Вологодский литератор

Поскольку сегодня умер Николай Иванович Дорошенко, прозаик и общественный деятель, которого знают все пишущие люди, то в память о нём я решил поставить статью, написанную мною в 2011 году, намеренно не делая купюр, оставляя всё до запятой, хотя нет уже в живых некоторых упомянутых в ней людей.
За гулом времени
(заметки восторженного читателя о книге Николая Дорошенко «Повести».
Москва. «Российский писатель» 2011)

Для меня имя писателя Николая Дорошенко долгое время было олицетворением не столько русской литературы самой, сколько борьбы за её существование вообще. Я читал в периодических изданиях его статьи, постепенно привыкая к бойцовской сути их. И привык бы, наверное, представлять писателя этаким Георгием Победоносцем, вонзающим своё писательское копьё в змея, под шкурой которого таилась вся выползшая в постперестроечное время нечисть, но из-под пера его стали выходить статьи с всё усиливающимся философским и полемическим уклоном. Он для меня стал необходим не тем, что был редактором газеты «Российский писатель», в которой и я, грешный, когда-то публиковал свои стихи, а своими вдумчивыми размышлениями, настолько глубокими и далеко выходящими за рамки чисто писательских проблем, что было уже ясно: это общественный деятель общероссийского масштаба и единомышленник, от которого не укроются никакие проблемы русской провинции, как будто ему сверху всё видно, и он слышит глухие стоны и проклятья в адрес власть предержащих, идущие из самых отдалённых уголков бывшего Союза. Такое мнение о писателе сложилось ещё и потому, что я был далёк от любых литературных тусовок, группировок, фронтов и тому подобных объединений, живя за тысячи километров от столицы, не будучи выпускником Литературного института, никогда не побывав ни на одном общероссийском писательском форуме или, хотя бы, семинаре молодых литераторов (если не считать таковым Всесоюзное совещание молодых армейских и флотских литераторов, проведённое в Ялте в 1991 году, когда дом творчества писателей ещё не был уведён из владения СПР). И никогда ничего из художественных произведений Николая Дорошенко я не читал до той поры, когда в журнале «Молодая гвардия» появилась его повесть «Запретный художник». Для меня эта повесть явилась откровением, если не сказать, что потрясением. И не потому, что события, о которых повествовал Николай Дорошенко, были какой-то редкостью, а потому, что об этом было написано с таким пониманием сути явлений, с такой глубиной и такой любовью к героям повести, что и мне было просто невозможно не полюбить главного героя повести художника Дмитрия Шадрина, а следом и его многострадальную жену Дашу. Повесть дышала правдой. Если я читал те страницы её, где решалась семейная проблема: в чём же пойти художнику Дмитрию Шадрину на встречу с олигархом в надежде получить заказ, а стало быть — поправить своё материальное положение, если даже старые туфли вот-вот развалятся, а на новые денег нет, то в памяти всплывало одно из первых в моей жизни писательских собраний в Краснодаре, на которое пришёл и Виктор Лихоносов. Проходило оно, если память не изменяет, зимой 1992 года. На Викторе Ивановиче, живом классике русской литературы, были зимние сапоги, через трещины которых выглядывали носки, а молнии не закрывались. Такие картины не забываются долго. Наверно, и сам Виктор Иванович вряд ли уже вспомнит этот грустный факт биографии. А для меня, только что принятого кубанцами в свои писательские ряды, прочитавшего всё, что на ту пору было написано Виктором Лихоносовым, считавшего его самым близким по душевным переживаниям и устремлениям и одним из лучших в России современных писателей, увидеть его в таком одеянии было настоящим потрясением. Может быть, в тот момент я и понял истинные цели «перестройщиков», без всяких колебаний встав на ту сторону баррикад, на которой находился и писатель Николай Дорошенко. Упомянул я этот не самый весёлый факт из писательского бытия лишь потому, что он для тех времён не был редкостью. Творческие люди, будь то писатели или художники, композиторы или музейные работники, не желавшие поступиться совестью, влачили жалкое существование. Они в одночасье стали новой власти не нужны. И чем сильнее новая власть укрепляла свои позиции, тем очевидней была пропасть между властью и художниками в широком смысле этого слова. Художники были просто отвергнуты властью. Испытал эту отвергнутость на своём провинциальном уровне и я. Так что, читая повесть Николая Дорошенко «Запретный художник» я находил многие и многие параллели