Вологодский литератор

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Е г о р, пенсионер, астроном-любитель.
Д и н а, бывшая жена Егора.
С а ш к а, сосед Егора.
К а т ь к а, племянница Дины.
П е л а г е я-знахарка.

Картина первая: «Телескоп».

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Кухня в однушке пятиэтажного дома, типичного для множества городков российской глубинки. За столом на кухне пожилой мужчина опрятной наружности готовый позавтракать чаем с бутербродами. В определённом смысле, местная знаменитость – Егор-телескоп. В дверь позвонили.

Е г о р. Проходите. Открыто.

В кухню вваливается, широко расставив руки для душевного объятия, сосед Сашка. В обеих руках зажато по бутылке шампанского.

С а ш к а. Я пришёл к тебе с бутылкой протрубить (прикладывает бутылку к губам), что солнце встало!
Е г о р. Шампанское, как известно, по утрам пьют только аристократы и дегенераты.
С а ш к а. Ну мы ж не дегенераты!
Е г о р. Проходи, аристократ, не пугай соседей. По какому поводу салютовать собираешься? Праздники, вроде бы, миновали.
С а ш к а. Не пучь мозги! Ты этого не знаешь.
Е г о р. Ну что я могу не знать? Наверно, родился кто-нибудь, хотя вряд ли. Или женился. Эка невидаль! Может, шампанское даром дают?
С а ш к а. Телек не включай!
Е г о р. Он у меня и не включается.
С а ш ка. Вот и не включай! Ставь посуду.

Егор достаёт с полки два бокала. Незваный гость легко справляется с проволокой на бутылке. Раздаётся хлопок шампанского и вино шипя наполняет бокалы.

С а ш к а. За тебя, Егорий!
Е го р. С какого перепугу?
С а ш к а. Сначала выпьем, потом скажу.

Ранний гость крупными глотками, аппетитно осушил бокал, хозяин поперхнулся, поставив свой недопитым на стол.

Е г о р. Ну, выпили. Заинтриговал ты меня. В чём дело-то?
С а ш к а. Бывшая твоя, Дина, припылила. У племяшки своей, Катьки, сидит. К тебе идти − по-ба-и-ва-ет-ся.
Е г о р (ошарашенно). А зачем?.. Говорила же: не вернусь, не жди; долго ждать придётся − зубы позеленеют.
С а ш к а. Ты, это, ещё начисли. А потом и обсудим: что, где, когда. И, главное, зачем. И у кого зубы позеленели.

Шампанское, быстро впитавшись в кровь, не давало упасть настроению незваного гостя, но в отвлекающей Сашкиной болтовне вдруг возникла пауза…

Е г о р. Так в чём дело-то?
С а ш к а. А в том, Егорий, что сойтись хочет, войти, так сказать, в ту же реку.
Е г о р. Сам знаешь, что река уже − не та. Где обмелела, а где и заилилась.
С а ш к а. Не скажи-и-и, бывшая твоя ещё ничего. Волосы рыжие, как огонь!
Е г о р. Рыжими они у неё никогда и не были.
С а ш к а. Разве?
Е г о р. Может, это и не она?
С а ш к а. Да нет, она, иначе Катька бы её не признала…

Незваный гость, видя, что шампанское на Егора, оглушённого неожиданной вестью, совершенно не действует, недоверчиво посмотрел на свет вторую бутылку.

С а ш к а. Может, покрепче?
Е г о р. Решай сам.

Сашка уходит.

Е г о р (размышляет вслух). Рыжая, значит. Это чтоб не в одну и ту же реку. Помнит, что мне раньше рыжие нравились. Хитро придумала.

СЦЕНА ВТОРАЯ

В такой же кухне, в такой же пятиэтажке напротив идёт не мужской, а женский разговор…

К а т ь к а. Чего вдруг надумала-то? Столько лет прошло, как ты от него сквозанула. Помнишь, говорила, чтоб не ждал. Дескать, долго ждать придётся, зубы позеленеют. Зубы-те он недавно новые вставил. Местные бабки сразу вокруг него захороводились. Да и ты, как будто почуяла, что мужик поновился. Волосья вон тоже покрасила.
Д и н а. Да не мои это. Парик.
К а т ь к а. Па-ри-ик?
Д и н а. Хошь сниму.
К а т ь к а. Не-е-е. Не-е-е. Не надо. Я тут Петровну, бабку старую, на днях видела. Помнишь её, наверно. Полысела совсем. Ходит по дому, как инопланетянка.
Д и н а. Скоро и мы, как инопланетянки, станем.
К а т ь к а. Не-е-е.
Д и н а. Не не-е-е, а да. Хошь, парик сниму.
К а т ь к а. Не-е-е.
Д и н а. Да на, гляди.
К а т ь к а. Ё моё!
Д и н а. Ё, да не твоё. Ты, Катька, ещё ничего. А тут вот постриглась коротко, думала, как в детстве, гуще станут, а они и в длину расти перестали. Думала отрастить до приезда, а они, как назло, застопорились…
К а т ь к а. Ну дак не проблема. Хоть медленно, да отрастут.
Д и н а. Долго ждать-то? А мне сейчас надо.
К а т ь к а. Вот и моему, царствие ему небесное, всё время «сейчас» надо было. Я ведь, сама знаешь, из деревни. Как вспомню, так вздрогну. Стадо скликают, а у меня ещё корова не доена. Ему, вишь ли, снова захудоумилось. Потом вот сама корову-то до стада и провожаешь. А он: «На коровьем реву – самая сласть!», это когда я под ним к недоеной-то корове верчусь…
Мой-то «сластёна» вместе с колхозом и угомонился, а тебе-то со своим чего не жилось?
Д и н а. Да бойкая я была. С детства. Имечком предки как запрограммировали. Дина-то «бойкая» и означает, «подвижная». А он – всё на небо смотрел. Телескоп купил, астроном хренов. Смотри, говорит, какие на небе звёзды. В другое бы место со своим телескопом почаще заглядывал. Там тоже темно. Нет, ему на небе звезду подавай.
К а т ь к а. Во-от оно что. А мы всё тебя ругали. Мол, мужик смирный, дурного слова от него не услышишь, кулаки не распускает, а она, свиристёлка, раз – и упорхнула. А ему, значит, звезду подавай.
Д и н а. Да бог с ней, с моей-то звездой. Теперь, пожалуй, и я бы в телескоп заглянула.
К а т ь к а. А ты на что скрозь него глядеть-то собираешься?
Д и н а. Как на что? На небо.
К а т ь к а. Ну-ну. На небо. Знаю я тебя. Небось в телескопе-то всё крупнее видится. А как отодвинешь его, так опять всё такое меленькое, как звёзды на небе…
Д и н а. А ты откуда знаешь?
К а т ь к а. Дак… ведь… в школе проходили… Или ты думала, что твой благоверный одну тебя к телескопу приучал?..
Д и н а. И много вас таких кружковцев к нему в кружок записалось?
К а т ь к а. Да как ты сквозанула, дак почитай вся пятиэтажка.
Д и н а. И мужики?
К а т ь к а. И мужики. Дак они не на звёзды, а в окошки всё телескоп-от наводили. Страсть, как интересно.
Д и н а. Не скучали тут без меня.
К а т ь к а. Не говори. Твой-от у мужиков − в авторитете. С ним смешнее, чем в телевизоре.
Д и н а. Кому как.
К а т ь к а. А посланец наш, видно, сквозь землю провалился, третий час уж пошёл.
Д и н а. Поди, в телескоп сейчас на нас смотрят. Парик мой обсуждают. Или ещё чего.
К а т ь к а. Или квасят с утра. Сашка, тот с шампанского начинает, а кончает водкой, как самогонный аппарат.
Д и н а. Не кончает, а заканчивает.
К а т ь к а. Ишь ты, какая стала грамотная. Вот я и думаю, на хрена ты за семь вёрст киселя хлебать припылила?..
Д и н а. Припылишь тут, когда дочь замуж за немца вышла. А кому я там нужна? Внуки по-русски не общаются. Всё данке, да гут. Вот и я ауф видер зеен сделала. Никто особо и не удерживал. Вспомнила я Егорку, какой он ласковый да обходительный со мной был…
К а т ь к а. Дак он и сейчас такой. Только чудной последнее время. Махнёт рукой и не поймёшь: то ли здравствуй, то ли прощай.
Д и н а. Я и подумала, может, сладится что-нибудь заново. Ждать-то, когда волосы под париком отрастут, времени нет. Был у него кто?
К а т ь к а. Сначала никого не было. Потом прилипла одна, квартиру на себя подбивала переписать. Ну мы тут ей показали квартиру. В телескопе.
А хошь бы и был кто! У тебя што ли не было? Какая теперь разница!
Д и н а. Кому как.
К а т ь к а. А старая-то любовь, видать, не совсем заржавела? Да где этот шлында? Только за смертью и посылать.

