  Пусть  идут и всем скажут, что русские люди милосердны.

Лагерь воспринял речь Ивана с явным неодобрением.

— Убить их!

-Повесить собак турецких! — послышались крики.

-Да неуж-то я шакалу турецкому  в рожу не дам? Митька Думов, которого они зарезали, друг мой закадычный  был,- кричал один странник, подошёл к туркам и  залепил одному такую смачную оплеуху, что было слышно по всему лагерю.

— Вот это по-нашему,- крикнул его сосед и пнул турка между ног.

-И я хочу,- заявил Кузьма Хлыст и, раздвигая всех локтями, поднял свой жилистый, весь в рубцах и шрамах кулак.

Лагерь  дружно придвинулся к туркам, сжимая кулаки. Ещё мгновение, и учинился бы кровавый самосуд, турок бы разорвали на куски… Иван прянул с телеги и пошёл на людей, хватая за  руки, отталкивая наступавших.

— Стой, стой! – кричал он разъярённым лицам.

— Ступайте,- скомандовал он туркам, когда первый порыв мстительной злобы схлынул.

Турки вырвались из людского кольца, в котором их щипали, тыкали кулаками, отвешивали пинки и плевали на них. Они отошли немного, кто-то поднял камень, кинул, и попал. Турки побежали.

— Что, не сладко? — крикнул Кузьма и весь лагерь хохотал над убегавшими турками.

— Передайте вашему ишачьему султанскому величеству, — крикнул Макар, —  что, если мы когда- нибудь поймам его, то отдадим скорняку, он снимет с него шкуру, мы набьём её опилками и будем за деньги показывать на ярмарке.

Эти слова он повторил по–турецки.

Турки, заткнув уши, удирали.

Погибших товарищей погребли, купили в ближайшем селении вина, справили короткие поминки и тронулись в дальнейший путь.

 

Глава десятая Труды в пути

 

Странники, конечно, не знали древнюю пословицу, что все дороги ведут в Рим (TuttelestrandepartonodaRoma). Но они претворяли её в жизнь. По этим дорогам они шли, словно  выполняя ежедневную, возложенную на них работу. Проснулись, встали, помолились — пошли. Привал. Большой привал на обед и — переход до вечера. И так изо дня в день. После ночного нападения никаких происшествий не случалось. Только  однообразная скучная дорожная работа.

Иван  и его спутники дивились италийским дорогам. На Руси и в Туретчине , где человек проехал, а за ним другой, и ещё за ним, вот тебе и дорога. Вот тебе и путь. По такой дороге ранней весной и поздней осенью не проедешь ( колесо по ступицу в грязи вязнет) и не пройдёшь. А тут  хоть осень, хоть весна, поезжай,  иди куда вздумаешь. Дорога вся  выстелена плоскими, разной величины — от большого, с печную заслонку камня, до огромного со столешницу. Такой дороге износа нет. Дорога излажена на века. Но зато и обутка на ней горит: прошли дней 20, а обувь вся пришла в негодность, от сапог остались опорки. Можно бы босиком идти, но все ноги побьёшь, а с побитыми  ногами какой ход: потащимся, как калики перехожие. И так уж надоело, идём, идём, а по сути, просто плетёмся.

К концу второй недели дошли до большого города Неаполя.

Решили сделать ( все попросили, Иван согласился) передышку. Отправились на городской рынок. Проворный  Сильвестр всё высмотрел, привёл их в обувной ряд.

-Что бы мы без тебя делали? – хвалил Иван своего расторопного друга.

Близ Неаполя была каменоломня, в которой для всяких построек ломали мрамор. Иван купил на всех по паре специальных сапог, подбитых толстыми подошвами из буйволовой кожи. То была обувь тамошних каменотёсов.

Не так далеко от Неаполя высилась чудо – гора под названием Везувий. Гора постоянно дымилась, над нею днём и ночью стоял столб дыма.

Один старожил сказал, что когда-то, очень давно, из горы полетели камни, потекла горящая земля, а пепел был такой густой, что засыпал целый город. Должно быть, это сказка, статно ли засыпать целый город. А люди куда из него подевались? Сбежали, что ли? И земля не может гореть.

Дисциплина  по–прежнему соблюдалась. Иван никогда не говорил ни о чём подобном, но люди сами понимали, что жить  нужно не только дружно, но и послушно. Если на галере они не принадлежали себе, то нынче они должны соблюдать себя, ведь если что, никто за тебя не заступится. На Руси заступник был: Царь – батюшка, а вдали от Царя они должны были быть сами себе заступниками.

В Неаполе они отдохнули, погуляли в городских тавернах и на рассвете наладились в привычный путь. Напоследях посмотрели на дымную гору, когда ещё такую увидишь.

Покупка обуви нанесла изрядный ущерб общей мошне, необходимо пополнить её. Но как?

Найти работу в городках, через которые они проходили, или  в придорожных селениях было немыслимо. Городки населены были скудно, в селениях народу было и того меньше.

Работа сама нашла их.

В трёх переходах от Неаполя они расположились ночевать в широкой долине меж двух высоких холмов.  На верху холма что – то строилось. Только запалили  костры и наладили вечернюю кашу, как с вершины  одного холма к ним спустился сановитый седобородый мужчина, назвавшийся Пьетро, и спросил, не хотят ли странники подзаработать. Его хозяин строит виллу – загородный дом. Завтра будут ставить колонны на главном фасаде, нужна тягловая сила для  подъёма. Хозяин  хотел искать работников по округе, а тут вы и пришли.

Утром все поднялись на холм. Хозяин виллы, Чезаре, молодой, веселоглазый, с короткой русой бородкой человек, обошёл всех работников, с каждым поздоровался за руку. Было видно, что это человек простой, не важничающий. Колонны – шесть каменных, в два обхвата, шестиметровых столбов лежали на земле. На всю длину каждая была обшита длинными досками и туго обвита верёвками. Всё было предусмотрено, чтобы каждая, когда её будут отрывать от земли, не переломилась посередине. У края виллы из брёвен и толстого бруса была сооружена высокая башня с выступавшим «клювом» и блоками. От блоков идут верёвки.

Пьетро объяснял работникам, что  нужно делать, когда тянуть верёвки, когда отпускать.

Все разобрали концы верёвок. Один из них, к великому изумлению Чезаре, взял Иван.

— У нас все гребут на вёслах, и все тянут верёвки, — смеясь, пояснил ему Иван.

Послышались слова команды. Верёвкам дали слабину. На одну колонну надели петлю, чуть выше одной трети от верха.