и с провинциальной писательской жизнью. Но повесть, какие бы грустные ассоциации ни рождала в памяти, давала надежду на конечность безвременья, на то, что рано или поздно и олигархи устанут от «чёрного квадрата», именем которого можно назвать всю антикультуру, воцарившуюся с приходом младореформаторов, что рано или поздно найдутся люди, которые меценатство будут считать не геройством, а простой необходимостью или долгом перед Отечеством. Да мало ли какие светлые чувства я испытал, читая эту повесть! Я, человек, пишущий стихи, читающий стихи и живущий поэзией многие годы, не сразу и заметил, что читаю с таким интересом повесть ещё и потому, что она насквозь поэтична. Объяснить это трудно, а порой и невозможно, как почти невозможно объяснить, почему стихи имярек — лишь стихи, а стихи другого автора — поэзия, ибо Поэзия нематериальна, она из высших сфер, она духовная составляющая произведения. И чем сильней дух автора, чем больше души вложил он в своё творение, тем и поэзия в нём будет ощутимей. Такое можно наблюдать или, точнее, ощущать при посещении художественных выставок. Мимо одних картин люди проходят, лишь скользнув взглядом по полотну, а возле других стоят часами не в силах оторвать взгляд. Как главный герой повести Николая Дорошенко художник Дмитрий Шадрин относится к тому небольшому отряду, у чьих работ можно стоять часами, так и сам писатель Николай Дорошенко относится к тому литературному воинству, произведения которого пропитаны тонкой материей духовности, от которой читатель будет окормляться, пополняя оскудевшие запасники своего духа. И будет возвращаться к его произведениям раз за разом, как это делаю я. И получив в дар от самого автора его книгу «Повести», и не где-нибудь, не в столичных коридорах, а на моей малой родине, во время выездного Секретариата СПР, проводимого в сентябре 2011 года в Вологде, куда я попал почти случайно, ибо находился в ту пору в отпуске, стал книгу читать, увидев среди других повестей и полюбившуюся мне повесть «Запретный художник». И вновь был очарован гармонией слов, и вновь сопереживал Дмитрию Шадрину и его жене Даше, и поставил, для себя, прозаика Николая Дорошенко в один ряд с Василием Беловым, Виктором Лихоносовым, Валентином Распутиным, прекрасно понимая, что меня за это могут обругать. Автору так удаются портреты героев, что, читая повесть, ты ощущаешь себя не в месте своего пребывания, а рядом с героями, как будто это не автор повести прослеживает их жизнь, а ты сам, став одним целым с автором. И если уж Николай Дорошенко смотрит глазами героев повести на какую-либо из картин его героя Дмитрия Шадрина, то и ты ясно представляешь эту работу художника и, даже, чувствуешь запах сирени, когда речь заходит о его натюрморте, и представляешь Княза Игоря живым, и представляешь все детали мастерской художника, и, читая те строки или страницы повести, где автор описывает поступки олигарха Францова, где даёт мимолётными мазками его портрет, чувствуешь почти реальное присутствие этого персонажа рядом, да так ощутимо, что протяни руку — и можешь потрогать его, если позволят это сделать телохранители. Это высокое мастерство. И прочитав повторно повесть «Запретный художник», я пришёл к мысли, что она является как бы продолжением романа Василия Белова «Всё впереди», а вернее — проблемы, поднятые автором повести, явились реализованными опасениями и ставшими реальностью символы, явленные Василием Беловым в романе «Всё впереди». К сожалению, мало кто понял и принял тогдашние опасения классика русской советской литературы, сведя их к пресловутому национальному вопросу. И мне два эти произведения представились в виде разведённого моста, для соединения половин которого недостаёт лишь хорошего критика, сумевшего бы запустить механизм. Сам я, к сожалению, критиком не являюсь и заметки эти пишу всего лишь как очарованный мастерством Николая Дорошенко читатель. И совсем не исключаю того, что кто-то посчитает, что я не только двух половин моста не могу соединить, хотя бы и в виде двух книг наших современников, но и двух слов связать не умею.
И всякий раз, когда заканчивал я читать повесть «Запретный художник», у меня появлялось чувство огорчения от того, что повесть закончилась, хотя и благополучно для её героев. Такие чувства мне приходилось испытывать в далёком детстве, когда мы, сельские мальчишки, за пять копеек имели возможность смотреть кино в сельском клубе. И если кино было «что надо», то и расставаться с героями не хотелось. И мы шли на этот фильм, если он шёл не один раз, повторно.