В незапертую дверь вваливается сияющий, как только что отштампованный рубль, с нахальными, маслянистыми глазами Сашка. В его утробе шампанское, смешавшись с водкой, породило известный коктейль «Северное сияние».

С а ш к а. А вот и я, драгоценные бабоньки! Ну, Катюха, давай держи Дину, а то, чего доброго, хрястнется об пол от добрых вестей да рассыпется не дай бог. А нам её в целости и сохранности доставить надобно.
К а т ь к а. Ну, как там Егор? Давай не томи, рассказывай.
С а ш к а. А чё томить. Сначала никак в толк не мог взять. Я ему говорю, а он руками машет, как будто от привидения отмахивается. Дескать, уехала так и уехала. Давно, дескать, ждать перестал. Не верю, грит, что насовсем возвернулась. Опять что-нибудь не пондравится. Да и врёшь ты, грит, всё. Не ве-рю. Но я же хитрый, шампусика с собой прихватил. Егор и расслабился. Хлебнёт и снова: «Не верю», но уже не так резко. Ну, я ему и намекнул. Ты, говорю, в телескоп-от посмотри. Твоё, Катька, окно на кухне в аккурат напротив евонного. Не всё, говорю, тебе на звёзды смотреть, пора и на другие вещи обратить внимание. Направил ему аппарат, а тут Дина с себя скальп сняла…
Я думал Егору капец. Он как заорёт. Я его оттолкнул, сам глядеть начал. Ну ты, Дина, и фокусница. Где только и научилась.
Егорий-то за стол сел, голову руками стиснул. Я думаю: «Только бы он свой скальп снимать не начал». Одна нога здесь, другая там – за поллитровкой сбегал. Прибежал, а он сидит всё так же, только ещё из стороны в сторону качается. И закричал: «До чего ж я её, Санёк, довёл! Какая баба была! А теперь один скальп остался».
К а т ь к а. Ты ври да не завирайся. И не скальп это, а парик. Докажи, Дина.
С а ш к а. Па-а-рик?..
Д и н а. На, убедись!

Дина снова себя «скальпировала», сунув «скальп» прямо в Сашкину удивлённую рожу. Сашка разглядывает парик, потом напяливает его на свою голову.

С а ш к а. В аккурат мой размерчик. Дин, дай поносить.
К а т ь к а. Ты хоть голову-то сначала помой.
Д и н а. Да надевай!
С а ш к а. Я так и пойду.
К а т ь к а. Смотри, чтоб Егор тебя с Диной не перепутал. А то разговоров не оберёшься.
С а ш к а. Не боись. Егория сейчас от телескопа не оттащить. Такое кино и бесплатно!

Свет в Катькиной квартире гаснет.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

На сцене, в квартире Егора, слева – комната, справа – кухня.

Е г о р (на кухне, оторвавшись от телескопа). Вот, гад! Пудель Артемон!
Придут, а у меня и холодильник пустой, и жильё не прибрано. Пуделю этому что! Снова «шампусика» начислит пока не угомонится, а мне всё остальное разгребай. Как мы с Диной друг другу в глаза-то посмотрим? При свидетелях. Вроде, не такой уговор был. Вечно всё в комедию превратит. А тут – трагедия!..

Егор в сердцах стукнул кулаком по столу. Переносит телескоп с кухни в комнату.

Ну, будь что будет! От судьбы не уйдёшь

В дверь позвонили.

Е г о р. Не заперто.
С а ш к а (с порога). Это не скальп, это парик!

Входя в комнату к Егору.

Видал!

Сашка сдёрнул с головы рыжие волосы, а затем снова надел их и шагнул к зеркалу. Катька рванулась к кухонному столу. В пакете, который она поставила на стул, что-то звякнуло.

О т а в т о р а. Звякнуло что-то и в одинокой или привыкшей к одиночеству душе Егора. Как будто звонок на урок любимой его астрономии.

Затемнение. Звёздный дождь.

