Вологодский литератор

Среди манер, привычек и улыбок
Вороной белой вышел я на свет.
И головою с треском бился в глыбу,
Стремясь к тому, чего на свете нет…

Так сказать о себе может только человек, который изначально пришёл создавать свой художественный мир. Это свойство истинного поэта. В этом стремление сразу начать постигать не саму реальность бытия, а его вершины и глубины. Почти нет следов подражательности, обыкновенно свойственной юношам из провинции. Кто-то находил следочки Лермонтова и Есенина. Но, в сущности, это не главное в стихах Шадринова. А главное в том, что сразу видит духовный остов его души. Он в Православии, он — в русской поэтической школе.

…В тумане, там, куда он полетел,
Церковный купол призрачно чернел;
И ворон рад, что я исчез вдали, —
Его гнезду тревоги не сулил
Прохожий,
Где под дождем слезится на горе
Поруганный, опустошенный храм,
Но — Божий.

Это пишется юношей(!) в то время, когда Православие заново утверждается на Русской Земле. После десятилетий вынужденного атеизма. Правда, Лёша даже образ ворона делает легким, бех флера враждебности. Хотя в русской поэзии «ворон» нечто потустороннее. В этом проявляется желание молодого поэта увидеть в жизни светлое, чистое мироотношение. Вот хоть и наивно-внешнее, но тоже утверждение такого настроения:

В нашем городке спокойном
Жизнь струится, как река.
Были очень богомольны
Люди в прежние века.

Городок наш — что деревня:
Вдоль верста да вдаль верста.
Встали выше, чем деревья,
В небо двадцать два креста.

Встреча же с реальностью оборачивалась вот такими признаниями:

Я не обижен в тихости своей,
И, отупев от взглядов равнодушных,
Я с каждым днем грустней, и тяжелей
От праздной силы, вечно рвущей душу…

Вот и судьба Лёша встретилась с самой гнусной стороной жизни, с мракобесием, тупостью армейской среди. Юридически не было доказано, что его убили, но правда характера молодого поэта говорит о том, что он изначально многое знал о своём таланте, он даже в чём-то предвидел свою смерть. Так оно и случилось.

* * *
Луч сквозь облако тянет нить.
Посвист ветра,- как голос кудели.
Вы хотели меня убить?
Уничтожить меня хотели?

Вы хотели: лицом — да в грязь.
Вы хотели подошвой — в душу.
Коротка надо мною власть.
Я не стану поклонов класть —
Пусть страна моя вас задушит.

Над Россией рычит гроза.
Воздух простынью сухость стелет.
Вы хотели плевать в глаза?
Слишком многого вы хотели…

Да, многое успел сказать Алексей Юрьевич Шадринов!.. Будем помнить о ещё одном русском поэте!

Андрей СМОЛИН (Вологда)

Алексей ШАДРИНОВ (1973-1992)

ОБИТЕЛЬ
Стихи разных лет

* * *
Холодный воздух — хрупкая слюда —
Кладет на волны радужную млечность.
Понять ли мне, о чем поет вода,
Куда она змеится бесконечно…

К чему весной утиный хоровод
Заводит песню, звонкую, как трубы,
Вода поет, и жизнь пока идет,
Всё никуда и всё из ниоткуда.

Рыдают гуси, клином размежив
Поля небес, изрытых облаками.
Моя душа над родиной летит,
Обняв ее бесплотными руками…

* * *
Мой новый друг! Мне сладостно и больно.
В моей мольбе земного счастья суть:
Я так хочу, чтобы потоком вольным
Такой же мир в твою нахлынул грудь!
1990 г.

* * *
Я отовсюду слышу ветер.
Я вижу серый небосвод.
Я знаю то, зачем на свете
Запущен дней круговорот.

Я знаю всё; я чую звезды,
Луну, бегущую во мгле, —
И то, что всем обещан отдых:
И мне, и птицам, и земле.
1990 г.

ЭТОТ ДЕНЬ
Дюны, солнцем налитые,
Желто-масляный песок.
Ходят волны голубые,
Заезжают на мысок.

