Вологодский литератор

Ракиты рыдают о рае,

Где вечен листвы изумруд.

 

Поэты значительно обогащают образные и духовные смыслы слов русского языка в своих произведениях. Особенно это относится к традиционному словарю устойчивых поэтических символов, которые талантливые поэты виртуозно используют для выражения самых различных тем, чувств, мыслей. Так, слово ракита в поэзии Николая Клюева удивительным образом наполняется  целой гаммой символических смыслов в лирических сюжетах его стихотворений и поэм.

Исследователей творчества Н.А. Клюева удивляет органическое родство его поэтики народно-поэтическому искусству. Сам поэт постоянно подчеркивал кровную связь своей поэзии с устным народным творчеством [5, с. 30, 53 — 62, 117, 154-155]. Фольклорные основы творчества Н.А. Клюева исследовали  многие филологи [1; 2; 10; 11; 12; 19]. В меньшей мере описаны лингвистические аспекты фольклоризмов в его поэтическом языке [16;17; 20; 21].

         Лексика растительного мира  является наиболее употребительной по сравнению с другими тематическими группами слов в поэзии Н.А. Клюева.  По нашим данным, слова этой группы встречаются около трех тысяч раз. По частоте употребления их незначительно превышает только лексика животного мира [14, с. 247-248]. Данный факт объясняется тем, что многие названия растений у Клюева сохраняют символические функции, характерные для фольклора.

Слова ракита (39 употреблений), ракитовый(3 употребления) относятся к наиболее частотным в поэзии Н.А. Клюева [14]. Известно, что «семантика образа дерева предельно амбивалентна» [6, с 86; см. также: 8].  Смысловая неоднозначность образа ракиты характерна и для поэтики Н.А. Клюева, впитавшей в себя древние культурные  традиции употребления этого слова у славян. Русское слово ракита  восходит к праславянскому *orkyta,образованномуот индоевропейской основы (<индоевроп. arku– ‘изогнутое’) [18, с. 173-174]. Оно обозначает разновидность ивы, вербы. У каждого из этих слов есть свои символические функции, хотя  в фольклорных текстах нередко они взаимозаменяют друг друга, что наблюдается и в поэтических произведениях Н.А. Клюева.

Рассмотрим основные символические смыслы фольклорных образов ракита и ракитовый куст в текстах поэта.

Символ Родины и Святой Руси

Как символ России слово ракита встречается у Клюева в весенних и летних пейзажах родных просторов:

…………….Стожарней

Играют зори меж ракит,

И вихорь скулы не трудит,

Ласкаясь росней и купавней.

О, жизнь! О, легкие земли,

Свежительнее океана!..

Как в фольклорных текстах верба [15, с. 83], ракита  в поэзии Клюева ассоциативно связана с зорькой, небом, солнцем, рекой:

Зорька в пестрядь и лыко

Рядит сучья ракит,

Кузовок с земляникой –

Солнце метит в зенит.

Или еще подобный пример:

Растрепало солнце волосы – 

Без кудрей, мол, я пригоже,

На продрогший луч и полосы 

Стелет блесткие рогожи.

То обшарит куст ракитовый,

То распляшется над речкой!…

 

Этот словесный ряд сохраняется даже в развернутой метафоре в поэме «Песнь о великой матери», когда красоте белой ракиты  поэт уподобляет гармоническую архитектуру строящегося храма:

С товарищи мастер Аким Зяблецов

Учились у кедров порядку венцов,

А рубке у капли, что камень долбит,

Узорности ж крылец у белых ракит –

Когда над рекою плывет синева,

И вербы плетут из нее кружева,

Кувшинами крылец стволы их глядят,

И легкою кровлей кокошников скат.

 

Какмы уже отмечали ранее, слова ракита, ива и верба в  народных песнях могут взаимозаменять друг друга. В связи с этим,  интересно отметить, что у этой метафоры Клюева есть параллель в русском фольклоре: «В севернорусских свадебных песнях «золотая верба» напрямую соотносится с Божьим храмом:

«На горе высокой …

Выросла верба золотая …

Посередке золотой вербы

Списана Спаса Пречистая

Божья Матерь Богородица» [ 15, с. 83].

