Вологодский литератор

МАТЬ
Когда Он был, распятый и оплёванный,
Уже воздет,
И над крестом горел исполосованный
Закатный свет, —
Народ притих и шёл к своим привалищам —
За клином клин,
А Он кричал с высокого распялища —
Почти один.
Никто не знал, что у того Подножия,
В грязи, в пыли,
Склонилась Мать, родительница Божия —
Свеча земли.
Кому повем тот полустон таинственный,
Кому повем?
«Прощаю всем, о Сыне мой единственный,
Прощаю всем».
А Он кричал, взывая к небу звездному —
К судьбе Своей.
И только Мать глотала кровь железную
С Его гвоздей…
Промчались дни, прошли тысячелетия,
В грязи, в пыли…
О Русь моя! Нетленное соцветие!
Свеча земли!
И тот же крест — поруганный, оплёванный.
И столько лет!
А над крестом горит исполосованный
Закатный свет.
Всё тот же крест… А ветерок порхающий —
Сюда, ко мне:
«Прости же всем, о сыне мой страдающий:
Они во тьме!»
Гляжу на крест… Да сгинь ты, тьма проклятая!
Умри, змея!..
О Русь моя! Не ты ли там — распятая?
О Русь моя!..
Она молчит, воззревши к небу звездному
В страде своей.
И только сын глотает кровь железную
С её гвоздей.
1993

ПЕСНЬ О ВЕЛИКОМ ПОХОДЕ
         Как ныне сбирается вещий Олег
отмстить неразумным хазарам.
А. ПУШКИН. 
Итак начинаю. Время
Приветствую светом дня.
Я ноги обую в стремя
Я вам подведу коня.
На стогнах гремят витии,
А с нами — отряды муз.
О Русь! Купина! Россия!
Великий Советский Союз!

Настала пора походов,
Каких не бывало ввек.
В полях, на горах и водах
Играет в трубу Олег —
Олег не простой, а вещий,
Сияющий бог дружин.
Мы славим такие вещи,
Что стоят любых былин.

Мы любим свои базары
И дедовских песен вязь.
А в наши глаза хазары
Швыряют срамную грязь.
А в нашем Кремле хазары
Пускают страну в распыл…
Эгей, господа Гайдары!
Недаром я злость копил.

Настала пора походов,
Каких не бывало ввек, —
С полюдьями всех заводов,
С разливом великих рек.
Матросы на Чёрном море,
Охотские моряки,
Балтийцы стоят в дозоре,
Готовые, как штыки.

А в сёлах гремят витии,
А с нами — отряды муз.
О Русь! Купина! Россия!
Великий Советский Союз!
Давай же, герой наш вещий,
Сияющий бог дружин!
Мы знаем такие вещи,
Что стоят любых былин…

Держава — на полном сборе.
Хвалынцы и тверяки.
И песни мои в дозоре,
Готовые, как штыки.
1993

ВЕРБНАЯ ПЕСНЯ
За великий Советский Союз!
За святейшее братство людское!
О господь! Всеблагой Иисус!
Воскреси наше счастье земное.

О Господь! Наклонись надо мной.
Задичали мы в прорве кромешной.
Окропи Ты нас вербной водой,
Осени голосистой скворешней.

Не держи Ты всевышнего зла
За срамные мои вавилоны, —
Что срывал я Твои купола,
Что кромсал я святые иконы!

Огради! Упаси! Защити!
Подними из кровавых узилищ!
Что за гной в моей старой кости,
Что за смрад от бесовских блудилищ!

О Господь! Всеблагой Иисус!
Воскреси мое счастье земное.
Подними Ты мой красный Союз
До Креста Своего аналоя.

ПЕСЕНКА ИВАНА ЗАБЛУДШЕГО
Буду Господом наказан,
Буду дьяволом помазан,
Буду грешником великим
Вплоть до Страшного суда.
В нашей пакостной юдоли
Не сыскать мне лучшей роли,
И у дьявола в неволе
Закисать нам, господа.

Навсегда мне рай заказан —
Слишком к тлену я привязан:
Что за жизнь без потасовок!
Что за вера без хулы!
При моём-то несваренье
Где мне в райские селенья!
Не гожусь для воспаренья —
Слишком крылья тяжелы.

У подземного Харлама
Заплюют меня, как хама,
Ах ты, Ванька, мол, чумазый,
Пошехонская свинья!..
И пойдёт такое, братцы,
Что ни в целости, ни вкратце
Не гожусь ни в ваши святцы,
Ни в парнасские князья.

В нашей пакостной юдоли
Слишком много всякой боли —
Стоном стонет вся планета,
Вся-то матерь наша Русь!
Как же тут не огрызаться?
Даже с тёщей буду драться!
Даже к тёщиной закуске
Тут же задом повернусь!

Даже ради очищенья
Не пойду на всепрощенье:
Зуб за зуб, за око — око!
Умирать так умирать:
С нашей родиной державной!
С нашей чаркой достославной!
А что будет там за гробом —
И потом смогу узнать.

