Вологодский литератор

Новая повесть Николая Устюжанина привлекает честностью и зримостью внутреннего состояния главного героя, его цельностью. Пейзажи своей художественной образностью дополняют правдоподобность сюжетной линии.

Повесть напомнила мне позднюю чеховскую прозу, наполненную предчувствиями — и от этого стало грустно. Но, как бы сказал тот же Антон Павлович: «Всё ещё только начиналось…»

 Александр ЦЫГАНОВ, прозаик, главный литературный консультант Вологодской писательской организации.

Самойлов и представить не мог, как неожиданно явится старость. Вроде ещё недавно прыгал через ступеньки лестниц, и вдруг уже уступают место, называют дедушкой. В глубине души он считал себя ещё крепким, а вот как всё вышло…

Жил он, как раньше бы сказали, бирюком, но не по собственному желанию – так получилось, что дети и внуки разъехались, близкие стали дальними, словно где-то было приказано оставить его один на один с приближающимся уходом.

Чем же заняться ему, пенсионеру, на сплошном досуге? Разобрать архив, фотографии, письма, а что дальше? И Самойлов стал думать.

Созерцание — не безделье, как многие считают. Это спокойное осмысление жизни и себя в ней…

…Третью неделю в городе стояла гнетущая липкая жара. Солнце палило без пощады, стены домов и асфальт раскалились так, что не спасали ни вентиляторы, ни даже сплит-системы. Вода и мороженое расходовались без счета, арбузы и дыни исчезали в магазинах уже к обеду. В городских автобусах мощности кондиционеров не хватало, пассажиры стояли мокрые и раздражённые. Рабочий день сократили, но это мало кого радовало.

Ночью было тяжелее всего – не спалось от духоты и комаров. Все ждали только одного – ливня, пусть даже с грозой и градом – всё равно!

Дождь брызнул под утро, без особого энтузиазма. Ни грозы, ни града, просто постучал по крышам и исчез. А днём продолжились прежние страдания.

И тогда Самойлов плюнул, взял в аренду мопед и понёсся по дороге в сторону гор, наслаждаясь прохладой встречного потока.

Горную гряду он заметил однажды из окна междугородного автобуса, она красовалась вдалеке в туманной розовой дымке. Почему-то показалось, что добраться до неё – пара пустяков, но Самойлов ошибся: бетонные плиты, проложенные параллельно основной трассе, на которую маломощному транспорту заезжать было нельзя, закончились быстро, а по просёлочным дорогам, с заброшенным асфальтом и вовсе без него, пришлось, глотая пыль, уже не мчаться, а ехать с опаской, притормаживая перед незнакомыми поворотами.

В горах, и правда, было не так жарко. Самойлов, поддав газу, забрался на лесную вершину, огляделся, нашёл широкую тропинку, подходящую для двухколёсного временного друга, и сумел спуститься на дно ущелья, где журчала бирюзовая река и шумел водопад, срываясь с отполированного базальта в пенистую заводь.

Вот где было спасение! Мопед, прислонённый к толстому мохнатому стволу, помаленьку остывал, и он, скинув одежду, почти побежал к водопаду, но чуть не поскользнувшись на крупных камнях, лежащих в воде врассыпную, умерил пыл и, осторожно ступая, достиг цели! Хрустальный поток, окативший его, вернул тело в прежнее состояние спокойствия и внутренней нормальной температуры.

Самойлов возвратился к колёсному ослику, достал из небольшого рюкзака полотенце, подстилку, припасённую заранее, развернул, бросил её на сухую траву возле дерева и сел на мягкую землю.

Тишина в душе. Смартфон заглох, связь прервалась. Лишь одна линия не исчезнет ни днём, ни ночью: связь с Богом. Теперь можно, наконец, подумать о вечном…

Природа заброшена нами как ценность. Мы привыкли относиться к ней потребительски, как к материи, а не к матери, забывая, что поэзия рождается здесь…

«Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины:

Орёл, с отдалённой поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне.

Отселе я вижу потоков рожденье

И первое грозных обвалов движенье.