-Тяните постепенно, медленно, не рывками,- переводил Сильвестр команды Пьетро. – Раз, два.

Работников было много, поэтому усилие на одного человека падало умеренное.

-Давай, братцы, тяни, -говорил Иван, влагаясь в общее усилие.

Верёвки натянулись, как струны, ещё, ещё, мертвое тело колонны чуть шевельнулось, приподнялось, оторвалось от земли. Тяговое нарастающее усилие -колонна повисла над землёй, слегка покачиваясь. Пьетро и двое помощников обхватили её ладонями, потянули на себя.

— Опускай помалу. Тихо, тихо,- повторял команды Сильвестр.- Ещё тише, так. Так.

Колонна опустилась на металлический шип, торчавший в центре очерченного круга, и устойчиво, твёрдо встала на предназначенное  ей место.

Все отпустили верёвки, они лежали перепутанные, скомканные. Люди, поднявшие колонну, боязливо как бы опасаясь за её надёжную устойчивость, посматривали на неё. Но она стояла неподвижно, плотно.

Плотники  принялись быстро   разбирать и сколачивать заново подъёмную башню у того места, где должна стоять вторая колонна. Времени на установку колонны ушло более часа.

Пока шла работа, Чезаре приказал вскипятить чан кипятка и угощал нечаянных помощников напитком ещё не ведомым в русской земле – чаем. Напиток понравился, благо распитие его сопровождалось большим количеством сладких пирогов, испечённых кухарками.

До конца дня удалось поставить ещё одну колонну. На небо высыпали крупные яркие звёзды, когда усталые работники дружной оравой шли с  холма в лагерь.

На другой день, как по  разведанной проложенной и утоптанной тропе, дело пошло веселей, сноровистей. Но всё равно за день получилось  поставить только те же две колонны. Сначала обрушился обильный проливной  дождь, его пережидали в здании. Все любовались картинами,  которыми Чезаре украсил внутренние стены виллы. Потом, видимо, из-за дождя что – то не заладилось с блоком, его заедало, долго чинили и закончили работу опять под звёздами. Когда уходили в лагерь, то оглядывались на дела рук своих: четыре колонны, как четыре гигантские свечи, красиво вырисовывались на фоне ночного неба – залюбуешься!

А в третий день – сказывалась наработанная сноровка, навык —  последние две колонны воздвигли до обеда. Работа спорилась, шла легко, быстро, с шутками да прибаутками.

Чезаре рассчитался сполна, честно, как рядились. На радостях, что такая трудная и ответственная работа спроворилась быстро( на соседней вилле местные пейзане те же шесть колонн ставили чуть не целый месяц да одну колонну раскололи),Чезаре вознаградил работников благодарственным пиром.

На пиру пили, закусывали, пели песни. Пел и Чезаре – у него оказался  красивый приятный голос.

Говорили речи.

Чезаре благодарил, обнимался и целовался со всеми.

-Братья, — сказал Иван,- благодаря вам, мы показали, что умеем не только сражаться, махать саблей и орудовать кинжалом, но умеем и дела мирные делать. Потому что мы люди русские, православные.

Намеревались тронуться в путь в этот день, но пировать закончили глубокой ночью и поэтому остались ночевать на вилле.

После недолгого перерыва возобновилась дорожная страда. По утренней зорьке подъём, молитва,  ранняя  каша,  кружка молока, купленная у местных крестьян, горсть красноватых шишек пинии (напоминавших вкусом солёную репу) и  — вперёд!

Верста за верстой, переход за переходом. Привалы, озаряемые огнями походных костров.

Шли скопом. Иван  впереди всех, с длинным посохом. Он выступал важно, ветер отдувал его большую преждевременно поседевшую бороду. В эти моменты он бывал  похож на старозаветного патриарха, ведущего свой народ из плена в землю обетованную.

Дорогу не спрашивали, Сильвестр был надёжным проводником.

Ни Иван, ни его спутники не знали, что идут по местам римской истории, по местам знаменитых, навсегда оставивших свой след в мировой истории событий. Близ Неаполя много веков назад заставил весь Рим говорить о себе храбрый раб Спартак, а те места, где они шли на днях, запечатлены в памяти римского  народа именами сражений у Канн, Капуи, здесь когда – то шагали железной поступью легионы Помпея и Цезаря,Августа, Веспасиана, Лициния и Константина.

Удивляла манера древних римлян устраивать кладбища вдоль дорог. Чем ближе к Риму, тем кладбища многочисленней. Ранним утром, пока не развеялся ночной туман, мнилось, что их встречают и провожают ожившие люди. На могилах стояли высеченные из камня фигуры людей.

Меж могил шныряли бродячие собаки, слонялись какие- то люди. Стояли и церкви, с которых иногда раздавался колокольный звон.

— Скоро Рим, — сказал как–то Сильвестр.

Народа на дороге заметно прибыло. С утра малолюдная, с редкими прохожими и повозками, к полудню дорога становилась похожей на полноводную, шумную реку. Шаркая ногами, шли люди, постукивая окованными ободьями колёс, катились большие и малые повозки,  перебегали дорогу и лаяли собаки, ржали лошади, проехала телега, полная галдящих гусей.

Всё шло, ехало, катилось, сливалось в немолчный неустанный шум.

 

Глава одиннадцатая  Меж градами первый

 

Слава об их битве с турками и дерзком побеге давно уже бежала впереди их, обгоняя их нестройный, но спаянный дружеской дисциплиной отряд. Достигнув Мадрида (в ту эпоху именно он, а не Лондон или Париж был столицей мира), новость эта стала  достоянием всех посольств, а через них и всех столиц.  Была она новостью любопытной, сродни шутке, курьёзу, не имеющему никакого политического значения для мировой дипломатии, но и в дипломатии есть место недоразумению, курьёзу.  Из столицы великой и могущественной блистательной Порты, войска которой не так уж давно осаждали стены имперской Вены, сбежала, убив всю стражу, горстка рабов и достигла самой Мессины. Ведь пройти  Средиземным морем –  не шутка, это , если судить по европейским меркам, настоящий подвиг, сравнимый с подвигами античных героев. Так думали военачальники прославленных европейских армий.

Новость достигла и Святейшего Престола. Папа Урбан VIII, узнав, что отряд московитов движется в направлении Рима, пожелал встретиться  с ним. Со времён восшествия на московитское царство династии Романовых Святейший Престол не упускал своего взора с этой страны, чуть было не подпавшей под окормление апостолической Церкви.  Хотя отряд простолюдинов не мог иметь значения в установлении добрососедских отношений между Церквями, но в политике нельзя пренебрегать ничем, самый ничтожный человек сегодня, завтра может оказаться чрезвычайно полезным.

