Вологодский литератор

Сходство коммунистической идеологии с религией отмечалось многими исследователями. Религиовед И. Вах, говоря о секулярных псевдорелигиях («Псевдорелигия может демонстрировать черты подлинной религии, но в ней человек соотносит себя не с предельной, но с некоей конечной реальностью» [5]), первой в их ряду называет марксизм. Однако, как справедливо отметил в своей работе «Истоки и смысл русского коммунизма» Н.А. Бердяев, русский коммунизм не исчерпывается марксизмом, поскольку, несмотря на утверждаемый интернационализм, имеет ярко выраженные национальные черты.

Ценностная основа русской культуры генетически связана с православием, этим и обусловлено своеобразное национальное преломление революционной идеологии. Марксизм на русской почве должен был вытеснить и заменить христианство, а значит, хоть отчасти удовлетворить сформированные православием духовные потребности. Согласно М.М. Дунаеву, «православие на протяжении веков так воспитывало русского человека, … что он, даже видимо порывая с верою, не мог до конца отрешиться от православного миросозерцания» [4]. Русская ментальность в социалистическом ее варианте сохранила во внешне измененном виде свои исконные православные черты. Иными словами, русская революция  во многом перенаправила религиозную  по своей природе энергию в социальную сферу. Как писал Н.А. Бердяев, «религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремленность к трансцендентному, которое относится то к вечности, к иному миру, то к будущему, к этому миру» (сноска?). Названные устойчивые свойства утверждаются в советском искусстве, именно они характеризуют положительных героев советской литературы и интерпретируются как образец служения коммунистическим идеалам. Таким образом, верное революционной идеологии искусство («социалистический реализм») в определенной мере стало художественным отражением коммунистических метаморфоз русской религиозности.

Для современной социокультурной ситуации (2016 год) в целом характерно утвердившееся еще в эпоху перестройки принципиальное и последовательное отрицание достоинств официального советского искусства и идеологии. Одним из важных аргументов в пользу такого взгляда стала советская антирелигиозность. Характерно, что и упомянутый М.М. Дунаев в своей работе «Вера в горниле сомнений» (2003) говорит о социалистическом реализме как о литературном проявлении «пародийной советской псевдорелигии» [4]. Такое определение ценностной основы социалистического реализма не соответствует действительности — точнее подходит термин «квазирелигия» («псевдо» указывает на предполагаемое, но обманчивое сходство; «квази» указывает на подлинное сходство … не предполагаемое, а основанное на идентичности некоторых сторон» [5]). Советская квазирелигия — не пародия (искажение с целью высмеивания) на религию, а попытка усовершенствования религии в русле последовательного материализма.

Как известно, идеологические основы социалистического реализма были изложены в работе А.В. Луначарского «Основы позитивной эстетики» (1904). В этой статье автор, буквально цитируя апостола Павла (Рим. 8:24), говорит о переосмыслении христианских ценностей: «»Мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда, ибо если кто видит, чего ему надеяться?» Не вера-уверенность в фатальном наступлении царства счастья, делающая нас пассивными, делающая лишними наши усилия, а вера-надежда — вот сущность религии человечества; она обязывает способствовать по мере сил смыслу жизни, то есть ее совершенствованию или, что то же, — красоте, заключающей в себе добро и истину как необходимые условия и предпосылки своего торжества. Рассчитывать же на мир потусторонний, быть религиозными религией бога, активные люди не желают и не могут, ибо тот мир, если и существует, то, уже ввиду трансцендентности своей, никак себя нам не объявляет» [10]. Таким образом, в основе квазирелигии социалистического реализма лежит переосмысление христианских ценностей, попытка переориентировать духовное стремление человека на посюсторонние цели. Тот факт, что А.В. Луначарский уравнивает творчество с идеологией и ориентирует искусство не на сущее, а на должное, подтверждает, что основанный на его идеях социалистический реализм направлен на утверждение квазирелигии -«религии человечества». Суть ее сходна с учением Л.Н. Толстого («отвлеченное международное христианство без Христа» [13]), стремившегося гармонизировать разум и веру по законам разума и отрицая трансцендентное. Однако основы модернистской квазирелигии социалистического реализма, тем не менее, коренятся в православном христианстве; парадоксы ее обусловлены отказом от веры в трансцендентное, почти неизбежным в эпоху секуляризации культуры.