Здесь тучи смиренно идут подо мной;

Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;

Под ними утесов нагие громады;

Там ниже мох тощий, кустарник сухой;

А там уже рощи, зелёные сени,

Где птицы щебечут, где скачут олени…»

Пушкин увидел землю с высоты птичьего полёта, лермонтовский герой «летал меж небом и землёй», а мы воспринимаем её как набор цветных фотографий. А ведь есть ещё и соприкосновение с миром, который был до нас и останется после нас, как эти серые камни, лазурные брызги, пение птиц – и зелёный шатёр, укрывающий путника…

И Самойлов решил переехать сюда, ближе к небу.

…Жителей затерявшегося в горах посёлка, где он снял комнату, многие горожане почему-то заранее считали в чём-то приниженными, но именно здесь все здоровались друг с другом, и приезжие быстро привыкали к этому вежливому участию.
Школа — настоящий центр села, детишки все нарядные, но скромные, хотя и шаловливые, куда ж без этого. Поражали ещё и тем, что не сквернословили… совсем.
Родительская любовь видна в деталях… В автобусе рядом с Самойловым ехала девочка, лет девяти-десяти. Он сначала опасался, что её прижмёт открывающейся дверью, поэтому на всякий случай краем глаза проследил за ней, но напрасно: она привычными движениями поворачивалась в самом углу салона так, что страшная створка, складывающаяся с шипением и грохотом, даже не касалась маленькой пассажирки. Поневоле он залюбовался её школьной формой, дополненной белыми розочками в волосах и на блузке, гольфами, верх которых заканчивался изящным кружевом. Безупречная коса и серёжки подчёркивали строгий, но женственный и одновременно аристократический вид ребёнка, воспитанного в сдержанности, но и в достоинстве, которое в городе редко встретишь.
А учителя, кстати, все без исключения, вызывали у детей и взрослых только две безоговорочных эмоции: восторг и почитание!
Сдержанность и вежливость здесь были в почёте: и водители автобуса, и школьные охранники, и продавцы отличались тактом, о котором Самойлов уже начал забывать.
Поначалу он стремился «затовариться» в «Магните», по привычке полагая, что цены в нём ниже, чем у местных частников, но потом разглядел ценники в небольших, но богатых по набору гастрономах с наивными названиями: «Магазин», «Яблоко» — и успокоился. Стал брать выпечку, состряпанную в кафе на втором этаже «Яблока»: пирожки с картошкой, капустой, печенью, ещё с чем-то. Даже мармелад советского качества и формы, в виде зелёных зайчиков и коричневых мишек, щедро сдобренных сахарным песком, тоже выпускался здесь. А чуть ниже располагалась ферма редких сыров из козьего и коровьего молока, известная и в городе — за деликатесами приезжали богачи на «Мерседесах» и «БМВ». Вот так-то!..

…На днях Самойлов прочёл на одном из сайтов о нападении акулы на молодого российского туриста в Египте. Потом оказалось, что парень не турист, а релокант, — уклонист, по-нашему. Причём, погиб он на глазах отца. Жалко. Спас отец сыночка…
Знавал он одного такого, сбежавшего от мобилизации в Грузию. Кстати, почему их спокойно отпускают? При Сталине или Брежневе вмиг закрыли бы все границы. Но, как говорится, «это не наш метод».
Нет, Самойлов никого из таких не осуждал, но принять не мог. Помнится, в 1992 году коллега заявила, что покидает страну, уже оформила документы на выезд. И его пыталась агитировать, на что ей было сказано, что больную мать не бросают. Она вспыхнула: «Вот будут у вас дети, сразу поймёте, что надо брать их в охапку и бежать от этого ужаса куда глаза глядят!» — «Как можно бросить ближних, ведь всех с собой не утащишь, а могилы родных?..» — «Беженка» только фыркнула в ответ.
Ничего она не поняла, не почувствовала. Сердце в груди не ёкнуло, не заныло, не затосковало. Пока…
Как жить без веры, без истории, без природы нашей, без сердечных привязанностей? Жить и умирать хочется «ближе к милому пределу». Лучше Пушкина не скажешь:

Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

На них основано от века
По Воле Бога самого
Самостоянье человека,
Залог величия его…»

А у моего бывшего знакомого, — вспомнил Самойлов, — «нового грузина», девушка была, писаная красавица. Она — то ли от горя, то ли от радости — выскочила здесь замуж. И счастлива!
Случай этот, конечно, не сравнить с акульей пастью, это не трагедия. Хотя…

…Ловля рыбы в горной речке – какое-никакое, а развлечение!.. Самойлов позаимствовал у куста приглянувшуюся ветку, привязал к ней леску с поплавком и самодельным грузилом из валявшейся на земле маленькой гайки, и с наживкой тоже не мудрил – обыкновенный размоченный хлеб должен был, по его разумению, понравиться рыбёшкам.