Рим показался вдалеке на краю горизонта ломаной линией домов и храмов.  Их встречали. В толпе прохожих и всадников у городских ворот к ним верхом подъехал человек в тёмно — лиловой длинной одежде, в круглой шляпе на голове, с узкими полями.

— Атаман, — сказал Макарий, — он  тебя спрашивает, кто у нас главный.

Заведующий канцелярией кардинала Антония Бандинелли был среднего роста, полноватый. Его отличительной особенностью были бегающие глаза. Они не останавливались ни на мгновение, плавая  слева направо и справа налево. Это было крайне необычно и неприятно. Как они у него не устают? Почему он не хочет их остановить? Как с ним разговаривать, если он не смотрит на тебя? А вдруг он не может их остановить, вдруг этоу него болезнь? Так ничего и не решив, Иван просто пожалел Алессандро Миро, так звали его. Впрочем, Алессандро оказался предупредительным, очень услужливым и внимательным человеком.

—  Монсиньор Антонио просил передать – сказал Алессандро, —  что, если путешественники из Московии желают видеть Его Святейшество, то должны принять  извинения Его Святейшества. Он не может это сделать сегодня из – за занятости. Но он примет их завтра.

Перед Иваном и его спутниками никто никогда не извинялся, и это извинение от человека, которого они в глаза не видели, было им чрезвычайно приятно.

А сегодня Алессандро будет показывать им Рим.

После обильного, сытного угощения с дороги Алессандро повёл их на площадь, где возводился колоссальный собор святого апостола Петра. Странники, в жизни бывавшие только в своих неказистых приходских храмах, были подавлены размерами и мощью  постройки собора. Они ходили по собору, задрав головы, взгляд  терялся в пересечении сводов и арок, солнечных лучей, пронизывавших  пространство куполов.  Они испытывали чувство посланцев равноапостольного князя Владимира, вошедших на богослужение в храм Константинопольской Софии.   Алессандро показывал им статуи великого Микельанджело,  славного Бернини, завёл внутрь Сикстинской капеллы с росписями божественного Рафаэля.

На ночь странникам отвели просторные покои, каждому отдельная кровать с белоснежной простынёй и пуховой подушкой. Никто из них никогда не спал на такой постели.

После вечерней трапезы все разошлись по своим койкам, улеглись В покоях царила полная, но напряжённая тишина. Каждый знал, что никто не спит, но не раздавалось ни звука. Все были потрясены до глубины  души виденным сегодня. Громадные размеры собора, под сводами которого свободно могли летать птицы; статуи святых угодников в полный рост, дышавшие жизнью; Спаситель, лежавший на коленях замершей в скорби Богородицы, казалось, сейчас встанет с Её колен и обратится к ним со словом. Как живая Богородица с Младенцем на руках, чудовищные многокрасочные  изображения Страшного Суда – всё вторгалось в душутаким мощным переворачивавшим всю её сверху донизу на всю её глубину потоком, так завладевали душой, всем сердцем, что было немыслимо о чём- то говорить, вносить какие – то свои звуки в эту величавую и пугающую  картину жизни.

-Иван,- вдруг осмелился кто – то подать голос, — где мы были сегодня? Наверно, в раю?

Все замерли, ожидая слова Ивана. Он долго, очень долго молчал. Но все ждали, готовые ждать сколько угодно.

— В раю святые живут,- наконец, нашёл слова для ответа Иван. -А мы не святые. Придём домой, в русскую землю, к Царю, к Патриарху, там всё узнаем. Я не знаю, но чувствую что тот, кто делал, это человек Божий.

Утром за ними пришёл сам монсиньор Антонио Бандинелли, побеседовал отдельно с каждым , затем все прошли вереницей  в собор святого Петра, в котором, хотя ещё продолжались работы, но совершалось богослужение.

Его Святейшество папа Урбан VIII, сухонький старичок с чёрными, будто что- то выспрашивающими глазами, в белом, как у женщины,  кружевном переднике, в белой шапочке – нахлобучке на темени,  совершил мессу, в конце  которой каждому страннику собственноручно вложил в рот плоский круглый пресный хлебец – причастил их.

По завершении мессы Папа дал обед в честь далёких гостей, выразил надежду на сотрудничество русской и римской Церквей – Господь – то у нас один – и благословил каждого небольшой иконой первоверховного апостола Петра.

В Риме лучшие папские врачи сделали операцию Митрофану Ильину, вынули у него из груди стрелу.

Странники пробыли в Риме ещё несколько дней, пока подзаживёт рана на груди Ильина.

Внутри Рима был малый город – Колизей. Путники видели, как при них из Колизея выехали три воза, нагруженные каменными глыбами – лошади насилу везли их. Задумчиво ходил Иван по арене. Сказывают, что раньше в Колизее бились насмерть люди. Но не это взволновало Ивана, и на Руси есть кулачные бои и, если зазеваешься, засветят так кулаком в висок, что уволокут на рогожке на погост. Изумило Ивана, что на представления в цирк сходились десятки тысяч людей. Это же население целого русского города, вплоть до грудных детей. Будет ли когда – нибудь Русь такой великой, как имперский Рим? Будет ли весь мир так же смотреть на неё?

До городских ворот их провожал   кардинал Бандинелли.

С грустью покидали странники Рим. Но всего грустней было Ивану. Сильвестр покидал их.

За воротами Иван пожал руку Сильвестру, спросил у Макара и сказал:

—Addioamico.[11] Мы все в долгу  у тебя, если бы не ты, глодали бы наши кости турецкие рыбы на дне той бухты.

— No, no,- пылко возразил Сильвестр,- no addio, arriwederchi.[12]

Макар удивлённо возразил:

— До свидания? Когда же вы с ним снова увидитесь? Вряд ли. Уж прощай, так прощай.

Сильвестр, когда до него дошло смысловое различие между «прощай» и «до свидания» помрачнел. Но в то же мгновение бросился на шею Ивану, обнял, и слёзы брызнули из его глаз. Сознание, что они видятся последний раз и расстаются  навсегда, потрясло его.

Иван скользнул рукой под телегу, выгреб оттуда и высыпал за пазуху Сильвестру объёмистую горсть золотых скудо.

— Нет, нет,- он остановил руку друга пытавшегося вернуть монеты обратно,- тебе они пригодятся, тебе жить на них надо, а мы с Божией помощью ещё их раздобудем.

-Arriwederchi, друг.- Последнее слово Сильвестр сказал по–русски.

Это так растрогало Ивана, что он в свою очередь обнял Сильвестра.