«Звёзды, это…» − иногда говорил Егор. И глаза его загорались дошедшим от них светом. И, глядя на Егора, становилось понятно, что продолжать фразу он не в состоянии. Почувствовать, что чувствовал он после двух сказанных слов, окружающим людям было невозможно, если не сказать не дано. Было б дано, так не крутили бы пальцем у виска.
И он чуял свою необычность, и никого не осуждал. Зачем?
Вот Дина, бывало, смотрела на него как на сумасшедшего, но с каким-то нездешним восторгом. После этого взгляда начиналась пауза, а потом. Потом на неё накатывало по-разному. Могло окончиться необузданной страстью, а могло и битьём посуды.
«Господи, − думал тогда Егор. – За что мне всё это: и телескоп, и Дина. Вместе им не ужиться. А я как будто с боку припёка. А ведь могли бы вместе – втроём – смотреть в необъятное небо, на звёзды. Когда оно – звёздное.
Когда оно в тучах, могли бы домашними делами заняться. На них перестроиться. Но Дине на них перестраиваться не надо было. Они у ней – на переднем плане. Всегда». Сама того не сознавая, ревновала она к телескопу. До Егора это дошло, когда она от него сквозанула. И в чём-то он считал себя виноватым.
«Вот она жизнь, − думал Егор. – Пойми-разбери. Как в воду всё кануло: и любовь, и страсть, и ревность, и битьё тарелок. Остался один телескоп. Да ещё незваные гости, которым его телескоп как игрушка. Сюда наведи, туда наведи, дай сам попробую. Утомительно это. Но куда от них деться?».
Однажды он представил, как все его знакомые, стоя за дверью, разом крутят пальцем у виска, и ему стало не по себе. И он смирился, особенно с Сашкой.

Затемнение исчезает. Егор и Дина в комнате. Сашка и Катька на кухне.

Е г о р (разведя руками и виновато посмотрев на Дину). А я вот тут с телескопом…
С а ш к а (язвительно, с кухни, готовясь открутить проволоку на бутылке с шампанским). Скоро тебе не до него будет.

Катька уже положила в вазу бананы и нарезала колбасу, густо ударившую в нос чесноком. Теперь энергично нарезала хлеб. Сашка, взяв в руки тарелку с колбасой и с шумом втянув воздух, произносит в сторону ушедших в комнату Егора и Дины.

С а ш к а. Звериным аппетитом намахнуло.
Е г о р (глядя на короткую стрижку поседевших волос Дины и слегка тронув их рукой). Тебе идёт. А глаза такие же синие.
Д и н а. А твои такие же зелёные.

Егор и Дина долгим взглядом смотрят друг на друга. Для них как будто рядом никого и ничего не существует. Впрочем, это не так.
В окно, отвернувшись от них, словно обидевшись на что-то, смотрит телескоп. Дина шагает к нему и манит за собой Егора.

Д и н а. Иди сюда, настраивай свой телескоп. На звёзды будем смотреть…
С а ш к а (тихо). Знаешь, что, Катька, не надо бы им мешать. У нас тут свой телескоп имеется.

Сашка приставил к глазам бутылку шампанского.

Давай, за нас, как за спецназ. Мы с тобой сегодня как спецназ и сработали или как МЧС.

Мастерски открутив проволоку и накрыв бутылку своей вязаной шапочкой, Сашка осторожно, почти без звука, откупорил бутылку и так же осторожно разлил по бокалам шампанское.

К а т ь к а (тихо). За любовь.
С а ш к а. За любовь третий тост полагается. Авось, к нему и Егорий с Диной на звёзды насмотрятся.

Картина вторая: «Сон Катерины»

СЦЕНА ПЕРВАЯ

На кухне в Катькиной квартире общаются Сашка и Катька. Сашка жалостливо тянет песню из своей забубённой молодости.

С а ш к а. Папаня, не бросай меня в колодец. Я этого, поверь, не заслужил. Бросишь – обратно не воротишь… Какую ж ты мне лажу подложил…
К а т ь к а. Что ж за папаня у тебя такой?
С а ш к а. А я его ни разу не видел.
К а т ь к а. Не видел и не видел. Кончай скулить.
С а ш к а (поёт страшным голосом). Я убью тебя, лодочник, ты не смазал уключины.
К а т ь к а. Сейчас смажем.
С а ш к а. А повод есть? Что за праздник сегодня?
К а т ь к а. Сон мне приснился интересный.
С а ш к а. Дак, не томи, вещай.
К а т ь к а. Уж больно подробностей много. Тут сразу не разберёшься.
С а ш к а. Тогда к Егору надо. Он теперь гороскопы шерстит. Дина в этом деле вообще спец.
К а т ь к а. Гороскопы – это про звёзды. А тут сонник нужен. Хорошо бы не новомодный, а старинный какой-нибудь.
С а ш к а (хмыкнув). У нас тут живой сонник есть, Пелагея-знахарка.
К а т ь к а. Поди, и забыла уж всё. Годов-то ей сколько?
С а ш к а. По-английски «ху» означает «кто». А потому: а ху его знает.
К а т ь к а. Пошли, што-ли, к Пелагее.
С а ш к а. А намахнуть? Уключины совсем заржавели.
К а т ь к а. Потом намахнём, а то ещё не за то выпьем.
С а ш к а. Не томи-и-и…

Сашка и Катька собираются и уходят к Пелагее-знахарке.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Жилище Пелагеи-знахарки, старушки, давно разменявшей девятый десяток. В доме чисто прибрано, на столе самовар. Пахнет заваренным с пахучей травкой чаем. Пучки разных травок развешаны в глубине комнаты. Ум у старушки ясный, глазами «наскрозь» прожигает. Пелагея гостей как будто и поджидала.

С а ш к а. А вот и мы – явились не запылились.
П е л а г е я. Чтой-то вас много нонече. Обычно – по одному.
С а ш к а. Не тот случай, бабуся.
П е л а г е я. Ну-ну…
С а ш к а. Не томи-и-и, Катюха. Излагай!
К а т ю х а. Да сон тут, баушка Пелагея, приснился больно интересный.
П е л а г е я. Вона что. По такому случаю можно и за чайком побеседовать. Проходите за стол-от.

Ставит на стол чашки с блюдцами, снимает чайную бабу с большого заварочного чайника.

Разливай, гостьюшка. Лей-лей, по полной чашке, кто же такую заварку разводит. Чай-от мой своей крепостью силы прибавляет.
С а ш к а (склонившись к Пелагее). А покрепче чего-нибудь…

Пронизывающий взгляд Пелагеиных «буравчиков» заставил Сашку поперхнуться и отпрянуть.