Так и есть – клюнуло! Красно-белый поплавок задрожал, потом дёрнулся и нырнул в глубину. Подсечка – и серебристая плотва-быстрянка затрепетала в воздухе! Он отцепил и бросил её в пакет с водой, – будет чем поживиться сиротской кошке, которую подкармливают всем общежитием. Пожалел горемыку – ведь ещё совсем недавно сам был бездомным…

Следующий крохотный мягкий хлебный колобок исчез в желудках вертящейся в воде мелкоты без всякого клёва, только разок вздрогнул плавающий на поверхности «сигнал рыбака». Закинул снасть в третий раз – та же история!

Наконец Самойлов догадался: рыбки, наученные горьким опытом несчастной взлетевшей соседки, крючок уже не трогали, а наживку всё-таки осторожно обглодали.

Надо же! – удивился он, — мозгов почти нет, а соображают! А вот мы до сих пор клюём. На выборах…

…Александр Дугин говорит, что его Евразийство — четвёртый путь, отвергающий западные проекты: капитализм, социализм и национализм. Он убеждён, что его мысль верна, но сложна для понимания.
Похвально, конечно, — рассуждал Самойлов, — но он же сам пишет, что ни народ, ни власть не способны узреть тонкую материю духа… Потому что ничего не читают. Тяжело без этого его понять, видите ли.
Давайте по порядку.
Философу известен закон «отрицания отрицания». Его конструкцию клюют, как он жалуется, все вокруг… Верно! Все кругом клюют друг друга, единства нет. Если почитать комментарии, не только к его статьям, а вообще к высказанной в сети какой-либо мысли, то схватишься за сердце: «Какая каша в головах!» Сборная солянка из обрезков того же социализма, либерализма и народных суеверий.
А насчёт чтения можно поспорить. Советская интеллигенция была начитанной сверх меры, чуть пупок не развязался. А потом она, академическая и профессорская, точно так же, как и народ, с изумлением наблюдала, как разрушали державу и растаскивали её по углам.
Нам сейчас нужна дисциплина. Семейная, производственная, учебная, нравственная, духовная… Десять заповедей наши люди толком не знают, впрочем, как и таблицу умножения.
Ладно, уткнитесь, так и быть, в смартфоны, выведите на экраны, зубрите утром и вечером: «Воровать нельзя!» «Лгать нельзя!» «Предавать жену или мужа нельзя!» — Ах, не согласны? Ах, не можете? А почему? Это же так просто!
Вот поэтому нужна дисциплина. А раз нужна, то обязательно придёт, куда тут денешься от законов диалектики…

…И снова Самойлов один посреди южного леса. Почти бежит по крутому спуску заброшенной дороги, огибая мелкие провалы, осыпающиеся останки обочин и крупные, обожжённые солнцем камни. Рядом бродят, пошатываясь, страдающие от мух вольные коровы, а издали озираются на него дикие кони.

Середина сентября. Желтеют верхушки деревьев, на вездесущих кустах ежевики сладкие гроздья давно завяли, лишь одинокие розовые капли припозднившихся ягод напоминают о былой роскоши.

Идёт к роднику с двумя гулкими пластиковыми канистрами из-под минералки, – природная вода и чище, и полезней. А вот и промоина с железной короткой трубой, из которой неспешно струится влага. Стоя на скользких камнях, медленно склоняется перед живой водой и наполняет одну за другой подручные фляги, — они мгновенно запотевают от холода.