Пусть я Господом наказан,
Но и с чёртом ведь не связан.
Эх вы, братцы-ленинградцы!
Сталинградские орлы!
Не гожусь я для смиренья,
Не гожусь для воскуренья…
Ах, простите, извините —
Слишком слёзы тяжелы.
1993

 

СТАНСЫ
Темнеет кровь. Идут года.
Растут деревья. Зреют думы.
Всё больше внятны, как вода,
В душе неведомые шумы.

Меня зовёт вечерний плёс
И тишина в осеннем поле.
И к тайным шёпотам берёз
Душа стремится поневоле.

Я вижу мрак и вижу свет,
Иду к стогам в родных долинах,
И голос тех, кого уж нет,
Я слышу в криках журавлиных.

О тополь мой, весенний мой!
Ты прошумел с грозой и пухом,
И со всемирною войной,
И со всемирною разрухой.

А жизнь бежит, меняет нрав.
И вот, свалив шальные воды,
Река идёт с настоем трав
И с мудрым светом небосвода.

Я засеваю отчий дол
И строю избы на излуке.
И брат пришёл и не нашёл
Того, что бросил в час разлуки.

А мне легко, легко до слёз.
А мне так радостно до боли,
Что я рождён, как тот овёс,
Дышать дымком родного поля!

Кладу по снегу первый след,
Встречаю праздник ледохода
И в смене зим, и в смене лет
Читаю исповедь природы.

И там, над дедовским ручьём,
Шумит знакомая осока.
И я, как лебедь, бью крылом
У заповедного истока.
1986

* * *
Среди лихой всемирной склоки,
Среди пожаров и смертей
Все реки наши и потоки
Для нас всё ближе и святей,

И каждый цвет, и прозябанье,
И солнца вешнего набат…
Земля моя! Мое сказанье!
Мой неизбывный Вертоград!

Но как страшны твои дороги
Среди людских кровавых смут!
Какие дьявольские роги
Из каждой пропасти ревут!

И рвутся взрывы огневые,
Живую плоть твою губя.
И не хотят сыны мирские
Прожить достойными тебя.

И кто решит: какую участь
Готовит нам железный хай?
И я молю твою живучесть
И вновь кричу: не иссякай!

Увы! Не древние Титаны
Из бездны дыбом поднялись,
А племена твои и страны
В звериной ярости сплелись.

И расщепляются стихии,
И рвутся тверди под Ядром.
И снова ты, моя Россия,
Встаёшь смирительным щитом.

Прости, великая Отчизна!
Не утомлю тебя хвалой.
Но не справляй последней тризны
Над этим прахом и золой.

Не допусти такого срока!
Да сгинет в прорву сатана!
И подвиг святости высокой
Зачтут Иные времена.

И повторят твоё названье
И всякий зверь, и всякий гад…
Земля моя! Моё сказанье!
Мой неизбывный Вертоград!
1982

* * *
Не алтари и не пророчества,
Не брага Звёздного Ковша –
Меня хранит от одиночества
Моя крестьянская душа.

И всеми стужами вселенскими
Не заглушить моих углей.
Горю дровами деревенскими,
Дышу от дедовских печей.

И суть моя такого качества –
За звёздный короб не дрожу.
И к пряслу сельского землячества
Пегаса крепче привяжу.

Тому ль святителю извозному
Служи, мой конь, по мере сил.
Из деревенской нашей роздыми
Ты никогда не выходил.

Не постесняйся, будь товарищем,
Люби оглобли и супонь.
И пусть про Вязьму и про Старицу
Опять звенит моя гармонь.

И снова сочными отавами
Дохнут поляны в сентябре.
И вновь за теми переправами
Запахнет гарью на заре.

И никакого там пророчества,
И никаких других святынь…
А если жить уж так расхочется –
Да примет отчая полынь!
1981

РОМАНС
Эта поздняя грусть с переборами!
Этот горестный женский уют!
Ах, закроемся бедными шторами
И примолкнем на десять минут.

Уж давно отцвели одуванчики
И развеялись пухом с полей.
И поблекли твои сарафанчики,
И повыцвели стрелки бровей.

Угости же орехами грецкими,
Для меня ведь до слез хороши
И твои сундучки городецкие,
И твои чухломские ковши.

Пронесутся года недалёкие,
И не век уже нам вековать.
Разойдёмся с тобой одинокие,
Будем в разных концах помирать.

И все грустные наши свидания,
И все речи твои и мои
Зацветут в наших снах, как предания,
Запоют, как весной соловьи.

И твои сарафанчики блёклые,
И твоё немудрое жильё
За моими закатными стёклами
В божество превратятся моё,

Зазвучат стиховыми повторами,
Семицветной дугой зацветут…
Ах, закроемся бедными шторами
И примолкнем на десять минут.
1981

* * *
      «Не бездарна та природа,
Не погиб ещё тот край.»
Н.А. Некрасов 
Не бездарна та планета,
Не погиб ещё тот край.
Если сделался поэтом
Даже Тряпкин Николай.

Даже Тряпкин Николай
Ходит прямо к Богу в рай.
И Господь ему за это
Отпускает каравай.