Весь обоз  терпеливо  ждал, когда закончится прощание.

Но вот  последнее объятие.

Иван долго махал рукой уходившему вдаль Сильвестру.

Сильвестр угодил в плен к туркам накануне свадьбы, Терезе. Узнав о постигшем жениха несчастье, девушка дала обет дождаться суженого, не выходить за другого, хотя слыла первой красавицей в округе. Клятву она сдержала, и ждала его как Пенелопа Одиссея.  Как то она встретит своего избранника – постаревшего, облысевшего, поседевшего, лишённого многих зубов, но помнившего её и мечтавшего о ней?

 

Глава двенадцатая Славный  Веденец середь моря встал

 

Могущественным и непримиримым соперником турецкому флоту был на Средиземном море флот республики Венеции. В знаменитом морском сражении при Лепанто, где флот союзников разгромил османский флот, решающий удар нанесли туркам галеры Венеции. Турция была заклятым врагом республики. Враги турок были лучшими, желанными друзьями Венеции.

Русские люди издавна называли Венецию – «город Веденец». Мало кто из людей, связанных с морем, не слыхал о дивном городе и не мечтал побывать в нём.

Папа Урбан, прощаясь,  дал московитам охранную грамоту, чтобы никто  в пределах папского государства не посмел чинить им препятствий. Грамота как раз и понадобилась при въезде в город. Стражники в городских воротах долго  перечитывали грамоту, как внезапно раздались звуки труб. На площадь ворвались всадники. Первый из них, в белом атласном плаще, с двумя красными перьями на шляпе, окинув площадь взглядом, подскакал к стражнику, читавшему грамоту, вырвал  её у него из рук. Странники оторопели: сейчас стражники изрубят дерзкого нахала. Но стражник угодливо поклонился и отъехал в сторону.  Всадник с пером вернул грамоту Ивану и сказал, что председатель совета пятисот, дож республики    Франческо Эрицу приветствует храбрых воинов, выступивших против насилия, в бою с нечестивыми обрезанцами, добывших свободу, благодарит их за мысль посетить наш вольный город и надеется видеть их сегодня в своём палаццо.

-Что такое палаццо? – спросил Иван.

— Где живёт их набольший,- ответил Макар. — Палаты по-нашему.

Город удивил странников. За площадью, где встретили их, начинался сам город. Улиц в обычном понимании не было. Все улицы были залиты водой и назывались каналами. По улицам не ходили, а плавали на лодках, называвшихся – гондолы. Для гостей подошло сразу два десятка гондол. Их повезли  по каналам мимо красивых дворцов, провозили под многочисленными крутыми  арками мостов, один из которых назывался смешно – мост вздохов, как будто на прочих мостах вздыхать было нельзя.  Ивану и его спутникам на передовой гондоле всё объяснили и они знали, что ничего смешного в названии не было. В те годы ещё не существовало профессии гида или по –итальянски чичероне ( ciceronе), и о мосте узнали не многие.

После путешествия по каналам они высадились на площади, в центре которой возвышалась колонна с крылатым  львом наверху, Это была площадь святого Марка, ибо известно, что евангелисту Марку соответствует изображение льва. Неподалёку от собора степенно  покачивалась на волнах роскошно изукрашенная гондола с красивым именем Буцентавр. На ней высокочтимый Дож совершал ежегодный обряд венчания Венеции с морем.

После прогулки по городу странников проводили во дворец Дожей, где должна была состояться церемония чествования отважных московитов.

Ивана со спутниками завели в высокий с двумя  рядами окон, один над другим, зал. В зале был интересный потолок, разбитый на большие, уменьшающиеся квадраты, так что казалось, что потолок бесконечный, уходящий  в самое небо. На стенах зала висели  щиты, на которых помещалось оружие: длинные и короткие мечи, кинжалы и ножи, луки и арбалеты, короткие пищали, булавы, шестопёры. Оружие всё было трофейное, когда-либо  захваченное у врагов в бою.

В зал входили знатные люди в длинных белых одеяниях и молча усаживались  за столы. Оттого, что всё происходило беззвучно, выглядело это таинственно и необычайно торжественно.

Одновременно со знатными людьми меж столов неслышно скользили слуги и ставили на столы сверкавшие камнями – самоцветами высокие, с тонкими горлышками кувшины с вином и блюда с кушаньями. Зал переполнился вкусными, манящими ароматами.

Наконец, раздался удар колокола. Все встали. В зал вошли молодые люди и к потолку зала взвились  звуки труб.

В зал ступил  дож, досточтимый Франческо Эрицу — высокий важный старец, с длинной седой бородой, на голове его был чепец, напоминающий своими очертаниями нос боевой галеры.

Весь зал запел молитву. В конце молитвы дож простёр руки, словно благословляя всех, и произнёс перед пиром речь, в которой передал радость от встречи с людьми, которые побеждают врага не столько силой , сколько верой в победу за правое дело, потому что таким людям содействует Бог.

Дож чокнулся своим золотым бокалом о бокал Ивана. После чего со всех концов зала к нему подходили люди, желавшие чокнуться с отважным атаманом и с его товарищами. Иван три раза доливал в свой кубок, потому что с каждым, приветствовавшим его, требовалось выпить хотя бы один глоток.

Пир длился долго. . Всех интересовал ход жестокой схватки на галере. Слушали внимательно, с возгласами одобрения. Иван давал слово сотоварищам, слагалась общая картина произошедшего. Макар- переводчик трудился в поте лица.

Франческо Эрицу спросил, почему же они идут пешком, а не плывут на захваченной галере?

Иван замешкался. Сказать правду нельзя, все поймут, что испанский король их просто ограбил. Но вредить испанскому королю не хотелось, всё – таки граф Ассумар и добро им сделал. Ивана не учили искусству дипломатии, но он ответил как прирождённый дипломат.

-Мы подарили галеру испанскому королю,- сказал он.

Дож уловил заминку Ивана и по достоинству оценил его ответ, но был огорчён. Венецианским корабелам было бы весьма полезно изучить конструкцию галеры,  проникнуть в тайны неприятельских  кораблестроителей.

В завершении пира, прощаясь, дож пожелал утром встретиться с Иваном по одному секретному делу.

Такому секретному, что по началу  хотел обойтись без помощи Макария. Но вынужден был уступить, понеже в Веденце не было ни одного человека, понимавшего русскую речь.  Иван удостоверил дожа, что Макарий абсолютно надёжный человек, дож может полностью доверять ему.