К а т ь к а. Ему бы только…
П е л а г е я. Можно отучить.
С а ш к а. Я те отучу!

Теперь уже Катька удивительным образом остановила его своим прожигающим взглядом.

С а ш к а (смиряясь). Молчу-молчу. Вот и поговорили.
К а т ь к а (ласково и уважительно). А сон вот какой, баушка Пелагея, приснился. Как будто лечу я в трёхэтажном самолёте. Самолёт дорогущий, народу в нём много. На верхнем этаже красивые дамы ходят, как танцуют, все на каблуках. Думаю, надо и мне пройтись. У меня тоже туфли на каблуках оказались. Вдруг каблук подкашивается, из него саморез чёрный вылез.

Катька примолкла, глядя на Пелагею-знахарку.

И тут чувствую: приспичило мне. А туалет-от на первом этаже.
С а ш к а. Это, чтобы прицельнее бомбить было. Не в Хохляндию летели?
К а т ь к а. Не перебивай.
С а ш к а. Дак куда летели-то?
К а т ь к а. В Лондон. На верхнем-то этаже всё випы сидели. Дамы расфуфыренные, на каблуках.
С а ш к а. Про каблуки ты уже говорила.
К а т ь к а. А я по сравнению с ними по-простому одета. Разве что, кардиган турецкий на мне, на ярмарке в позапрошлый год куплен.
С а ш к а. Каких только на вас, бабах, шмоток не увидишь. Как на подиуме.
К а т ь к а. Да помолчи ты!
А вокруг самолёта дроны, как вороньё кружат.
С а ш к а. Капец твоему самолёту, Катюха!
К а т ь к а. Иду я в туалет, а за мной мужчинка один увязался. Я ему говорю: ваш туалет на втором этаже. А он как будто не слышит. А мне уже к горлу подступает. Забежала я в туалет.
С а ш к а (подняв руку вверх и медленно опустив её). И…
К а т ь к а. И проснулась.
С а ш к а. Так и знал, что этим всё кончится! Народу-то не рассказывай, а то прибавят, что ты… Блин! На самом интересном месте!.. Как будто по телевизору рекламу включили.
К а т ь к а. Да замолчишь ли! Послушай, что баушка скажет.
С а ш к а. Думаешь ей интересно в твоём … сне копаться? У самой, поди, таких снов на три этажа накоплено.
К а т ь к а. Ну ты и гад!
С а ш к а. Ладно-ладно. Давай, баушка Пелагея, толкуй. Катька по Лондону отбомбилась. Чего теперь ждать мировому «сообчеству»?

Пелагея-знахарка молча выжидала, когда Сашка успокоится. Сашка, отхлебнув чаю, продолжил.

Это в тебя, Катюха, твоя ферма намертво впиталась. Поди, скучает душа-то по колхозным бурёнкам?
К а т ь к а. Да их уж и нет давно. Помолчал бы лучше, зря я тебя с собой взяла.
С а ш к а. Нет не зря. Я не хуже баушки Пелагеи всё тебе растолкую.
А шляпа тебе не снилась с высокой тульёй да с широкими полями? Мне тут какого-то Фрейда книжонку в библиотеке подсунули, когда я эротикой интересовался. Она так и называется: «Толкование сновидений». Я из неё кое-что намертво, как ты навозный дух, в памяти застолбил. Вот если женщине такая шляпа приснится (показывает руками высокую тулью и широкие поля), так это значит, что…
П е л а г е я. А ну-ка вон пошёл из моей избы. Охальникам тут не место. Им место в мужской кумпании.
С а ш к а. И-и-и, баушка, знала бы ты, что они, женщины то есть, про нас меж собой судачат. Все косточки, и не только, обмусолят. Егору-соседу, такую рекламу с его телескопом сделали, что кроме бывшей он теперь никому и не нужен.
К а т ь к а. Ты ври да не завирайся. Теперь вам-алкашам туда ходу нет, вот и выдумываешь всякую гадость.
С а ш к а (с иронией). Ага. Видела б ты его «телескоп» – школьный малый рефрактор. Вот Гринькин убивец у вас с языка не сходит. Думаешь, не знаем. Одна реклама кругом: что по телеку, что у вас балаболок. Хоть бы путным чем-нибудь занялись, детей бы рожать начали.

Напевает.

По деревне мы идём,
Всем подарки раздаём:
Кому – сына, кому – дочь:
Надо ж Родине помочь!

К а т ь ка. От тебя родишь, так сто раз спокаешься.
С а ш к а. А материнский капитал?
К а т ь к а. Вот-вот, его-то вам и подавай, капиталисты хреновы! Картошка в цене бананы обогнала. На еду никаких капиталов не напасёшься!
А от вас кажинный день, как из пивной бочки, разит. Знаешь, как у нас в деревне таких «аликов» называют? Говённый рот.
С а ш к а. В де-ре-вне. Где твоя деревня, где твой дом родной? Точкой на карте осталась да на фотографиях.
К а т ь к а. Дак ведь не я в том виновата.
С а ш к а. А кто? Я што ли?
К а т ь к а. Приватизация!
С а ш к а. Скажи ещё: и банкротство.
П е л а г е я. Раньше и слов-то таких не знали. Работали и работали. Беднее жили. Так ведь зато спокойнее. И лечились, и учились бесплатно.
А страна-то какая была! Никто против нас пикнуть не смел. А теперь развели кругом спекуляцию. Друг с дружки денежку дерут. Всё и дорожает по причине жадности. Никакого уважения к человеку труда. Шоу всем подавай да туризм, а до дела-то когда руки дойдут?
С а ш к а. Во бабка выдала. Как оппозиционер. Тебя бы в Думу, Пелагея. Или на худой конец в областную администрацию. А и то верно: был ведь у нас и свой сырзавод, да не простой, а союзного значения, и спиртзавод, и пряники свои делали. До сих пор во рту вкус остался.
К а т ь к а. От чего?
С а ш к а. Знамо дело от чего. От сырка плавленного… с водкой.
К а т ь к а. Тебе бы только хахалиться.
С а ш к а. Дать бы по рукам этим прихватизаторам. Да, баушка Пелагея?
П е л а г е я. Давно бы пора. Больно уж руки-те у них загребушшие. Нам с вами их не укоротить. У нас тут не силовые структуры.
И хватит препираться. Того и гляди забудете зачем и пришли. Сон им растолкуй! Уж не обессудьте, коль что «не пондравится». Дело сурьёзное.
С а ш к а. Как у Глобы.
П е л а г е я. А ну замолчали!