Отпускает каравай
И кричит: «Стихи давай!
А врагов твоих несчастных
Я упрячу в гроб-сарай.

И в твоём родном районе
Я скажу в любом дому:
Дескать, Тряпкин — в пантеоне,
Ставьте памятник ему.

Заявляю, дескать, прямо —
И с того, мол, и с сего:
Для таких не жалко храма,
Пойте песенки его.

Ты же, Тряпкин Николай,
Заходи почаще в рай.
Только песенки плохие
Ты смотри не издавай.

А не сделаешь такого,
Я скажу, мол: «Ах ты, вошь!»
И к Сергею Михалкову
В домработники пойдёшь.
1973

СТАРИННЫЕ ПЕСНИ
       Что мне шумит, что мне звенит
Далече рано пред зарями?
Слово о полку Игореве

Старинные песни, забытые руны!
Степные курганы, гуслярные струны!
              Далёкая быль!
Давно пронеслись те года и походы,
И всё принакрыли извечные воды,
              Ивняк да ковыль.

И только лишь кто-то кричит и взывает:
«По Дону гуляет, по Дону гуляет
              Казак молодой».
И снова поёт пролетевшее Время —
И светится Время, как лунное стремя,
              Над вечной Водой.

И снятся мне травы, давно прожитые,
И наши предтечи, совсем молодые,
              А Время поёт.
И рвутся над нами забытые страсти,
И гром раздирает вселенские снасти,
              А колокол бьёт!

По Дону гуляет!.. По Дону гуляет!..
А лунное Стремя звенит и сияет,
              А звёзды горят…
Старинные песни! Забытые руны!
Над кем же рокочут гуслярные струны?
              О чём говорят?

Давно пронеслись те года и походы,
И всё принакрыли извечные воды,
              Извечный Покой.
А звёздное Время звенит и сияет
И снова над нами, свистя, пролетает
              И прыщет стрелой.
1973

СТАНСЫ
1
Давно отпили, отлюбили,
Отгоревали, отцвели —
И стали горстью чёрной пыли,
И затерялися в пыли.

И всё держались за кастеты,
И в землю падали ничком.
А ты всё так же, мать-планета,
Извечным крутишься волчком.

И вновь мы царства сокрушаем,
И снова пашем целину —
И всё ж стоим над тем же краем,
У той же горести в плену.

И снова падаем, как ветки,
К подножью древа своего.
И не спасают нас ни предки,
Ни хмель, ни слава — ничего.

И всё же в кратком просветленье
Мы песни петь не устаем,
И славим каждый миг рожденья,
И каждый солнышка подъём.

И перед космосом безмерным
Мы окрылённые стоим
И с той же гривенкой усердной
В калитку райскую стучим.

И только слёзы утираем,
И ставим город на холму…
И никому не доверяем
Свою убогую суму.

2
Да. Никому я не доверю
Ни этот посох, ни суму.
И буду вновь стучаться в двери
К земному смыслу моему.

И никогда не возревную
К довольству спящих и глухих,
И в поле вновь проголосую
За вечных странников моих.

И снова облако развесит
Кудлатый полог надо мной.
И через грады, через веси
Пойду я знойною тропой.

Гудите, звёздные набаты!
Гремите зверю и столбу,
Что — нет! — не все замки посняты
И суть не вся в твоём горбу!

И пусть в лукавом пересуде
Не гаснет вечный уголёк,
И снова мёртвому Иуде
Не пригодится кошелёк.

И все подножные каменья
Да обретут словесный дар!
И пусть души моей томленья
Не примет галочий базар.

Уйду я к злаку или зверю
И возлюблю скитскую тьму.
И буду вновь стучаться в двери
К земному смыслу своему.
1970

***
А ты проснись на рубеже какой-то смутной веры,
А ты стряхни с себя всю пыль, осевшую вчера.
Пускай на полке у тебя — Вольтеры и Гомеры,
А ты впервые видишь дым пастушьего костра.

А ты впервые услыхал: звенят под влагой косы,
А ты впервые уловил: остёр на вкус щавель.
Земля извечно молода и зори вечно босы,
И вечно пляшут мотыльки под детскую свирель.

Пускай тут были до тебя касоги и шумеры,
Пускай ложатся пред тобой смирившиеся львы.
А ты проснись на рубеже какой-то смутной веры,
А ты услышь подземный рост кореньев и травы.
1970

* * *
И снова тянется дорога
Чрез те пригорки и мосты.
И вновь присяду — то у стога,
А то у памятной версты.

Иду знакомой стороною,
Овеян пухом лозняка.
И вновь проходят надо мною
Великим ходом облака.

И не смолкает шум проточный,
Великий шум поры такой,
Когда о жизни сей непрочной
Лопочет сухлый зверобой.

И ты пред Космосом безликим
Невольно сердцем предстаёшь,
И за стручком созревшей вики
О чём-то милом запоёшь.

