Вологодский литератор

Маргарита Синкевич:

Николай Александрович, как
известно, Валентин Григорьевич Распутин в числе немногих авторов, которых следует «читать на сон грядущий», назвал и вас. Что значит для вас такая оценка?

Николай Зиновьев: Правильнее на сон грядущий было бы читать молитвы, а не произведения мирских
авторов, но если автор создает произведение близкое
к молитве, то есть наполненное и душевным, и духовным содержанием, то почему бы и не прочесть?
Конечно, я очень благодарен Валентину Григорьевичу и не только за вот такую, возможно и завышенную, оценку моего творчества. Благодарен и за
личное общение и поддержку. Это приятно, но и ко
многому обязывает. А вот Пушкинское «Хулу и похвалу приемли равнодушно» звучит как пожелание.
Достичь такого состояния светскому автору, в принципе, невозможно. Хотя слово и перестало быть
Богом, в нем еще осталось достаточно силы, чтобы
«жечь сердца людей». Поэтому и говорю: похвала
меня радует, хула огорчает, от кого бы и та и другая
ни исходили.
М. С.: И все-таки чьим мнением вы дорожите?
Н. З.: Отвечу, как ответил бы любой поэт, – своим. Поверьте, никто так дотошно и пристрастно не
относится к своему творению, как сам творец. Не зря
же мы созданы по образу и подобию Божьему. Хотя
мнение автора может быть и ошибочным. Поэтому,
как мне кажется, лучше недооценить свое произведение, чем переоценить. А в абсолюте главный судья – время. Хотя и здесь не все однозначно. Ведь
поэзия существует вне времени и пространства. Она
— кусочек вечности, которой поэт может управлять.
Двадцатый век. Начало. Спас
Глядит с иконы в каждой хате,
А на дворе полдневный час,
И тени прячутся, как тати.
А среди старых тополей,
Смеясь заливисто и звонко,
Босая бегает девчонка,
Что станет бабушкой моей…
М. С.: Всю свою жизнь вы прожили в Кореновске.
У вас никогда не возникало желания переехать поближе к эпицентру литературной жизни?
Н. З.: Эпицентр литературной жизни? Я отделяю
жизнь литературную от просто жизни. Творчество?
Для меня поэзия требует тишины и уединения. Даже
одиночества.
М. С.: А на Кубани у вас сложился литературный
круг общения? Кто из кубанских авторов человечески
и творчески вам близок?
Н. З.: Как я уже сказал, поэзия требует одиночества. Пожалуй, поэтому у меня и на Кубани, в том
числе, не сложился литературный круг общения.
Скорее исключением, чем правилом является
моя давняя дружба с русским поэтом, живущим в
Анапе, Сергеем Зубаревым. Человечески и творчески мне близок был и остается Вадим Петрович Не-
подоба, которого с нами уже нет. Зримо нет:
«У Бога все живы», – как будто алмаз,
Сверкает строка из Завета.
Покажется странным, быть может, для вас,
Но живы все и у Поэта.
М. С.: Часто ли вы нарушаете это творческое уединение? Например, ради встречи с читателями?
Н. З.: Будь моя воля, я бы нарушал его только в
крайних случаях. Но житейские проблемы заставляют делать это гораздо чаще. Причем, если долго
не удается «творчески уединиться», я бы сказал, в
классическом виде – берег реки, ивы, старая лодка
на цепи, срабатывает механизм, принцип работы которого я объяснить не смогу. Сижу я, скажем, в зале
кинотеатра, но не вижу и не слышу того, что происходит вокруг, погруженный в свои мысли и чувства.
С читателями края встречаюсь довольно часто,
последние встречи были в Горячем Ключе, Лабинске, Геленджике, Темрюке, Армавире, Ейске, Краснодаре… За пределами края встречи происходят
реже. По разным причинам. Но удалось встретиться с читателями Москвы, Новосибирска, Иркутска,
Ярославля, Ростова-на-Дону, Волгограда…
М. С.: Поделитесь с нами впечатлениями. Какой,
на ваш взгляд, читатель ХХI века? Чем отличается от
читателя ХХ века?
Н. З.: Сначала о читателе ХХ века. Мы жили в
атеистическом государстве, где существовала идеологическая цензура. Поэтому читатель не слышал,
а поэт не писал духовных стихов. Это, бесспорно,
плохо. Но существовала и художественная цензура,
не позволявшая издавать откровенно графоманские
«поделки». А это хорошо. Читатель ХХ века – читатель с хорошим вкусом, но с темной безбожной
харизмой, маскируемой мифом о некоем «светлом
будущем».
Теперь о читателе ХXI века. Писать и читать богословские книги сейчас не только можно, но и модно. И не только модно, у части людей тема духовных
стихов вызвана столь же духовной потребностью.
Это хорошо. Но отсутствие художественной цензуры открыло ящик Пандоры. На прилавки книжных
магазинов хлынуло море стихов, ни к поэзии, ни к
духовности отношения не имеющих. Получается,
читатель ХXI века напрочь лишен вкуса, а это ведет
к искаженному пониманию духовности и прочим,
вытекающим из этого, последствиям. Возможно, это
одна из причин сумеречного состояния нашего народа. Одна из многих.
Хотел сказать: «Но будем надеяться на светлое
будущее» и осекся. Какое «светлое будущее» может
быть у атеиста-материалиста? Как не было его до зачатия, так и не станет после смерти. Пустота, если
не считать гниющих костей в деревянном ящике,
зарытом на двухметровую глубину. У человека верующего это светлое будущее совсем иное. Он знает,
что после смерти жизнь не заканчивается, хотя вероятность попасть в рай, а не в ад – десятые доли
процента. Но десятые доли процента Надежды попасть в царство небесное – разве этого мало? Ведь
именно они придают смысл нашей земной жизни, а
иначе…и говорить не хочется.
Для чего я это написал? Все мои стихи об этом.
