Вологодский литератор

ХОТЬ КУДА         

                             МОСКВА-ВОЛОГДА-ТОТЬМА

Лето 1965 года. Из  Москвы поезд пришел под вечер. Здравствуй, Вологда!  Вылезли на перрон — я и Рубцов. Мне – в Тотьму. Рубцову – не знать и куда. Отправились бы, пожалуй,  в Тотьму, ко мне. Но пароход уходил туда только утром.

Прошлись по Менжинской, а там – и Советской. Хотели зайти в крохотный магазинчик. И вдруг нам навстречу – Василий Белов, еще не такой знаменитый, однако доступный, житейский, свой. Обнялись. Пошагали троицей. Вел нас Белов. Наверно, к себе.  Однако Рубцов при виде огней «Золотого якоря», где была гостиница с рестораном, воскликнул так, как если бы нас  там кто-то встречал:

 —  Сюда-а!

И мы повернули к огням, где и устроились до утра. Втроем. В общем номере, где были свободными две кровати.

Мы с Рубцовым решили, что эти кровати для нас. С Беловым тут же и попрощались.

— До свидания, Вася…

Белов рассердился:

— Никуда я от вас не уйду! Буду с Вами! А ночевать, коли нету кровати, могу вон и там! – показал на голландскую печь, под которой алел мягкий коврик.

Мы с Рубцовым чуть-чуть смутились. Даже заспорили:

—

— Нет, я на коврик!

— Нет, я!..

 Горничная гостиницы  на коврике спать нам, однако, не разрешила:

-Нельзя! Не положено! Уходите  который- нибудь!

Никто не ушел. Чтоб успокоить дежурную, кто-то из нас улыбнулся, даже погладил ее по белой косынке на голове:

— Мы и втроем бы могли на одной кровати, но раз ты такая суровая, заночуем вдвоем…

Дежурная убежала. Мы же снова продолжили спор, который закончился тем, что Белов  посмотрел на меня повелительно:

— А ну, на кровать! Спишь один! А мы с Николаем – вдвоём! Так надо! Без возражений!..

Утром все трое направились к пароходу. Рубцов с Беловым махали мне с пристани, мол, доброй дороги до Тотьмы да горячий привет ей от нас…

Я стоял на палубе  и смотрел с тихой грустью на удалявшиеся фигурки, как они, покуривая, шли по людному тротуару, разговорчивые, живые, словно и впрямь  их ждали   большие дела, и закончат  они их конечно же вместе.

Гудит пароход, а я слышу сквозь бас его то, что когда-то слушал от Николая: «Кого я в Вологде больше всего обожаю, так это Васю Белова. С ним бы я – хоть куда…»

Вот и идут они оба вместе. По тротуару. В будущее свое…

                                             РЯДОМ С РОДИНОЙ

Сегодняшний день и Рубцов?  Иногда я вижу его, вступающего в зал, где все места заняты. Вступающего не через дверь. А прямо через каменную стену, которая при этом остаётся целой.  Словно пришёл сюда    Гость.    И улыбается во всё своё нестареющее лицо:

—  Явился к Вам,  чтоб сказать всем неверующим: без поэзии, так же как без любви и милости, нет России!..

Любимец Рубцова, он же его учитель и вдохновитель Александр Сергеевич Пушкин сказал:

Я памятник себе воздвиг   нерукотворный.

К нему не зарастёт  народная тропа.

Вознёсся выше он главою непокорной

Александрийского столпа…

Не знал Александр Сергеевич Пушкин, что, говоря о себе, он говорил и о Рубцове, певце, который спустился на нашу землю   без малого через сто лет после него. Так же как не знал  Николай Рубцов  того, что, говоря о Пушкине, он одновременно скажет и о себе:

Словно зеркало русской стихии,

Отстояв назначенье своё,

Отразил он всю душу России

И погиб, отражая её.

