Вологодский литератор

Брал человек

Холодный мёртвый камень,

По искре высекал

Из камня пламень.

Твоя судьба

Не менее сурова —

Вот также высекать

Огонь из слова!

Николай  РУБЦОВ.

                                                        1                            

Сколько бы ни прошло времени, но сердце не хочет свыкаться с утратой, с потерей, о которой  я неожиданно услышал. Бывает,  что ты как бы готов к печальному  повороту в судьбе знакомого, а тут  ничего не предвещало беды.

Да, я  всё никак не могу примириться с мыслью, что Николая нет, что он отошёл в обители иные, как писал Сергей Есенин, «в ту страну, где тишь и благодать».

Все мы  когда-то будем там, закон Божий никто отменить не в силах. И всё же, всякий раз, когда случается подобное, как-то становится не по себе, возникает  ощущение некоей  несправедливости, хотя роптать на волю Божью  — большой грех.

Но, согласитесь,  в самом деле! Ещё совсем недавно в Петербурге
в Доме книги  на Невском проспекте,  Николай Коняев представлял читателям своё  новое  произведение  — художественно-публицистическую хронику  «Лихие и святые девяностые» (объёмом 755 страниц), где сделал попытку  проследить и осмыслить все важнейшие события, так называемой, «новейшей истории России».

Труд  проделан был огромный!  Цикл произведений  —  явление уникальное!

Дневниковые записи составили три книги: «Застигнутые ночью» (1986-1991),  «Лихие и святые девяностые» (1991-1996) и вышедшая уже перед 40-м днём по кончине Николая книга «Прощание с тысячелетием».

День за днём в течение ряда лет Николай Михайлович  заносил себе в дневник впечатления от текущей повседневности  в  любимом Петербурге, в Москве, в других градах и весях, что и  легло  в  основу  повествования. Я смотрел  по телевизору запись той  памятной  встречи на Невском проспекте. Искренне радовался за товарища, ощущал,  даже на расстоянии, его духовную силу,  чувствовал, что он полон  энергии и что новая  книга — далеко  не последняя.

Но, увы, оказалась последней!

Даже в  немногое время, прошедшее  после  смерти,   всё яснее и отчётливее проступает  масштаб  художественного таланта,  личности Николая Михайловича  Коняева, писателя, создавшего «свой мир в русской литературе»  на рубеже двух столетий  — конца ХХ-го  и начала ХХI-го веков.

Всё осязаемее ощущаешь  масштаб невосполнимой потери, которую понесли  и  русская литература, и весь, доныне существующий  Русский мир.  Всё, что вышло из-под пера  замечательного автора,  предстоит осмыслить заново, увидеть в контексте  эпохи, в связи с теми задачами, которые необходимо решать русскому народу в  первой половине ХХI-го  века.

Мне выпало счастье  общаться с Николаем Михайловичем в разное время, в разных местах. Память сохранила  подробости  его характера, мировоззрения, таланта.  И некоторыми впечатлениями  от этой яркой личности я хочу поделиться.

Мы не были  близкими, задушевными друзьями.  Но когда встречались,  нас всегда тянуло  друг к другу, незримо  мы ощущали  какое-то душевное родство. На книге «Неудавшийся побег», вместивший под обложку три новых романа,  которую подарил Николай Михайлович, он  написал: «Моему другу и самому близкому человеку на любимой мною, бесконечно любимой и родной Вологде. 19 сентября 2013 года».

Было это в писательском городке Переделкино под Москвой.

Спустя несколько месяцев, в апреле 2014 года,  мы опять  оказались вместе  в столице и  провели неразлучно  целый день.   Мы  ехали  в  автобусе, который катил из  Переделкино  в Москву на улицу  Поварскую, в «Дом Льва Толстого», где  расположен Литфонд. Там участвовали в работе писательской  конференции, её  вёл известный поэт и прозаик, председатель «Литфонда России» Иван Иванович  Переверзин. К слову, Иван Иванович   высоко ценил творчество Н.М.Коняева, а подход к авторам у него  был профессиональным.

После возвращались назад в « Дом творчества». А вечером сидели рядом за столом на   фуршете. И всё говорили, говорили, говорили — темы были самые разные.

Боже, как я сожалею, что не записал хоть малую толику тех откровенных, искренних,  замечательных бесед! В них открывался характер и внутренний мир большого писателя.

Вот такие мы  русские люди  —  беспечные,  близок локоток, да не укусишь!