Возвращается теперь уже в гору, изредка останавливаясь, чтобы отдышаться. Никто не окликнет, не свистнет, туристы давно разбежались кто куда, это он приехал сюда остыть от сухого асфальтового жара. Осталась далеко за перевалом погоня за деньгами и техническими новинками, древний мир сейчас нужнее.

Как хорошо! — радостно думал Самойлов. — Теперь я – повелитель времени и сам себе хозяин. Захочу – буду лежать на кровати в комнате и слушать далёкий лай собак и лёгкий скрип незапертой двери на крыльце. А нужно будет – схожу, лениво переставляя ноги, в поселковый магазин с приветливой молодой продавщицей и, возвратившись, согрею чай и буду раздумывать, чем закусить – печеньем или пряником?

А ближе к полуночи, накинув летнюю куртку, чтобы не замёрзнуть в остывающем пространстве, выйду на почти не различимую в темноте дорогу и стану долго-долго, внимательно и страстно, до внутренней восторженной дрожи, смотреть на бесконечно высокое звёздное небо…

Для чего создан этот мир? И для кого? Для нас, силящихся познать его тайны, или просто так, для красоты и величия? Разве можно сравнить его с короткой жизнью обычного человека? И с жизнью человечества тоже…

…В позапрошлом веке, — вспомнил Самойлов, — Достоевский сделал открытие: оказывается, в нас всех живёт подпольный человек. Не тот внешний, благообразный, напускной, где царствует мораль и всё такое, а незаметный, притаившийся в душе человечек, свербящий мозг и «подбрасывающий», как говорил Горбачев, в него всякие нехорошие мысли.

Вот, например, вы смотрите на летящий самолёт, любуетесь им, следите за его полётом… и вдруг в вас мелькнёт странная, лихая мысль: «А если его сейчас сбить? Будет интересненько!»

И ведь ничего удивительного здесь нет, это охотничий инстинкт, азарт! Вот и Евгений Пригожин признался, что отдал приказ сбивать самолёты, но его люди в камуфляжах переборщили: «Любят они это дело». Отчего же не поохотиться, раз приказали, разрешили, так сказать.

Ещё один пример. Как говорит Росстат, мы, в большинстве своём, поддерживаем президента. И если спросят, особенно «люди в сером», то, будьте спокойны, подсчёты статистиков подтвердятся! Только потом, вернувшись с улицы домой, маленький, «фантастический», — как писал Достоевский, — человек тут же начнёт фантазировать и оставлять в сети о первом лице ТАКИЕ комментарии!.. Это подпольный человек строчит, — тот, который искренний.

Наш народ не дурак, он сразу понял, что это не мятеж, а обычная разборка «хозяйствующих субъектов» в духе девяностых и, устроившись поудобнее у мониторов, стал наблюдать захватывающее зрелище.

А дивиться было чему: под напором трижды героя Пригожина всего лишь однократный герой Шойгу с верным оруженосцем Герасимовым исчез, дематериализовался, превратился в фотон (или фантом), а вместе с ним – сотни преданных (хорошее слово!) генералов и чиновников.

Нет, кое-кто не исчез, а тоже комментировал, как ростовский губернатор: «У нас всё под контролем!» — это после того как миллионный город без единого выстрела был сдан!

«Под контролем» губернских и армейских чинуш мятежники за сутки промаршировали почти до Москвы!

Было сообщение, что президентский самолёт вылетел во вторую столицу, но, как сказал пресс-секретарь Песков, Путин всё время находился в Первопрестольной. А Пескову мы верим! Все же знают, что он – правдивейший и благороднейший человек!..

Но и с противоположной стороны творились чудеса: внешне такой крутой и почти взявший Кремль Пригожин вдруг развернул колонны на 180 (на 180, а не 360!) градусов и засобирался в Белую Русь.

Лукашенко, узнав от первого лица, что защищать столицу некому и нечем, «взял на пушку» «мятежника» и пригрозил, что его «раздавят, как клопа!» И внутренний человек Пригожина… банально струсил.