И вспомнишь давние метели
И ту весеннюю траву.
И скрип забытой колыбели
Услышишь прямо наяву.
1970

ЗНАКОМОЕ ПОЛЕ…
Знакомое поле, а в поле — траншеи да рвы,
Засохшая глина да куст полумёртвой травы.
Разбросаны трубы. Да вышки. Да снова — быльё.
Знакомое поле — моё — и совсем не моё.

Усни, моя горечь, и память мою не тревожь.
Пускай тут склонялась, как лебедь, высокая рожь.
Пускай тут звенели овсы и гуляли стада.
Усни, моя горечь. Пусть вечная льётся вода.

Железное поле. Железный и праведный час.
Железные травы звенят под ногами у нас.
Железные своды над нами гудят на весу.
Железное поле. А поле — в железном лесу.

Засохшая глина. Смола. Да забытый бурав.
Огромные трубы лежат у глубоких канав.
Знакомые травы куда-то ушли в никуда.
А сверху над нами густые гудят провода.

Проснись, моё сердце, и слушай великий хорал.
Пусть вечное Время гудит у безвестных начал.
Пускай пролетает Другое вослед за Другим,
А мы с тобой — только травинки под ветром таким.

А мы с тобой только поверим в Рожденье и Рост
И руки свои приготовим для новых борозд.
И пусть залепечет над нами другая лоза,
А мы только вечному Солнцу посмотрим в глаза.

Знакомое поле, а в поле — траншеи да рвы.
Железные сосны — вершиной во мгле синевы.
Железные своды над нами гудят на весу…
И песня моя не пропала в железном лесу.
1970

* * *
Я не был славой затуманен
И не искал себе венца.
Я был всегда и есть крестьянин —
И не исправлюсь до конца.

И вот опять свой стих подъемлю
Пред ликом внуков и сынов:
Любите землю, знайте землю,
Храните землю до основ.

Не будьте легче мысли птичьей —
Врастайте в землю, как гранит.
Она всему даёт обличье
И всё навеки утвердит:

И нашу суть, и нашу славу,
И запах лучшего плода, —
И нашу русскую державу
Оставит русской навсегда.

И потому-то землю надо
Особой меркой измерять:
Она не только хлеб и стадо,
Она ещё — сестра и мать.

И потому-то в поле вешнем
Сними-ка, братец, сапоги,
И постарайся быть безгрешным,
И никогда земле не лги.

И я не с тем ли, не затем ли
Даю стихам высокий лад
И вот кричу: не грабьте землю,
Не будьте прокляты стократ!

Она не только хмель и сыта,
Она ещё — сундук и клеть,
И нашей речи знаменитой
При ней вовек не оскудеть.

И нашу суть, и нашу славу
Она не спустит без следа
И нашу русскую державу
Оставит русской навсегда.
1969

* * *
Свет ты мой робкий, таинственный свет!
Нет тебе слов и названия нет.

Звуки пропали. И стихли кусты.
Солнце в дыму у закатной черты.

Парус в реке не шелохнется вдруг.
Прямо в пространстве повис виадук.

Равны права у небес и земли,
Город, как воздух, бесплотен вдали…

Свет ты мой тихий, застенчивый свет!
Облачных стай пропадающий след.

Вечер не вечер, ни тьмы, ни огня.
Молча стою у закатного дня.

В робком дыму, изогнувшись как лук,
Прямо в пространстве повис виадук.

Равны права у небес и земли.
Жёлтые блики на сердце легли.

Сколько над нами провеяло лет?
Полдень давно проводами пропет.

Сколько над нами провеяло сил?
Дым реактивный, как провод, застыл.

Только порою, стеклом промелькав,
Там вон беззвучно промчится состав.

Молча стою у закатного дня…
Свет ты мой тихий! Ты слышишь меня?

Свет ты мой робкий! Таинственный свет!
Нет тебе слов и названия нет.

Звуки пропали. И стихли кусты.
Солнце в дыму у закатной черты.
1969

* * *
А сколько их было за нашим столом!
А сколько добра красовалось на нём!
А сколько высоких речей раздалось!
А сколько весёлых ковшей испилось!

И вот они нынче — грозою гроза,
И нашею солью — да нам же в глаза.
И мы повторяем старинный урок:
И жито забыто, и пиво не впрок.
1968

* * *
А жизнь прошла. Закончены ристанья.
Исправим печь. И встретим холода.
И только смутный гул воспоминанья
Проходит вдруг по жилам иногда.

Он пронесётся там, как в шахтах воды.
Промчится гул — и снова забытьё.
И перед древним сумраком природы
Горит свеча — окошечко моё.
1966

* * *
Где-то есть космодромы,
Где-то есть космодромы.
И над миром проходят всесветные громы.
И, внезапно издав ураганные гамы,
Улетают с земли эти странные храмы,
Эти грозные стрелы из дыма и звука,
Что спускаются кем-то с какого-то лука,
И вонзаются прямо в колпак мирозданья,
И рождаются в сердце иные сказанья.
А всё это Земля, мол, великая Гея
Посылает на небо огонь Прометея,
Ибо жизнь там темней забайкальского леса:
Даже в грамоте школьной никто ни бельмеса.

