Вологодский литератор

И неожиданно пришла вд – спустилась на землю точно Благодать Господня: после безумных осенних дней с последующей долгой, холодной и грязной зимой с голодно-прожигающими ветрами наступило лето, – по-дворовому знойное и кроткое, с удивительным прозрачно-зелёным, цветочным воздухом. Казалось, живи безмятежно, лишь благодатно вдыхая этот успокаивающе-целебный, травяной воздух, – будто и не сменяясь, длился один бесконечно светлый, божественный день.

И вот где-то, наверное, в середине этой сказки, – с бело-сине-красной надписью «Россия», в привычном потоке современной жизни, один из многих, – отвалил от остановки троллейбус – железо движущееся, – битком набитый разношёрстным людом.

Бежал он первоначально без дерганья и рывков, уверенно и плавно, с лёгким шелестом. Водитель, лысый человек средних лет с остатками сероватых волос, потно прилипших возле ушей, доброжелательно и в то же время как-то безразлично посматривал в салон через большое стекло.

Отчего-то так вышло, что троллейбус оказался полон военными, одетыми в разномастную форму. Странным было ещё и то, что они каким-то образом успели дружно занять многие сидячие места и даже не думали уступать их женщинам, а также пожилым людям, которых здесь хватало. А несколько человек в пятнистой одежде вообще приобрели вид внезапно опрокинувшихся в глубокий беспробудный сон, хотя один из них, вислоносый, со сведёнными почти вместе глазами, быстро сделал ртом дующее движение, и перед ним парашютным куполом затрепетал жвачный обмылок, тотчас выстрельно хлопнувший. Но никому, конечно, до этого не было дела, – от набравшейся публики стало несусветно душно и жарко.

Наверное, поэтому даже и дверцы с такой неохотой раскрылись на остановке: долго, как неокрепшая птица крыльями, вздрагивали и вскрикивали. А раскрывшись, вытолкнули на улицу нескольких, торопливо слетевших с подножки человек, попасть обратно внутрь уже было делом безнадежным. На остановке било в глаза – ядовито слепило от нездоровой яркости коммерческих киосков, до отвала набитых бог весть каким заморским товаром. Тут же невозмутимо и хозяйски промышляла пацанва: грязное и оборванное племя моментально ринулось к выкинутой из одного киоска пустой яркой коробке, перематюгиваясь меж собой и угрожающе засовывая руки в карманы. Кругом было мусорно, грязно, пустынно.

Тем временем «Россия» двинулась дальше.

Вскоре водитель, обаятельно и беззаботно улыбаясь, объявил очередную остановку: здесь к нему подсела женщина его возраста с подчёркнуто скромным видом и высоко взбитой чёлкой. Может быть, это и повлияло на движение по маршруту: машина раз и другой судорожно дернулась, в салоне, как и полагается, завизжали да завскрикивали; даже кто-то, придавленный, вынужденно застучал в дверцу, надёжно отделяющую водителя от растерянных, галдящих пассажиров.

На следующей остановке произошла заминка, вызванная маршрутной сменой водителя: лысый обаяшка вместе со своей подчёркнуто скромной спутницей молодцевато уступил место новому сменщику, уже пожилому плотному человеку с густыми светло-сталистыми волосами, ровно зачёсанными вбок, и внушительным басовитым голосом. Одну руку, точно она с изъяном, сменщик заводил за спину, старался на люди не показывать.

А появился он вдруг – прямо из толпы, которая окружила кого-то высокого и рыжего, что-то бешено вещавшего всем с истеричной визгливостью.

Вокруг, на свежеокрашенных многоэтажных домах, висели таблички с иностранными названиями, а на иных зданиях – сразу по несколько; только через дорогу, на деревянном старом доме, полуразвалившемся и осевшем, двое молодых парней старались повесить стенд «ВОЗРОДИМ РОССИЮ!»

Но у них ничего толком не выходило: то ли руки не в том месте выросли, то ли впервые взялись за такую работу и нужного опыта еще в этом деле не обрели.

Новый водитель, отведя довольный взгляд от бушующей толпы, также некоторое время в раздумье глядел на действия молодых людей, а после гуднул сигналом, наверное, в знак одобрения, и тронулся в путь.