А потом упал ещё один самолёт. Теперь уже пригожинский…

…К пещере Божьей Матери Самойлова привёл Анатолий, улыбчивый пенсионер, бывший экскурсовод. Когда они спускались по извилистой самодельной лестнице с железными перилами по правой стороне каньона, Самойлов в восхищении воскликнул: «какая красота!», увидев на противоположном откосе в природной зелёной раме картину гигантской скалы из затвердевшего известняка. В сумерках наступавшего вечера она была похожа на видение, на светящуюся стену из потустороннего мира.
— Красиво, конечно, но в девяностых с этого обрыва были сброшены сотни людей, — опустил его на землю Анатолий, — их привозили по старой дороге, с завязанными глазами, и у края требовали отречься от собственности или бизнеса.
Восторг померк, и ум стал заполняться тенями памяти, вдруг всплывшими из глубин, в которые не хотелось погружаться, а вот пришлось…
Сама пещера, довольно широкая, но не очень протяжённая, разделилась на два зала с отдельными живописными входами. С потолка свисали небольшие сталактиты, а возле каждого входа-выхода стояли у стен на прислонённых массивных камнях рукодельные иконостасы, посвящённые Богородице. На них ютились маленькие цветные иконы, в основном бумажные, или крохотные образы, купленные в церковных лавках за скудные деньги. Рядом лежали, скрючившись, оплывшие свечи. Какой-то грустной мелодией повеяло от этой нашей вечной бедности и такой же бесконечной любви к молитве. Самойлов вспомнил первую заповедь Блаженств: «Блаженны нищие духом», и вдруг почувствовал, что на шаг приблизился к её великой простоте.
— Самое интересное увидишь в конце правого зала, — раздался гулкий пещерный голос Анатолия, — только там придётся встать сначала на корточки, а потом на колени. И береги спину! — вспомнил он, протрубив вдогонку.
Самойлов опустился на четвереньки и почти пополз по выскобленной многими коленями узкой горловине. Пришлось включить фонарик смартфона, и он увидел в укромном месте большую икону Всецарицы, почти утопавшей в россыпи окаменевших свечек, поставленных в самый угол на вытянутых руках.
Велика была просьба о спасении… В средние века здесь молились православные греки, укрывавшиеся от вражьих набегов, а теперь просят… знаем, о чём.
Ещё недавно он храбрился и считал, что сможет сам убежать от грозного девятого вала, несущего к «дивному новому миру». От нас будут требовать отречения уже не от собственности, а от веры…
Он все повторял слова из восемнадцатой кафизмы Псалтири: «Возведох очи мои в горы, отнюдуже приидет помощь моя», но теперь всё понял, и пока возился с собственным телом, пятясь к едва различимому в темноте почти круглому отверстию признанной народом святой пещеры, всё-таки получил по загривку каменным бугром — за грех поспешности, наверное.
Приятель-экскурсовод терпеливо ждал его и ничего не сказал, когда Самойлов почти рухнул перед намоленным иконостасом, перекрестился и произнёс:
— Пресвятая Богородица, спаси нас!..
…О том, что полыхнёт в старой горячей точке, в Карабахе, целый год зудел в интернете Игорь Стрелков, и в очередной раз его предсказание сбылось.

Надо было полковника ФСБ в отставке не за решётку отправлять, — размышлял Самойлов, — а слушать. Хотя, если вспомнить судьбу Пригожина, может, и к лучшему… Целее будет.
Когда, наконец, мы станем жить своим умом, а не оглядываться на «партнёров», ожидая от них очередного обмана?.. Но в нынешних реалиях здравый рассудок — чистой воды фантастика. Уже не один комментатор в сети отметил, что сочетание несочетаемого — наша болезненная суть, уродливая химера.
В стране, ведущей специальную военную операцию, продолжает править группировка из «святых» (для них) девяностых, либеральная до мозга костей. Для поклонников золотого тельца патриотизм, национальная идея, просто идеология справедливости — смерть на кончике иглы.
Как можно заявлять о скрепах, традиционных ценностях, даже о вере — и одновременно подписывать законы о цифровом рубле и цифровом же паспорте? Они что, Апокалипсиса не читали?..
В том-то и дело, что не читали, — Самойлов был уверен в этом, — хотя те, кто готовил эти документы к подписанию, не просто читали, а штудировали Откровение Иоанна Богослова по пунктам, и идут они навстречу антихристу вполне сознательно.
И что после этого для всех нас Карабах, Ближний Восток, если ТАКОЕ виднеется на горизонте? Для атеистов можно повторить ещё раз: и верующие, и их противники, сатанисты, чётко знают, чем всё закончится. «Отвертеться» не удастся никому.
А вот теперь о добром… Наша берёзка выстоит! Сколько раз в России кричали о последних временах? — Без счета. И антихристами называли и Петра Первого, и Ленина, и Сталина… Проехали.
Когда всё рушится, когда даже дети уверены, что всё пропало, когда нет ни мира, ни безопасности — тогда радоваться надо, а не горевать. Значит, это болезнь привычная, много раз случавшаяся накануне политического кризиса, смены курса и лидера. Рано или поздно начнётся новая жизнь. Тяжёлая поначалу, но светлая, потому что из тупика будем выходить на добрую дорогу. Апостол Павел в Первом послании к фессалоникийцам (5:3) разъяснил: «Когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба». Всё понятно?..