А в печах в это время у нас в деревнюшке
Завывают, как ведьмы, чугунные вьюшки,
И в ночи, преисполненной странного света,
Загорается печь, как живое магнето.
И гашу я невольно огонь папироски,
И какие-то в сердце ловлю отголоски,
И скорее иду за прогон, к раздорожью,
Где какие-то спектры играют над рожью,
А вокруг силовые грохочут органы…
И стою за бугром, у знакомой поляны,
А в душе, уловляющей что-то и где-то,
Голубым огоньком зацветает магнето…

И, внезапно издав ураганные гаммы,
Вдруг шибается небо в оконные рамы,
И летят кувырком с косяками и цвелью
Эти все пошехонские наши изделья.
А вокруг, испуская всё то же свеченье,
Как штыки, стояком замирают растенья.
И дрожат, как в ознобе, подъёмные краны,
А в полях силовые грохочут органы.
И старушки в очках, те, что учат по книжкам,
Говорят из-за парты вскочившим детишкам:
А всё это Земля, мол, великая Гея
Посылает на небо огонь Прометея —
Эти грозные стрелы из грома и света…
Успокойтесь, родные.
И помните это.
1966

* * *
Ходит ветер в чистом поле,
А за полем ходит гром.
А в том поле чья-то доля —
Белый камень под бугром.

Ой ты камень под горою!
Ты совсем не алатырь.
Только буйной головою
Кто здесь падал на пустырь?

И галопом скачет вихорь,
Закрывая белый свет…
Только холмик с облепихой,
Только пыльный горицвет.

Или, может, под тобою
Никого и ничего,
Только к вечному покою
Ждёшь прихода моего?..

Ходит ветер в чистом поле,
А за полем ходит гром.
А в том поле чья-то доля —
Белый камень под бугром.
1965

* * *
Как людей убивают?
Как людей убивают?
Никогда я не видел, как людей убивают.
Не крутился я в бандах, и на войны не брали,
И в застенки меня палачи не бросали,
И пред смертью не звал я молодого Орлёнка,
И на землю гляжу я глазами ребёнка.
Только травы мне шепчут да колосья кивают,
Точно сами собой все друзья умирают.

А ведь где-то, когда-то, и с кем-то, и кто-то
За меня выполняет эту злую заботу,
И с железною властью бойца и солдата
Сам он грудь открывает под прицел автомата
Или душит кого-то в промозглом кювете…
Это всё ведь бывает у нас на планете…

А в полях мне всё слышится звон жаворонка,
И гляжу я на землю глазами ребёнка…
О, страна моих предков! Земля дорогая!
Это что же? За что же мне милость такая?
И в каком же стоять пред тобой мне ответе —
На такой вот сырой и жестокой планете?
Только травы мне шепчут да колосья кивают,
Точно сами собой все друзья умирают.
И хожу я под говор ленивого шмеля,
И пою свои песни вот на этой свирели.
И цветы отвечают кивками участья…
Это что же —
И есть настоящее счастье?
1965

* * *
А это всегда я имею в виду,
Когда через луг по ромашкам иду:

Что эти ромашки и эта земля
Живут, свою плоть меж собою деля, —

Друг друга питают, и соль свою пьют,
И в песенке пчёл через год запоют.

И в эту работу цветов и земли
И прежние пчёлы и травы пошли,

Пошли снеготалы — и снова пойдут,
И предки мои — обязательно тут;

И сам я и ты через годы, потом,
В живые круги мирозданья войдём.

И дальний потомок — забавный Адам —
Вот так же рукою притронется к нам.

А мы с тобой будем — земля и трава.
И скажет потомок такие ж слова:

Что вот, мол, какие ромашки цветут,
И предки мои — обязательно тут…

А мы закиваем, задрав стебельки,
Что гибели нету, а смерть — пустяки.
1962

* * *
Я долго жил среди такого круга,
Где старый Бог начальством заменён,
Где все изводят завистью друг друга,
Хотя и чтут совместный «выпивон»;

Где сладкий запах полевой гречихи
Так смешан с пылью канцелярских дел;
Где жёны завов толсты, как купчихи,
А соловей от водки ожирел.

Среди лесов и жарких нив России
Замреет летом городочек наш.
И едут в сад районные мессии,
В колхозный сад, где пчельник и шалаш…

Что здесь ракет космических раскаты?
Они едва доходят до трибун.
А дальше – дверь из войлока и ваты,
Где глохнут звоны самых громких струн.

И всё ж я пел, бряцал на этой лире
И много строчек в тишине сложил,
Меня пытали в каждой здесь квартире:
А сколько я за это получил?

И подымали шум на всю округу:
Глядите, мол – не сеет и не жнёт!..
Здесь лучший друг рвёт глотку милу другу
За кресло, за награды, за почёт…

О, грузные, дубовые скрижали!
Родня моя! И злость моя! И грусть!
Меня отсюда долго выживали.
И я ушёл. И больше не вернусь.
1962

Я ВЫШЕЛ ОТТУДА…
Я вышел оттуда, где знают простейшие вещи,
Где любят стамеску, топор, и лопату, и клещи,
Где плёсы не плещут без вёсел, мостков и причалов,
Я вышел оттуда, где всё можно делать сначала.

