Вологодский литератор

3 января 2021 года Николаю Михайловичу Рубцову исполняется 85

                                                  НЕХОРОШАЯ ТРОИЦА

Тотемская газета  в свое время писала, что студенту Николаю Рубцову были присущи юношеский задор, отвага, решительность и даже  связанные с риском для жизни  поступки. В качестве примера она приводит приказ директора техникума  от 22 апреля 1952 года, который хранится сейчас в местном краеведческом музее.

«Учащиеся второго курса строительного отделения Рубцов, Кокин и Багров 21 апреля  1952 г. открыли окно аудитории №2 и ходили по карнизу главного корпуса до 4-й аудитории, чем грубо нарушили правила внутреннего распорядка и допустили проступок, в результате которого возможны несчастные случаи. За совершённый проступок указанные товарищи заслуживают строгого наказания, но, учитывая откровенное признание в совершенных  действиях, учащимся  Рубцову, Кокину и Багрову объявляю выговор.

Директор техникума Сумароков».

                                                    СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ

         Ежели я попадал в Никольское в тёплую летнюю пору, то обязательно следовал за Рубцовым, и в первую очередь, на реку, где мы купались и загорали. В тот мой приезд, павший на август 1965 года, мы шли по суплеску Толшмы куда-то за крайние избы села. На косогоре, в зарослях лопухов и могучей крапивы виднелись ящичные обломки, а чуть повыше — калитки, лавочки и кресты.

        — Это — кладбище, — подсказал мне Рубцов и предложил: — Давай заглянем!

        Я отказался. Рубцов же, хрустя по кустам, поднялся наверх. До кладбища он не дошел. Остановился — весь выжидательность и тревога. Там, как будто кричали — негромко, однако настойчиво. Он возвратился и закурил.

        — Ужасное место! — невесело хохотнул. — Чего бы там делать? А вот. Иду, будто кто приказал.

        Я показал ему на обломки:

        — А это чего?

        — Гробы, — ответил Рубцов, — их всё время тут вымывает. Вода по весне — винтом! Иногда зальёт весь погост. Помню, когда я был вот таким, — Рубцов показал ладонью где-то чуть выше уровня живота, — что здесь творилось! Лёд и вода! И ливень! С громами. Кресты шатаются и трещат! Гробы, что тебе крокодилы! Всплывают! Мечутся тут и там! Много ушло по реке…

      Лет через 20, когда в Тотьме встречались выпускники Никольского детского дома, я вновь услыхал о гробах, которые, как я понял, в злую весеннюю непогоду то и дело тревожит высокое водополье, вырывая их с останками из земли. Словом, Рубцов нигде правдой не поступился. Всё описал, как было.

…Неделю льёт. Вторую льёт… Картина

Такая — мы не видели грустней!

Безжизненная водная равнина,

И небо беспросветное над ней.

На кладбище затоплены могилы,

Видны ещё оградные столбы,

Ворочаются, словно крокодилы,

Меж зарослей затопленных гробы,

Ломаются, всплывая, и в потёмки

Под резким неслабеющим дождём

Уносятся ужасные обломки

И долго вспоминаются потом…

                                                НА ДРУГОМ БЕРЕГУ

         Коля Рубцов. Коля Брязгин. Третий я. Все мы учились когда-то в Лесном. Были друзьями.  К тому же жил Рубцов с Брязгиным  в одной монашеской келье, то есть комнате общежития, где когда-то будничали монахи. Так что было нам, что и вспомнить.

        Задержались на берегу. Около средней школы. Отметили встречу под тополями.

        Ночь. Где-то рядом река. По фарватеру, как цветы, зажжённые бакена.  Огонёк и вверху, где возвышается колокольня. Дремлет  уставшая от дневной суеты вся  покрытая снами  старинная  Тотьма Оставаться бы здесь до утра.

        Брязгин показывает на небо:

       — А ведь нас  рассматривают оттуда.

