Вологодский литератор

Багров Сергей Петрович — это мой дедушка по отцу. Жил он в одном из маленьких городков СССР. До 1920 года  служил настоятелем местного храма. Служил  тихо  и незаметно. Однако в силу вошло    закрытие действующих церквей с переводом их в учреждения соцкультуры. И не хотел бы пастор  конфликтовать с  существующими властями. Но те всё сделали для того, чтоб миряне шли  не к Богу, а  к     атеизму. Для чего на вратах белокаменной был повешен амбарный замок.

Падать духом священнику не пристало.  Облачившись в пасторскую одежду, он торжественно и спокойно  взошел  на каменное крыльцо. Кланяясь, благословлял  подходившую  к храму  паству к священному  единению, во главе которого был и будет всегда великий Господь.

Церковь закрыта, а служба идет. На крыльце ли она запечатанного   прихода, на вольном ли воздухе перед храмом, на берегу ли быстрой  реки, всюду, где появлялся отец Сережа, там и собрание  женщин, младенцев и стариков, веселивших души свои  на всех  именинах, праздниках и обрядах.

Кому верующие мешали? Разве только властям, которые, отвергая  религию, право, терялись: какой же дать ход, чтоб вела людей в будущее не вера? Оскорбляло  их также и то, что политику дня  делал какой-то там поп, кто не знает  ни Маркса, ни  Энгельса, а , поди ж ты, где он  только не появись, там и  сборный народ. Вызывали священника в райисполком и в райком, и еще в какое-то строгое учреждение. Призывали сбавить ораторские порывы. Угрожали штрафами и тюрьмой. Но священник   был тверд.

Что ж,  решили они.  Не проняло слово. Проймёт наказание. На помощь пришли те  самые из послушных, кто готов был на всё. Бревенчатый   дом, где обитал хозяин прихода,  вместе с дымом, искрами и огнем, воспылал, устремляясь к ночному небу.

В одночасье  хозяин семьи  потерял всё, что нажито было,  за целую  жизнь. Не стало, кажется, и семьи. Сам же он, спасаясь, выпрыгнул из окна. Были супруга, дочка и два малолетних сынка. Куда они подевались? То ли сгорели, то ли бежали, сломя голову, от беды.

Прийти в себя от такого кошмара, кому-то дано, а кому-то и нет. Очнулся священник в ту ночь за городом среди нищих. Ну, а как же теперь протопоп?  Куда он? К кому? В городе кто-то, быть может, к себе  и пустил. Но напрашиваться в чужое, настоятель   не смел, да и не умел.   Оставалась  дорога в неведомое, глухое, где его никто не знал и не ждал.

И пошел протопоп туда, не знаю куда. По бесконечным российским пажитям и дорогам. Ночевал — куда пустят. Ну, а если не пустят, ищи среди поля засыпанный снегом стог сена или соломы.  Забирайся в него. Слушай  в сумерках  завывание  то ли холодного ветра, то ли голодного пса. А утром с надеждой ищи среди деревенек   такое местечко, где бы дали тебе  работу    и   хотя бы раз в день угостили едой.

Шел бывший поп  по дороге-печальнице. Шел  к людям, которым бы мог напоследок и пригодиться.

Перекрестившись, с застрявшими в горле словами: «Милушко-Бог, поддержи, когда падать начну,» шел и шел по дорогам беды и был очень доволен, ежели кто находил для него какое-нибудь занятье. Кем он был? Дровосеком, укладчиком сена, сторожем, конекладом. Сколько было работ  невнятных и неприятных, после которых была у него и еда, и ночлег, и незримый  руководитель, кто был невидимым для него, в то же время внимательным и  сердечным, с грустью в голосе вопрошавшем:

— Ну и как? Ничего?

— Ничего, — улыбался в ответ поп-скиталец.   И, набравшись отваги, открывался ему,  как родне:

— Мне бы с сыном списаться.

— Зачем?

— Абы он меня отыскал.

— Жди, — шепнуло откуда-то сверху.

Ждал изгнанник  ответ на свое пребывание в странном мире. 10 лет ушло у него  на это.

И вот она, эта весточка, что летела от жизни к жизни. От той, которая только что начиналась. К той, которая уходила куда-то к самому краю, за которым уже не было ничего. Была эта весточка  от сынка.  От старшего Пети.