Я там проживаю, где зреют поля и покосы,
Где воды в сады подают ветряные насосы,
Где с красной зарёй через поле ползут агрегаты
И следом ложатся весны голубые квадраты.

Я песни пою и ночую в пастушьей палатке,
И к небу летят мои думы, и сны, и загадки.
И кажутся звёзды пылающим пультом Вселенной,
И чую зарниц пробегающий ток переменный…

Горячее время. Покосы, покосы, покосы.
Жужжит самолёт, опыляя, как шмель, медоносы,
И в мареве трав задремали поречные скаты…
Я вышел отсюда. И начал – ты помнишь? – с лопаты.

За годами годы – и Русь моя вся под антенной.
Горят на экране, звенят позывные Вселенной.
Готовь же свой парус туда – к запредельным причалам,
Чтоб выйти, коль надо, опять с топором и кресалом!
1962

* * *
И вновь кладбище. Сосны и трава.
Ограды. Плиты. И цветы кипрея.
И жалкие надгробные слова,
Что не прочтёшь без страха, не краснея.

И только слышишь — скрипнул коростель.
Да чуешь гул со сводов мирозданья…
И вот — стучит бессменная капель:
Ни имени, ни отчества. Ни званья.
1962

* * *
          К востоку, всё к востоку
Стремление земли.
В. А. Жуковский

Бабочка белая! Бабочка белая!
В травах горячих земля.
Там, за притихшей лесною капеллою,
Слышится всхлип журавля.

Речка бежит, загибая за просеку,
Жёлтый погнавши листок.
Бабочка белая с чёрненьким носиком!
Лето пошло на восток.

Чуешь, как мир убегает в ту сторону —
Горы, леса, облака?
Сосны гудят — и старинному ворону
Прошлые снятся века.

Сколько жилось ему смолоду, смолоду
В гулкой лесной глубине?!
Ты же погибнешь по первому холоду.
Много ль держаться и мне…

Думы наплыли, а сосны качаются,
Жёлтый кружится листок.
Речка бормочет. Глаза закрываются.
Время бежит на восток…

Пусть же послышится песня знакомая
Там, за Вечерней Звездой.
Может, и мы здесь июльскими дрёмами
Завтра провеем с тобой.

Годы промчатся, как соколы смелые,
Мир не устанет сиять…
Бабочка белая! Бабочка белая!
Кто бы родил нас опять!
1960

СТОЛЬКО ВЬЮГ ПРОШУМЕЛО…
Столько вьюг прошумело за снежным окном,
За мохнатым окном!
Замело, завалило все избы кругом,
Все полесья кругом.

Завалило — и вновь тишина, тишина,
Перебранка сорок.
И над крышей моей, как пушок волокна,
Закружился дымок.

И стоит он на солнце, и сходит на нет,
И светясь и дрожа:
Что же! Есть, мол, и тут и очаг, и привет,
И живая душа, —

За снегами, лесами, за тысячью вёрст —
Заходи поскорей!
Мы дождёмся весенних, раскатистых гроз
У лесных пустырей.

Мы приучим себя к забытью, к тишине —
Для преданий и книг.
Мы услышим, как бьётся в снегах, в полусне,
Изначальный родник, —

За горами, лесами, за тысячью вёрст,
У лесных пустырей…
Мы услышим, как в двери скребётся мороз
В полусвете ночей

И как стонет от стужи и стынет лоза, —
И не будем скорбеть,
Чтобы в сумрак полярный, в немые глаза,
Не робея, смотреть..
1960

ИСЦЕЛЕНИЕ МУРОМЦА
Ах ты горькая доля, зловредный удел,
Избяная колода!
Тридцать лет я, ребята, без сил просидел
Да ещё вот три года.
За мою ли вину, за чужие ль грехи
Приключилось такое?
Не могу раздавить ни клопа, ни блохи
Ни рукой, ни ногою.

Допивайте же всё, что на этом столе,
Гусляры-скоморохи!
В Карачарове нашем, в дородном селе,
Угощенья неплохи.
Да ударьте ещё по своим по струнам,
Чтобы крепче задело!
Разбегается жар по моим по кровям,
Оживает всё тело.

Посмотрите, как землю весенним теплом
Распекло, разморило.
Это машет в полях огневым помелом
Животворец Ярило.
Посмотрите, как сыплют зерно мужички
В золотое лукошко.
Что же мне-то всё слушать, как свирчут сверчки,
Да глядеть из окошка?

Исходили вы тыщи привольных путей
По Руси и по Чуди.
Мне бы чуточку пыли от ваших лаптей,
Разлюбезные люди.
Что же! Дуньте, посыпьте моё чёрный кусок
При напутственном слове,
Чтобы сила пошла, как весенний поток,
По Илюхиной крови.