Согласно энциклопедическому определению, социалистический реализм — «основной официально (на государственном уровне) признанный метод советской литературы и искусства, цель которого — запечатлеть этапы строительства советского социалистического общества и его «движения к коммунизму»» (А.А. Ревякина) [9, стб. 1011]. Очевидно, что далеко не все произведения официально признанной советской литературы вполне соответствуют этому определению. Кроме того, понятие о социалистическом реализме в течение советской истории пересматривалось и дополнялось.

В настоящей статье  рассмотрены произведения, в наибольшей степени соответствующие исходным принципам социалистического реализма, а также сами эти принципы. Указанные выше особенности русской религиозности — прежде всего, аскетизм и способность нести страдания и жертвы во имя веры (подвижничество) — ярко отразились в книгах А.А. Фадеева и Н.А. Островского. Непредвзятое рассмотрение их творчества позволяет сделать выводы о своеобразии советской духовности, отраженной в искусстве социалистического реализма.

Наследие Александра Александровича Фадеева (1901-1956 гг.) по праву считается классикой социалистического реализма и представляет собой образец верности его идеологическому направлению. При этом Фадеева нельзя назвать самостоятельным идеологом, поскольку он сознательно придерживался догматически утверждаемого принципа партийности литературы [9, стб. 1011].

Отдавая огромное количество времени административной работе в ЦК КПСС и Союзе писателей СССР, Фадеев неизбежно жертвовал собственно литературным творчеством. По этой причине многие замыслы остались нереализованными. В частности, остался неоконченным яркий, наполненный революционной романтикой роман «Последний из удэге», который писатель (поклонник романов Джека Лондона и Дж. Фенимора Купера) начал создавать еще в 20-х годах. Подверженность Фадеева влиянию партийного руководства наиболее ярко проявилась в том, что после резкой критики романа «Молодая гвардия» в газете «Правда» (1946) писатель предпринял вторую редакцию (1951), в которой, соответственно пожеланиям официальной критики, была укрупнена руководящая роль партии [16, с. 247-248]. Литература была для Фадеева, прежде всего, служением; как писал автор в 1942 году, «нет большей чести для советского литератора и нет более высокой задачи у советского искусства, чем повседневное и неустанное служение оружием художественного слова своему народу в грозные часы битвы» [2]. Во многом, верностью установкам власти и обуславливается значение наследия писателя для понимания мировоззренческого климата эпохи.

Созданные писателем образы значительно повлияли на формирование канонов советского искусства и стали художественным воплощением идеалов нового государства. Согласно Н.А. Бердяеву, «коммунистическое … государство есть диктатура миросозерцания. (…) Коммунисты исповедуют воинствующий атеизм, и они обязаны вести антирелигиозную пропаганду. Коммунизм (…) сам хочет быть религией, идущей на смену христианству, он претендует ответить на религиозные запросы человеческой души, дать смысл жизни» [1, с. 129]. Продолжая метафорическую параллель между религией и коммунизмом, можно сказать, что произведения Фадеева как образцы социалистического реализма вошли в коммунистический «канон». Та «диктатура миросозерцания», о которой говорит . Бердяев, осуществлялась не только и не столько через государственную пропаганду, сколько через искусство (безусловно, тоже «государственное»). Само диктуемое миросозерцание в значительной степени закреплено именно в художественных образах. И хотя  утверждаемые в литературе соцреализма принципы по обозначенным выше причинам противопоставлялись христианству, их суть парадоксальным образом во многом сходна с христианскими ценностями.

В книгах Фадеева в полной мере отразился религиозный пафос коммунизма — автор воспевает преодоление человеком собственной слабости во имя высшей цели, утверждает веру в прекрасное будущее человечества (атеистический аналог представлений о загробном воздаянии за прижизненные страдания). Положительные герои книг Фадеева культивируют в себе бескорыстие и альтруизм, они преданы идеалам, Родине, народу. При этом в качестве наивысшей точки жизненного пути героя, как правило,  выступает мученическая кончина во имя идеалов и ради спасения других людей («Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя» (Ин.15.13)). Таковы партизаны Метелица и Морозка в романе «Разгром» (1926), подпольщики Олег Кошевой, Сергей Тюленин, Ульяна Громова, Любовь Шевцова и их товарищи в романе «Молодая гвардия». Как писала О.Л. Погодина-Кузьмина, «одним из первых Фадеев начинает создавать пантеон святых новой эпохи. Это герои, принявшие муки и смерть за веру, ради будущего царства добра и справедливости. Их аскетизм, самопожертвование, твердость и даже сомнения — вот главный материал для строительства нового мира. Такой тип героев на долгие годы станет самым востребованным в советской идеологической системе» [16, с. 241].