А жизнь внутри троллейбуса – железа движущегося – кипела вовсю. В первую очередь, народ, выражаясь не нашим языком, немного подрассосался; стало просторнее. Говорили о чём-то необязательном, обилечивались, кашляли и смеялись, многие молчали. А один военный, кстати, очнувшись ото сна, даже взял у женщины ребёнка на колени и чинно сидел, строго глядя перед собой.

На задней площадке оказалась пара-тройка пьяных, без них нынче и жизнь не жизнь; мало того, что переругались между собой, стали и к окружающим приставать, не по-хорошему задираться. Рядом находился страж порядка с чёрным щетинистым лицом, но на него хулиганы глаз не положили – вообще не смотрели, тем более что и его, как большинство военных, тоже вдруг опрокинуло в сон, даже вот так неудобно, стоя на площадке.

Несмотря на то, что водитель во время троллейбусной пересменки прятал руку за спину, вёл он технику всё-таки уверенно и спокойно.

Но заминка всё же произошла и на очередной остановке: сначала где-то взвыла позади сирена, и прямо перед троллейбусом оказалась длинная чёрная машина, за которой промчалось несколько милицейских – куцых, подпрыгивающих. Последние успели-таки настичь чёрную возле многоэтажки, из кабины высыпали люди и окружили чёрную, ненашенскую… но дальше, сколько бы возбуждённые пассажиры не высматривали, ничего не увидели. Там раздались беспорядочные хлопки – выстрелы. А потом всё затихло…

«Ну и жизнь пошла… – вздохнули кругом. – Пронеси, Господи!..» –       С тем «Россия» и тронулась.

Но, оказалось, что дальше ещё хуже. На шестой, предпоследней остановке вообще все как в рот воды набрали: рядом с бровкой, неловко подогнув под себя руку, лежал мёртвый молодой парень с круглым простым лицом. У него нигде не было видно крови, но все сразу поняли, что он – мёртвый. Так живого ещё не изводило; рядом стояла «Колхида» с прицепом, пустая, и никого кругом – ни милиции, ни «скорой». А может, за ними и убежал шофёр, кабинная дверца оказалась настежь распахнутой.

– Первый раз мёртвого вижу! – с какой-то завораживающе-утробной радостью пискнула на сиденье девица с закинутой ногой на ногу, выдув перед собой полый пузырёк жвачки, этого добра развелось не меньше, чем пьяных и рваных.

Осторожно, не доезжая до своего места, троллейбус остановился, и дверцы раскрылись. Возможно, вид погибшего сильно подействовал на других, не таких твердокожих, как девица, потому что часть пассажиров торопливо вышла, и среди них многие военные, – до вокзала оставалось рукой подать.

На свободную заднюю площадку поднялась семья: молодой муж с женой и ребёнком; женщина бережно прижимала к себе белоснежный свёрток. С ними была ещё мать и, кажется, вовсе слепая, во всём тёмном, высокая, малоподвижная, её осторожно вёл сын, что-то тихо и успокаивающе нашептывая и бережно поддерживая за руку.

К этому времени здесь, на предпоследней остановке, вдруг стало исподволь обносить небо – оно темнело ровно и медленно, хотя ничто не предвещало перемену: по-прежнему было по-избному тепло, сухо и солнечно, струился, искажаясь, знойный воздух.

«Россия» шла к конечной остановке. Молодой отец рассчитался за билеты, а когда положил их в кошелёк, то в задний карман брюк затолкал не полностью, и у этого водителя троллейбус тоже отчего-то заходил ходуном.

Этим и воспользовался один из оставшихся на задней площадке, из тех, что задирался. Видно, компания сошла раньше, и его, прикорнувшего, трогать не стали. А он лишь в себя пришёл и с ходу, чтоб ему больше прилавка с бутылками не видать, и вытащил у парня кошелёк, мизинцем с длинным ногтем выцепил. И заметить толком никто не успел: по сторонам, не переставая, мотало и дёргало. Но, к счастью, всё же с грехом пополам и к последней остановке подъехали – седьмая была.

Все дружно толкнулись к дверям, но не тут-то было: водитель надумал самолично проверять билеты. Потому он открыл, как в таких случаях делается, лишь дверцу на передней площадке, а сам на выходе встал – прямо бревно бревном.

Понятно, сначала все, было, засуетились, но проверка прошла благополучно: граждане оказались законопослушными, и конфликта с властью не возникло.