Да ударьте, ребята, ещё по струнам —
Это верное дело.
Разбегается жар по рукам, по ногам.
Оживает всё тело.
И махну же я, братцы, на добром коне
Через гривы курганов!
И помну я врагов по родной стороне,
Как печных тараканов!
1958

РОЖДЕНИЕ
Душа томилась много лет,
В глухих пластах дремали воды.
И вот сверкнул желанный свет,
И сердце вскрикнуло: — Свобода!

Друзья мои! Да что со мной?
Гремят моря, сверкают дымы,
Гуляет космос над избой,
В душе поют легенды Рима.

Друзья! Друзья! Воскрес поэт,
И отвалилась тьмы колода.
И вот он слышит гул планет
Сквозь камертон громоотвода.

Весь мир кругом — поющий дол,
Изба моя — богов жилище,
И флюгер взмыл, как тот орёл
Над олимпийским пепелищем.

И я кладу мой чёрный хлеб
На эти белые страницы.
И в красный угол севший Феб
Расправил длань своей десницы.

Призвал закат, призвал рассвет,
И всё, что лучшего в природе,
И уравнял небесный цвет
С простым репьём на огороде.

Какое чудо наяву!
А я топтал его! Ногами!
А я волшебную траву
Искал купальскими ночами!

Друзья мои! Да будет свет!
Да расточится тьма и врази!
Воспрянул дух, воскрес поэт
Из тяжких дрём, из мёртвой грязи.

Пою о солнце, о тепле,
Иду за вешние ворота,
Чтоб в каждой травке на земле
Времён подслушать повороты.
1958

* * *
Я уходил в леса такие,
Каких не сыщешь наяву,
И слушал вздохи колдовские,
И рвал нездешнюю траву.

И зарывался в мох косматый,
В духмяный морок, в дымный сон,
И был ни сватом и ни братом —
Жилец бог весть каких времён.

И сосны дрёмные скрипели
И бормотали, как волхвы.
Но где, когда, в каком пределе —
Вся память вон из головы.

И не ищу, и не жалею…
На землю новый сыплет снег.
Рублю дрова и хату грею —
Уже поживший человек.

Смотрю – и вижу, как впервые,
Усадьбы с мёрзлою ботвой,
И скотный двор, и озимЫе,
И побелевший садик мой.

И вновь теплом родных селений
Запахли снежные горбы.
И вот опять пою о сене,
О звонких пряслах городьбы.

Иду к машинному навесу,
Ночной справляю караул…
Из заколдованного леса
К родному дому повернул.
1956

ДОРОГА
Серебристая дорога, серебристая.
Лес да горы, снег да лунный порошок.
Вечер брызгами охотничьего выстрела
В небе скважины горящие прожёг.

И над пропастью, тенями перекрытою,
Задремали придорожные столбы.
И мерещится за каждою ракитою
Тёплый запах от невидимой избы.

Может, скрытый кедрачами и берёзами,
Где-то рядом здесь прислушался марал,
Как трубит ему оленьими совхозами
Затуманенный лесистый перевал.

А дорога вверх под сумеречным пологом
Продолжает свой медлительный подъём,
Хорошо бы там с кочующим геологом
Развести костёр на облаке ночном.

Лес да горы, снег да пропасти отвесные.
Не боюсь тропой рискованной пройти.
Вот ступлю на ту хребтину поднебесную –
И пойду уже по Млечному Пути.
1952

УТРО
Точно мастер в рабочем азарте,
На хорошее дело горяч,
На заре в розовеющем марте
Раньше всех просыпается грач.

Вот с плетёной своей новостройки
Он по-плотничьи крякнул: пор-ра!
То сигнал, чтоб на прорубь по двойке
Лошадей повели со двора,

Чтобы прежде, чем избы флюгаркой
К талым вишням направят дымок,
На коровник спешили доярки,
На ходу подвязавши платок…

И, дыша домовито и мерно
Теплотой вентиляторов-труб,
Очень слышно расходуют фермы
С крыши первые капли на сруб.

Ходит по двору конюх в шинели,
Тычет пальцы в саврасьи бока,
Балагуря: «Не тужим? Плотнеем?» –
Как любил на конюшне полка.

И, как врач, стригунят напоследки
Простучал, убеждённый вдвойне,
Что по новым путям пятилетки
Не поедешь на старом коне.
1946

ПИЖМА
1.
Здесь прадед Святогор в скрижалях не стареет,
Зато и сам Христос не спорит с новизной.
И на лепных печах, ровесницах Кащея,
Колхозный календарь читает Домовой.

Здесь подворотный снег сквозит душком лисицы,
А снег полночных бань так суеверно-глух…
До утра Домовой ворочает страницы
Под брачный хохоток перинниц-молодух.

2.
Надо листья в саду загрести по замёрзшим дорожкам,
И в сарай перекласть не мешало б до снега дрова.
Поднимись на чердак и забей слуховое окошко,
Чтобы крепче в хлеву задышала сухая трава.

И порадуй свой вечер снопом хворостяной вязанки,
И заслушайся вновь, погрузясь в полусон, в полусвет,
Как с мурлыкой по-свойски огнём балагурит лежанка,
И, работая дратвой, воркует на карженке дед.