 

         Словосочетание белая ракита в поэзии Клюева стало символом Святой Руси, поэтому в поэме «Деревня», где описывается кощунственное разорение новой властью святых мест (упоминается Саров, мощи Никиты Новгородского), Клюев опять обращается к этому светлому образу:

Отчего же на белой раките

Не поют щеглы по утрам?

Мы тонули в крови до пуза,

В огонь бросали детей,  –

Отчего же небесный кузов

На лучи и зори скупей?

 

В поэме «Песнь о великой матери» ракита символизирует бедственное положение Родины после революции 1917 года:

Двенадцать лет, как пропасть, гулко страшных.

О горе, горе! – воет пес,

О горе! – квохчет серый дрозд.

Беда беда! – отель мычит.

Бедою тянет от ракит.

 

Ср.: у А. Тарковского Россия в беде также ассоциируется с ракитой:

Мы шли босые, злые, 

И, как под снег ракита, 

Ложилась мать Россия

Под конские копыта.

Особо следует отметить употребление лексемы ракита в составе лексических рядов контрастных слов, выражающих оппозицию свое – чужоепространство:

Улыбнутся вигваму чумы,

Тамаринду – семья ракит,

Журавлями русские думы

Взбороздят Таити зенит.

 

Этот же приемиспользуется в стихотворении «Клеветникам искусства». Противопоставляя свое вечное высокое искусство поэта сиюминутной значимости псевдопоэзии  некоторых его современников, Клюев создает оксюморонный образ:

Я содрогаюсь вас, убогие вороны,

Что серы вы, в стихе не лирохвосты,

Бумажные размножили погосты

И вывели ежей, улиток, саранчу!..

3а будни львом на вас рычу

И за мои нежданные седины

Отмщаю тягой лебединой! –

Все на восток, в шафран и медь,

В кораллырозы нумидийской,

Чтоб под ракитою российской 

Коринфской арфой отзвенеть.

 

И, наконец, ракита у Клюева в поэме «Песнь о великой матери» символизирует дух русского народа, его потаенные глубины:

Так я лишь в сорок страдных лет

Даю за родину ответ,

Что распознал ее ракиты.

 

Поэт познал дух своего народа  и через его устное творчество, поэтому в конце  поэмы Клюев пишет:

…………………………….Народ,

Пречистый воск потайных сот,

Ковер, сказаньями расшитый,

Где вьюги, сирины, ракиты.

 

Символ смерти и одинокой могилы

         В народных песнях под ракитой хоронят убитого героя, постоянным спутником одинокой могилы является ворон. Данный фольклорный архетип встречается и у А.С. Пушкина в стихотворении «Ворон к ворону летит», которое перекликается с шотландской балладой, записанной Вальтером Скоттом, но имеет все атрибуты, характерные для русского фольклора  [9], в их состав входит и ракита: В чистом поле под ракитой / Богатырь лежит убитый.  Авторы учебника «Русский фольклор» Т.В. Зуева и  Б.П. Кирдан  приводят различные варианты песен «Под ракитою зеленой…» и «Черный ворон…», которые пелись народом во время войн в XIX и XX веках и дошли до наших  дней [3]. Приведем зачины некоторых из них:

• Под ракитою зеленой

         Русский раненый лежал,

Ко груди, штыком пронзенной,

Крест свой медный прижимал;

 

• Под ракитою зелёной

Казак раненый лежал

И к груди, насквозь пронзённой,

Крест свой медный прижимал;

 

• Под ракитою зеленой

Боец раненый лежал, 

Он к груди своей пронзенной 

Красный орден прижимал;

 

• Под ракитою зеленой

Русский раненый лежал

Ко груди своей пронзенной

Красный орден прижимал.

М. Исаковский по мотивам народной песни написал свой вариант:

В чистом поле, поле под ракитой,

Где клубится по ночам туман,

Там лежит, лежит зарытый.

Там схоронен красный партизан.

 

Во всех вариантах песни, созданных в разное время и отражающих разные исторические события и войны, неизменными остались ракита и ворон, что говорит об устойчивой символизации этих слов.  Н.А. Клюев в своем  творчестве неоднократно обращается к этим устойчивым символам смерти и одинокой могилы. Особенно показательна в этом отношении его песня, по сюжету и поэтике близкая к народной:

 

Под плакучею ракитой

Бледный юноша лежал.