…Маленький храм в горном посёлке  был открыт совсем недавно, полгода назад, — он светил золотым куполом в густой зелени холма. Сегодня Самойлов в первый раз пришёл, хромая от боли в пятке (шпора вылезла, «гусарил»), на воскресную службу и подивился особенному лицу клира и прихода, его неповторимому стилю.

Вроде бы и литургия везде одна, и молитвы все те же, ан нет — тут и священники и певчие оригиналы!

Во-первых, хор. Не две-три старушки с дребезжащими голосами, как бывает, а две сёстры-молодяшки, умницы и красавицы, высокого роста и голоса. Не накрашены, разве что чуть-чуть, но безликая одежда, маникюр и губы уточкой — при них, все по сегодняшней моде. Пели они необычно, переливы голосов выводили нечто среднее между московским звоном, монашеской бесстрастностью и грузинским многоголосием. В общем, Кавказ, братья и сестры, Кавказ!..

Священник, грузный, но широкоплечий протоиерей в простенькой камилавке, с бородой «веником» и рачьими глазами, вышел с кадилом и стал обходить храм… с шутками-прибаутками. Как он умудрялся их вставить в молитвенный строй — только ему и известно. И ещё одно «ноу-хау» — он почему-то стал окроплять прихожан святой водой, — обычно это происходит во время молебна или в конце службы.

Окатил всех, как положено, а певчим на их возглас: «… и избави нас от лукавого» брызнул сверху вниз: «Избавит, избавит!..»

Во время чтения Евангелия он вдруг остановился, сделал паузу, потом продолжил, а в конце, бросив пономарям в алтаре: «Не болтать!» — извинился перед «зависшими» в чтении певчими: «Задуматься во время молитвы тоже надо».

Но апофеозом стиля стала его проповедь. Постоянные, в отличие от Самойлова, прихожане заранее потянулись к аналою, загадочно улыбаясь. И не прогадали — батюшка начал проповедь так, что он вздрогнул:

— Позор! Позор всем нам, что день памяти святых князей Петра и Февронии мы отмечаем как великий праздник! Страшно, что любовь в семье — не норма, а исключение. Да, есть грехи явные, невыносимые. Если муж или жена семью погубили — долой! Гнать вон, ещё и поленом вслед!.. А если грехи житейские, то смирением, терпением и уважением любовь можно и нужно восстановить. Вот… Ты чего это, Анна, сегодня на службу к середине пришла? В следующий раз, если опоздаешь, ведро креветок принесёшь!

Самойлов вышел из храма, потрясённый образным видением роскошного штрафа, стал спускаться по свежей бетонке к остановке, и только тут осознал, что за два часа даже не вспомнил о пятке, даже не присел ни разу, и только сейчас, неловко ступив на камень, ощутил слабый укол… Чудны дела Твои, Господи!..

