Вологодский литератор

ПЕРЕПОЛОХ

Ночь. Луна. Силуэты  коней.

Неожиданно сверху рыдающий плач. Встревожились кони. Кто —  на дыбы, кто — вскачь, кто – к конюшне. 

Стая белеющих птиц. Словно демоны, вот-вот усядутся на коней. И помчатся туда, где хаос.   

Беспокойство внизу. Тревога вверху. Птицы летели на корм к болоту. Да разглядели коней, приняв их за мрачную силу. 

Два встревоженных  косяка. Тех, кто скачет, и тех, кто летает.

Было лето. Пахло не только овсами, но и гривами лошадей. Сверху летели легкие перья. Стоял 1963  год. Тогда еще были живые кони. Был живой и Рубцов. Сейчас кони новые. Не живые, а как живые, к тому же умеющие летать. Их для нас сохранил   бессмертный  поэт.

                                                   ЖДУ

Земля на отдыхе. Солнечно и тихо.  Пахнет  хлебными полями. Хочется идти куда-то к горизонту, откуда поглядеть на все миры и,  улыбнувшись, осознать, что ты живешь. Отдать и чувство благодарности тому, кто тебя вывел в жизнь. И в глубине души почувствовать дорогу, которой ты идешь. Услышать  и волнение  в груди. Как если бы  в ней вместо сердца – бодрый   колокольчик. Звенит и обещает рай.  

                                            СМУЩЕНИЕ

Дорога, пыль и стук копыт.

Нет никого, а кто-то скачет из прошлого сюда, где ты.

А вон и девушка с изящной  цинией  в руке. И тот, к кому метнулись её талые глаза.

Ты  где-то в стороне, смущенный оттого, что разглядел соединение двух душ.     

                                   ТАИНСТВЕННЫЙ МУЗЫКАНТ

Земля остывает. Летят последние листья. Кто-то из нежити,  выбрав ночь потемней, рвется в лес, где спокойные ели  протягивают, как руки, шершавые лапы, чтобы ими занять за городом ивовые поляны, где, словно фонарики  мерцают стремительные щуры.

Рядышком, в хлюпающем болоте топчутся цапли, собираясь лететь на вторую родину, где три моря, тёплые дюны песков  и, как бревна в воде, зубастые крокодилы. Жить им целую зиму среди коренастой арчи, шевелящихся скал и хмурых гиен.

И у нас сегодня за Вологдой неуютно. Солнца нет, словно кто-то его потихоньку увел, отчего среди голых стволов слышится шорох теней, убаюкивающий зверей, где уже задремал перед тем как уйти в чуткий сон , еле видимый лось.

Осень. Медленные снежинки. И тоскливая скрипка, которую вывел сквозь лес таинственный  музыкант, от кого подальше держатся даже волки.

                                                     НАШ ОПТИМИЗМ

Душа рассматривает небо. Хотелось, чтоб оно не посылало черных туч, а вместе с ними и беды, с какой глядит на нас всё то, что ненавидит жизнь.

Нет ни войны, ни боя, а люди, как уходят в никуда. Болезнь и эпидемия, как две подруги, таращатся на нас, как на врагов. А мы? Не растерялись же.  Тогда чего? Что можем мы?

Жить, как и жили. Мы, даже пропадая, не поверим в собственный конец. Мы, разумеется, не боги.  Но и не хуже их. Наш дух к чужим ногам не припадет.  Он где-то против сердца —  твоего и моего. Да здравствует великий русский оптимизм!..

                                               АУ-У?

Ночь надела на себя и звезды, и луну. Стало чисто, празднично и высоко.

Ликуй, мой друг! И радостно прими  улыбку неба, с какой глядит на нас, наверное, сам Бог, еще не выбрав самой горестной  души, которую он обязательно полюбит и спасет.

  Ау-у?  Душа несчастная? Открой себя! К тебе идут…

                                              СТИХИЯ

Убежать! От всего, что рычит и ворчит, пугает, злится и ненавидит. Оказаться, как ветер, в широкой  степи, где когда-то рождал поэзию мудрый Тютчев.  Стать стихией,  и никому на свете не поддаваться. Только стуку в груди, какой тебя приведет  к роковой   тишине, перед которой склоняются все народы.      

                                          ДУНУЛО И ВЗДОХНУЛО

Треснуло где-то за огородами. Засвистело в лесу.  Где-то свет загорел.  Вдоль по улице, как на крыльях, повалил  мягкий    снег.  Осень уже на исходе. Скрипя дырявыми сапогами, ушла  бродить в мрачный сумрак полей. В деревне – покой.  Застучали мостки. Кто-то шел с бадейками на колодец. Снова дунуло. Снова треснуло за оградой. На все  улицы, раздышавшись морозами, входила молоденькая зима.

                                       В ЗЕМЛЕ И НА ЗЕМЛЕ

Друзья когда-то приходили и ко мне. Теперь они  лежат в гробах. Среди усопших —  те, с кем я  учился в средней    школе, работал в лесопункте, гулял по вечерам, писал рассказы, плакал и смеялся и даже, опьянев от возбуждения, летал, то вверх, то вниз. Я был для них, как свой. Да и теперь их вспоминаю, как своих. Все они ныне там, в объятиях земли. Но я воспринимаю их не как погасших, а как пришедших в незнакомый  мир.  Пускай они не около меня, но я их чувствую  особым  чувством, которое объединяет мертвых и живых и сострадает  тем, кто всеми позабыт.