На прогалине открытой

Распростертый умирал.

Кровь лилась из свежей раны

На истоптанный песок.

Оглядеть простор поляны

Взор измученный не мог.

Каркал ворон в выси синей,

Круги ровные чертя,

Умирало над пустыней

Солнце, дали золотя.

Вечер близился к пределу,

 

Затемнялась неба гладь.

К отстывающему телу

Не пришла родная мать.

В вечный путь не снарядила

Дорогого мертвеца,

Кровь багряную не смыла

С просветленного лица.

Только заревом повита,

От заката золотым,

Одинокая ракита

Тихо плакала над ним.

 

 

         Индивидуально-авторское своеобразие этой песни-стихотворения  заключается в том, что слово ракита и в этом тексте включается в лексический ряд: солнце, заря. Только, если в предыдущих примерах (см. выше) это было восходящее солнце и утренняя заря, а ракита была символом Родины и радости, то здесь умирало над пустыней солнце, дали золотя,  и заревом повита, От заката золотым, Одинокая ракита  была символом смерти и печали.

Сюжетстихотворения Н.А. Клюева «Небесный вратарь» совмещает в своей поэтике особенности народной песни о раненом солдате и духовного стиха.  Его текст  также начинается с фольклорного кустышкаракитова, под которым умирает раненый гусар:

 

Как у кустышка у ракитова,

У колодечка у студеного,

Не донской казак скакуна поил,–

Молодой гусар свою кровь точил,

Вынимал с сумы полотенышко,

Перевязывал раны черные…

Уж как девять ран унималися,

А десятая, словно вар кипит…

С белым светом гусар стал прощатися,

Горючьмислезьмиуливатися:

“Ты прощай-ка, родимая сторонушка,

Что ль бажоная теплая семеюшка!

Уж вы, ангелы поднебесные,

Зажигайте-ка свечи местные, –

Ставьте свеченьку в ноги резвые,

А другую мне к изголовьицу!

Ты, смеретушка – стара тетушка,

Тише бела льна выпрядь душеньку”.

<…>

 

Фольклорный образ ракиты, символизирующей смерть человека, в стихотворении  Клюева  «Старикам донашивать кафтаны…» преобразуется в символ разрухи и погибели Русской земли после Октябрьского переворота:

Вороном уселся, злобно сыт,

На ракиту ветер подорожный,

И мужик бездомный и безбожный

В пустополье матом голосит.

 

См. также:

 

Есть в Смольном потемки трущоб

И привкус хвои с костяникой,

Там нищий колодовый гроб

С останками Руси великой.

«Куда схоронить мертвеца», –

Толкует удалых ватага…

Поземкой пылит с Коневца,

И плещется взморье-баклага.

Спросить бы у тучки, у звезд,

У зорь, что румянят ракиты…

Зловещ и пустынен погост,

Где царские бармы зарыты.

Их ворон-судьба стережет

В глухих преисподних могилах…

 

 

 

Вместе с Россией гибнет и русская красавица девушка Настя:

Виноградье мое, виноградьице,

Где зазнобино цветно платьице?

Цветно платьице с аксамитами

Ковылем шумит под ракитами!

 

Символ весны и воскресения

Как и любой символ, ракита может получать в разных поэтических  текстах противоположные смыслы. Будучи христианином, Клюев верил в воскресение после смерти, поэтому ракита в его поэзии не только символ смерти, но и воскресения:

Ракиты рыдают о рае,

Где вечен листвы изумруд.

Как известно, в русской православной традиции сложился обычай в праздник Входа Господня в Иерусалим, за неделю до Пасхи, приходить в храм с распускающимися вербами и освящать их святой водой. На Севере нет пальм, поэтому приходят приветствовать Христа с ветками растений, которые первыми пробуждаются от зимней спячки и выпускают пушистые почки. В народе этот праздник наступающей весны и ожидаемого Воскресения Христа называют Вербным воскресением. Таким образом, вербы и ракиты совмещают в себе смыслы природного и духовного возрождения, в которых смерть понимается как переход к жизни вечной. Именно их и воплотил Клюев в своих образах:

Чую – на кладбище колокол ухает,

                   Ладаном тянет от вешних ракит.