В романе «Разгром» показана проблематика социалистического гуманизма — по выражению В.М. Озерова, «разоблачается «философия» мелкобуржуазного индивидуализма и анархического своеволия» [14, с. 9]. В центре внимания автора — модернистская диалектика становления нового человека и общества. Мотив предательства раскрывает представление о чуждости мечтателя-интеллигента Мечика революции, о его неспособности к перековке в нового человека; Мечику противопоставляется «успешно перековавшийся» Морозка, у которого нет иного пути, кроме революции («Уйтить из отряда мне никак невозможно…» [21, с. 12].) Совершаемый выбор, изображенный с психологической достоверностью, обусловлен социальным происхождением героев. Как писал о социалистическом гуманизме М.М. Дунаев, «логика его проста (…) ценностью обладает не всякая индивидуальность, но только та, которая включена в дело социального прогресса и служит революционному преобразованию действительности» [4]. Однако социалистический гуманизм близок по своей природе к христианскому гуманизму, который строится на представлении о том, что человек является ценностью как образ и подобие Божие. Некоторые человеческие свойства (такие как трусость, жадность, эгоизм) невозможно соотнести с образом Спасителя или идеей Абсолюта, потому порабощенный такими свойствами собственной природы человек уже не в полной мере соответствует высокому онтологическому статусу. Тем не менее, слабый грешный человек, будучи свободным, может раскаяться и искупить свой грех. Аналогичным образом в произведениях Фадеева (и других социалистических реалистов) человек является ценностью постольку, поскольку способен, преодолевая себя, стремиться к идеалу. Главный герой фадеевского романа является идеологом социалистического гуманизма: «Левинсон глубоко верил в то, что движет этими людьми не только чувство самосохранения, но и другой, не менее важный инстинкт, … по которому все, что приходится им переносить, даже смерть, оправдано своей конечной целью (…) Но он знал также, что этот глубокий инстинкт живет в людях под спудом бесконечно маленьких, каждодневных, насущных потребностей и забот о своей — такой же маленькой, но живой — личности, … потому что каждый человек слаб» [21, с. 84]. В романе «Разгром» проходящий через раскаяние в «грехах» и внутреннюю перестройку Морозка в конце произведения жертвует собой.

Для понимания своеобразия революционной духовности большое значение имеет образ командира партизанского отряда Левинсона, который сострадает людям и чувствует за них ответственность, но оказывается вынужден принимать суровые и, порой, страшные решения. Нравственные и физические страдания Левинсона, которые он вынужден ввиду своего положения скрывать, делают его, по сути, добровольным тайным мучеником. Характерно, что, будучи представителем новой власти, Левинсон, тем не менее, с почтением относится к реакционному (с точки зрения партизан-шахтеров) крестьянству и даже к чужой для него «старой» вере («…во что бы тебе выстрелить? — Левинсон поискал глазами. — В крест! — радостно предложил кто-то. — Нет, в крест не стоит…» [21, с. 67]). В образе Левинсона как положительного героя писатель-соцреалист показал идеал сочувствия к другим и безжалостности к себе: «… похожий на первых христианских мучеников Левинсон, преодолевающий боль и телесные страдания, чтобы силой духа «подняться на недосягаемую высоту»» (О.Л. Погодина-Кузьмина) [16, с. 241].

Идеи подвижничества еще более явно представлены в романе Фадеева «Молодая гвардия». Как писал автор в статье «Бессмертие», «во время страшных пыток, которым подвергли членов «Молодой гвардии» озверевшие враги, с невиданной силой раскрылся нравственный облик юных патриотов, облик такой духовной красоты, что он будет вдохновлять еще многие и многие поколения» [19]. Описания пыток и мученической смерти подпольщиков Краснодона вызывают ассоциации с агиографической традицией. Психологические различия героев, важные в ходе приключенческой части романа, в финальных сценах уже не играют ведущей роли; свойственная методу писателя детерминированная психология отступает перед обобщенным изображением идеи жертвенности («…дух их парил беспредельно высоко, как только может парить великий творческий дух человека» [20, стр. 669]).