Пелагея-знахарка вдруг стукнула сухой ладошкой по столешнице так, что не только чашки на блюдечках подпрыгнули, а подпрыгнули и Сашка Катькой, и приступила к толкованию.

П е л а г е я. Ну, самолёт, это как птица.
С а ш к а. Ага. Трёхэтажная. А внутри экипаж и пассажиры волнуются. И Катьке приспичило.
К а т ь к а. Ну погоди, зараза!
С а ш к а. Тут, как родить, нельзя погодить.
К а т ь к а. Замолчи, балабол. Дак, к чему птица-то, баушка?
П е л а г е я. Самолёт-от большой, как орёл. А когда орёл богатым снится, то у них будет умножение богатства, а когда бедным, то ещё беднее станут.

В избушке Пелагеи-знахарки повисла тишина. Даже Сашка было закрыл рот.

К а т ь ка (с грустью). Куда уж дальше-то, баушка?
С а ш к а. Вот те и Лондон. Размечталась…
К а т ь к а. И ещё: как будто я с этим мужчинкой селфи сделала.
С а ш к а. Мало тебе одного удовольствия. Другое подавай, посовременней.
П е л а г е я. Что такое селфи? Как ваше селфи толковать, да ещё с мужиком, я не знаю.
С а ш к а. Селфи, баушка Пелагея, это когда сам себя фотографируешь.
П е л а г е я. Это как же?
С а ш к а. А вот так.

Сашка делает селфи с Пелагеей-знахаркой.

На гляди. Я и ты. А можно с каким-нибудь известным артистом. У нас вот ты – главная артистка. Горжусь. На веки вечные с тобой теперь в обнимку – в моём смартфоне. Как в сердце, баушка Пелагея.
П е л а г е я. Сердце, милок, никакой прибор не заменит. Ежели в нём что отпечаталось, так вместе с тобой и жить будет. А это ваше селфи – неживое, забава новомодная. Потерял свою игрушку – и всё, похвастаться нечем.
К а т ь к а. А ещё приснилось как будто рыбу ловлю. А рядом со мной какой-то бухгалтер.
С а ш к а. Рыбу считать. Самой-то не сосчитать, сколько поймала?
К а т ь к а. И сколько раз заброшу, столько раз рыба и берёт.
С а ш к а. Вот так рыбалка! На что ловила-то?
К а т ь к а. На спиннинг, а на блесну ещё и червяка насаживала. Один такой жирный. На него как будто стерлядка взяла, небольшая, по сравнению с другими рыбами. А остальные как будто осетры.
С а ш к а (притворно-завистливо). И много наловила?
К а т ь к а. Бухгалтер говорит: «Хватит, домой пора». А я ему: «Ещё пару раз брошу и поедем». Да двух самых крупных на берег ещё и выволокла.
С а ш к а. Дак у тебя ещё и машина была?
К а т ь к а. Не моя. Казённая.
С а ш к а. Ты, Катька, видно большим начальником заделалась. И в самолёте трёхэтажном в Лондон летаешь, и на казённых машинах на рыбалку разъезжаешь. А за рулём-то кто?
К а т ь к а. Да вроде как бухгалтер.
С а ш к а. Ишь ты: он у тебя ещё и шофёр.
К а т ь к а. А может, сама за рулём…
С а ш к а. Размечталась. Много наловила-то?
К а т ь к а. Порядошно. А сосчитать или взвесить не успели. Бухгалтер всё торопил, мол, хватит, пора сматываться.
С а ш к а. Вона что. Браконьерили, значит. Стерлядку-то отпускать надо, тем более маленькую, а вы её в мешок. За каждого осетра тоже по головке не погладят, насчитают, не ошибутся, тыщ по десять. Прощай твои денежки.
К а т ь к а. Да откуда они у меня?
С а ш к а. Тогда сидеть тебе, Катька, в тюряге. Такая рыба для вип-персон, а ты – голодранка.
К а т ь к а. Сам ты голодранец!
С а ш к а. Ну, баушка Пелагея, толкуй. Есть, где развернуться, чего ни наплетёшь – всё сбудется. Смотри, не разочаруй.
Пе л а г е я. Дак, рыбу-то ловить – это по-разному толкуют. Крупную – к радости и прибыли, мелкая означает горесть и разорение.
С а ш к а. Осетры-то, Катька, к прибыли, а стерлядка-то тебя разорит, мелкая, говоришь, попалась. В следующий раз мелкую обратно в реку отпускай, а крупную в морду целуй, в знак благодарности. И от меня привет передавай. Мне бы, конечно, не мешало осетра на закуску, копчёненькова, а то всё «Матье» да «Матье». Надо же так селёдку назвать!
П е л а г е я. А вообще, если рыба снится, то больному – усиление болезни; здоровому – ссору обещает, оскорбление и мучение. А вот если рыбу умершую в воде видеть, то знак обманутой надежды.
С а ш к а. Умеешь ты, баушка, успокоить. Катька на здоровье, вроде, не жаловалась. Да и рыбу, вроде, не дохлую ловила.
К а т ь к а. Не-ет, живую.
С а ш к а. А черви-то на блесне к чему?
П е л а г е я. Червей видеть – знак прибыли и барыша.
С а ш к а. В общем, плюс на минус, и от этого ум враскоряку. Как будто рекламы насмотрелся. И то – со скидкой, и это – со скидкой, а денег не дали…
Вечером телека насмотришься, утром проснёшься, лежишь голый, а в голове – «Кто здесь король? У кого главная роль?», а про что фильм смотрел и не вспомнить.
Хоть бы ты, баушка Пелагея, какую-нибудь свою рекламку для разнообразия запустила. У тебя ведь талантов – тьма! Травы сушишь, бальзамы варишь, сны вот толкуешь. Глядишь, и нам бы с Катькой рядом с тобой дело нашлось. Фирму «Пелагея и Кº», компания то есть, сорганизовали бы. Ты – собираешь, варишь, сушишь; а мы – продаём. Прибыль делим поровну.
П е л а г е я. Уж больно ты щедрый.
С а ш к а. Логистика, баушка, наука мудрёная; старым людям – непонятная.
К а т ь к а. Баушке Пелагее две трети надо отдать.
П е л а г е я. Вот молодёжь пошла! На ходу подмётки режет. Это что же за логистика такая?
С а ш к а. Умение с пользой распределить.
П е л а г е я. Для кого? Знаем мы ваше умение: это мне, это тебе, это тоже тебе, а сами всё себе логистят. Почитай, всё народно добро слогистили.
С а ш к а. Чаще всего так и выходит.
П е л а г е я. Ну и для чего вы мне здались со своей логистикой? Ко мне люди сами приходят. Добрая-то молва сама в уши западает. И не надо орать на всю страну: «Кто здесь король? Или примадон». Примадонна-то его с кем связалась? С пидористом, прости господи!
С а ш к а. Не с пидористом, а с па-ро-дис-том.
П е л а г е я. Невелика разница, в одну только буковку.
С а ш к а. Пошли, Катька, пока нас тоже не обозвали. Нам здесь больше делать нечего. Пелагеину толковню обмыслим, а заодно уключины смажем, как обещала.
Кланяется.