<…>

Свесила верба сережки мохнатые,

Меда душистей, белее холста.

                   <…>

Белые вербы в кадильном дыму.

В упоминаемом выше стихотворении «Небесный вратарь», в первой части повествуется о смерти молодого гусара у кустышка уракитова. А во второй части изображается картина его новой жизни: в Царстве Небесном его, как и других погибших воинов, братски встречает святой Димитрий Солунский, тоже в земной жизни воин:

                            Откуль-неоткуль добрый конь бежит,

На коне-седле удалец сидит,

На нем жар-булат, шапка-золото,

С уст текут меды – речи братские:

“Ты признай меня, молодой солдат,

Я дозор несу у небесных врат,

Меня ангелы славят Митрием,

Преподобный лик – Свет-Солунскиим.

Объезжаю я Матерь-Руссию,

Как цветы вяжу души воинов…

Уж ты стань, солдат, быстрой векшею,

Лазь на тучу-ель к солнцу красному.

А оттуль тебе мостовичина

Ко маврийскому дубу-дереву,-

Там столы стоят неуедные,

Толокно в меду, блинник масленый;

Стежки торные поразметены,

Сукна красные поразостланы”.

 

Образ ракиты объединяет в едином апокалиптическом символе смерть и воскресенье  в таких поэтических строках Клюева:

Придет пора, и будут сыты

Нездешней мудростью умы,

И надмогильные ракиты

Зазеленеют средь зимы.

 

 

Символ горя, печали и одиночества

В русском фольклоре ракита является символом печали и одиночества, ее поэтический образ ассоциируется с переживанием беды, горя [7, с. 86; 6]. Например, об этом повествует мифологический сюжет народной баллады:

От чего ты, горе, зародилося?

Зародилось горе от сырой земли,

Из-под камешка из-под серого,

Из-под кустышка с-под ракитова .

 

Мотив печального одиночества, воплощенный в образе старой ракиты, положен в основу лирического сюжета стихотворения А.М. Жемчужникова «Старая ракита»:

Часто грезится мне, что стоит средь полей,

Долгий век доживая, ракита,

Ей живется еще, но чувствительно ей,

Что могучею жизнью забыта.

Не нужна никому; далеко от жилья;

На просторе родном одинока –

Она ветви свои к долу низко склоняя,

Ожидает последнего срока.

Ракита в данном символическом значении встречается в ранних стихотворениях Н.А. Клюева:

По сердцу ль парню в кудрях 

Никнуть плакучей ракитой?

Плыть бы на звонких плотах

Вниз по Двине ледовитой.

 

Слово ракита в этих символических контекстах сочетается с прилагательными плакучая, седая, пожелтевший, которые усиливают мотив печали:

Помнишь ракиты седые, надводные,

Вздохи туманов, безмолвия жуть?

Ты повторяла: «Туман – настоящее,

Холоден, хмур и зловеще глубок.

Сердцу пророчит забвенье целящее

В зелени ив пожелтевший листок».

В этих текстах Клюева слово ракита уже не входит в  постоянный лексический ряд солнце, заря, как это наблюдалось, когда  образ ракиты символизировал Родину. Здесь выстраивается иной  ассоциативный лексический ряд: вздохи туманов, безмолвия жуть, туман – холоден, хмур и зловеще глубок, а ракита — не золотящаяся на солнце, не белая, а в лиловых потемках:

Не весела нынче весна,

В полях безголосье и дрёма,

Дымится, от ливней черна,

На крышах избенок солома. <…>

Душа по лазури грустит,

По ладану ландышей, кашек.

В лиловых потемках ракит

Не чуется щебета пташек.

 

Образ «росной ракиты» символизирует печальное одиночество женщины, выданной замуж за нелюбимого. Свою героиню Прасковью в поэме «Песнь о великой матери» поэт сравнивает с ракитой.  Голос Богородицы, исходящий   от  иконы «Утоли моя Печали», утешает Прасковью:

Как я, вдовцом укрыта, 

Ты росною ракитой

Под платом отцветешь

И сына сладкопевца

Повыпустишь из сердца,

Как жаворонка в рожь!