Я бы назвал свою поэзию миссионерской. Своими
стихами я хочу убедить прежде всего самого себя в
существовании Бога, а следовательно, в существовании Любви, которая превыше всего. Естественно,
это кому-то не нравится. Я даже знаю, кто эти «ктото». Помните роман Достоевского?
М. С.: О них вы прямо говорите во многих стихотворениях, например, в стихотворении «Сон»: «Русь не зовут уже Святой, / Она у бесов под пятой…» Что больше всего неприемлемо для Вас в современном мире?
Н. З.: И да, и нет. Бес не живет в литературном
персонаже. Он злобствует в душе живого человека.
Причем, по-моему, в душе каждого. Просто у кого-то это бесенок, а у кого-то бесяра. Вспомните
Писание: и имя им – Легион. Бесы: сребролюбия.
гордыни, чревоугодия, зависти, блудодеяния, жестокосердия… Кто без этих пороков? Увы. «Любовь
умалится…» Но свято место пусто не бывает. И вслед
за уходящей из души Любви в нее стекает зло. Так что это как бы не образ, а факт. И то, что мы живем у бесов под пятой, тоже не образ. Именно так
и происходит: каждый живет под пятой у своего
или своих. Причем бес интернационален и никаких классовых различий не признает. Он со злобным усилием, усердием делает свое черное дело
как в душе русского, также и в душе француза или
жителя острова Борнео. Думаю, вся мировая литература (и поэзия в частности) не что иное, как
описание этих бесов, не являющихся видимо, но
выражаемых в грехах и пороках. Литература, которая – разумеется, талантливо – противостоит человеческим порокам — конструктивна, благородна. А все остальное – чтиво бесполезное. А порой
и вредное. Получается, что поэзия – дитя веры. И
атеист, который говорит, что любит поэзию, лукавит. Он, по определению, так же далек от нее, как
и от Бога.
Что больше всего мной неприемлемо в мире?
Не буду оригинален, если скажу – ложь. Да именно фундамент этого мира и является причиной его,
мягко говоря, несовершенства. С ней – ложью –
тоже надо бороться, но не с мировой, а в себе, со
своей личной. Сразу же приходят на ум слова: спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи. Поэт, как
человек с богатым воображением и особой чуткостью к собственной лжи, может дать ценные советы
(в стихах, разумеется) в борьбе с этой болезнью всех
веков и поколений.
М. С.: Есть ли среди современных литераторов авторы, близкие вам духовно, ментально, творчески?
Н. З.: Среди современных авторов трудно отдать
кому-то предпочтение. Любви в нашем мире становится меньше. Поэзии, которая, по сути, и есть любовь, тоже стало мало. Еще Н. Рубцов писал, что в
его время Поэзия была уже «островками». А в наше?
Кочками?
Духовно мне близок Иеромонах Роман. Творчески – Евгений Семичев, Сергей Зубарев, Игорь
Тюленев. Пожалуй, и все. Я мало читаю современных поэтов, да и прозаиков тоже. Сейчас читаю богословскую литературу, которую не было возможности читать в юности.
М. С.: Какие писатели оказали влияние на формирование поэтического дара Зиновьева? Что вы читали
в юности?
Н. З.: Читал я очень много в детстве, отрочестве
и юности. Читал классику: Бунин, Гоголь, Куприн,
Лесков – это позже, а мальчишкой – «Зверобоя»,
«Последнего из могикан», «Приключения Тома
Сойера и Гекльберри Финна»… Что странно: стихов
не читал вообще. Я их не чувствовал, хотя поэзией
исподволь наполнялся из произведений Гоголя, Бунина… Наверное, к 20 годам поэзия в душе и сердце
достигла критической массы и – рванула. Неожиданно для себя я начал писать стихи.
М. С.: Николай Александрович, вы одновременно
учились в станкостроительном техникуме и на филологическом факультете Кубанского государственного
университета? Как возникла эта разнополюсность интересов и наложила ли она отпечаток на ваше творчество?
Н. З.: Уже через год после поступления в станкостроительный техникум понял: это не мое. Мы в техникуме много чертили, думаю, в моих стихах от этого осталась точность, черно-белость, законченность.
Хотя, может быть, я ошибаюсь. Потом поступил в
ПТУ, учился на сварщика. Выучился – нужно было
зарабатывать деньги. Поступил в КубГУ на филфак
заочно, учился и работал, или, вернее, работал и
учился. Ну и стихи писал, и до сих пор пишу.
М. С.: Поговорим о вашей семье. Классик советской литературы Твардовский писал: «Мы все – почти
что поголовно / – Оттуда люди, от земли, / И дальше
деда родословной / Не знаем: предки не вели…» Об
истории вашей семьи известно много подробностей.
Например: «Прадед поэта по матери – Соболь Кондрат Сергеевич, казак, верно служил до революции
царю, участник военных действий с австрогерманцами.
Имел Георгиевский крест IV степени (№ 4140-43, приказ по 2-му Черноморскому полку от 8 октября 1915
года, город Несвиж) за выдающееся мужество и храбрость. В 1941 году был взят в НКВД, как враг народа, а после (уже посмертно) реабилитирован»; «Дед
по матери – казак, работал в колхозе до войны 1941
– 1945 гг. комбайнером. С войны не вернулся, погиб в
Крыму, заменив в бою погибшего командира (по словам очевидца)»… Как вашей семье удалось сохранить
родовую память?
Н. З.: Есть такое выражение: веру православную
сохранили белые платочки… Вот и в нашей семье в
каждом поколении была своя «бабушка», которая
передавала семейные предания дочери или невестке.
Кстати, совсем недавно в разговоре со своей матушкой всплыла версия происхождения старой казачьей фамилии. Уж не знаю, насколько она верна, но…
В девичестве она – Соболь. Еще во времена Ермака