Спасибо, баушка Пелагея.
К а т ь к а. Сколько, баушка Пелагея, мы должны?
П е л а г е я. Да идите уж.
С а ш к а. И пошли они, солнцем палимы. Стоп, стоп, стоп, Катюха. А с мужчинкой-то этим что? Забыли спросить.
К а т ь к а. А это потом как будто ты стал.
С а ш к а. Я?! Среди випов. Ну, ты даёшь! В трёхэтажном самолёте, в Лондон! Ну, ты даёшь! За каким лешим? Мне там делать нечего. Разве что отбомбиться в ихнем королевстве и сразу назад, пока не запеленговали.
П е л а г е я (игриво). А вдруг?
С а ш к а. Ты на что намекаешь, баушка? Н-е-ет. Лучше наших – женщин не бывает.
П е л а г е я. Почём знаешь?
С а ш к а. По чём не знаю. Дорого, наверно. Но наши всё равно лучше. Недаром я во сне к Катьке приклеился.
К а т ь к а. Хватит льстить! Не Восьмое марта.
С а ш к а. Я ихний забугорный характер в сериалах изучил. Все на деньгах помешаны.
Ну, надо же! Катька и меня в свой сон приплела. Что скажешь, баушка Пелагея?
П е л а г е я (рассудительно). Ну… раз вместе летели, дак и…
С а ш к а. А вот этого не надо: «Раз вместе летели, дак…». Катька – в Лондон, а у меня такого и в мыслях не было.
П е л а г е я. Ну… дак. Мало ли что…
С а ш к а. Что ты заладила «ну» да «ну»? Не запрягли ещё.
П е л а г е я. Да пора бы уж. Пятый десяток разменял. А всё недосуг…
С а ш к а. Вот именно: не до них.
П е л а г е я. Я про семью говорю.
С а ш к а (передразнивая). Ну… Дак… Была, да сплыла.

Снова кланяется.

С а ш к а. Ещё раз спасибо на добром слове, баушка Пелагея. Пошли, Катька, уключины заждались.

Поёт переиначенную частушку.

Глобу с Вангой обскакала
бабка Пелагея.
Впереди шурум-бурум,
а сзади батарея.

П е л а г е я. Вот охальник! Тьфу на тебя!

Пелагея-знахарка хотела было перекрестить Сашку, но сложившиеся было для крестного знамения персты, сложила в сухонький крепенький кулачок и погрозила им в наглую Сашкину морду.

К а т ь к а (толкнув Сашку к выходу). Ни стыда у тебя, Сашка, ни совести!

Картина третья: «Позывной»

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Полумрак. За столом на кухне Егор и Дина. На столе бутылка водки, стопки. Тягостное молчание.

Е г о р. Вот и до нас, Дина, доплеснуло людское горе. Схоронили мы нашего Сашку. Пелагея всё принять его смерти не хочет. Говорит: «Лучше бы меня, старую, убило». Недолго повоевал. Ребята, что его привезли, говорят, раненый подорвал себя вместе с двумя укропами, когда его в плен взять хотели.
Д и н а. Не всякий на такое решится.
Е г о р. Помянем раба Божия Александра.

Егор и Дина не чокаясь выпили.

Д и н а. Катька второй день воет как волчица. К себе никого не пускает. Посылает всех из-за двери куда подальше.
Е г о р. Завоешь тут. Дождалась своего счастья, а оно снова не той стороной повернулось…
Д и н а. Я и не думала, что у них что-то сладится. Ан, нет. Как у Пелагеи-знахарки побывали, так друг на друга по-другому смотреть и начали. Чудо, да и только. А неплохой был мужик Сашка, хоть и охальник, да и хулиганил, говорят, по молодости.
Е г о р. Было дело. Чуть не загремел за «хулиганку». Окно в кафешке бутылкой разбил. Из-под шампанского. На спор. Ему как раз восемнадцать стукнуло.
Д и н а. Вот мать-то переживала!
Е г о р. Да уж. Армия тогда его и спасла. Другие от неё откосить стремились. Отслужил, вернулся. В городском тире с ним соревноваться стало бесполезно.
Д и н а. Как матери-то не стало, царствие ей небесное, ходил неприкаянный. Тогда к тебе его и потянуло, на звёзды смотреть.
Е г о р. Станешь тут неприкаянный. В стране то перестройка, то «лихие девяностые», то одна война, то другая… Теперь вот – с «хохлами», будь они неладны. «Украина – це Европа!». А подумали бы: кем они там нужны? Холопами у господ. Купились на дармовые «печеньки», да кружевные трусики. Как будто и не было у нас общего прошлого. Забыли, что «рождённые в СССР» холопами ничьими не были.
И ведь руки потирали, когда большая страна распадалась. Чего им не хватало? Вся Украина до последнего хутора – с газом, а у нас? Только бы нам о себе подумать, так нет: вот вам за всё хорошее – НАТО под бок.
Мы с Сашкой, Дина, бывало, на мотив «Трёх танкистов» весёлую в кавычках песню орали про наше уже не советское прошлое.
Д и н а (удивлённо). И ты орал?
Е г о р. И я. Теперь ведь песни не поют, а орут. Где он слова взял: не знаю. Может сам написал, а может, кто из дружков-приятелей по пивному шалману. Народное, так сказать, творчество…
«Начисли-ка», как он говорил, ещё по одной и слушай. В память о Сашке.
Песня называется «Два весёлых друга». У меня, конечно, азартно да громко, как у него, не получится, не тот сегодня случай:

Егор ненадолго примолк, вспоминая слова и Сашкину резкую манеру исполнения.
Напевает по-своему, с грустинкой, на мотив «Трёх танкистов».