Между прочим, водитель, проверяя, руку опять зачем-то сунул за спину, а чтоб скрасить это неудобство, всех одаривал шуточками-прибауточками – сочно и густо, как заправский трибунный оратор, стараясь завоевать всеобщую симпатию, хотя это не мешало ему смотреть на мир тяжело и непоколебимо, помаргивая из-под полуприкрытых глаз-прорезей.

А вот с молодым семейством, и без того пострадавшим без вины, случилось самое настоящее несчастье. Полез парень в карман за билетами, потом в другой потянулся, туда-сюда сунулся, а везде, ясное дело, пусто…

– Вот что делается!.. – только и сказал он водителю, для пущей убедительности выворотив карманы наизнанку. – Ничего не осталось, увели бумажник, а там деньги, билеты, всё… На ходу раздевают.

Конечно, он рассчитывал на обыкновенное взаимопонимание. Зачем ему было врать, достаточно взглянуть лишь в глаза парню: этот скорее даст с себя голову снять, чем кого-то обманет.

Но на лице водителя уже появилась улыбка… Улыбка не улыбка, а что-то зловеще-неуловимое скользнуло по тяжёлому пористому лицу – предвестник настоящей беды. Он сочно крякнул, ударив по поручню свободной пятернёй:

– Не базарить тут: плати штраф! Иначе не выйдешь! И никто отсюда не выйдет!

– Какой штраф… – прошептал парень – он даже отшатнулся, изумлённый. – Я ведь правду сказал.

– А-а… правду!.. Я т-тебе, понимаешь, покажу правду! Я тебе такую покажу правду, что родную мать забудешь! – гремел густой раскатистый голос в пустой «России». – Ишь, голос подали! Я здесь правда, понял? И власть тоже! Плати, гад!

Водитель, быстро закрыв дверку, двинулся на парня.

Тот, не веря в происходящее, отодвинулся, после лицо его, бледное, густо покраснело: за спиной заплакал ребёнок.

– Значит, не веришь?

Водитель молча приближался, держа руку за спиной.

Тогда парень, недолго думая, ногой ловко высадил стекло на задней площадке, да как-то удачно: оно едва не полностью высыпалось на улицу.

Следом, коротко толкнув от себя на миг опешившего шофёра, парень на руках проворно спустил через пролом на землю жену с ребёнком, а затем, легко подняв, туда же направил и свою безмолвную мать. А уже потом свободно вышел и сам – водителя теперь на месте не было.

Тот, выскочив на волю, помчался к другим машинам на остановке –        с таким же бело-сине-красным флагом на борту. И оттуда тотчас, быстро-быстро, несколько человек, размахивая монтажками, кинулись к молодой семье.

Но парень этот духом не упал: видя, что иного пути нет, как только самому защищаться, – он первым делом саданул кулаком водителю «России»: тот как бежал, так сразу и зарылся носом в землю.

Но и другая сторона бдительности не теряла: парня ударили, подло пнув между ног, и сразу сбили на асфальт. И тут же, как заправская шпана, принялись дружно обрабатывать ногами.

А один из компании вообще был отморозком законченным: он внахлёст, исподтишка ударил жену валявшегося парня, и та, бедная, лишь вскрикнув, выронила ребёнка…

Здесь произошло чудо: мать их слепая, стоя неподвижно с немо сведённым лицом, внезапно, вся изменившись, вскинула перед собой обе руки, успев подхватить – над самой землёй удержать и крепко прижать к себе малютку…

Но бедная женщина, обезумевшая от происходившего, ничего не видела и не слышала: она ползла и ползла в разъярённую толпу, избивающую её мужа; как и должно, кругом стояли, разинув рты, люди, ни в коем случае не помышляя вмешиваться в чужие дела.

А женщина из последних сил, протянув руку, уцепилась за мужа, окровавленного, неузнаваемого, почти неподвижного: у него лишь судорожно скрёб и скрёб по земле – по асфальту выбоинному – ботинок старый и разбитый, со сношенной полуоторванной подошвой…

Видно, к этому времени небо успело обнести окончательно, потому что сверху грянуло разом так, будто весь асфальт изнутри разломило надвое – землю всколыхнуло, и тотчас гигантский огненный палец, прочертив от горизонта до горизонта красный бесшумный знак, мгновенно осветил всё своим калёно-белым и ярым, неземным светом…

Но никому из увлечённых бесплатным захватывающим зрелищем, конечно, не пришло в голову оглянуться, – никто не мог увидеть этот загадочный и таинственный знак…