На песке лежат коренья:
Вот дракон, а здесь — тюлень.
Словно сказки дуновенье,
Осветило этот день.

Тучи белые громадой
Отражаются в реке.
А песчинок мириады
Помещаются в руке.
1987 г.

ХРАМ
Я брел один по снежной целине:
Февральский дождь в лицо впивался мне,
Кренилась даль и высилась в глазах,
Но каждым шагом окупался страх.

Я много видел в этот грешный день:
Как в поле с неба опустилась тень
Проталин.
Но тень еще скользила парой крыл,
И ворон был, и крик вороний был
Печален.
А ворон жил
Среди развалин.

В тумане, там, куда он полетел,
Церковный купол призрачно чернел;
И ворон рад, что я исчез вдали, —
Его гнезду тревоги не сулил
Прохожий,
Где под дождем слезится на горе
Поруганный, опустошенный храм,
Но — Божий.
1989 г.

* * *
Среди манер, привычек и улыбок
Вороной белой вышел я на свет.
И головою с треском бился в глыбу,
Стремясь к тому, чего на свете нет.

Среди доступных сердцу очертаний
Я видел перевал через года,
И глупый рой таинственных мечтаний
Теперь, увы, уходит навсегда.

Я не жалею — пусть они растают,
Пусть их поглотит лунный свет.
Мне отчего-то сильно не хватает
Всего того, чего на свете нет.
1985-86 г.

О ЖИЗНИ
Где я кончу свой путь?
На которой дороге?
На котором кругу
Неспокойной земли?
И увижу конец
Уж на самом пороге,
Иль замечу его издали?

Кем я буду для вас?
Неспокойной душою?
Иль примером того,
Как нельзя уже жить?
Я не знаю еще,
Как расстанусь с землею.
И не знает никто,
Как я буду любить!

И не знает никто,
Что мне ночью июньской
Рассказал у костра
Заполуночный лес.
Как на том берегу
Кто-то веткою хрустнул,
Как бормочет поток,
Огибающий плес…

Нет, недаром я жил.
То есть, жить начинаю.
И на сердце моем
И не лед, и не снег.
Просто жизнь для меня,
Словно речка лесная…
Просто жизнь для других —
Лихорадочный бег!
1987 г.

* * *
Весь мир молчит, и занавес приподнят,
И над речным задумчивым стеклом
Плывет туман, как дым из преисподней,
Из всех щелей, из всех лесных сторон.

Я у костра смотрю на чудо света,
Которое вершится каждый день.
И, как всегда, во всем ищу ответа,
И, как всегда, на все бросаю тень…

Ищу ответ, но вижу лишь вопросы.
Вот нахожу еще один вопрос:
«Ну, почему простые эти росы
Милей других, таких же чистых рос?»

Поднялось солнце ярким караваем,
И по смычку серебряных лучей
Взлетел на небо гимн родного края
На белых крыльях звонких лебедей!
1987 г.

* * *
Без черного нет белого.
Без горького нет сладкого.
Что ты теперь поделываешь,
Сладкая моя ягодка?

Милая, недоступная,
Ты ничего не спрашиваешь.
В звоне желанья хрупкого
Силы мои погашены…

Вылившись в неизбежное,
Нужно ль себя обманывать?
И хорошо, что прежнее
Не возродится заново.

* * *
Почему-то верится и снится:
Все равно ты вспомнишь обо мне.
И придешь, и скрипнет половица
На пороге в жуткой тишине.

Подойдя без шороха и тени,
Обдавая тающим теплом,
Ты ко мне присядешь на колени
И забудешь думать о другом.

Позабыть, простить и рассмеяться.
Улыбнись же, милая моя,
Даже тень умеет улыбаться,
За пятном улыбку затая.

За окошком будет злиться ветер,
Ударяясь в синее стекло.
Нам с тобою после круговерти
Снова станет грустно и тепло.

Оттого-то верится и снится:
Все равно ты вспомнишь обо мне.
И придешь, и скрипнет половица
На пороге в жуткой тишине.