Наряду с этим, в романе «Молодая гвардия» остро противопоставляются самопожертвование и предательство, которое отмечается каиновой печатью. Помимо героев, олицетворяющих образ врага (Стаценко, Соликовский, немцы), в романе есть также герой, предающий из слабости — Стахович. Важно, что в художественном мире романа почти любой «грех» может быть искуплен. Согласно О.Г. Манукяну, «герои романа, сам автор хотят, чтобы Стахович исправился, своими дальнейшими поступками искупил вину» [11, с. 13].

Говоря о своеобразии фадеевских мучеников, нельзя не отметить такую особенность молодогвардейцев, как отсутствие смирения, гордое и вызывающее поведение: «они перестали скрывать свою принадлежность к организации и вступили в открытую борьбу с их мучителями. Они грубили им, издевались над ними, пели в камерах революционные песни, танцевали, буянили, когда из камеры вытаскивали кого-нибудь на пытку» [20, с. 631]. Разумеется, такова специфика ситуации, в которой оказались юные герои, которым было важно показать, что они не сломлены. Тем не менее, в этих действиях молодогвардейцев проявляется отличие социалистических мучеников от христианских. Идеалы, за которые молодым мученикам предстоит принять смерть, имеют посюстороннюю природу и, принимая муки, они выказывают не смирение, а презрение и вызов.

Символично, что в ожидании пыток в камере Ульяна Громова читает своим товаркам лермонтовского «Демона»: «Уля прочла и те строки поэмы, где ангел уносит грешную душу Тамары. Тоня Иванихина сказала: — Видите! Все-таки ангел ее спас. Как это хорошо! — Нет! — сказала Уля все еще с тем стремительным выражением в глазах, с каким она читала. — Нет!.. Я бы улетела с Демоном… Подумайте, он восстал против самого бога!» [20, с. 628-629]. Увлеченность молодой девушки демоном даже на краю гибели может быть объяснена возрастными особенностями мироощущения. Однако, тем не менее, контекст, в котором героиня признается в симпатии к демону, все же придает серьезность ее словам и неоднозначность всей сцене.

Помогший товарищу бежать Сергей Тюленин, торжествуя над обманутыми палачами, «ругался самыми грязными словами, которые знал. Но эти ругательства звучали сейчас в устах Сережки, как святое заклятие» [20, стр. 668]. Объяснение действий героев документальностью книги едва ли достаточно (Фадеев, при всей натуралистичности описаний, по-видимому, смягчает еще более страшные факты [19]). Такие детали, как мечты вслух о демоне и грязная ругань обреченных на гибель героев подчеркивают, что их подвиг был совершен, очевидно, с потрясающей твердостью духа, но без надежды на жизнь вечную.  Вероятно, этим объясняется та яростная удаль, с которой молодогвардейцы демонстрируют мучителям свою несгибаемость.

В отсутствии веры в бессмертие души и состоит главная особенность подвижничества в литературе социалистического реализма: герои принимают страдания ради светлого будущего, в которое они лично не попадут. Идеи подвижничества в социалистической квазирелигии делают ее иррациональной, парадоксальной и трагически напряженной: «смысл жизни и есть жизнь (…) мы не хотим беречь жизни, как мещанин бережет гроши в сундуке; жаждая ее расширения, мы пускаем ее в оборот, чтобы она росла в тысячах предприятий. Смысл жизни для человека есть ее расширение…» [10]. В этом пассаже А.В. Луначарского отчетливо просматривается недостаточность обоснования причин для жертвования собой при отсутствии веры в трансцендентное: «человек, создав идеал будущей красоты, чувствует, как ничтожно то, чего он может пока достигнуть лично для себя, и, объединив свои усилия с усилиями братьев по идеалу, он творит в большом масштабе, для веков; что за дело, если он не увидит законченным построение храма, — он оставляет его в руках человечества, наслаждаясь постепенным приближением к венцу здания, и находит свое счастье в самой борьбе, в самом творчестве» [10]. Посюстороння квазирелигия самореализации в борьбе и творчестве не может дать достаточных причин для самопожертвования. По замечанию И.И. Виноградова, «ценностные постулаты Луначарского … остаются лишь на уровне риторически декларируемых, словно бы само собой разумеющихся «принципов»; вопросы, неизбежно возникающие с их выдвижением, остаются без всяких ответов» [3, с. 378].  Личное небытие мученика к моменту всеобщего будущего счастья едва ли может восприниматься человеком как вполне справедливый, адекватный подвигу и величию цели итог. Весьма характерно, что Фадеев при описании самопожертвования обращается к изначально религиозным категориям подвига, духа, бессмертия. Причина этого не столько в языке и традиции, сколько в том, что нравственно удовлетворительных философских, но внерелигиозных оснований для самопожертвования, вероятно, не существует.