Иван не подозревал, в чём  заключалась секретность просьбы. Она была проста: дож звал их на службу. Опытные, закалённые в бою воины скрепляют любое подразделение, вносят в него дух неколебимой стойкости. Десяток таких храбрецов крепит сотню, сотня тысячу.

Как мог Иван  отказать дожу  после такого радушного, сердечного приёма. К тому же дож был много старше его. Уважение к старшим воспитывалось в русских детях с младенчества.  Отказать старику?

Однако и тут Иван проявил дипломатическую изворотливость.  Волнуясь, запинаясь, с трудом подыскивая  необходимые слова, Иван сумел не обидно отклонить предложение почтенного старца. Что говорил он, неизвестно, но дож принял его отказ. Со стыдом покинул Иван дворец дожей. Он видел, как тяжко был огорчён добрый, гостеприимный хозяин.

Но из Венеции (Веденца) пора было уходить. Его спутники гуляли по городу. Им были рады. Зазывали в кабачки, траттории, обильно угощали вином, отказаться было невозможно. Иван  тревожно наблюдал, что к вечеру многие ходят пьяные. Пока всё обходилось благополучно. Но разбалуются люди, как с ними потом сладишь?

Назначен был день ухода. Накануне произошла важная встреча. Иван шёл возле собора святого Марка. Его окликнули. Удивившись, кто в Венеции мог знать его, он оглянулся.

Двое мужчин в дорожных шапках, с длинными прядями чёрных волос, свисавшими от висков, смотрели на него и улыбались. Он сразу узнал их – иудейских купцов, которых он захватил на галере. Они предлагали за себя выкуп, а он освободил их в Мессине.

— О, Иван,- широко улыбаясь,  приветствовали его Бен Лазарь и Бен Самуил.- Как ты оказался здесь, в столице европейской торговли? Как мы рады видеть тебя!

Иван рассказал  о путешествии, о встрече с Папой. Купцы открыли ему, что  они дали обет отблагодарить его, за то, что он не продал их в рабство. Он даровал им свободу не случайно, а по провидению Божию. Очутившись в Мессине, они совершили необычайно выгодную сделку. Они рады возможности исполнить обет и просят Ивана принять от них дар за великодушие и человечность

Иван хотел сказать, что он с ними поступил так просто, но подумал, что в пути понадобится ещё много денег  и с благодарностью принял от них  увесистый кошелёк.

На другой день на рассвете, провожаемые приближёнными дожа, странники возобновили свой путь.

Прощай,  славный Веденец!

 

Глава тринадцатая Через горы

 

В пути их сопровождали горы. Сперва они тянулись смутной расплывчатой грядой на горизонте.

Продвигаясь на север, они на  пятый день увидели горы, возвышавшиеся перед ними каменной стеной. За горами лежала страна Австрия, а там недалеко и сама Русь.

Дорога вела круто вверх в узкое ущелье. Справа и слева, всюду громоздились угрюмые каменные уступы. Чем выше, тем становилось холоднее. Странно, ведь чем выше, тем ближе к солнцу. Ход  продвижения замедлился, навстречу дул сильный холодный ветер.

Однако и тут жили люди. По выходе из ущелья путникам открылась зелёная нарядная долина. В середине селения каменная церковь с колокольней. Вокруг церкви раскинулась большая деревня. В домах топились печи и ветер разносил по долине манящий, домашний запах дыма .

Их встретил деревенский староста. С лица его не сходило выражение плохо скрываемого испуга: столько  бородатых мужчин неожиданно появившихся в деревне на первый взгляд не могли сулить ничего доброго.

Иван  с Макаром кое – как успокоили его, объяснили кто они. Попросили ночлега.

Староста высокий, бородатый (причём борода у него росла где-то на горле, из под подбородка) старик, окинув взглядом обоз, заметил, что такую компанию приютить трудновато, но он постарается.

Место предоставил местный священник. Трапезная в храме была самым большим помещением в деревне. Ночевать на улице уже было нельзя, ночью с гор в деревню спускался холод.

Патер Фриц – настоятель церкви, сообщил, что за деревней начинается длинный подъём на перевал. После перевала нужно идти с неделю по плоскогорью. В их одежде они замёрзнут. Следует одеться потеплее или ждать весны. Ждать до весны им было не с руки, за зиму они проедят все деньги.

Надо идти!

Накупили у жителей тёплой одежды и выступили к грядущим испытаниям.

Перевал встретил жуткой непогодой. Тучи стелились чуть не над головами. Было  темно, как в сумерки, хотя на деле был полдень. Ледяной ветер дул с останавливающей силой. Их верные безропотные лошадёнки, проделавшие изнурительный путь от Мессины, отказывались идти. Их тянули под уздцы, телеги толкали сзади. Ветер выл, забивал дыхание. Он словно превратился в живое существо,  неистовые порывы как  будто говорили: не пущу, не пущу, вернитесь. Но люди упрямо продвигались вперёд.

Перевал позади, но и на плато продолжалось то же самое. Ветер будто вырвался из преисподней, а вокруг непроницаемая мгла. Странники шли  тесной толпой, вцепившись друг в друга. Трое отлепились от общего монолитного тела и сорвались в пропасть. Их громкий истошный крик утонул в вое стихии.

Ночь застала их на плато. К счастью, обнаружив неглубокую пещеру, они утеснились в неё. Там уже укрывались от ненастья трое горных волков.  Они кинулись прочь, натыкаясь на людей.

Долго тянулась ночь. Снаружи буйствовал ветер, валил снег.  Пещера оказалась вся занесена снегом. Благодаря этому утром развели огонь, сумели сварить кашу, поели —  и снова побрели сквозь ветер, холод и снег.

Многие десятилетия спустя по этим скалам будут брести  горными топами, побеждая природу, чудо – богатыри великого Суворова.

Ветер унялся внезапно, открылась просторная область ясного неба, и обозначился спуск в долину.

 

Глава четырнадцатая Вена

 

История о странниках  перевалила  через заснеженные Альпы. В Австрии о них уже знали. Но торжественного приёма, как в Венеции, не произошло.

В Европе в то время, то потухая, то разгораясь бурным пламенем, бушевали последние сражения тридцатилетней войны. Среди  главных участников была и Австрия. Императору Фердинанду IV было не до торжественных встреч.

Их, конечно, встретили, разместили и нив чём не утесняли, хотя Россия (косвенно, в малых масштабах) воевала на стороне противников Вены.

Здесь всё было другое, чем  в Риме и в Венеции. И природа и люди. Не было ни кипарисов, ни пиний. В обличии, в повадках людей там ощущался  южный оттенок. Здесь чувствовалась близость северных народов.