Не по собственной воле  оказался Рубцов в Никольском, где родным его домом стал  детдом № 6. Здесь, ещё в школьном возрасте  писал он стихи.  Стихи эти не сохранились. Были они сожжены в детдомовской печке вместе со стенгазетами, куда они время от времени помещались. Да и не жаль их, потому как они никакой поэтической ценности не представляли. Лишь отмечали опыт,  с каким подрастающий мальчик  год за годом  приближался  к духовным  высотам, на которые в нужный час и  взойдёт, как великий певец.  Восхождение же своё начал Рубцов именно здесь, в  Никольском, или в деревне Никола, как он любил  называть эту весь. Только за летне-осенний сезон 1964 года он написал 39 стихотворений. И почти все — шедевры. Стихи эти стали классикой русской литературы. Почему  легли они на душу нам, как выражение  высочайших человеческих  чувств? Да потому, что  писал их поэт с любимой  земли.

Но что Емецк с Никольским объединяло?   Ведь между ними пятьсот, не менее,  километров. Емецк — место, где появился  крохотный Коля Рубцов. Никольское — географическое пространство, где  он ощутил себя на родительской почве, той самой земле, что была пройдена   его предшественниками по роду, жившими здесь во все времена. Вот  он ключ, открывающий дверь в хранилище, где ответ: почему Рубцова всегда тянуло  в Николу? Да потому, что интуитивно  с помощью собственных чувств и предчувствий он ощущал здесь  свою настоящую родину, ту самую, где были когда-то все родственники его. Однако произошел пересмотр главных ценностей русского  бытия, и   всё пошло окольным  путём. Пришлось бежать и даже скрываться во имя того, чтоб спастись.   Бежать с исконной родины на чужбину.

А она, сокровенная родина в каких-нибудь 50 километрах от полюбившейся поэту деревни Николы.  На берегу  речки  Стрелица. Здесь у родителей  будущего поэта Михаила Андрияновича и Александры Михайловны Рубцовых родились первые дети: Надежда, Таисья,  Галина. В этом краю, переполненном сенокосными гладями, ягодными лесами, весёлыми ливнями, пляшущими в водах реки  золотящимися лучами, должен бы был родиться  и Коля Рубцов. Однако  зигзаги судьбы  увели отсюда Рубцовых.  Увели в иные края, включая Вологду, Емецк, Няндому, снова Вологду, а потом — в никуда. Произошла катастрофа, сравнимая разве с крушением  поезда, мчащегося по рельсам. Крушение двух миров. И если один из них из последних сил цеплялся  за почву, которая кормит, то второй — строил на этой почве социализм, ставший предтечей трагедии, которая выморила деревню.

Лесная опушка, кузнечики на лугу, речка с плывущей по ней утиной семейкой. Всё это было и есть как на Стрелице, так и на Толшме. И тут, и там красота, с какой сравнимы разве угодья роскошного рая. Вот почему  маленький  Коля Рубцов в   окрестностях тихой  Николы ощущал себя сыном здешних полей, деревень, косогоров, лесов, ручейков  и речек. Здесь было ему свободно и смело, как если бы он резвился  на берегах бойкой  Стрелицы, где прошло  обитание нескольких поколений его православной родни.

Речка   Толшма. Так много о ней уже сказано. Речка Стрелица, считай, не сказано  ничего. Но это пока. Хотя и сегодня мы знаем, что на её берегах жили  былинные люди. Сильные  духом и благородным влиянием на людей.  Один из  них — приходский священник Феодосий Малевинский. Как продолжатель  дела своего отца, он закончил Вологодскую духовную семинарию и в 1895 году был рукоположен в сан священника. Всю свою жизнь вплоть до 1918 года Малевинский истово служил прихожанам Спасо-Преображенского храма. С первых дней Советской власти он выступал  за сохранение церковного монолита.  Красотой и величественностью завораживали возвышавшиеся над селом Спасским два храма во имя Преображения Господня и во имя Рождества Богородицы. И вот не стало их, не смотря на то, что Малевинский положил все свои силы, всю свою  душу, чтоб уберечь их от разрушения. Для прихожан своих был Малевинский ярким примером служения  Отечеству, Богу,  Царю и Русской земле.  Как заступника собственного народа   его ввели в разряд  ярых противников  Советского государства. Трижды он испытал на себе казуистику большевистского правосудия, приговорившего его в 1937 году к  расстрелу. 19 января следующего года приговор был приведён в исполнение.

19 января, но уже 1971 года был убит и Николай Рубцов. Невероятное совпадение. Как если бы  назначение дня смерти обоим героям занимался кто-то из высших судей, служивших, однако, Дьяволу, но не Богу.