Николай Александрович Островский (1904-1936 гг.) в контексте нашей темы представляет интерес, прежде всего, не как писатель (художник слова), а как создатель автобиографического мифа. Широко распространено мнение, что роман Островского «Как закалялась сталь» в большей степени основан на художественной литературе (в частности, о гражданской войне), чем на реальных событиях, и мифологизирует судьбу автора в русле этой литературы [18, с. 95]. Однако идея об автобиографичности романа «Как закалялась сталь» (1932) — один из главных факторов, определяющих специфику восприятия книги читателями, несмотря даже на популярную постперестроечную тенденцию опровержения этой идеи.

Представление об автобиографичности произведения наделяет его в восприятии массового читателя свойством документальности: если автор рассказал о себе, значит, события и характеры, о которых он повествует, написаны с натуры. Даже стилистическое несовершенство романа парадоксальным образом работает на то, чтобы описываемые события воспринимались не как художественный вымысел, а как реальный опыт. При этом образы героев весьма однозначно соотносятся с утверждаемой в книге идеологией — персонажи четко разделены на положительных и отрицательных, Островский даже использует говорящие фамилии (Жаркий, Развалихин, Туфта, Чужанин). «Диктатура миросозерцания», явленная в романе, существенно усиливается автобиографическим мифом. По утверждению О.И. Матвиенко, успех книги обусловлен полным ее соответствием горизонту читательских ожиданий: «в читательских оценках книги Н. Островского … максимально полно и последовательно проявились характерные черты массового мифологизированного сознания 1930-х годов. Особенности такого прочтения текста были предопределены, «запрограммированы» фольклорно-мифологическим кодом романа» [12, с. 16].

Социалистический реализм как основной (и единственный) творческий метод советской литературы, требующий от художника правдивого, исторически конкретного отображения действительности в её революционном развитии, зачастую предполагает и определенную меру документальности («Молодая гвардия»), или мнимую документальность («Как закалялась сталь»). Опора на реальные события, безусловно, работает на мифологизацию литературного образа. Миф по существу тем и отличается от художественной литературы, что он не вымышлен автором, а дан как бы изначально.

Однако в отношении как структуры произведения, так и утверждаемых в нем ценностей, «Как закалялась сталь» больше соотносится с агиографической традицией, чем с фольклорной. Некоторые исследователи и критики (Л.А. Аннинский, А.Л. Глотов, Ю.С. Подлубнова и др.) напрямую отождествляют роман А.Н. Островского с жанром жития [8, с. 6]. В книге, безусловно, присутствуют черты и других литературных жанров (например, приключенческого романа), однако «житийные мотивы в романе Николая Островского «Как закалялась сталь» несут на себе значительную нагрузку. Безусловная интенция автора — изобразить Павла Корчагина человеком не просто исключительным, а вообще святым — проявилась в использовании повествовательной модели, свойственной житиям» (Краснова Н.А.) [8, с. 8]. Конкретные мотивы житийной литературы в романе описаны и классифицированы; их система взаимодействует с системой персонажей, системой ценностей и другими значимыми элементами произведения. Ключевую роль в романе «Как закалялась сталь» играет мотив противостояния [8, с. 8]. В контексте настоящей работы первостепенное значение имеет образ Павки Корчагина (а также других революционеров-подвижников) как «коммунистических святых».  Роман Островского всеми своими элементами (начиная с названия) являет образец воплощения в художественном слове социалистической квазирелигии.

Павел Корчагин и другие положительные герои книги бедны, с детства они сталкиваются с жестокостью окружающего мира. Холод, голод, изнурительный труд, боль и увечья в романе являются фоном и необходимым условием совершающегося подвига человеческой воли. В ходе повествования постоянно ставится акцент на претерпеваемых героями страданиях. Пережитые муки — одна из наиболее характерных черт героев- революционеров не только в романе Островского, но и в социалистическом искусстве в целом, даже в наиболее популярных его формах («В голоде и в холоде жизнь его прошла / Но недаром пролита кровь его была» — «Песня о Щорсе» 1935 г., слова Михаила Голодного [17]).