Друг пришёл. Конечно, с самогоном.
Спец во всём, какого поискать.
Он всегда был не в ладах с законом,
другу бесполезно запрещать.

Выпили по первой, и вдогонку.
После третьей кончилась бутыль.
Предок наш придумал самогонку
явно раньше, чем шашлык и гриль.

Бросив немудрёную закуску,
перешли на долгий разговор.
Каюсь, с матом. Ну а как по-русски
обозвать разруху и разор?

Всё в своей судьбе собрав до кучи,
разорались дико, как всегда.
Над страною хмуро бродят тучи,
не видна – заветная звезда.

Может, это временно, и ветер
разнесёт сгустившуюся хмарь.
Ведь гостайну от врагов в секрете
держит генеральный секретарь.

То есть президент, едрёна корень,
словно в Штатах – не хухры-мухры.
С перепугу, с радости иль с горя –
не по-русски сделались мудры.

Думали: так лучше. Только стали
не по «сеньке» шапка и штаны.
Миша с Борей – не товарищ Сталин.
Уронили честь родной страны.

Замахали звоном с колоколен,
только звоном туч не разогнать.
Если долго нет державной воли,
будет с колоколен – наплевать.

Над Россией тучи ходят хмуро,
с другом нас тяжёлый сон объял.
Самогонка, словно пуля-дура,
даже лося валит наповал.

Взвод разведки сообщает точно:
враг идёт коварен и силён.
Ждёт его крепчайшей дури бочка –
огневой, ударный самогон.

Д и н а. Ой, Егорка, вот пели вы такое и не думали, что снова России-матушке воевать придётся. Да с кем? С Украиной.
Е г о р. Не думали. А ты знаешь, что имя Александр означает?
Д и н а. Сашка и Сашка.
Е г о р. Мужественный, защитник, храбрец… Получается, не подвёл он своё имя. Судьба как будто знала, чем его жизнь в наше мутное время оправдать. Подвигом. Настоящим подвигом на поле боя. А ты знаешь, какой он себе позывной взял?
Д и н а. Какой?
Е г о р. «Телескоп». Ребята, что его привезли, спрашивали: «Он что астрономией занимался?». Ну, я не стал их разочаровывать. Рассказал, что Сашка со школы звёздами бредил. Что кружок в школе вёл, что за ним ребята косяком ходили…
Д и н а. Так ты им про себя рассказывал.
Е г о р. А знаешь, Дина, как будто дань его памяти отдавал. Плохо мы его знали, думали, бутылка для него главное. А оказалось: совсем другое. В такой вот, как война, крайней ситуации суть человека и проявляется. По своей воле, без всяких уговоров контракт подписал.
Услышал, что бандеровцы в Курскую область зашли, и загрустил. Как будто в себя ушёл. Дед у него под Прохоровкой, в сорок третьем, погиб. В курской земле и лежит.
Д и н а. Теперь вот курская земля и его кровь в себя впитала.
Е г о р. Выбирал, кем записаться по контракту, – снайпером или танкистом. У него ведь училище закончено по специальности тракторист-машинист сельхозпроизводства. Работал, одно время, в колхозе с названием «Родина», пока колхоз не приказал долго жить. Где только потом не крутил баранку.
А в последнее время на пилораме свой хлеб добывал. Калымил на бойкого предпринимателя вместе с узбеками.
Кстати, Дина, к шампанскому их приобщить пытался. Но безуспешно. Азиаты почти всё заработанное к себе на родину отправляют. Там – родители, жёны, дети, земля, которая ждёт своего хозяина.
Всё у них там есть, только денег развернуться во весь размах не хватает. Здесь они – рабсила, там – уважаемый человек, глава семьи. Что скажет, то и будет исполнено.
Д и н а. Бережливые и работящие.
Е г о р. Этого у них не отнять. Слава богу, от Европы далеко. А то бы еврогейцы их против нас накачали…
На фронте Александр снайпером стал. В паре работали. Когда их окружили, чтобы в плен взять, дрались до последнего. Оба погибли. Геройски.
Д и н а. Вот и получается, Егор: плохо мы знаем своих друзей и знакомых, которые рядом. Что уж говорить про тех, кому не победа, а деньги важнее.
Е г о р. Не говори, Дина. Сколько война сору из избы выгребла! А и не выгребать его было нельзя. Иной раз думаю, что она как очищение ото всей этой паркетной сволочи. Всё расставляет по своим местам.
Д и н а. Скорей бы, Егор, война-то закончилась.
Е г о р. Если кто-то воюет, а кто-то жирует, она никогда не закончится. Бабушки маскировочные сети плетут, носки вяжут, с пенсии деньги на дроны собирают. И это по всей стране. А чем олигархи да випы помогли? Что-то не слышно. Всё выгоды ищут – на вложенный рубль десять выручить. Любую гадость выгодой оправдают. Бизнес и ничего личного.
Д и н а. Слабыми быть нельзя, Егор. Слабого заклюют.
Е г о р. Сила, Дина, в единстве. Когда и стар и млад, богатый и бедный – в одном ряду за Отечество, за правое дело. Народ, Дина, помнит, за что наши отцы и деды сражались, за что надо идти сражаться. Парни сказали, позывной «Телескоп» у них сохранится. Молодой оператор беспилотника его подхватил. Как знамя.
Ещё спрашивали: что за женщина у «Телескопа» в смартфоне старенькая, не надо ли ей помочь?
Д и н а. Так это он селфи с Пелагей-знахаркой сделал, в шутку, когда они с Катькой к ней сон толковать ходили.
Е г о р. Не стёр. Видно, запомнилось ему это посещение…
Я думаю о том, Дина, как им т а м нужно, чтобы их з д е с ь кто-то ждал. Живёт в них надежда, что вернутся. Разве Катерина не ждала своего защитника? Но это война, и это судьба.
Д и н а. Ждала. Ещё как ждала. Говорила: вот вернётся Сашка, всё по-другому будет.
Е г о р. Теперь у всех всё по-другому и будет. Война такой нарыв вскрыла. Народ увидел, кто чего стоит; кто Родину защищает, а кто – свой карман и себя любимого.
Д и н а. Хохлы всё на Европу да на Америку надеются. Вся беда Украины от нациков с их упоротыми мозгами. А кровь-то у народов одна – славянская. Какие душевные песни мы вместе пели, когда в одной-то стране жили:

Нич яка мисячна, зоряна, ясная,
Видно, хоч голки збирай.
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай…