       Оживился Рубцов. Словно  этих нескольких слов ему в эту минуту и не хватало. Улыбнулся и говорит:

      — Звёзды порою мне кажутся чьими-то опытными глазами, которые видят, наверное, всё. Может им, как волхвам, известно не только былое, но и будущее земли. Может, видят они всё то, что когда-то происходило, и всё то, что когда-то произойдёт. Вероятно, для них мы  подобны большому парому, который с опаской переплывает неведомую реку. Интересно, что там, за этой рекой? На другом берегу?

                                                                   КАЧЕЛИ

        Сколько друзей у Рубцова — столько, кажется, и костров. Для каждого, кто приезжал к нему в гости, он разжигал вечерний костёр. В тот летний вечер было нас трое: Рубцов, приехавший в отпуск друг его детства Ваня Серков и я, оказавшийся здесь опять по заданию местной газеты.

        Объятые жадным огнём сухие кокоры ракит стреляют  жёлтыми угольками. Вокруг костра по песку — белый круг. Высвечен он настолько подробно и ясно, что видно каждую щепочку и песчинку. Здесь — день. За кругом же — плотная темень, её неспособны были пробить даже звёзды.

        Мы лежим и молчим. Слышим журчание струй мелководной реки, по которой плывёт, не трогаясь с места, отражённая пляска костра. Вечер мы ощущаем сквозь шелест ветвей набережных ракит. Вечер прохладный, большой и щедрый. В нём много заснувших цветов и листьев, бодрой свежести, тишины и затаившихся до утра вдоль реки деревенек и сёл.

        Рубцов закурил сигарету и с грустной досадой заговорил:

        — Хиреют деревни. Вот и Никола. Чувствую я её, как человека перед болезнью.

        Мы с Серковым не поняли Николая и попытались ему возразить:

        — Она же красива?

      — Красива снаружи, — продолжил Рубцов, — да и то лишь в хорошее время  года, а  могла бы красивой быть постоянно. Вся беда, что  в ее красоте нет возвышенной силы. Где церковь?  Где весёлые праздники? Где  необычные  люди?  Но главное: в ней оскудела душа. Измельчал человек, и стало вокруг  уныло и грустно. Боюсь, что отсюда сбегу. Вероятно, в Сибирь,  где ещё русское не исчезло.

        Мы улыбнулись, зная, что Николай на подобное не решится.

        — Если ты и сбежишь, — сказали ему, — то всё равно возвратишься. Ты не сможешь нигде без Николы. А русского… Русского много и здесь, только оно изменилось.

        — Может быть, вы и правы, — согласился Рубцов.

        О многом мы говорили в тот вечер. Кроме костра, речки  Толшмы и тёмных кустов нас услышать могло только небо. Странным было оно. От горизонта до горизонта летали неяркие всполохи звёздных огней. То туда, то сюда. Словно там, в вышине раскачивались качели, которые запустила чья-то загадочная рука.

        — Тишина, покой и свобода, — сказал Николай.

        Мы с Серковым переглянулись. Определённо, Рубцов этими навсегда улетевшими в ночь словами выразил суть отдыхавшей природы. Природы-матери, которая принимала в своих хоромах хорошо понимавших её гостей.

                                             У КОСТРА

Я  на том берегу, где когда-то Рубцов  опоздал на паром и сидел у костра, вглядываясь в реку, которая вместе с ним  дожидалась зари, а потом и рёва движка, с каким открывается переправа.

Ночь. Не хочется спать. Тихо садящиеся туманы. И, как ангел, спустившаяся на бакен белая чайка. Там вверху, где редкие тучки, зорко блещут ищущие  светила. Среди них и звезда Николая Рубцова, на которую он смотрел, создавая Звезду полей, единственную, которая волновала  его, как судьба.

Черное небо, золото звезд и садящееся на землю тайное обаяние. От кого оно? Разумеется, от поэта, жизнь которого продолжается, как картина, перейдя в конкретные очертания, где село Черепаниха, левый берег реки  и ты, дожидающийся парома.