Герой-революционер не только мучается сам, но и остро сострадает горю других бедняков. Видя страдания невинных (насилие над женщинами, еврейские погромы), Павка становится на путь преобразования окружающего мира и самого себя. Преданность делу революции рождается из недовольства существующим миропорядком и жажды справедливости [15, с. 19]. При этом в романе утверждается презрение к обывателю (Автоном Петрович), равнодушному к страданию народа и ставящему превыше всего собственные безопасность и комфорт [15, с. 138].

Для Павки Корчагина тождественны представления о верности революции и нравственной чистоте («я не могу понять, никогда не примирюсь с тем, что революционер-коммунист может быть в то же время и похабнейшей скотиной и негодяем» [15, с. 322]).

Самоотречение главного героя ярко раскрывается в области межполовых отношений. Павка вступает в брак незадолго перед окончательной потерей способности двигаться, а потом искренне радуется партийным успехам жены, у которой почти не остается на него времени [15, с. 351]. Целомудрие главного героя ярко показано в сцене преодоления искушения Христиной в тюремной камере [15, с. 98]. Образы сексуального в романе в целом негативные — это пошлое бахвальство успехом у женщин [15, с. 145], блуд [15, с. 316] или сцены насилия (их в романе пять) — половая любовь показывается как испытание или грех. На протяжении всего повествования герой систематически жертвует любовью (нынешним личным счастьем) ради революции (будущего общего счастья).

В образах Павки Корчагина и в еще большей степени Сережи Брузжака раскрывается тема отказа от семьи ради революции («Мощно подхватили ряды песню, и в общем хоре звонкий голос Сережи. Он нашел новую семью» [15, с. 120]; «Сережа забыл семью, хоть она и была где-то совсем близко. Он, Сережа Брузжак, — большевик» [15, с. 122]). Постановка служения идеалам превыше человеческих связей, в том числе семейных, типична для коммунистической квазирелигиозности («И враги человеку — домашние его».Мф. 10, 36). Более того, в литературе социалистического реализма возвеличивается идея отречения от близких во имя справедливости и грядущего всеобщего счастья (например, повесть «Павлик Морозов» В.Г. Губарева 1949 г.)

Как и другим положительным героям социалистического реализма, Павке Корчагину свойственна посюсторонняя религиозность в идеологическом русле, заданном «Основами позитивной эстетики». В знаменитом, вошедшем в народ внутреннем монологе Павка Корчагин почти буквально повторяет заявленную А.В. Луначарским мысль о том, что жизнь — наивысшая ценность и лучший способ ею распорядиться — не жалея сил приближать прекрасное будущее человечества.

Мысль о жизни как наивысшей для человека ценности, конечно, свидетельствует о неверии в бессмертие души. Читательское внимание неоднократно акцентируется на том, что Корчагин и другие революционеры воспринимают смерть как необратимый окончательный финал: «смерть — это навсегда не жить» [15, с. 97], «под городом двести товарищей легло, навсегда погибло…» [15, с. 128]. При этом в романе утверждается идея самопожертвования: «умирать, если знаешь за что, особое дело. Тут у человека и сила появляется. Умирать даже обязательно надо с терпением, если за тобой правда чувствуется. Отсюда и геройство получается» [15, с. 144]. Геройство революционеров-подвижников возвышенно иррационально. Номинально отказавшись от веры в трансцендентное, они демонстрируют поведение, свойственное именно религиозным подвижникам. За утверждаемым безбожием просматривается религиозная основа — при отсутствии веры в Бога парадоксальная и трагическая В вышеприведенном афоризме «Мы не хотим беречь жизни, как мещанин бережет гроши в сундуке; жаждая ее расширения, мы пускаем ее в оборот» — А.В. Луначарский, переосмысляя евангельскую притчу о талантах (Мф. 25:15-30), исключает из нее финал: в квазирелигиозном варианте господин не вернется узнать, как же рабы распорядились своими талантами. Но, несмотря на это, литература соцреализма призывает их не жалеть.