ЗЕРКАЛО
Сон скользит по глазам, и минуты текут, как река,
И одною из них чародейственно бред раскидало.
Я услышал шаги, я увидел: коснулась рука,
Отвела и откинула прочь покрывало.

Это, верно, не я, это чувствовал кто-то иной,-
Это муть из ночи в фимиаме табачного дыма.
Но вошла ко мне ты, и раздвинула сумрак больной,
И незримая тень вдруг раскинулась необозримо.

Тонкий палец к губам, легкой поступью мимо стола:
Ни дыханья, ни шороха, вдруг — прямо в зеркало взглядом,
И за взглядом — сама. Или вправду ты тенью была,
Или только во сне находилась со мною ты рядом…

Но все так же жива ты стояла за синью стекла —
Жизнь моя! Ты же видишь, как я одинок и истерзан!..
Тонкий палец к губам, нежной бровью едва повела.
Что ж, прости, я с тобою, как с тенью, был дерзок.

Но умолкли шаги — это стон или звоны в окне.
Тонкий шорох дождя, или скрипка вдали зарыдала?
Я не слышу ее оттого, что во мне
Верность чувства сплетением дней раскидало.

Оградилась стеклом — что стекло? Эта сфера тонка,
Эта сфера удерживать может лишь только дыханье.
За оконным стеклом так же гордо плывут облака,
Так же резко и властно творится воронье закланье…

* * *
У тёплой ночи светлая душа.
И эта ночь совсем не виновата,
Что ледяное лезвие ножа
Вошло кому-то
С хрустом
Меж лопаток…
1988 г.

УДЕЛ
За ночью — ночь, за солнцем — солнце следом.
За плотью плоть; но песня соловья
Плывет в ночи божественным последом,
Нетленным отраженьем бытия.

Я думал так: «Не требуя удела,
Счастливее мой промысел в одном:
Светлейшая богиня повелела
Мне быть всегда, присутствовать во всём».
1990 г.

С ПАСХИ
В дыме почек зеленом, в тяжелом весеннем дурмане,
Укрывается ива, и жизнью овеян покров,
И едва различимы средь сумерек мягких, в тумане,
Проявляются крыши тяжелых, дородных домов.

Я восстал из уснувших, едва заплескало рассветом,
А над церковью Пасха над кровельным цинком плыла.
Восславляем Христа! И кресты возглашают об этом
Сизым галочным роем. Туманы несут кадила…

Осветляются веси, кармином восток занавешен,
Замерцали луга светом инистых бледных бород.
И вторгается в грудь неуемная весть, что Воскресший,
Вездесущ и незрим, с колокольным каноном грядет.
1991 г.

ОСЕНЬ
Я хочу быть один с этой ночью с глазу на глаз.
Заклинаю: уйдите и бросьте заботливость к черту.
За такую опеку искать благодарности в нас —
Все равно, что прощенья просить у безмолвных и мертвых.

Заклинаю: уйдите, сейчас распадется звено,
Вы растопчете час, вы растопчете ночь, вы растопчете строки.
Там, вдали, за углом, так же мертвенно светит окно,
И по всем закоулкам горят маяки одиноких.

Снова осень горит, снова ночью горят фонари.
Снова ранит сердца воскресающий холод невинно.
И, витая вдоль улиц клочком утонувшей зари,
Тонкий смерч листвяной изгибается, как балерина.

СФИНКС
У Сфинкса тайна на устах, —
В какой бы век, и день, и час
Он ни взглянул в глаза людские
Вскипает скорбь в его глазах,
И пену льют уста немые.

И уст его не расколоть,
И скорби вечной не измерить,
В его обветренную плоть
Века вгрызаются, как черви.

Когда планетою пустой
Земля поруганная станет,
Ему присудится покой
На этой неизбежной грани.

Когда до капли кровь стечет
И возродиться не сумеет,
Господь ему века зачтет,
Века двуногого пигмея, —

За то, что мук его земных
Страшнее нет; за то, что тленом
Он обойден; за то, что сны
От глаз его бегут смятенно!