А что теперь? «Никогда мы не будем братьями» – это с их стороны.
Е г о р. Да будем. Куда мы денемся с подводной лодки. Кровь у нас одна, а мозги украинцам, как ни крути, на место придётся поставить, с Божьей помощью.
Война, Дина, – это не ссора двух людей. Это глубокая рана на теле народа и тем глубже, чем дольше война идёт.
Двое всегда могут помириться, как мы с тобой. И никому до нас особого дела нет. А война? Война оставляет след – миллионами нерождённых детей. И начинается она с нелюбви.
В заблудших душах и оболваненных мозгах.
Д и н а. Нациков этих не жаль. А простые-то мужики за каким хреном на бойню прутся?
Е г о р. Хохол он хохол и есть. Не зря сказано: где хохол прошёл, там еврею делать нечего. Когда хохол родился, еврей заплакал. Юмор, конечно, но доля правды в нём есть, как в каждой шутке есть доля шутки.
Раньше в армии что ни прапорщик или старшина, то хохол. Тащили всё, что плохо лежало. За «лычку» на погонах перед начальством споют и спляшут. А начальству и любо. Смотрело на всё сквозь пальцы.
Основная черта у хохла – хитрость. А русский Ваня прост до безобразия. Когда с него взять стало нечего, тут и братству конец. Думают в Европе да Америке мёдом намазано. А хохлы им нужны, пока с Россией воюют.
Д и н а. Когда хоть эти бандеровцы кончатся?! Столько горя от этих нелюдей.
Е г о р. Фашистская зараза имеет свойство оживать. Вот за то, чтоб её искоренить, и погиб наш Сашка.
Д и н а. Ты помнишь его письмо?
Е г о р. Когда оно дошло, Сашки уже не было.

Егор достаёт письмо из кармана надетого поверх рубашки жилета. Расправляет письмо и начинает читать.

П и с ь м о С а ш к и. Здравствуйте, Егор и Дина!
Пишу вам не эсэмэску, в которой много не скажешь, а настоящее письмо, какие раньше друг другу писали. Хочу попросить вас об одной услуге. Дело в том, что у нас с Катериной родится ребёночек. Если будет сын, то мы с Катей его назовём Егором, а если дочь, то ещё не решили. Вот получу отпуск и вместе подумаем за семейным, как говорится, столом, ведь вы мне самые близкие люди.
То, что мы с Катериной расписались перед самой отправкой на СВО, вы, наверняка, уже знаете. Не хотелось афишировать, и даже вам не сообщили, чтобы никто вас расспросами не мучил. Хотя в нашем городке всем всё становится известно, и даже больше, уже на другой день. Не обижайтесь на нас. Боялись счастье спугнуть. «Мало ли что…», как говорит бабка Пелагея.
Так вот я о чём хотел попросить. Постарайтесь побольше быть рядом с Катей. Жизнь у неё была не сахар. Если со мной случится непоправимое, постарайтесь быть рядом в трудные минуты…
Очень хочу увидеть наследника или наследницу. Событие это не за горами.
Кстати, у меня здесь позывной «Телескоп». Это в память о тебе, дорогой сосед.
Вспоминаю, как мы с тобой смотрели на звёзды. Тихие, спокойные, светлые. А здесь в небе жужжат дроны – и днём, и ночью. От неба приходится прятаться, маскироваться, обороняться.
Пока не до звёзд. Смотрю не в телескоп, а в прицел. Мы за ними охотимся, они – за нами.
Здесь каждый день как последний. Смерть рядом. Здесь нет мира, но есть солдатское братство. И у каждого есть те, кто помнит о нас.
Цените любовь, цените жизнь.
И не сомневайтесь: победа будет за нами.

Ваш Александр.

Д и н а. Как будто предвидел, что не вернётся.
Е г о р. Так бывает. Как бы мы их ни ждали. Я думаю, звёзды, Дина, это места, где поселяются наши души. Они нам светят издалека. Мириады звёзд, многие из которых простым глазом и не увидишь. С телескопом их видно больше.
Меня звёзды как будто зовут. Зовут, и я навожу в небо телескоп. И вижу, что их бессчётное множество. И оторваться от их созерцания, не могу. И час, и два пролетают незаметно. «Открылась бездна звезд полна, звездам числа нет, бездне дна», сказал русский гений Ломоносов.
И наш с тобой дом, Дина, не ограничивается дверью, за которой живём. Наш дом – это наша страна, это наше небо над головой.
Д и н а. И Сашка теперь навсегда с нами, его звезда будет смотреть на нас с неба.
Е г о р. Эх, Дина! Что думал он, когда выдернул чеку из гранаты, в эти последние секунды до взрыва? Только Богу известно. Да, не каждому дано на такое решиться. И побеждает тот, кто жертвует собой во имя Добра. Добро побеждает зло, Дина, как бы долго ни шла их борьба. В душах людей, в сердцах людей добро всегда сильнее зла. За добром, за справедливостью, за нашими бойцами на передовой – правда жизни…
Как там говорил Сашка? Третий тост – за любовь. Поднимем за любовь, Дина. За нашу с тобой и Александра с Катериной. За любовь всех людей на Земле. Люди уходят, а любовь вечна.

В незапертую дверь входит Катерина в чёрном. Дина встаёт из-за стола ей навстречу.

К а т е р и н а (горестно). Только не говори ничего.

Женщины молча обнимаются. Затемнение. В наступившей тишине луч света высвечивает стоящий у окна, направленный в небо телескоп. Короткая пауза. Женщины продолжают стоять обнявшись. Егор молча сидит за столом. Звучит фрагмент (первый и третий куплеты) песни «Эхо» композитора Евгения Птичкина на стихи Роберта Рождественского в исполнении Анны Герман.

Покроется небо пылинками звёзд,
И выгнутся ветви упруго.
Тебя я услышу за тысячи вёрст:
Мы – эхо, мы – эхо,
Мы – долгое эхо друг друга.
Мы – эхо, мы – эхо,
Эхо, эхо,
Мы – долгое эхо друг друга…

И даже в краю наползающей тьмы
За гранью смертельного круга,
Я знаю, с тобой не расстанемся мы.
Мы – память, мы – память,
Мы – звёздная память друг друга.
Мы – память, мы – память,
Мы – звёздная память друг друга.

Мы – эхо, эхо…
Мы – эхо, эхо…
Мы – долгое эхо друг друга…

Мелодия затухает…

ЗАНАВЕС.