В пространстве секуляризованной культуры социалистическая революция стала бунтом русского народа против растущей власти капитала и распространения буржуазных ценностей. Как писал А.Л. Казин, «…катаклизм 1917 года в конечном счете был вызван жаждой соборного общения с Истиной, которая под напором плутократии («капитал-бог») лишалась своего метафизического места на земле (…) «товарищ» ближе христианскому «брату», чем почтительный «господин», куртуазный «сударь» или постмодернистский «другой»» [6]. Изображенная писателями-соцреалистами революция в идеальном смысле — это очистительный огонь, бунт бедных (нестяжательных) против богатых (эгоистичных) во имя грядущего рая на земле.

Павка Корчагин находит свой путь в революции вследствие неудовлетворенности окружающей действительностью, в которой узаконена эксплуатация человека человеком [15, с. 69]. Внешне атеистический бунт стал проявлением видоизмененного в контексте новейшего времени религиозного чувства, возмущенного творящейся неправдой. Сосуществовавшая с капиталистическим укладом жизни церковь стала объектом революционной агрессии ввиду того, что воспринималась как социальный институт, покрывающий несправедливое общественное устройство. Воплощением такого восприятия церкви в романе является поп Василий, которому Павка Кочагин подсыпал махорки в тесто для кулича [15, с.8-9]. Впоследствии поп оказался во главе эсеровского комитета — то есть, он является частью несправедливой антинародной силы [15, с. 69].

В образе главного героя Островский синтезирует принципы аскезы, пренебрежения физической болью, предпочтение любым личным интересам — интересов революции, постановка их превыше собственного здоровья, половой любви, семейного чувства. Метаморфозы русской религиозности, отраженные в образе Павки Корчагина, свидетельствуют о том, что из нее почти полностью изгоняется благодарное восприятие мира (ввиду того, что благодарить некого). Созерцание божественных чудес не свойственно этому типу духовности, поскольку мир в рамках нее не мыслится как богосозданный и одухотворенный — он прекрасен лишь потенциально.

Отраженные в образах социалистического реализма коммунистическая духовность в своей основе сурова и трагична — она не предполагает иного счастья, кроме служения. Жизнь для героя ценна тем, что ею можно пожертвовать во имя светлого будущего. Отрицание трансцендентного сообщает самопожертвованию безнадежную удаль — такой подвиг похож на экзистенциальный бунт абсурдного Сизифа против бессмысленного мироздания в философском трактате А. Камю: «Сизиф учит высшей верности, которая отрицает богов и поднимает обломки скал. (…) Отныне эта вселенная, где нет хозяина, не кажется ему ни бесплодной, ни никчемной (…) Одного восхождения к вершине достаточно, чтобы наполнить до краев сердце человека. Надо представлять себе Сизифа счастливым» [7, с. 140]. Сущность квазирелигии соцреализма проявляется в том, что подвижническая идея смысла жизни сохраняется, тогда как вера в него подменяется интеллектуальной мечтой о будущем человечестве.

Глубинное различие христианства и утверждаемой в литературе социалистического реализма квазирелигии не отменяет их несомненной генетической связи. Традиционные для русской православной культуры нравственные приоритеты (альтруизм, пренебрежение материальными благами, терпение, самопожертвование)  присутствуют  в ценностной системе социалистического реализма, однако этим преемственность не исчерпывается. Свойственные социалистическому реализму принципы народности, исторического оптимизма и интернационализма характерны для духовной традиции русской литературы в исторической перспективе. Принцип партийности был, по выражению М.М. Дунаева, «имитацией воцерковлённости искусства» [4].

Согласно И. Ваху, «отказ марксизма от идеи греховности человека не позволяет ему подняться над задачами простого экономического освобождения человека и общества» [5]. Анализ литературных произведений Фадеева и Островского показывает, что в той превращенной форме русской религиозности, которую отразил социалистический реализм, присутствует даже некий аналог понятию греха.

Так или иначе, социалистический гуманизм  ближе к христианству, чем, например, абсолютизирующий человека (а значит, отрицающий грех и необходимость раскаяния) либеральный гуманизм. Добавим, что в условиях постперестроечной России, перед лицом широко распространенной антирусской пропаганды,  отрицание  любого родства  социалистического гуманизма с христианским не только теоретически ошибочно, но и идеологически разрушительно. Отрицание этого родства делает сомнительным духовный смысл государственной и культурной жизни России в XX веке, а значит ставит под сомнение и целесообразность сохранения русской идентичности  в веке XXI.