 

Символ потустороннего, инфернального мира

         Данное символическое значение  ракиты (и вербы), распространенное в славянской мифологии и в фольклоре [15, с. 83], также встречается в ряде  произведений Клюева. Если в ранний период его творчества это значение ракиты связано с нарочито фольклорным изображением безобидного лесового (У лесового нос – лукошко, / Волосья – поросли ракит), то позднее, в поэме «Каин», это слово участвует в создании страшного образа наступающего на лирического героя темного видения — беспощадного демонического начала, от которого веет  адом:

 

То было в числах октября

В завечеревший понедельник,

Когда, как тартара насельник,

Боролась с  тучами заря,

И мыши грызли половицы,

Гнилушки гроба вурдалак,

Свечой неодолимый мрак –

Казался крыльями орлицы.

В излуке крыл увидел я

Лицо мертвецки испитое.

В его изваянном покое

Сокрытой чуялась змея.

И уловил я тонкий смрад,

Как на погосте листьев тленье…

«О, кто ты, темное виденье?» –

Спросило сердце наугад.

И как над омутом ракита,

Корнями пеленая труп,

Мгла зашептала: «Не укрыто

Зерно от жернова и ступ <…>

 

 

 

Мистический символ таинственного, сокровенного, пророческого

         В славянском фольклоре образы ракиты и вербы отражали мистические верования в чудо, в потусторонний мир, они участвовали в различных языческих ритуалах [15, с. 81-834; 6].  Мистический ореол имеет ракита и в русской литературе. Например, в стихотворении И.С. Никитина  лирический герой прислушивается к говору ветра с листьями ракиты и размышляет о его таинственном смысле:

Подле реки одиноко стою я под тенью ракиты,

Свет ослепительный солнца скользит по широким уступам

Гор меловых, будто снегом нетающим плотно покрытых.

<…>

Есть ли таинственный смысл в этом говоре ветра с листами?

Я ли один созерцаю присутствие Бога в творенье…?

 

В фольклорных произведениях у ракиты нередко решалась судьба героя. Клюевский лирический герой также гадает о своей судьбе у «ракитова кустика» в «Песне про судьбу», которая полностью написана на основе фольклорного материала и поэтому воспринимается как народная песня:

Из-за леса – лесу темного,

Из-за садика зеленого,

Не ясен сокол вылетывал –

Добрый молодец выезживал.

По одеже он купецкий сын,

По обличью парень-пахотник.

Он подъехал во чистом поле

Ко ракитовому кустику,

С корня сламывал три прутика,

Повыстругивал три жеребья.

Он слезал с коня пеганого,

Становился на прогалине,

Черной земи низко кланяясь:

«Ты ответствуй, мать сыра земля,

С волчняком-травой, с дубровою,

Мне какой, заочно суженый,

Изо трех повыбратьжеребий?

 

Как и в произведениях народного творчества, мотив пророческого дара  ракиты вплетается в лирический сюжет  некоторых стихотворений Клюева духовной тематики, например:

Я – посвященный от народа,

На мне великая печать,

И на чело свое природа

Мою прияла благодать.

Вот почему на речке-ряби,

В ракитах ветер-Алконост

Поет о Мекке и арабе,

Прозревших лик карельских звезд.

 

В стихотворении «Ожидание» стук в окно веток ракиты и ее шум предвещают появление светлого всадника и пробуждение души лирического героя:

Кто-то стучится в окно:

Буря ли, сучья ль ракит?

В звуках, текущих ровно, –

Топот поспешных копыт.

<…>

Кто он? Седой пилигрим ?

Смерти костлявая тень?

Или с мечом серафим,

Пламеннокрылый, как день?

Никнут ракиты, шурша,

Топот как буря растет…

 

Встань, пробудися, душа,

Светлый ездок у ворот!

 

Символ поэтического творчества

Клюев часто подчеркивал кровную связь своего творчества с народно-поэтической традицией и говорил о ее  таинственном содержании, которое не понять ученым людям. Шумы ракит являются символом этого сокровенного таинственного начала:

Родительский талисман

В ученую лупу незрим.