Иван часто приходил на берег широкой реки, пересекавшей Вену, смотрел на волны, на облака, отражавшиеся в реке. Вот он – Дунай, река сказок и былин, что рассказывала ему в детстве бабка. Для неё любая речушка была Дунайкой.

Братия после горных страстей приуныла, примолкла. Когда шли по цесарским краям, все были угрюмы, не веселы.  Макарий вздумал  запеть какую – то песню, никто не подхватил, не подпел.

«Что–то закис народ»,- подумал Иван.

На Дунае  все взбодрились, от самого имени реки повеяло родиной, так в непроглядную метель вдруг откуда – то дохнёт дымком и приунылый  путник встрепенётся: близко жильё.

Вместе с Иваном по берегу Дуная  прохаживался надёжа и опора в долгом пути – Прохор. На галере они сидели на разных банках, вдалеке друг от друга. Сталкивались, встречались и перешёптывались изредка в зимних казармах. Только во время боя и путешествия по морю Иван узнал Прохора ближе и убедился, какой это крепкий  друг и товарищ, как он умеет поддерживать порядок в своей деревне, на кого прикрикнет, кого пожурит, с кем перемолвится шутливым словом – и всё спокойно.

— Что, атаман, как думаешь, дальше пойдёт дело?

— Думаю так, что больше половины прошли, остаток дотерпеть надо.

-С Божией помощью дотерпим. Уже близко. А что к цесарю ихнему не идёшь?

— Не зовут, так не иду. Это не к соседу в гости, заглянул без спросу.

Странники жили в Вене уже неделю, обходили все улицы – город древний, красивый. Говорят, римским когда-то был. Корм дают хороший, достаточный, грех жаловаться. А что кесарь к себе не зовёт, так у него своих забот много. Будем ждать.

Император Фердинанд дал  аудиенцию Ивану. Дал скоро, сильно не задолил. Иван думал, что аудиенция это какой — то предмет, раз её дают, но по окончании встречи ему ничего не дали. И вообще цесарь оказался скуповат, прижимист, в сравнении с Папой и Дожем:  ныл, жаловался на трудные времена и ничем не одарил путников.   Войне конца краю не видно, а у него казна пуста, солдат не хватает.

Сбоку голова цесаря смахивала на плотницкий топор. Он и разговаривал так: отрывисто, грубо.

Цесарю был малоинтересен его рассказ. Он слушал его, не перебивая, но видно было, что  думает о чём – то другом,  часто смотрел по сторонам, встал с трона, подошёл к окну, посмотрел туда, а потом вынул какую- то маленькую пилку и принялся подтачивать себе ногти.

К концу разговора стало ясно, что всего сильней заботило цесаря. Он напрямик  спросил, когда русские поступят к нему на службу, обещал много платить. За месяц  столько, сколько у царя Иван не получал и за год. Обещал лично Ивану дать поместье: двухэтажный каменный дом, сто десятин земли.  Иван едва отвертелся от заманчивого предложения, хотя деньги, подаренные иудейскими купцами,  подходили к концу, утекали как вода меж пальцев.

Покидая цесарский дворец, проходя мимо дворцовых стражей  — саженного роста, закованных в сверкающие стальные латы, Иван подумал, как много на белом свете охотников подставлять русские головы под чужие сабли, копья и пули. Но их головы им самим нужны.

Вернувшись в лагерь, расположившийся в одном из парков Вены, Иван узнал, что без него в лагере побывали уговорщики кесаря и произвели в нём большое смятение. Лагерь гудел как встревоженный улей. Разговоры о деньгах, споры слышались там и тут.

Иван едва утихомирил замятню, а утром поднял всех. В день отъезда из Вены  в городе отмечался какой-то  праздник. Обоз с трудом продирался сквозь запруженные народом улицы. Народ всюду  пел и плясал.

Озирая праздные толпы весёлых горожан, Иван вспоминал нытьё кесаря о нехватке людей  в армии, и подумал: вот бы всех этих бездельников вооружить, дать каждому мушкет или бердыш в зубы и – вперёд!

Венгерскую землю прошли спешно. Языка здешнего  никто не знал, он не походил ни на турецкий, ни на итальянский.

Так и шли скорым ходом, нигде не задерживаясь.

Когда приближались к ляшской земле, кончились деньги. Последние гроши заплатили, чтобы купить хлеба.

Такую орду (хоть и не столь многолюдную как когда-то) Христовым именем не прокормить. Начали голодать, иногда по два – три дня не ели ничего.

Продавали оружие.

На передней телеге добропобедно сиял крест – путеводитель.

Один шинкарь горбатый, картавый (Макарий с трудом понимал его) приценялся к кресту, цену хорошую давал.

Иван сказал, как отрубил:

— Голодать будем, а крест сохраним.

Но на всякий случай, чтоб никого не вводить в соблазн, убрал крест в тайник  на первой телеге.

После перехода гор отряд стал редеть. Таял как ледник. Кто ушёл, не выдержав тягот пути, несколько человек жестоко простудились в горах и умерли от  болезни, нашлись такие кто купился на посулы вербовщиков, и, сговорившись, улизнули ночью. К границам Польского королевства подошло меньше половины тех, кто вышел из Мессины.

 

Глава пятнадцатая  В Польше

 

Как – то неприметно переехали польскую границу. Поняли, что они уже в Польше. Когда крестьяне и шинкари стали отвечать на русском языке  .

-Ого, — воскликнул Макарий, услышав  отзыв о цене сена  для лошадей, прозвучавший по-русски. – Родина близко.

Тогда  Русь с Польшей не воевала, и странников приняли тепло. Сытно, до отвала накормили, отвели на ночлег. В Польше уже была настоящая зима со снегом и лёгким, мягким морозцем.

Ивану предстояла знакомая волынка: рассказывать полякам их одиссею, начиная с ночного боя, о шторме, о Мессине, о Риме. О Риме поляки требовали рассказывать наиболее подробно, они почитали Ивана и всех собратьев за величайших счастливцев, сподобившихся лицезреть самого Папу. Особенно их интересовало внутреннее убранство папских покоев, во что Папа одет,  что они ели, пили. Ивана забавляло то недоумение и даже раздражение поляков, что он не запомнил  яств, коими их потчевали в Риме. Он никогда не обращал внимания на то, что  ест (за исключением пойла на галере). Еда, есть еда, что о ней много говорить.

Рассказывая о Риме, о Веденце, о лютом горном урагане, где они едва не сгинули, Иван подчас  ощущал желание прибавить, приукрасить приятное, преувеличить тяжёлое, страдальческое. Он понимал, что привирать нельзя, это постыдно, но иногда увлекался  и присочинял.