БИБЛИОГРАФИЯ:

1.     Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма.  Репринтное воспроизведение издания YMCA-PRESS, 1955. — М.: Наука, 1990. 224 с.

2.     Беляев Б.Л. Александр Александрович Фадеев // Молодая гвардия. — URL: http://molodguard.ru/heroes4955.htm (дата обращения: 6.11.2016)

3.     Виноградов И.И. Безусловное рагу из условного зайца. Актуальные парадоксы одного старого спора // И.И. Виноградов. Духовные искания русской литературы. — М.: Русский путь, 2005. — 672 с.

4.     Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений. — URL: http://azbyka.ru/fiction/v-gornile-somnenij/#n66 (дата обращения: 6.11.2016)

5.     Забияко А. П. Теологические трактовки квазирелигий (концепции И. Ваха и П. Тиллиха) (рус.). (Доклад, представленный в рамках проекта «Наука и духовность» при поддержке Фонда Тэмплтона. Конференция «Проблема демаркации науки и теологии: современный взгляд») // Официальный сайт Института философии РАН, 2005-2006. — URL: http://iphras.ru/site/sci_spir/papers/zabiyako.html (дата обращения: 6.11.2016)

6.     Казин А.Л. Русская красота. Основы национального эстезиса. . — URL: http://lit.lib.ru/k/kazin_a_l/text_0030.shtml (дата обращения: 6.11.2016)

7.     Камю А. Миф о Сизифе // Миф о Сизифе: Философский трактат. Падение: Повесть / Пер. с фр. В. Веселовского, Н. Немчиновой. — Спб.: Азбука-классика, 2001. — 256 с.

8.     Краснова Н.А. Житийные мотивы в романе Николая Островского «Как закалялась сталь». Автореф. дис. … канд. филол. наук. Самара, 2010. 26 с.

9.     Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. Николюкина А.Н.Институт научн. информации по общественным наукам РАН. М.: Интелвак, 2003. 800 с.

10.  Луначарский А.В. Основы позитивной эстетики // Наследие А.В. Луначарского. — URL: http://lunacharsky.newgod.su/lib/ss-tom-7/osnovy-pozitivnoj-estetiki (дата обращения 6.11.2016).

11.  Манукян О.Г. Две редакции романа А. Фадеева «Молодая гвардия». Исторические и образные акценты. Автореф. дис. … канд. филол. наук. Москва, 2005. 24 с.

12.  Матвиенко О.И. Роман Н. А. Островского «Как закалялась сталь» и мифологическое сознание 1930-х годов. Автореф. дис. … канд. филол. наук. Москва, 2003. 17 с.

13.  Мережковский Д.С. Лев Толстой и Достоевский // unotecex. сom — URL: https://unotices.com/book.php?id=49387&page=84 (дата обращения 6.11.2016).

14.  Озеров В.М. «Разгром» А. Фадеева // А.А. Фадеев. Разгром. М.: Художественная литература, 1969. 160 с.

15.  Островский Н.А. Как закалялась стал. Л.: 1967. 366 с.

16.  Погодина-Кузьмина О.Л. Завороженный смертью // Литературная матрица: Советская атлантида. — СПб.: Лимбус Пресс, 2014. 528 с. С. 236-251

17.  Русские советские песни (1917-1977). Сост. Н. Крюков и Я. Шведов. М., «Художественная литература», 1977. //  a—pesnш. — URL: http://a-pesni.org/grvojna/oficial/poschorse.php (дата обращения 6.11.2016).

18.  Садулаев Г.У. Бригадный комиссар из мертвого переулка // Литературная матрица: Советская атлантида. — СПб.: Лимбус Пресс, 2014. 528 с. С. 90-106

19.  Фадеев А.А. Бессмертие // Молодая гвардия. — URL: http://www.molodguard.ru/article0.htm (дата обращения 18.08.2016).

20.  Фадеев А.А. Молодая гвардия, 1967. 680 с.

21.  Фадеев А.А. Разгром. М.: Художественная литература, 1969. 160 с.

(http://ruskline.ru/analitika/2019/01/30/idei_podvizhnichestva_v_literature_socialisticheskogo_realizma_aleksandr_fadeev_nikolaj_ostrovskij/)