Читает Сергей Петрович:

«Пап это я. Твой Петя. Пишу из Тотьмы. Есть такой городок на Сухоне — деревянный, красивый, чистый, с 11-ю церквями. Я здесь теперь обретаюсь. Женился. Жену звать Любушка. Год прошел, как мы  поженились. Вчера праздновали Крещенье. А сегодня — сынок родился у нас. Назвали Сережей. В твою честь. А пишу я тебе не просто письмо. А письмо-приглашение. Хватит тебе скитаться   по чужим углам. К нам давай! Ждём с Любашей тебя! Приезжай навсегда. Дом большой у нас. Мы и комнату приготовили для тебя. С видом на Сухону. До реки всего сто шагов. Будут два Сергея Петровича — гули-погули!  Хоть ходите  по улицам города. Хоть гуляйте по   огороду….»

О, как  радостно поднялось в стариковской груди! Поднялось и забрало с собой. Туда, где маленький городок, где улочки и бульвары  с 11-ю церквями, где дом, а в нем на руках у мамы пробуждающийся  Сережа. Глядит священник в своё, еще не обжитое, но обещанное, родное и не верит тому, что его уже нет.

Говорят, что от счастья  не умирают. Не верьте этому.  Сергей Петрович Багров умер 85 лет   назад, так в Тотьму и не приехав. Для того и умер, чтобы внук его, то есть я, тоже Сергей Петрович,  получил от деда осязаемую улыбку. Улыбка эта предполагала — быть и внуку таким же, как дед.

Увы. Со мной подобного     не случилось. На днях мне исполнилось 85. Ровно столько, сколько было и деду Сереже, когда он ушел в иные миры.

О городе, в котором Сергей Петрович  вместе с семьей своей  жил и горел, родители мне ничего не сказали. Не назвали даже его. Боялись за будущее – и свое, и  мое.

Два деда, разделяемые полем незнания. Фантастическим полем. В тоже время и настоящим. Не потому ли время от времени я и ныряю сознанием в дедов город, о котором желаю узнать исключительно всё.

— Отзовись! – отправляю свой зов. Но кому на него ответить? Разве Господу, который сегодня до крайности занят, потому, наверное, и молчит.

служил настоятелем местного храма. Служил  тихо  и незаметно. Однако в силу вошло    закрытие действующих церквей с переводом их в учреждения соцкультуры. И не хотел бы пастор  конфликтовать с  существующими властями. Но те всё сделали для того, чтоб миряне шли  не к Богу, а  к     атеизму. Для чего на вратах белокаменной был повешен амбарный замок.

Падать духом священнику не пристало.  Облачившись в пасторскую одежду, он торжественно и спокойно  взошел  на каменное крыльцо. Кланяясь, благословлял  подходившую  к храму  паству к священному  единению, во главе которого был и будет всегда великий Господь.

Церковь закрыта, а служба идет. На крыльце ли она запечатанного   прихода, на вольном ли воздухе перед храмом, на берегу ли быстрой  реки, всюду, где появлялся отец Сережа, там и собрание  женщин, младенцев и стариков, веселивших души свои  на всех  именинах, праздниках и обрядах.

Кому верующие мешали? Разве только властям, которые, отвергая  религию, право, терялись: какой же дать ход, чтоб вела людей в будущее не вера? Оскорбляло  их также и то, что политику дня  делал какой-то там поп, кто не знает  ни Маркса, ни  Энгельса, а , поди ж ты, где он  только не появись, там и  сборный народ. Вызывали священника в райисполком и в райком, и еще в какое-то строгое учреждение. Призывали сбавить ораторские порывы. Угрожали штрафами и тюрьмой. Но священник   был тверд.

Что ж,  решили они.  Не проняло слово. Проймёт наказание. На помощь пришли те  самые из послушных, кто готов был на всё. Бревенчатый   дом, где обитал хозяин прихода,  вместе с дымом, искрами и огнем, воспылал, устремляясь к ночному небу.

В одночасье  хозяин семьи  потерял всё, что нажито было,  за целую  жизнь. Не стало, кажется, и семьи. Сам же он, спасаясь, выпрыгнул из окна. Были супруга, дочка и два малолетних сынка. Куда они подевались? То ли сгорели, то ли бежали, сломя голову, от беды.

