Вологодский литератор

В пустую кладбищенскую церковь пономарь Пётр пришёл по делу: надо заранее всё подготовить к субботней вечерней службе. Полдень осеннего дня играл переливами золота на деревьях, слабыми порывами тёплого ветра, бликами солнечных зайчиков на иконах, чистым дыханием бабьего лета.
Тихо и радостно было на душе. Пётр убирал окалину у фитилей в красных лампадах, менял оплывшие свечи на новые, чистил подсвечники и рукомойник, доливал воду в него и в чайники и спокойно молился про себя.
Скрипнула и стукнула дверь. Пономарь насторожился: кто это мог быть? Настоятель, отец Сергий? Вряд ли. На всякий случай Пётр выглянул из алтаря в приоткрытую дверцу с ликом архангела Михаила.
Перед входом стояла странная женщина лет сорока, крестилась и что-то шептала, глядя на иконостас. Странность её была до боли знакомой: небрежность и неопрятность в одежде, неестественная полнота и одутловатое лицо с выпученными глазами, жирные тёмные волосы.
Пётр подался чуть вперёд, ступил на солею и не двигался. Кто её знает, куда она тронется, — любой прихожанин, а тем более пономарь, обязан оберегать алтарь от посторонних.
— Можно помолиться? — хриплым голосом спросила женщина. — Я к дедушке пришла.
— Конечно, это же храм.
— Я к дедушке пришла, — повторила странница через паузу.
Пётр думал, что она пойдет к святому Николаю Чудотворцу, но женщина поклонилась воскресной иконе в центре аналоя и приложилась лбом к стеклу.
Пономарь удивился: никто так не называл Спасителя. Наверное, сектантка, — решил Пётр.
— Меня он много раз от смерти спасал, — как будто эхом ответила нежданная прихожанка, — хочу посоветоваться, собираюсь всё бросить и уехать.
— Это вам надо к священнику обратиться, подходите утром в воскресенье, около восьми, на исповедь.
— Да-да, — рассеянно отозвалась женщина. — Я из старообрядческой церкви.
— Это ничего, мы давно друг друга признали.
— Да, — чуть приглушённо согласилась сестра по вере, взяла пластиковый стаканчик, наполнила струёй из- под крана пузатого синего бака и стала большими глотками пить святую воду.
Пономарю всё стало ясно: старообрядцы всегда держатся наособицу. Хоть и признают совместное решение церквей, но только в исключительных случаях являются к нам.
Пётр вернулся в алтарь, — можно было не опасаться захожанки, страдающей какой-то эндокринной болезнью, но более- менее безобидной. Бывают случаи и похлеще. Церебральный паралич, слепота, глухота, кликушество… Без слёз нельзя было смотреть на больных детей. В храм иногда приезжала издалека молодая мать, бледная и исхудавшая, с девочкой лет семи, руки и ноги которой висели как плети, а бессмысленное лицо было изуродовано болью.
В воскресенье приходила и семья с онкологическим больным в коляске, молодым парнем, с пакетом обезболивающего препарата на шее и с катетером в вене. Сергий, тёзка настоятеля, держался излишне бодро, громко смеялся невпопад, поворачивая коляску вокруг оси, а однажды на возглас: «Многая лета!» отозвался криком: » Хеппи Бездей ту ю!..» Но никто и никогда его не одергивал.
Пономарь задумался. Почему в последнее время стало расти число больных духом и телом? По- житейски, конечно, понятно: кризис, и здоровые-то как больные, злятся, кричат друг на друга, на детей… Но почему так много тяжёлых, — православный народ их называет убогими, то есть божьими людьми. Наверное, для того чтобы остальные не гордились, помнили, какой ценой оплачено наше счастье, да и о том, что несчастье временно, как и всё на земле.
Хлопнула дверь. Захожанка удалилась и двинулась в сторону кладбища, — Пётр увидел в окне её спину.
Пономарь, собиравшийся уходить, передумал и стал вторично чистить от нагара дребезжащее кадило, призывая Бога, Пресвятую Богородицу и святых уже вслух, с силой и сердечным вниманием. Теперь он молился не только о себе…