Польский король Владислав IV снабдил  странников лошадьми, пешком теперь никто не шёл. Король удовольствовал провиантом и отпустил, приказав царю и великому князю Алексею Михайловичу кланяться.

Перед самым отъездом король Владислав спросил Ивана:

— Скажи мне, хлопче, что вы так на Русь рвётесь? Этакий путь выстрадали, нигде не остались, хотя вас звали. Скажи правду.

Иван долго смотрел на Владислава. Король ждал ответа.

С тем неловким чувством, когда приходится объяснять человеку очевидное, Иван сказал:

— Русская земля родит святых угодников. Только тот идёт в рай, кто скончает жизнь свою на родной, на русской земле.

Король хорошо говорил по–русски, но перебивать Ивана не стал. Он смерил его  взглядом, хмыкнул.

-Это кто же вас такой чепуховине учит? Небось, попы ваши.

— Не попы. Это и без них все знают.

-Ну, ну. Все так все.

 

Глава  шестнадцатая На Родине

 

Родина встретила своих сынов неприветливо. Польский король не дал никакой напутственной грамоты, рассудив, зачем она им на родине?

Но Вяземский пограничный пристав стал требовать от них грамоты, кто они такие. Иван понимал, что писанина графа Мессинского, грамоты Папы и Дожа для пристава ничего не значат, пытался объяснить ему кто они.  Пристав, предвкушавший похвалы от воеводы за то, что  один задержал шайку бродячих шишей, ничего не хотел слушать. Бумагу давай!

Иван , потеряв терпение, хотел просто отодвинуть пристава в сторону, а буде станет препятствовать, дать ему по шапке. Однако, зная, что за нападение на государева человека  по головке не погладят, убрал за спину кулаки, которые чесались.  Граф, Папа, Дож, а тут какой — то плюгавый пристав.

Иван даже сплюнул!

Пристав, конечно, был дурак. Но главное, они были дома. Дома! Потерпим. Не такое терпели.

Их выручил посланный для встречи дьяк из посольского приказа. Пристав, ожидавший похвалы, получил горячую порцию ругани от посольского дьяка. Слова  «дурак, олух, остолоп» были самыми безобидными из них. Оправдания пристава вызвали ещё большее озлобление дьяка.

Ехали не торопясь, останавливались на постоялых дворах, кормили лошадей. После обеда по русскому обычаю, который у турок не соблюдался, ложились поспать, потом следовали дальше. Иван не мог забыть и часто вспоминал острое, кольнувшее его в сердце удовольствие, когда на какой –то вопрос служитель постоялого двора ему ответил по–русски. Звуки родной речи, прозвучавшие из уст не своего бедняги – беглеца, а из уст чужого, незнакомого ему человека вызвали в душе  бурный отклик, пробудили в ней целый поток таких воспоминаний, которые он долго переживал, смакуя как какую – то сладость.

Посольский дьяк Аверьян был словоохотливый, компанейский человек. Ему Иван повторил свой когда – то самому интересный, а теперь докучный рассказ о происходившем  с ними. Дьяк слушал с таким видом, будто Иван сообщал важную государственную тайну, не перебивая и не задавая вопросов. Посоветовал не говорить царю, если царь – батюшка соизволит его слушать) о причастии у Папы.

— Не говори, брат Иван, право слово, худо тебе будет. И всем вам.

«Но как утаишь это от Царя и Патриарха,- подумал Иван.- Ведь  не будет хуже того, что было от турок».

В один из дней обоз тихо полз среди снегов. Вдруг Иван остановил взгляд. Кажется что- то мелькнуло в небе, в серых тучах, нависших над землёй. Показалось? Нет, снова  блеснуло. Иван понял: это крест Ивана Великого. Самого города не видать за снегами и лесом, а Иван Великий подаёт о себе знак.

-Братия,- обернувшись к обозу, гаркнул он.- Москва! Матушка Москва! -И перекрестился.

Обоз стал. То с одной, то с другой телеги   спрыгивали люди, вставали на колени, крестились и клали земной поклон.  Аверьян взирал на происходящее с усмешкой: чему обрадовались? Москвы не видели?

До самого города  добрались уже ввечеру, когда на землю сошли синие сумерки. Сторожевые привратники отперли ворота. Обоз втянулся в город.

Время было зимнее, великопостное, много не разъешься, накормили их репой пирогами с ячневой кашей, на столы поставили жбаны с квасом да блюда с квашеной капустой, ешь вдоволь, не жалей живота. Да в народе недаром говорится: капуста да капуста, а в брюхе всё пусто. Но  никто не сетовал, дома – то и деревянная лавка мягче перины кажется.  Зато дома, никто тебя не обидит, не отвесит попутного пинка, не ожгёт плетью, не угостит ни за что, ни про что зуботычиной.

На другой день Ивана призвали к Царю. Для такого случая Иван вымылся в бане. Выхлестал веником турецкую тоску – печаль, тугу галерную, грусть  мессинскую, римскую оторопь, веденецкую важность, венский нахрап, польский кураж.

Царь – батюшка принял его в своей рабочей палате, где он вершил повседневные дела, читал разнообразные грамоты, прошения, выслушивал  гонцов, обсуждал с думными дьяками насущные вопросы. С Иваном по привычке напрашивался Макарий, но Иван сказал извиняющимся тоном, что со своим Царём он может говорить без переводчика.

— А вдруг ты чего – нибудь забудешь, я и напомню.

-Не бойсь, не забуду. А про тебя скажу, что ты толмач толковый, надо бы тебя в посольский приказ пристроить.

Войдя в царскую палату, Иван сразу пал на колени. Алексей Михайлович встал со складного походного кресла, широко шагая, подошёл, помог подняться, показал на скамью.

— Садись, разговор с тобой будет долгий.

Государь был одет в  тёмный подрясник, на нём висел большой серебряный крест, на голове — чёрная  бархатная скуфейка, шитая скатным жемчугом. Жемчуг делил скуфейку на четыре доли. Царь  походил не на грозного владыку громадной державы, а на обыкновенного  приходского попа. Только где было найти такого попа, одна жемчужина со скуфейки которого, наверно, равна стоимости облачения архиерея?

Как уже  предугадывал Иван, Царь велел рассказывать об их путешествии по Европе. Со многими европейскими странами у Руси тогда не было дипломатических отношений, Царь довольствовался о иноземных государствах сведениями обрывочными, недостоверными, иногда вообще сказочными. Поэтому послушать человека, побывавшего там, самовидца, было  интересно и полезно.