В тот раз,  когда уже уезжал в Петербург, Николай  достал из сумки объёмную книгу «Что читал Государь в Тобольске», подписал на титуле: «Геннадию Алексеевичу Сазонову  — от автора и старинного товарища». Протянул подарок с напутствием: «Прочитаешь — черкни, хочу знать твоё мнение».

Я пообещал обязательно прислать отзыв.

2

Впервые имя Николая Коняева я встретил на страницах литературно-художественного альманаха молодых писателей «Молодой Ленинград -1974». Его  тиражом в 30 000 экземпляров  издал «Советский писатель» (Ленинградское отделение). Из многих пишущих в огромном городе в книгу в 300 страниц  отобрали  лишь  30 авторов, конкурс был  —  настоящая  творческая конкуренция.  Мою подборку стихов «забраковал»   поэт Александр Кушнер.  Другие редакторы, в частности  известная поэтесса Ирина Малярова , «отстояли» её и поместили в сборник. Я «шёл» рядом с Николаем Коняевым, который дебютировал рассказом «Пятьдесят пятая весна».

Это были  его яркие, непосредственные впечатления от быта  в родном посёлке  Вознесенье на берегу Онежского озера Подпорожского райна, где Николай родился 25 августа 1949 года в семье учителей. И сам  рассказ, первый напечатанный, был посвящён  учительнице младших классов в поселковой школе — Евдокии Алексеевне. «Жить надо, как живут все» — вот кредо героини, котороя  душу отдала детям. Сюжет рассказа показывает читателю последний день Евдокии Алексеевны в школе перед её уходом на пенсию.

Я работал в разных изданиях  в Ярославле, Вышнем Волочке, Череповце, Твери, Оренбурге, Вологде.  С  большим интересом следил за творчеством Николая, читал его произведения  в журналах или газетах, радовался  творческому росту.  Кстати, из того альманаха, кроме Николая  Коняева,  вышли и другие авторы, ставшие  известными  — прозаик Борис Рощин, поэты Виктор Того, Владимир Голубев, Григорий Калюжный,  прозаик Александр Житинский.

Широкое читательское признание Николая Коняева  началось с повести о выдающимся русском  поэте Николае Рубцове —  «Путник на краю поля». Уже после её публикации,  где-то в марте 2000 года,  Николай приехал по   делам в Вологду.

Так я с ним  впервые встретился, хотя заочно мы знали друг друга  давно.

Думаю, Николай с любовью  относился  к Вологде не только потому, что это одна из «литературных столиц России». Было  и другое обстоятельство. Его двоюродный  дед по отцовской   — Иван Алексеевич Шергин (1866-1930 гг.)  — коми публицист, писатель, издатель журнала «Вестник Севера» родился в Вологодской губернии — в селе Серёгово Яренского уезда ( ныне территория республики Коми).

Так что с Русским Севером его связывали «кровные узы».

К повести «Путник на краю поля» в литературных кругах относились по-разному: от восторженных похвал до неприятия. Но никто не мог возразить против главного: это было первое в русской литературе художественно-публицистическое произведение о Николае Рубцове. Оно несло огромный объём информации, высвечивало неизвестные страницы жизни и творчества выдающегося лирика.

Хотелось как-то поддержать Николая, и я предложил  сделать большое интервью для центральной прессы. Он пришёл ко  мне на корпункт после обеда, и мы проговорили почти до темноты.

Конечно,  я прочёл повесть, и был потрясён откровениями автора, его позицией, проникновением во внутренний мир Рубцова. И всё же  меня интересовали  подробности того,  как повесть создавалась.

Я  знал, что  Николай Коняев  никогда не писал стихи, во всяком случае, опубликованных его стихов я не видел. Было удивительно, что он, сугубый прозаик,  взялся за столь  «сложный предмет» — поэзию, да ещё за Рубцова. Как  он отважился на это?  Почему?

                                                        3

Я внимательно слушал  неторопливый рассказ  гостя с характерными для него интонациями и жестами.

— Однажды мне попала в руки книга стихов Рубцова, — начал  Николай Михайлович. — Я люблю Ахматову, Мандельштама, Цветаеву…

— Но Рубцов показался мне пронзительно родным, «заповедным», книга, что называется,  обожгла душу. А тут как раз актёры одного из московских театров предложили мне написать пьесу о судьбе Рубцова. Разговор проходил в кабинете Вадима Кожинова — ему прислали из Мурманска рукописи воспоминаний о поэте. Кожинов тоже загорелся идеей пьесы и дал мне почитать эти воспоминания.