Прийти в себя от такого кошмара, кому-то дано, а кому-то и нет. Очнулся священник в ту ночь за городом среди нищих. Ну, а как же теперь протопоп?  Куда он? К кому? В городе кто-то, быть может, к себе  и пустил. Но напрашиваться в чужое, настоятель   не смел, да и не умел.   Оставалась  дорога в неведомое, глухое, где его никто не знал и не ждал.

И пошел протопоп туда, не знаю куда. По бесконечным российским пажитям и дорогам. Ночевал — куда пустят. Ну, а если не пустят, ищи среди поля засыпанный снегом стог сена или соломы.  Забирайся в него. Слушай  в сумерках  завывание  то ли холодного ветра, то ли голодного пса. А утром с надеждой ищи среди деревенек   такое местечко, где бы дали тебе  работу    и   хотя бы раз в день угостили едой.

Шел бывший поп  по дороге-печальнице. Шел  к людям, которым бы мог напоследок и пригодиться.

Перекрестившись, с застрявшими в горле словами: «Милушко-Бог, поддержи, когда падать начну,» шел и шел по дорогам беды и был очень доволен, ежели кто находил для него какое-нибудь занятье. Кем он был? Дровосеком, укладчиком сена, сторожем, конекладом. Сколько было работ  невнятных и неприятных, после которых была у него и еда, и ночлег, и незримый  руководитель, кто был невидимым для него, в то же время внимательным и  сердечным, с грустью в голосе вопрошавшем:

— Ну и как? Ничего?

— Ничего, — улыбался в ответ поп-скиталец.   И, набравшись отваги, открывался ему,  как родне:

— Мне бы с сыном списаться.

— Зачем?

— Абы он меня отыскал.

— Жди, — шепнуло откуда-то сверху.

Ждал изгнанник  ответ на свое пребывание в странном мире. 10 лет ушло у него  на это.

И вот она, эта весточка, что летела от жизни к жизни. От той, которая только что начиналась. К той, которая уходила куда-то к самому краю, за которым уже не было ничего. Была эта весточка  от сынка.  От старшего Пети.

Читает Сергей Петрович:

«Пап это я. Твой Петя. Пишу из Тотьмы. Есть такой городок на Сухоне — деревянный, красивый, чистый, с 11-ю церквями. Я здесь теперь обретаюсь. Женился. Жену звать Любушка. Год прошел, как мы  поженились. Вчера праздновали Крещенье. А сегодня — сынок родился у нас. Назвали Сережей. В твою честь. А пишу я тебе не просто письмо. А письмо-приглашение. Хватит тебе скитаться   по чужим углам. К нам давай! Ждём с Любашей тебя! Приезжай навсегда. Дом большой у нас. Мы и комнату приготовили для тебя. С видом на Сухону. До реки всего сто шагов. Будут два Сергея Петровича — гули-погули!  Хоть ходите  по улицам города. Хоть гуляйте по   огороду….»

О, как  радостно поднялось в стариковской груди! Поднялось и забрало с собой. Туда, где маленький городок, где улочки и бульвары  с 11-ю церквями, где дом, а в нем на руках у мамы пробуждающийся  Сережа. Глядит священник в своё, еще не обжитое, но обещанное, родное и не верит тому, что его уже нет.

Говорят, что от счастья  не умирают. Не верьте этому.  Сергей Петрович Багров умер 85 лет   назад, так в Тотьму и не приехав. Для того и умер, чтобы внук его, то есть я, тоже Сергей Петрович,  получил от деда осязаемую улыбку. Улыбка эта предполагала — быть и внуку таким же, как дед.

Увы. Со мной подобного     не случилось. На днях мне исполнилось 85. Ровно столько, сколько было и деду Сереже, когда он ушел в иные миры.

О городе, в котором Сергей Петрович  вместе с семьей своей  жил и горел, родители мне ничего не сказали. Не назвали даже его. Боялись за будущее – и свое, и  мое.

Два деда, разделяемые полем незнания. Фантастическим полем. В тоже время и настоящим. Не потому ли время от времени я и ныряю сознанием в дедов город, о котором желаю узнать исключительно всё.

— Отзовись! – отправляю свой зов. Но кому на него ответить? Разве Господу, который сегодня до крайности занят, потому, наверное, и молчит.