СЛЕПОЙ
Скажи мне, друг, одно лишь только слово:
По-твоему я жив? — смешно…
По-моему, из мрака гробового
Мне вырваться теперь не суждено.

Я не про свет, который не увижу,
И мог бы жить без радости в глазах, —
Я чувствую, я слышу, как на крышу
Косых лучей струится бирюза.

Я чью-то близость чувствую ладонью,
Ловлю затылком твой скорбящий взгляд.
Мне жить осталось трепетным одоньем,
Всем тем, что было много лет назад.

Те, кто живет, гоняются за счастьем.
Его сейчас и зрячим не поймать.
Звенит в стекло весеннее ненастье
Сквозь темноты лоснящуюся прядь.

Поблекший мир моих воспоминаний,
Наивный бред колышется в мозгу…
Как тяжело быть цепью состраданий
И делать вид, что жить еще могу.

ХУДОЖНИК
Он стоял в тени, и тени
По лицу его змеились,
И морщин усталых русла,
Словно змеи на челе.

Что в глазах его я видел,
Отзывающихся тускло
На свечей оплывших бденье
У мольберта на столе?

Беспросветную усталость,
Гнет досады бесконечной,
Груз работы затаенной,
Что свершить не суждено,

Да проклятие ошибок,
Обнаженных бессердечно
Им, глазам, чьей силой чудной
Воплотилось полотно.

В свет небесный, сонм прохладный,
Листьев утреннюю влагу,
В даль и в в холод предрассветный,
Всепронзающий туман.

Друг сказал: «Я весь охвачен
Восхитительным ознобом, —
Эта утренняя свежесть
Ветром веет с полотна.»
За сухими камышами,
Чье глухое пенье — вечность,
Синим отблеском пугала —
И манила глубина.

ОБИТЕЛЬ
Это будет со мной, молодым или старым,
Будет осень… Мотая словесную нить,
Будет плакать перо, и придут санитары
В голубую обитель меня проводить.

За моею спиной свет останется душен,
Тускл и сер, и в ответ торопливым шагам
Я им буду твердить:»Преклонитесь, Я — Пушкин».
Но лишь только ковыль приклонится к ногам…

Успокоит обитель и душу, и тело,
И меня повстречав, улыбнется сосед,
В простыне, словно в греческой мантии белой,
И застенчиво скажет, что он Архимед.

Это будет со мной; по тенистой аллее
Мы пойдем рука об руку, и разговор
О высоких материях не тяжелее
Будет нам оттого, что мы здесь с этих пор…
1990 г.

ОТШЕЛЬНИК
1
Живу вдали от всех, в живых истоках
Бегущих, чистых и туманных рек.
И в тишине Всевидящее Око
Высокой целью озаряет век…
Я претерпел себя. Здесь одиноко,
Но одинок с рожденья человек!

Встаю с рассветом. Свет по синим окнам
Бежит волной. Я выйду на порог.
Туманов млечных вьется горний локон,
И дивный свет пронзает темный лог.
Он порожден в источниках востока.
Так с первых дней благословен восток!

2
Моя тропа уходит к перевалам.
День не окреп, но я уже по ней
Бреду. И лес зеленым покрывалом
Скрывает суть моих безмолвных дней.
Мне некому подвигнуть оправданье,
И вздох мой тайный канет у теснин.
Прими мое блаженство и страданье,
Мой Отчий Бог, Пресветлый Дух и Сын!
1990 г. (от 16.04.91 г.)

ПЛАЧ
Ну что с того, что так я одинок,
Зато ничьих устоев не нарушу.
Уже в июне скошен мой цветок,
И шмель напрасно над поляной кружит.

Взойдет ли стон, и вырвется ли крик,
Не будет внят никем из шумной стаи.
О, плоть моя, сгори и растворись —
Я не виновен в том, что неприкаян!

Я не обижен в тихости своей,
И, отупев от взглядов равнодушных,
Я с каждым днем грустней, и тяжелей
От праздной силы, вечно рвущей душу…