Будет смутно в углах. И закурится трубка поверий.
И, как зелье волхва, поползёт из другой самосад…

На дремучем наречье огня, человека и зверя
В наших горницах ночи всегда в ноябре говорят.

3.
И снова бью челом, забывши о просторах,
Заглохшим вечерам декабрьского двора.
А печка – что алтарь, а в печке – жаркий хворост,
А за стеною – снег, поморье и ветра.

И снова просит двор: перед теплом и пищей
Средь сумерек, с кошлой, замешкаться в хлеву
И, заглядясь в коровьи тёмные глазищи,
Язычеством пещер прогрезить наяву.

4.
Под низкой божницей мерцаньем кемарит
Маргасик с луной пополам.
Старик повторяет в напев поминальник,
Догадки плывут по бровям.

Дремучая давность стоит за плечами,
И забыль кедровых трущоб
Бормочет стволами, топочет лосями
За дверью, где звёздный сугроб.

И шикает старый: припомнишь ли скоро,
Какого ты роду, чьих прав, –
С безвестием троп, с бормотанием бора
Давно свои думы смешав?
1946

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
Когда промыли стол, окончив тихий ужин,
И мать-свекровь легла за тёплый камелёк,
Жена взяла письмо, с позиции от мужа,
Рукой погладила по мелким кудрям строк.

И, ярче вывернув язык настольной лампы,
Простынкой («Спи, сынок») завесив колыбель,
Разглядывает вновь конверт с военным штампом
И лист, унявший боль почти восьми недель.

И всё с того, что – жив и ждали, зря тревожась,
За шторкой веселей в окне роится мгла.
И, вея щелоком и высушенной рожью,
Притихла горенка, улыбчиво-тепла.

Сквозь чтенье слышится о стёкла шарк снежинок
И как журчит на шестке домолюбец-кот…
Присвистнула свекровь, заснувши под овчиной
Впервые после слёз, и вздохов, и хлопот…

Но вот окошком звякнул снеговей-крутельник,
Заплакал в люльке сын, пугливо звук ловя.
И мать, качая, вместо песни колыбельной
Поёт ему письма заветные слова.

И будто наяву теплом отцовской ласки
Рёбенка обдало. Он перестал кричать.
И продолжает кот свои ночные сказки,
И тихо дремлет над колыбкой мать.
1945

РАСПУТИЦА
Серый дождик прямо к лестнице приник.
У порога ручеёк из-под калош.
А на улице буксует грузовик,
Клапанами чертыхается на дождь.

Холодеющий заоблачный простор.
Взмах прощальный журавлиного крыла.
С стучит в окно измученный шофёр:
– Где посуше до соседнего села?

В эту осень хорошо стучаться в дом,
Где с гостями встречу празднует солдат,
Где не скажут: «Пробирайся прямиком!»,
А подскажут: «Заверни на рюмку, брат!»

И, поведав, сколько луж перешагал,
Ты с героем – благодарный гражданин –
Будешь чокаться: «Как служба? Где бывал?»
Не вместях ли брали Прагу и Берлин?»
1945

ЛУННЫЙ ЧАС
Полнолунный простор, фосфористый снежок.
Одинокий мой путь серебрист и широк.

Я пришпорил коня в этот плен световой,
Погружаясь в торжественно-белый покой.

Я люблю, когда снег, под луной излучась,
Отливается вдруг в синеватую ясь,

И на дымке лесов, на сугробинах коч
И горит и молчит светозарная ночь.

Пусть потонет луна в набежавших тенях,
И ясней засверкают огни в деревнях, –

Я в померкших полях осажу скакуна,
Вновь дождусь, когда ночь околдует луна,

И замру, отражен янтарями луны,
Пред блаженно-сияющим сном тишины.
1943

РУССКИМ ГАРМОНИСТАМ
Запеваю первую, начальную,
Самую любимую пою.
И воссели бубны величальные
На мою широкую скамью.

Вот по белым утренним туманам
Вышел день – нарядный, как жених,
И в крыльцо вошел к тебе с баяном,
В портупеях молний голубых.

Ну, а ты – невеста или проще,
Только величавей и пышней
Зацветает яблонями площадь,
И поют гармоники на ней.

Ждут тебя леса, поля и воды,
Не скрывай пресветлого лица.
По тебе страдают все народы
И ребята с нашего конца.

Улыбнись – невеста или проще,
Не гони лишь праведных домой!
И пускай малиновые рощи
Зацветут над нашей головой…

И сошла ты, дивная, с крылечка
Да навстречу песенке моей.
И звенит серебряная речка
Из-под каждой туфельки твоей.

Запеваю первую, начальную,
Самую любимую пою.
И воссели бубны величальные
На мою широкую скамью.
1940

* * *
И великое пламя над миром прошло,
А верней – пронеслось!

И от прежних лесов только птичье крыло
Сохранить удалось.

И хранится оно в золотом терему
Да под вечным стеклом.

А земля запропала в кромешном дыму –
И себя не найдем…
1940 — 1979

(http://rospisatel.ru/trjapkin-100.html)