— Я взял ворох бумаг домой, стал читать и не мог оторваться всю ночь. Было ощущение, как будто это про меня написано, как будто это моя жизнь. Не то, чтобы я соотносил себя с Рубцовым, у нас всё разное. Он — сирота, у меня — отец и мать, всё благополучно. Тем не менее,  я всё чувствовал, узнавал  — и свет барака посреди ночи, и сосны, которые шумят рядом, и всё, всё. Родное! Словом, я написал пьесу, её сыграли на гастролях. Прошло ещё несколько лет, а эта тема во мне жила. И в 1987 году я начал писать повесть о Рубцове. До этого накопил большой материал, побывал практически во всех архивах, располагавших  документами о жизни и творчестве Николая Михайловича, повесть я написал за полтора месяца.

— Сразу на чистовую написал?

    -Да, почти начисто. Но после я поехал на родину поэта в Тотьму, в село  Никола, где Николай Михайлович учился в школе, куда он приезжал, когда был студентом Литинститута, где встретил свою  любовь — Генриетту Шамахову, которая родила ему дочь.  Здесь я нашёл много людей, которые знали и помнили Рубцова. Я записывал их воспоминания на диктофон, а вечером в гостинице расшифровывал. Я пришёл в полное отчаяние: повесть написана, а тут живой материал, надо всё переделывать. И вдруг понимаю, что ничего по сути не надо менять, воспоминания точно «ложатся» на текст рукописи, надо только кое-что подкорректировать. Повесть довольно быстро напечатали.

— Чем дальше мы уходим от трагической гибели поэта, тем, кажется, сильнее интерес у читателей к личности Рубцова и его стихам. В чём здесь дело?

    — Николай Рубцов, считаю,  — крупнейший российский поэт второй половины ХХ века. К тому же он наиболее «коммерческий»  — каждый год его книги расходятся суммарными тиражами от 50 до 100 тысяч экземпляров.  Это по  нынешним временам тиражи фантастические. Рубцов написал: «Я уму  в крещенские морозы…». Так оно и случилось. Пророческая сущность творчества Рубцова является той «тайной», которая дополнительно притягивает к нему огромное количество людей. Пророчеств в его стихах очень много.

Конечно,  в данном случае воспроизводить полностью нашу беседу, её опубликовала газета «Труд» (  №062, 5 апреля 2000 г.), где я  работал собкором,  не буду. Но приведу ещё  любопытный фрагмент.

     — Если верить  вашей повести «Путник на краю поля», в судьбе  Николая Рубцова есть некая предопределённость. Можем ли мы говорить о религиозности поэта? — спросил я автора.

— Да, некоторая предопределённость и в жизни, и в посмертной судьбе Рубцова есть, и я пытался отразить её в повести. Расскажу только один эпизод. Будучи в гостях у писателя Василия Белова, я ему сказал, что нашёл в архиве такую телеграмму: «Дорогой Вася, извини, я был не прав. Рубцов». Видимо, был 30 лет назад какой-то резкий разговор между Беловым и Рубцовым.  По какой причине Рубцов не отправил телеграмму — трудно сказать. Может, просто не нашлось денег. Но есть мистический факт: через десятилетия адресат получил телеграмму через меня, выполнившего роль почтальона…

Вопрос о том, был ли Рубцов православным человеком, выходит за пределы его биографии, но принципиально важен для понимания эпохи, в которой он жил. Вся поэзия Рубцова проникнута духом Православия. Но к нему он шёл не через церковь, а через русскую классическую поэзию, что очень типично для писателей, начинавших свой  путь в конце 50-х годов…

Сам же Николай Коняев, в отличие от героя повести, пришёл к Православию  именно через храм, через церковь. Он, казалось, погрузился в безграничный мир Веры. Её свет, её отблески ощущались во всём, о чём бы ни писал он. Не зря же в одном из интервью Николай  Михайлович заметил: «Писатель — соработник Бога».  Лучше и точнее не скажешь! И он следовал этому внутреннему своему правилу.

После нашей беседы  вышло  ещё изрядное количество  книг о знаменитом поэте, написанных разными  авторами.

Но повесть Николая Коняева, как первая любовь, продолжает оставаться лучшей о Рубцове.