…Самойлов ещё до конца не понял, как воспринимать свой «бессрочный отпуск». Вроде бы отдых, — живи и радуйся, — но куда деться от дум? О России, конечно.
Ни вечерние морские купания в золотисто-розовом свечении угасающего солнца, ни расслабленная дрёма в переполненном «Пазике», почти летящем по извилистой горной дороге к дому, не могли заполнить собой пространство катастрофы.
Он искал ответ на вопрос «что делать?» у мыслителей солидных и «народных», но всегда в текстах и видео чего-то не хватало, какой — то ноты, берущей за душу. И поэтому очередная проповедь священника, обращённая ко всем, оказалась личной именно для него. Потому что душа его болела примерно так же:
— Совсем кратко. Сегодня читалась евангельская притча о талантах. В ней ничего не сказано, каким способом добывались эти таланты, добрыми делами или воровством, например. И тогда, и сейчас, — мы это знаем, — к власти приходит всякая мерзость.
Вот говорят: «свято место пусто не бывает», но я не вижу среди нас Сергия Радонежского, Петра Чайковского, Дмитрия Менделеева. Мерзость у власти, а все кругом повторяют: «А кто, кроме них?»
Иосиф Виссарионович Сталин сказал: «Кадры решают всё». А кадров нет. Обращаюсь к вам, женщины: рожайте, рожайте как можно больше! Россия вымирает, не станет России…
Я знаю, что сейчас вы уйдёте из храма окрылённые, но внутренние греховные изъяны унесёте с собой. Но хотя бы до вечера сохраните в себе свет! А тьмы у нас и так хватает…
Не надо опускать руки и говорить: «От нас ничего не зависит». Зависит, и очень многое. Если каждый на своём месте будет честно работать и жить как православный христианин, то вместе мы всё и изменим!..
Жить как православный христианин… Это верно, — думал Самойлов по дороге из храма. — Только где набрать столько православных, да и я сам — тот ещё грешник… Но вдруг неожиданная мысль отозвалась во всем его существе: «А что я сделал для того, чтобы стать христианином не только по крещению и названию, а в духе и истине?!»
Перед ним открылся невидимый ранее путь. Самойлов шёл и приговаривал: «Надо решить! Надо решить! С Богом! С Богом!» Потому что только с Ним возможно спасение. И себя, и России, и всего мира.
Оставалось только выбрать действие, стезю, реализовать ещё один, наверное, последний талант.
Но он ещё не понимал и не знал, что этот выбор уже сделан…

…Самойлов вышел из дома, присел на тёплые доски открытой веранды и стал смотреть на вечереющее небо.

Тусклые огоньки далёких соседних посёлков, затерявшихся на склонах, постепенно разгорались под сенью засыпающей небесной выси, на фиолетовом своде которой стали появляться самые яркие звёзды.

В горах они ближе и яснее, и он стал различать контуры Большой и Малой медведиц, созвездия Скорпиона, Девы, свечение Полярной звезды, а в резко наступившей темноте и красную точку особенно любимого с детства Марса.

Начало его жизни совпало с утром космической эры. Спутник, полёт Гагарина, выход Леонова в невиданную прежде пустоту… Царила всеобщая эйфория, казалось, что ещё чуть-чуть, через два-три года, мы ступим на Луну, а потом окажемся и на Красной планете, — ракета для полёта на Марс уже проектировалась.

В быту серьёзность намерений проявлялась особенно страстно: речные и морские суда на подводных крыльях назвали ракетами и кометами, на баках ижевских мотоциклов красовались изображения Сатурна и Юпитера, даже игрушки для младенцев, в просторечии «пупсики», выпускались в скафандрах.

Но потом всё резко оборвалось. В 1966-м погиб Королев, в 1967-м Комаров, в 1968-м Гагарин, а в 1969-м американцы высадились на Луну.

Самойлов стал припоминать уроки астрономии, но кроме электрической модели солнечной системы, в виде планет на тонких металлических ножках, с тихим жужжанием с разной скоростью двигавшихся вокруг «жёлтого карлика», ничего упомнить не смог.

Он, конечно, читал тогда, как и все сверстники, фантастические романы Алексея Толстого, Беляева, Казанцева, Ефремова, Брэдбери, Лема, Азимова, смотрел художественные фильмы… «Планета бурь», «Туманность Андромеды», «Москва-Кассиопея», «Отроки во Вселенной», «Петля Ориона», «Солярис», «Большое космическое путешествие». А ещё он наблюдал через закопчённое стекло солнечное затмение, разглядывал кратеры на Луне, сжимая слабыми детскими ручонками тяжёлый отцовский бинокль… Но всё это была игра. С тех пор, конечно, многое изменилось.