И мамин еловый дух

Гербарий не полонит…

Люблю величавых старух,

В чьих шалях шумы ракит.

 

Появляется символ ракиты и при создании возвышенного, таинственного образа Анны Ахматовой в стихотворении «Клеветникам искусства»:

Ахматова – жасминный куст,

Обожженный асфальтом серым,

Тропу утратила ль к пещерам,

Где Данте шел, и воздух густ,

И нимфа лен прядет хрустальный!

Средь русских женщин Анной дальней

Она как облачко сквозит

Вечерней проседью ракит!

 

В стихотворении «О ели, родимые ели...» Клюев  сравнивает свой стих с пророческими звуками  ракиты:

И стих мойпод бурей простужен,

Как осенью листья ракит, –

В нем сизо-багряные жилки

Запекшейся крови, – подпилки

И критик ее не сотрут.

Пусть давят томов Гималаи –

Ракиты рыдают о рае,

Где вечен листвы изумруд.

 

Литература

1. Азадовский К.М. Николай Клюев: Путь поэта. Л., 1990.
2. Базанов В.Г. С родного берега. О поэзии Николая Клюева. Л., 1990.
3. Зуева Т.В., Кирдан Б.П. Русский фольклор: Учебник для высших учебных заведе­ний. – М., 2002.
4. Клюев Николай. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. -СПб, 1999.
5. Клюев Н. Словесное древо. — СПб., 2003.
6. Красс Н. А. Концепт дерева в лексико-фразеологической семантике русского языка: На материале мифологии, фольклора и поэзии. Автореферат дисс. канд. филол. наук. – М. 2000.
7. Лазутин С. Г. Очерки по истории русской народной песни: филологическое исследование. – Воронеж, 1964. С. 86.
8. Летова А.М. Семантические функции фитонимов в русском фольклоре. Автореферат кандидатской диссертации. — М., 2012.
9. Лобанова А. С. «Ворон к ворону летит». Русский источник «шотландской песни» Пушкина //  http://feb-web.ru/
10. Маркова Е.И. Творчество Н. Клюева в контексте севернорусского словесного искусства. – Петрозаводск, 1997.
11. Мекш Э.Б. Образ Великой Матери (религиозно-мифологические традиции в эпическом творчестве Николая Клюева). – Даугавпилс, 1995.
12. Пашко О. «Индия» в творчестве Н.А.Клюева (К определению границ мифопоэтического пространства) // Ритуально-мiфологiчнийпiдхiд до iнтерпретацiï тексту. Зборникнауковихпраць. – Киïв. 1998.
13. Песни, собранные П.Н. Рыбниковым: В 4 ч. – М., 1861. Ч. 1. 14. Поэтический словарь Николая Клюева. Выпуск 1: Частотные словоуказатели. / Научный ред. Л.Г. Яцкевич. Вологда, 2007.
14. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. – М., 1995.
15. Смольников С.Н., Яцкевич Л.Г. На золотом пороге немеркнущих времен: Поэтика имен собственных в произведениях Н. Клюева. – Вологда, 2006.
16. Смольников С.Н. Концептуализация фольклорного антропонима Садко в поэтическом языке Н.А. Клюева // Проблемы концептуализации действительности и моделирования языковой картины мира. Сб. науч. трудов. Вып. 6. — Москва, Архангельск, 2013. – С. 335-343.
17. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Вып. 32. Под ред. академика О. Н. Трубачева и А.Ф. Журавлева. – М., 2005.
18. Юхименко Е.М. Народные основы творчества Н.А. Клюева // Николай Клюев: Исследования и материалы. — М., 1997. С. 5-16.
19. Яцкевич Л.Г. Фольклорная лексика в поэзии Клюева // Яцкевич Л.Г.. Головкина С.Х., Виноградова С.Б. Поэтическое слово Николая Клюева. – Вологда, 2005. С. 118-132.
20. Яцкевич Л.Г. Фольклоризмы впоэзии Н.А. Клюева // Язык и поэтика русского фольклора: к 120-летию со дня рождения В. Я. Проппа. – Петрозаводск, 2015.