                                                          4

На моём рабочем столе лежит объёмный труд, более пятисот страниц  — новая книга  Николая Коняева «Что читал Государь в Тобольске». Она вышла  в Санкт-Петербурге  в 2013 году.  Это художественные очерки о русской истории, собранные под одной обложкой  в связи с 400-летием  династии русских царей и императоров  Романовых.

Был соблазн одолеть книгу одним махом, тем более, что она написана живым языком, читается легко. Но я решил растянуть удовольствие, неторопливо вбирал в себя страницу за страницей, как бы заново открывая Русскую историю. Читал, радовался за Николая, учился у него любви к Родине.

Казалось бы, ну, что нового способен  поведать писатель о русской Истории после Василия Ключевского, Николая Карамзина, Владимира Соловьева и других заслуженных наших авторитетов?  Не будем, однако, спешить с выводами. Оказывается, повествовать о Святой Руси не только можно, но и просто необходимо, поскольку ещё остаётся немало, так называемых, «белых пятен», требующих современного осмысления, творческого поиска, новых подходов.

Именно так и поступал Николай Коняев.

Для него  русская История — не что-то давнее, застоявшееся, малоинтересное, а суть — день сегодняшний, яркий и неповторимый. История для него  — личная сопричастность далёким и грозным событиям, умение увидеть в них, в судьбах героев и антигероев действие Божественного Промысла о нашей Родине.

Это как раз и есть та черта, которая отличает писателя-историка Николая Коняева от многих других авторов, пишущих об истории России.

Так в упомянутой книге по-новому предстаёт нравственный, духовный подвиг великого князя Александра Невского. Он  смело вступил в схватку с «тогдашним НАТО», отстоял независимость Родины.  «Разгром и покорение нетронутой татарами северной Руси готовилось Западом планомерно и целеустремлённо, — писал  автор. —  На Восток, в псковские пределы устремились немецкие рыцари, а на соединение  с ними, с Северо-Запада, двинулись шведы Ярла Биргера, которых римский папа сулил наградить Новгородской землёй.

Александру Невскому было  всего 20 лет, когда 15 июля 1240 года он разгромил эти силы тогдашнего НАТО. И случилось это всего в нескольких километрах от нынешнего Санкт-Петербурга.

За эту победу святого князя прозвали Невским».

Или вот просто потрясает исследование судьбы спасителя Отечества Кузьмы Минина, а также сюжет об уничтожении народной святыни — иконы «Казанской Божьей Матери».

Не удержусь, чтобы не привести ещё маленький отрывок из этой прекрасной книги.

«Воистину, в этом смысле наша страна — феноменальное, небывалое в мировой истории образование. Из различных центров, на основе  совершенно  различных государственных идеологий, различными империеобразующиими этносами создавались эти государства, но совпадала их территория, на которой  — лучше ли, хуже ли! — но обеспечивалось выживание всех включённых в империю народов. Когда же империя, благодаря враждебным силам разрушалась, она снова возникала на основе другой идеологии, другого этноса, из другого центра, но в тех же самых границах.

Что это значит?

Да только то, что эта империя нужна Богу, то, что народам, населяющим нашу страну, надобно исполнить то, что предназначено нашей стране Богом.

И мы ясно должны понимать, что все, кто тем или иным способом пытаются разрушить страну, враги не только нашего государства, но и самого Бога».

Будем помнить  замечательные слова  нашего товарища по литературе   и носить их в своём сердце!

Николай Коняев — писатель многоплановый.

Ему по плечу были самые разные жанры и темы. И в каждом  своём произведении он старался быть интересным читателю    — от короткого рассказа до большого романа.  А как иначе? Необходимо, чтобы читатель  откликался. Приведу только один эпизод. Много лет назад в еженедельнике «Литературная Россия» был напечатан рассказ Николая  Коняева «Крыса». Жесткий такой рассказ о деградации женской души, героиня — падшая, ставшая на путь «древнейшей профессии». Сколько прошло времени, а рассказ остался в памяти. Прочитав рассказ,  я подумал: автор мог бы, наверное,  и не так сильно  «отделать» героиню. Но, поразмыслив, я понял: для Николая художественная  правда в данном рассказе оказалась   превыше иных обстоятельств.

Однажды в письме к одной  знакомой  Иван Сергеевич Тургенев заметил, что «имеющий Веру имеет всё, и ничего не может потерять».

Творчество Николая Коняева как раз и свидетельствует, что он имел Веру, умел её хранить и отстаивать.