Самойлов поднялся, включил компьютер и погрузился в интернет, в котором, как известно, есть всё. Даже реклама…

Его поразили яркие цветные фотографии и видеосъемки планет, двигавшихся по орбитам вокруг Солнца. Полёт космических зондов и телескопов превратился в изумительный фильм-путешествие! Один двадцатилетний вояж международной станции «Кассини» чего стоил! Сатурн, например, был изучен вдоль и поперёк, сфотографировано все, что можно и нельзя, специальные зонды сели на спутниках Сатурна Титане и Энцеладе, было обнаружено органическое вещество, озера и моря на Титане, вода и водяные гейзеры на Энцеладе, открыты два новых кольца Сатурна, семь его новых спутников и многое — многое другое.
Вот крутится скоростной Меркурий, затем туманная Венера, наша родная Земля, почти пригодный для жизни рыжий Марс, гигант Юпитер, подмигивающий нам красным глазом, Сатурн с ледяными кольцами и причудливыми спутниками, удивительный голубой Уран, холодный и ветреный Нептун. На соседских планетах есть вулканы, моря, океаны, нет только жизни. А ещё в нашей системе летают планеты-карлики, например, Церера, затаившаяся между Марсом и Юпитером, на ней льда больше, чем на Земле, есть даже водяной пар. Исследованы кометы и астероиды, — к ним прицеплялись приборы, желающие узнать, из какой материи они состоят. Трудно поверить, но некоторые из этих небесных тел – чистые алмазы и сапфиры гигантских карат, покрытые пылью!

Тайны солнечной системы не дадут уснуть астрономам, заваленным работой познания на десятилетия вперёд, а ведь вокруг есть ещё галактики, похожие на чудесные фантастические цветы, сказочные скопления звёзд.

Самойлов вспотел, силясь представить невероятное количество светил, триллионы галактик, непреодолимое пространство между ними во вселенной, возраст которой — почти четыре миллиарда лет!

Это астрономия, — размышлял он, — осмыслением же мира сущего: как из ничего произошло всё? – занимается космология. И вот тут, листая на экране страницы с обобщениями и выводами, он столкнулся с парадоксом. Оказалось, что самый любимый термин у всех, кто связан с космосом, — «гипотеза», то есть всего лишь предположение. Гипотеза Эйнштейна, гипотеза Хаббла, гипотеза… далее был список величиной в несколько томов.

Он стал изучать биографии астрономов и космологов и удивился – вопрос о происхождении «всего и вся» рассорил учёных. «Это не к нам! – в отчаянии умоляли они, — это к философам». А философы отсылали пытливых и настырных читателей к религии.

Самойлов выключил компьютер, встал, потирая затёкшие мышцы, и чуть прихрамывая, выбрался на свежий воздух.

Уже была глубокая ночь. Он взглянул на Млечный путь, протянувшийся туманной полосой до самого края неба в ослепительном сиянии бесчисленных звёзд, и ощутил тяжёлый стыд. Как же так получилось, что почти всю жизнь он смотрел под ноги? Карьера, дом, машина, гараж, дача, деньги, деньги… Десятилетия исчезли в погоне за призрачным счастьем, был потерян высший смысл бытия.

Нет, — думал он, — небесное царство живёт не только в сплетении галактик. Если бы не научный поиск, запечатлевший этот блистающий мир, если бы не наша память, уходящая в вечность и соприкасающаяся с ней, то что бы значили все эти скопления газа, камней и пыли? Потому как царство, почему-то названное небесным, находится не на небе. Оно живёт внутри нас.

Вселенная раскрылась перед Самойловым во всей полноте и неизъяснимой красоте. Чудесная музыка, которую он однажды услышал в детском цветном сне и, проснувшись, страшно огорчился, что не сумел её воспроизвести, вдруг вернулась к нему сейчас, в этот радостный миг. Чувство счастья разлилось в душе, словно весенняя вода. Теперь ему было не страшно оставлять этот мир, потому что покинуть бесконечность в себе самом невозможно…