Ещё больше меня поразила повесть Николая Дорошенко «Выстрел», хотя к её прочтению я был уже подготовлен. И совсем не потому, что она о любви светлой и настоящей, которую и двадцать и тридцать лет назад встретить было не так уж и просто, а потому, что написана она была в наши дни, когда само понятие «любовь» стало постепенно выдавливаться из реальной жизни с такой стремительностью, с какой борются с инфекцией, чтобы она, не дай Бог, не распространилась. Да и героями этой повести стали поэт Вячеслав Шевцов и его жена Надя, искусствовед по образованию. Нынче ведь всё чаще героями становятся бандиты или люди, близкие им по духу, а вернее — по бездуховности. И в короткой повести Николай Дорошенко провёл эту пару по жизни от момента зарождения их необычной любви до тех дней, когда у них появились внуки. И так это живо написано, и такие трепетные отношения двух любящих друг друга людей показал автор, когда вокруг не только жизнь изменилась, не только мы сами изменились, не только ценности стали другими, но само понятие «любовь» всё настырнее загоняется в подполье, что душа, уставшая за последние двадцать с лишним лет от потоков грязи и вседозволенности, от теле-шоу, мало отличающегося от свального греха, от пропагандируемого на любой вкус насилия не только с экранов телевидения, но и с обложек книг, издаваемых огромными тиражами, о которых истинные художники слова и помыслить нынче не могут (кстати, тираж книги Н. Дорошенко, о которой я веду речь, всего лишь тысяча экземпляров), вдруг заныла от радости и засияла от света, исходящего и из глаз влюблённых героев, и из глаз радующихся за них друзей и соседей, и со страниц книги. И сюжет, вроде бы, немудрёный, и условия, в которые поставлены герои повести, знакомы не по наслышке, а познаны во многих своих проявлениях на собственной шкуре. Притягивает другое. Герои повести, как бы ни сложна была жизнь, с какой бы нищетой не столкнулись, сколько бы поводов для того, чтобы разбежаться в разные стороны, не было, смогли сохранить уважение друг к другу и любовь. А помогла им это сделать жертвенность. А что, если не жертвенность, и есть любовь? Не знаю уж, правильно ли сделал Николай Дорошенко, как художник, когда поселил на страницы повести не вымышленные персонажи, а реальных людей, окружавших в реальной жизни его героев. Здесь и прозаик Михаил Попов, и поэт Вячеслав Артёмов, и Пётр Паламарчук, имена которых не только человеку пишущему, но и обычному читателю известны. А мне и вовсе было интересно увидеть на страницах текста имена известных современников. И вспомнился мой поход в молодые годы в здание, расположенное в Москве по адресу: улица Новодмитриевская, 5а, когда я в поисках редакции журнала «Студенческий меридиан» открыл дверь редакции журнала «Литературная учёба», чтобы уточнить местоположение нужной мне редакции, и молодой здоровенный бородатый мужик мне помог не заблудиться. Это и был Михаил Попов. И П. Паламарчука я читал, и стихами Вячеслава Артёмова я восхищался неоднократно. И что-то помнится из его непростой биографии и сложной столичной жизни, сведения о которой иногда просачивались мелкими каплями из различных источников. Одно ясно, что и главный герой повести Вячеслав Шевцов, всего скорей, имеет своего реального прототипа, хотя мне так и не удалось его разгадать. И если бы Николай Дорошенко не поставил своих героев в те условия, когда надо было каждому делать выбор, когда оба из них сделали выбор в пользу жертвенности во имя другого, мне всё равно были бы близки главные герои этой повести. И не только потому, что повесть написана мастерски и прочёл я её как прекрасное поэтическое творение, но и потому хотя бы, что и рядом со мною живёт такой же человек, который уже три десятилетия жертвует многим ради меня, ради моих творческих интересов с одной лишь разницей, что не всегда получает взамен ту же жертвенность. Да и не удивительно — мы ведь и с Николаем Дорошенко, и с его героями повести относимся к одному поколению. Все мы родились в пятидесятые годы прошлого столетия, а стало быть у нас общего в жизни больше даже, чем мы предполагаем, и оно проглядывает во всём. Вот и в повести «Выстрел» то и дело обнаруживаются приметы лет, связанных с нашей юностью, с молодостью и зрелостью, за которой вот-вот уже появится и старость, о которой не хочется пока думать, но внуки главных героев повести, да и не только они, заставляют задуматься о бренности нашего бытия.
По своему прекрасны написанные в разные годы повести Николая Дорошенко «Ушедшие», «Прохожий» и «Видения о Липенском луге», но я не стану в этих коротких заметках на них останавливаться, законно полагая, что о двух из них прекрасно написала Валентина Ефимовская. Не исключаю и того, что когда-то и я вернусь к этим повестям замечательного писателя Николая Дорошенко, а пока что спешу поделиться тем очарованием, которое испытал при чтении книги и о чём попытался сказать, боясь, что возвышенные чувства мои, как часто это происходит в жизни, будут рассеяны наскочившими разного рода проблемами. А может быть замучают обычные сомнения и терзания в правомерности моих мыслей и чувств. А может быть через какое-то время за гулом времени мне не удастся расслышать тихий шелест событий и лет, который удалось ухватить Николаю Дорошенко и уложить на листы обыкновенной бумаги, да так, чтобы и читатель мог погрузиться из дня сегодняшнего в описанное автором время без использования какой-либо машины времени. И вернуться обратно другим человеком.

Виталий Серков, г. Сочи

5 ноября 2024 года.