В большую заслугу ему следует поставить книги о великих русских  литераторах — Дмитрии  Балашове,  Фёдоре  Абрамове, Валентине Пикуле. Это серьёзные художественные исследования. Они  по-новому открывают  личности и творчество  великих  мастеров русского  слова.

Осенью 2018 года судьба преподнесла  подарок  —  известный писатель из Тюмени Леонид Иванов пригласил  на 55-летие областной писательской организации. На другой день, солнечным утром, мы поехали в Тобольск — духовную столицу всей Сибири. Впечатления  от светлого города на Иртыше были  незабываемые. Здесь я познакомился с Аркадием Елфимовым, известным в Тобольске хранителем истории. Именно кратким рассказом о нём заканчивалась  книга «Что читал Государь в Тобольске».

Кстати, я так и не сказал о главном мотиве повествования. По точному исследованию  Николая Коняева, Император Николай II, находясь вместе с семьей в ссылке в Тобольске, впервые прочитал несколько томов Николая Лескова и был поражён тем, как глубоко  писатель проник в душу русского народа.

Показывая   ботанический сад «Ермаково поле», уникальный для всей Западной Сибири, Елфимов  рассказывал подробности  о сражении Ермака с войском хана Кучума.  Силы были неравные: татарские «тьмы» в несколько раз превышали  по числу бойцов  скромный  отряд Ермака.  Рассказчик сожалел о том, что до сих пор историки  так и  не смогли  установить, сколько отважных казаков атамана Ермака Тимофеевича полегло во время   сражения  у крутого мыса Иртыша.

— А вот  писатель Николай Коняев, вы его, конечно, знаете,  когда сюда приезжал ко мне,  — заметил Аркадий Григорьевич, — точно сказал:  127 казаков сложили свои  буйные головушки. Как он подсчитал? Это осталось тайной.

Свою тайну  Николай Михайлович не стал раскрывать Аркадию Елфимову. По какой причине? Трудно сказать!

Наивно так думать, но,  тем не менее, не оставляет мысль, что не без влияния книги  «Что читал Государь в Тобольске» в апреле 2018 года, в год столетия казни Императора Николая II , здесь открыли музей царской семьи. Он разместился на двух этажах бывшего дома генерал-губернатора, который стал последним пристанищем законного русского царя, членов его семьи и сподвижников. Дом сохранился стараниями горожан, хотя могли бы сжечь, взорвать, развалить, как случилось с «домом купца Ипатьева» в Екатеринбурге (тогда Свердловске), куда в 1918 году вывезли пленников, а в середине  лета зверски расстреляли.

Глубокие и трепетные чувства охватывают всякого, кто входит под своды

дома, комнаты и лестницы которого помнят Царя.

                                                                   5

Талантливый русский писатель, как правило,  талантлив не только  в  даре слова, полученном от Бога, но и во многом другом   — в увлечениях, в быту, в занятиях, смежных с литературой.

Примеров на сей счёт достаточно. Вспомним хотя бы Михаила Васильевича Ломоносова, нашего национального гения. Он, будучи учёным, открывал  законы физики, механики, химии. Как литератор он  составил «Грамматику русского языка», написал трактат о стихосложении, сочинял прекрасные оды. А на досуге Михаил Васильевич занимался искусством мозаики. В здании Морского музея на стрелке  Васильевского  острова в Санкт-Петербурге  до сих пор сохранилась на стене огромная мозаика, выложенная руками Михаила Васильевича.

Николай Коняев тоже принадлежал  к типу « людей многосторонних». Он, к слову,  очень любил путешествовать, знал Россию, что называется не

понаслышке, а воочию. Знал  конкретно определённые  деревни, посёлки, города, людей, живущих в них.

Здесь же  хочу кратко коснуться такой стороны его личности, как редакторская деятельность. В разные годы и в разных местах Николай Михайлович работал редактором на киностудии «Беларусьфильм» и в издательстве «Советский писатель», заведовал отделом прозы в журнале «Нева». В начале двухтысячных годов он  возглавил журнал «Аврора» в Санкт-Петербурге. К тому моменту  издание почти «угасло», утратив  былую популярность.

С приходом нового главного редактора  журнал изменился к лучшему,  как бы заново ожил,  читатель снова  потянулись к нему.  Не в последнюю очередь тому способствовало широко представленная на страницах издания  русская История и  история Православия в «современном прочтении»: то есть не отвлечённая, а «увязанная» с проблемами текущими.