один из наших предков имел так сказать трофейное
оружие — саблю с гравировкой на лезвии фигурки
соболя. Так его потом и стали называть. Сабля эта
находилась в семье аж до революции. Потом что с
ней стало, неизвестно. Предками, которые были
мужественнее, мудрее и духовнее меня, горжусь.
У меня много стихов о моих дедах, прадедах, бабушках.
М. С.: В отличие от большинства поэтов, которые
рано начали писать стихи, вы свои первые произведения написали в 20 лет. Как ваши родители отнеслись к
вашим поэтическим начинаниям?
Н.З.: Я начал писать стихи в 20 лет. Может быть,
поэтому у меня не было так называемого периода
«ученичества». Я практически сразу определил свой
стиль, круг тем, творческий почерк, который, я надеюсь, со временем меняется в лучшую сторону.
Родители отнеслись к моим первым публикациям скорее равнодушно, чем заинтересовано. Хочется

вспомнить эссеиста Генри Льюиса Менкена, который говорил, что, как бы почтительно ни относилась к вам семья, «как бы ни ценила она ваши достоинства и авторитет, втайне она всегда смотрит на
вас как на осла и питает к вам нечто вроде жалости».
По-моему, точно так же относится к поэтам бОльшая часть народа.

М. С.: Николай Александрович, много трогательных строк вы посвятили своей жене. Расскажите, что
вас связало на долгие годы? Как Ирина оценивает
ваше творчество? Влияет ли на него?
Н.З.: Отношение жены к моему творчеству несколько иное, чем у моих родителей. Наверное, за
годы, прожитые вместе, она «опылилась» от меня
неравнодушием к поэзии и, я надеюсь, не считает
меня ослом.
Влияет ли Ирина на мое творчество? Однозначно – да. А как? Об этом можно написать целый роман, а я не прозаик.
М. С.: Тридцать пять лет назад вы начали писать
стихи, тридцать лет назад вышла в свет ваша первая
книга. Что удалось сделать за это время? Как вы оцениваете пройденный творческий путь?
Н. З.: Как человеку — ничего. Разве можно сравнить меня сегодняшнего с тем чудным, чистым,
как ангел ребенком, который живет в моей памяти?
Кстати, о детстве я много написал стихов. Конечно, как и все поэты, считаю, что лучшие мои стихи
еще не написаны. Да и новая книга витает в мыслях.

А чего достиг как поэт? Судить не мне, а читателю.
Я не знаю, какой я поэт, но пишу я для Великого Читателя.

(Родная Кубань, 2017, № 4)