Вологодский литератор

Я дрожала от возбуждения. Пальцы неуклюже набирали ехидное: «Неужели вспомнил?» В последний момент я передумала и стерла. Отвечать ли?

Для чего он меня зовет — понятно. Но, может, все-таки получится что-то изменить? Начать сближаться не только физически? Но собственное тело мне ясно давало понять, что без физиологии все равно не обойдется.

Я оделась, выкатила с балкона велосипед, глянула в зеркало: ну и одуванчик. Подволоски светлым пушком выбивались из прически. На маленьком округлом носу грозит появиться прыщик. Фигура… нет, не истощила я себя страстью по нему. Все также тяжеловата, хоть и не тучна. Улыбнулась собственной шутке.

Ватными ногами закрутила педали. Дорога пронеслась незаметно, и вот уже виден синий с белым четырехэтажный дом. В животе что-то сжалось при виде его. Я слезла с велосипеда и позвонила в домофон.

Его голос:

-Да?

-Это Покараева, — выжала я из себя. Снова эта робость: при нем не хочется обозначать свое присутствие, даже имя свое произносить неловко.

Холод подъезда. Где-то наверху открылась дверь. Пальцы не слушались – еле пристегнула велосипед к перилам. Поднимаюсь по лестнице, а ноги готовы подогнуться.

Четвертый этаж, и… он.

Мы недолго беседовали. Едва я начинала, он одним тоном давал понять: то, что я говорю, глупо и неинтересно. Я сидела на соседнем диване поодаль от него – он настраивал гитару. С нашей последней встречи он вытянулся, возмужал. Но все те же мягкие пухлые губы. И туманно-серые глаза.

Отчаявшись завязать нормальный разговор, я замолчала. На стене тени штор и деревьев дрожали точно воздух над огнем. «Акварель, для такого нужна акварель», — промелькнуло в мыслях. Не заметила, как он перестал возиться с инструментом. Два шага, и он передо мной. Я чувствую его запах: смесь пота и свежевыстиранной одежды.

-Я давно этого не делала, — повисла в воздухе фраза…

Домой возвращалась пешком, катя велосипед рядом. «Ничего, — думала про себя, — просто нужно не сдаваться: до него еще можно достучаться».

Я шла по набережной вместе с дождем, и тут мое внимание привлек окруженный кустами спуск к реке. Захотелось спуститься к воде. Досадно стало за бутылки, пакеты и стекла, «украшавшие» спуск. «Загажено как всегда, — мелькнуло в мыслях. – Может, и любовь люди также загаживают?»

Он бы сказал, что нет никакой любви — есть сказки для женщин. Нет любви. Я вздохнула. А может, все-таки есть? Просто она не такая идеальная, какой ее представляют?

На следующий день я осмелилась написать ему сообщение: старалась без особых сантиментов попросить о встрече.

«Тебе же не понравилось», — был ответ.

И плотину прорвало. Я писала о том, как хочу с ним общаться, что мне не важен секс.

Он прочитал, но не ответил. Прошла неделя прежде, чем он написал: «Придешь?». И так мы начали встречаться раз в две-три недели.

Он допускал меня в свою жизнь ровно настолько, насколько ему это было нужно. При этом он старался быть вежливым и обходительным, разрешал пользоваться душем, иногда даже произносил нечто трогательное вроде: «Никто меня не слушает, как ты», и одновременно его рука тянулась к пуговице на моих джинсах…

Разговаривать по-прежнему не получалось. Только начав, я уже жалела об этом.  Он не уважал моего мнения, хотя нет, скорее, мое мнение просто было ему безразлично. Он поддерживал разговор изредка и недолго. Тогда я стала ограничиваться едкими замечаниями в его адрес (он на них не отвечал даже усмешкой). В конце концов, складки штор и пледа, брошенного на диван, были куда интересней разговоров.

Раз за разом проходя по набережной, я останавливалась у заваленного мусором спуска. И все настойчивей в голову лезла мысль очистить его. Против этой затеи был страх нахватать клещей. Да и нужно было идти домой за пакетами, потом возвращаться. В общем, я не стала ничего делать.

Как-то раз я заговорила об этом спуске с ним.

— Бесполезно. Все равно завалят, потому что люди — свиньи, — сказал он тоном небрежным, как будто это истина, с которой глупо не смириться. В такие моменты не верилось, что он мне ровесник.

И это сбивало с толку: считая его много опытней, я готова была беспрекословно верить его словам, и в то же время что-то во мне сопротивлялось.

Так, когда я в очередной раз проходила мимо захламленного спуска, решимость убрать мусор окрепла во мне окончательно вопреки страху перед клещами и мнению о том, что это бесполезно. Я зашла домой, оставила велосипед, взяла мусорные пакеты, перчатки и спрей от клещей, чем немало удивила родителей.

Комары облепили меня, как желанного гостя, но я упрямо собирала бутылки, упаковки и прочие отходы. Далекий шум машин, голоса людей слышны с другого берега. Сквозь запах спрея, наконец, стали пробиваться отдаленные ароматы трав, реки.

Вскоре спина потребовала разминки. Последовав ее позыву, я выпрямилась и заметила, как ярко горит окно церкви на другом берегу. «Странно», — подумала я, но потом поняла, что лучи закатного солнца так окрасили его.

Вода, непроницаемая, неторопливая. В ней и солнечные зайчики, и теплое рыжее небо, и темные силуэты кустов.

Набралось четыре мешка – еле дотащила до мусорных баков. Руки, ноги и голова чесались от комариных укусов.  Но, несмотря на это, мне хотелось улыбаться и смеяться. Взглянув еще раз на спуск, я, довольная, вприпрыжку отправилась домой.

-Уж не влюбилась ли? – спросила мама.

В ответ я чмокнула ее в щеку и поставила греться чайник.

На завтра от него пришло сообщение. Я написала «нет» и вместе с этюдником и складным стулом отправилась к моему любимому спуску. Очень уж хотелось запечатлеть проделки закатного солнца…