Сам Николай вёл «Дневник редактора», где высказывал  мнение на  «горячие» темы.  «Бывший диссидент А.А. Зиновьев очень точно определил характер поддерживаемого Западом советского свободомыслия, сказал, дескать, «мы метили в коммунизм, а попали в Россию», — писал редактор в одном из номеров. — Эти слова А.А.Зиновьева можно поставить эпиграфом к решению правительства Москвы о переименовании Большой Коммунистической улицы в улицу Александра Солженицына.

На первый взгляд, всё складно получается.

Александр Исаевич, как считается, боролся с коммунистической идеологией, вот и переименовывается в его честь улица, некогда названная в честь  ВКП (б).

Но есть, есть тут и закавыка.

Ведь до 1924 года эта улица не Коммунистической была, а носила имя строителя Москвы и Русского государства, сподвижника Дмитрия Донского и Сергия Радонежского  — святителя Алексия, митрополита Московского, и называлась она тогда  Большой Алексеевской.

Вот и получается, что переименование её в улицу Солженицына вполне можно использовать иллюстрацией к изречению Александра Александровича Зиновьева.

И не потому получилось это, что планировали так, а просто потому что, хотя московская мэрия и не ВКП (б), конечно, но тоже, как и ВКП (б), мимо России живёт…» («Аврора», №5, 2008).

Очень точно подметил редактор: «мимо России живёт…».

Людей, обладающих  похожим  самосознанием,  изрядно развелось в нашей стране. Они не чувствуют под ногами  «почвы», а это —  большая беда.

В том же номере Николай опубликовал замечательные путевые размышления «Рёбра Северовы» о своей  поездке на Кольский полуостров.

Я поздравил  Николая с назначением в «Аврору». В ответ он  заверил, что готов  предоставить страницы журнала для  произведений  авторов из Вологды. Сказал  нашим писателям,  и, не откладывая в долгий ящик, послал поэтическую подборку. Но шла неделя за неделей,  а весточки из «Авроры» я так и не получил.

Кажется, в конце зимы  я встретил  Коняева  в коридоре Литфонда в Москве, ещё, наверное, в прежнем  здании на улице Усиевича.  Мы стояли вместе  в очереди в бухгалтерию  оформлять  командировку, а рядом с Николаем был  поэт Борис Орлов, председатель правления Петербургской организации Союза  писателей России.

Разговор, как обычно в очереди,  переходил с одного на другое. Как-то мне  не получилось  напомнить главному редактору о стихах. Но он, вероятно, почувствовал моё настроение, сам вспомнил о них, порадовал: « в ближайшем номере выйдут».

Вечером, после писательского ужина, когда народ начал расходиться из  ресторана в Переделкино,  Николай предложил мне партию в бильярд. И я согласился. Эта игра, кстати, самая любимая моя с раннего детства. Но из-за всяких больших и малых дел  редко удаётся «погонять шары». А тут такая возможность. Да и не просто поиграть, а ещё попутно пообсуждать «литературные вопросы».

Мы вышли в фойе, где стоял бильярдный  стол, сложили «треугольник» из шаров, взяли в руки кии.

Меня разобрал азарт, я забивал один шар за другим, сам не понимая, как это получалось, потому что навык игры  был почти утрачен.

Мой партнёр проиграл партию  «всухую».

И вторую партию он  тоже проиграл, но, правда, уже с определённым счётом.

«Ну, вот, — подумал я грешным делом, — плакала моя подборка. Наверное, Коля обиделся на моё поведение».

Я даже немного расстроился.

В «Авроре», к слову,  я мечтал напечататься ещё со студенческих лет.

Я вернулся в Вологду, и в суете будней позабыл о своём «расстройстве».

Недели через две почтальон принес пакет, где был номер журнала с моими стихами и короткое тёплое письмо от Николая.

На сердце у меня сразу посветлело.

***

… Фраза писателя  «Путник на краю поля», которая стала названием повести о Николае Рубцове, несёт в себе, на мой взгляд, глубокий сакральный  смысл.

Край Поля — наша земная жизнь.

Само Поле — Вечность.

Мы идём по краю  Поля, не зная срока, когда  призовут в паки бытиё. И хотим  успеть  сотворить  что-то важное, заметное.

Для Николая Коняева это стало  соработничество Богу в Слове.

ВОЛОГДА,

2018-2019 гг.