                                                               НАДОЕЛО!

       Помню, что тот разговор состоялся у нас в сентябре 1969 года. Собираясь в командировку, я решил заглянуть по пути на улицу Яшина, к Николаю Рубцову.

       В комнате было, хотя и прибрано, но уныло. Голые стены. Прогорклый воздух. Лампочка на шнуре. Николай собирался варить себе суп. Однако раздумал:

       — Э-э, надоело! — И поужинал вместо супа бутылкой кефира.

       — Хорошо, что ты здесь, — сказал, выходя со мной на балкон.-  Одиночество я люблю. Но порой оно тоже надоедает.

       Закурив, мы смотрели с пятого этажа на зеленый пустырь, крыши ближних домов и спешившие к нам от реки кудреватые низкие тучки. На   свой    поезд    я   опоздал    и   остался  с  ночевкой  у Николая.  Он принес  с балкона мне раскладушку. Сам улегся спать на диван. Свет не включали. Лежали с открытой дверью балкона. Слушали набегавшие звуки города и не спеша вели разговор.

       — Всё, казалось бы, есть, — говорил Николай, — квартира, деньги, друзья, а уже надоело.

       Было мне непонятно.

       — Но почему?

       — Потому что всё было. Все лучшее, то, к чему человек стремится. Любовь — была. Слава — была. Жить даже стало неинтересно. — Помолчав с минуту, Рубцов произнес  широко известную, очень мрачную шутку:

                              Надоело лежать, надоело сидеть,

                              Надо попробовать повисеть.

        Я встрепенулся, почувствовав в шутке ужасное содержание.

       — Что ты, Коля?!

       Николай повернулся ко мне:

       — Нет, не подумай. Я не покончу с собой. Просто я себя ощущаю на кромке обрыва. Нечего больше мне делать на этом свете. Если и буду жить, то недолго. Теперь уж никто не спасет.

       — А поэзия?

       — Разве только она. — Николай отвернулся к стене, закрылся наглухо одеялом. В комнате сделалось — тихо-тихо. Вероятно, поэт задумался о судьбе, которая грозно висела над ним, ничего ему в эту минуту не обещая.

                                         ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ГУЛ

Берег Сухоны. Ель. Березы и пни от поваленных  тополей. Рядом – средняя школа и большой Кореповский ров. Почему-то Рубцов, бывая в Тотьме, любил приходить сюда. Здесь он мог счастливо уединиться. Еще раз проверить стихотворение, прочитав его про себя.

Тихий тотемский вечер. Почивал и ушел, уводя за собой горсть закатных лучей. За рекой, как за вечером, темные сосны, в вершинах которых стоит, беспокоя окрестность, торжественный гул.

Неспокойно в груди, в тоже время величественно и грозно, словно сосны гудят не на склоне горы, а во мне. Точно также  гудели они и в груди поэта, выражая себя, как тайну, которая многое обещала. Кто раскрыл бы нам эту тайну?

Только тот, кто сегодня, как тихий призрак. Он для нас тайный гость. Мы с ним больше не встретимся. Потому что он посетил  бренный мир, подарив  нам  свое наследство, от которого веет божественными стихами. 

                                                      ПОСРЕДИ МИРОВ

Приходит время, уходить. И мы уходим – тихо, нехотя, по одиночке. Нас нет. Но место наше занято. Пустот у жизни не бывает.

Восходят над народами народы. Восходит и заходит солнце. И посреди миров, как исполинский пароход, плывет земля. Плывет в чудесную и страшноватую, как сказка, неизвестность. В той неизвестности сегодня и поэт Рубцов.

Поэзия не знает смерти. Она ведет  туда, где истина и красота и тот победный зов, который обещает всё.

Поэт Рубцов опять грядёт. Сквозь время. Вчера он плыл на пароходе. Сегодня – в небесах, в которых здравствует его живая поэтическая страсть, и тот, кто ее принял, как судьбу, чтоб жить не только в небесах, но и в людских сердцах.