Всё, что рассказывал Иван, записывал царский скорописец, сидевший здесь же в палате.

Алексей Михайлович требовал рассказа  самого подробнейшего, до мелочей. Требовалось описать, как выглядят турки, что носят, что едят, какие у них жёны и сколько у каждого. Когда Иван затруднялся дать должный ответ (например о жёнах Апты – паши),  Царь сводил брови, хмурился. Иван боялся, что получит от Царя по сусалам. Но Царь был не драчлив, да и разумен, не может же гребец знать всё.

Интересовали Царя устройство галер, паруса, турецкое оружие, как заряжаются пушки, как стреляют, как достигается точность стрельбы.

После многочасового разговора Царь увидел, что Иван устал. Они перешли в соседнюю палату. На столах стояли блюда с мочёными яблоками, царским лакомством – солёными арбузами, пирогами с кашами.

Перекусили,  повествование продолжалось.

Привычка турок пить табак Царя возмутила.

-Ах, басурманы, ах, нехристи,- восклицал он, слушая Ивана,- пока я жив, не допущу, чтобы русские люди пили табак. Из уст людских должна исходить молитва, а не смрадный дым. Пока я жив…

До поздней ночи продолжался разговор Ивана с Царём Алексеем Михайловичем. Замолвил Иван словечко о Макаре. Царь обещал подумать.

Не утаил Иван, что причастились они у Папы. Как и предупреждал его пристав, Царю это зело не понравилось. Махнув рукой, приказывая замолчать, Царь пристально и даже зло взглянул на Ивана.

— Этого делать было нельзя. Нельзя было этого делать. Ты знаешь, что папа из  себя второго Христа творит, Божию Матерь не почитает, еретические словеса глаголет…

Иван  с тревогой следил за Царём, прежние опасения всколыхнулись в душе, рука- то у него не царская, такой влепит, почешешься.

-Неграмотные мы, царь- батюшка,- пробормотал он,- Не знаем ничего, он дал, мы и взяли. Ты уж, прости нас, сирот твоих, надёжа.

Алексей Михайлович  посмотрел на стрельца, понурившего голову,  сгрёб в горсть его волосы на затылке, слегка встряхнул голову, улыбнулся.

— Пойдёте все к Святейшему Патриарху, исповедаетесь, а уж он решит, какую епитимию вам за невежество ваше дать, или что. Ну, продолжай. Засиделись мы с тобой.

Прощаясь, Алексей Михайлович положил Ивану руку на плечо, спросил ласково:

— Вот ты  везде побывал, белый свет повидал… Скажи, где лучше, на Руси или там?

Иван посмотрел на Царя: шутит? Нет, государь смотрел на него серьёзно, строго, ответа ждал не шутейного, не скоморошьего.

— Да что ты, надёжа – царь, меня пытаешь? Ведь сам всё знаешь,- отвечал Иван.- Дороже Родины нет, тут и церкви Божии, и ты, и семья, и дети, тут и праотцы наши жили и нам здесь жить приказали. Ежели рассудить честно, человеку везде хорошо бывает, а дома лучше.

Глубокой ночью, шагая по  ночному тёмному Кремлю, ловя боковым взглядом  тускло поблескивавшие бердыши стрельцов ночного караула, Иван думал, что много довелось ему повидать в жизни, но самое главное было сегодня: он разговаривал с Помазанником Божиим, Православным Царём, великим государем Алексеем Михайловичем.

 

Глава  семнадцатая, последняя  Судьбы людские

 

Странники прожили ещё с неделю в Москве. Молились, дошли до Сергиева монастыря, поклонились мощам преподобного.

Тем временем в царском тереме судьбы их были решены. Святейший Патриарх Иосиф отпустил им грех, содеянный по неведению, и наложил нетяжкую епитимию:  утром и на сон грядущий совершать 50 земных поклонов с молитвой мытаря, а самому старому из странников благословил постричься в Пафнутьев – Боровский монастырь, без окупа (денежного вклада). Макария определили  толмачом в посольский приказ, Ивана вновь приняли на государеву службу. Каждому из странников Царь пожаловал по 6 алтын денег. Все, кто освободился из вражеского полона, становились свободными людьми, и семьи их. У кого семьи не было или она распалась за давностью лет, Святейший благословил  создать новую на месте их службы.

Почти все спутники Ивана отправлялись  в недавно созданный Якутский острог. Там предстояло им править государеву службу, обзаводиться семьёй. Об этом Алексей Михайлович и говорил им, напутствуя отряд в Кремле в дальний путь. В этот раз Царь был одет соответствующе: на голове богатая меховая шапка с крестом, на груди большой крест с самоцветами, в правой руке посох с копейным остриём.

-Знаю вас как храбрых верных воинов, — говорил он, обходя строй и каждому пожимая руку. — Служите Господу нашему Иисусу Христу, Пречистой, обзаводитесь семьями, растите детей, знайте: Родине люди нужны.

Государь обошёл строй, кивнул головой стоявшему вблизи Ивану.

Иван прощался с друзьями — сотоварищами, с кем бился за жизнь и свободу с турками, шёл по Европам. Прощался, видимо, навсегда. Обнимал каждого, целовал в уста. Слёзы текли по обветренным щекам и гасли в бороде..

На Иване Великом тяжко  прогудел колокол Реут.

Забил барабан. Стрельцы забросили на плечи бердыши, зашагали к выходу из Кремля.

Иван задерживался по делам на три дня.

Ушёл Государь, удалился в терем Святейший Патриарх. Последние стрельцы шагнули за проём ворот.

Прощайте, друзья! Слёзы теснили горло, будто он расставался не с друзьями, а с самой жизнью. Иван стоял один на площади перед Успенским собором.

Вдали глуховато раздавался бой барабана. Вот не слышно и его.

Иван следил, как поднявшийся ветерок гонит по площади лёгкую, быструю позёмку.

На душе было и грустно и радостно.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

[1] Тулумбас – ударный инструмент, род большого барабана.

[2] Куршея —  помост вдоль всей гребной палубы, По нему ходил надсмотрщик следивший за ритмом гребли, наказывавший по его мнению, ленившихся гребцов.

[3] Фелюга – небольшое парусное судно.

[4][4] В те годы говорили не курить, а пить табак.

[5] Бурнус – лёгкая турецкая одежда.

[6] Испанские конкистадоры, покорившие Южную Америку.

[7]Привет, друзья (исп)

[8] Уэска – город в Испании.

[9] Да, да, нет, нет, быстро ( итал.)

[10] Мой друг ( итал.)

[11] Прощай, друг. ( итал.)

[12] До свидания. (итал.)