Вологодский литератор

Сказка ложь, да в ней намек!

   Добрым молодцам урок.

А.С. Пушкин

Известно, что бывальщина– это устный короткий рассказ о невероятных событиях, которые случились (то есть бывали) с рассказчиком или его родственниками и односельчанами. Рассказчику бывальщин трудно поверить, однако очень важно, что  они учат внимательно относиться к тому, что происходит в нашей жизни, которая имеет не только бытовое и очевидное измерение, но и таинственное, сверхъестественное. Оказывается, что рассказ о самых невероятных событиях может иметь свою основу в реальности. В этом я убедилась на собственном опыте, поэтому свои бывальщины решила также включить в общий сборник.

Особенность этого жанра устного народного творчества заключается в том, что в этих занимательных рассказах скрыто нравственное поучение, которое не преподносится прямо, в лоб. К нему человек сам приходит, послушав рассказ и напитавшись народной мудростью. Ценность бывальщин, которые многим кажутся примитивными и простоватыми, можно определить словами старца Николая Гурьянова:

Над умными есть разумные,

над разумными есть мудрые,

                            над мудрыми есть премудрые,

а над премудрыми– святая простота.                                                                              

С раннего детства я жила в народной среде и поэтому наслушалась много таких бывальщин и в Шекснинском районе, и в городе Череповце. Да и позднее я всегда с интересом прислушивалась к подобным рассказам. В результате я решила записать хотя бы часть из того, что мне удалось услышать и запомнить. Далее предлагаю несколько рассказов из моего сборника «Шекснинских бывальщин».

***

МАТУШКИНО ПРОКЛЯТЬЕ

Жила в нашей деревне Квасюнино красивая и смелая девушка Еня. Подруги ей завидовали и говорили:

— Ты, Енюшка, из зажиточной семьи и сама красавица. Выберешь хорошего жениха, выйдешь за него замуж и заживёшь припеваючи.

Но судьба Ени повернулась иначе. Полюбила она не работящего парня из хорошей семьи, а Федьку – зимогора, как его многие за глаза называли. Крестьянствовал он лениво, часто уезжал на суда матросом или в город нанимался кучером. Больно он любил волюшку, и был непоседлив. Одним словом – ерпыль.

На беседы он приходил и как ухарь шумел, других парней обижал, бывало. Но за девками нашими он любил поухаживать да нахальнопоухватывать. А матка его – Онисья,  в деревне говаривали, знала многое, то есть колдовала.

И вот случилась невидаль – вдруг наша-то славутница и полюбила этого зимогора! Чем он ей угодил – и ума не приложу! Всех её ухажёров отбил подальше, а сам давай свататься к Енюшке. Только её батька с маткой из избы его вместе со сватами выгнали, так осерчали. Жаль ведь свою кровиночку в такие руки отдавать. А Федька не унимается пуще. И сговорил он бедную нашу Енюшку пойти за него самоходкой. Привёл её домой прямо с беседы, а матка-то его и рада. Шуточное ли дело – такую красавицу да работницу в невестки взять! Поговаривали потом в народе, что это она всё сварганила: приворожила к сыну.

Как обычно в таких случаях бывает, на следующее утро явились новоявленные молодые к родителям Ени с повинной. Горе-то какое великое родителям: жаль дочь родную. Аж сердце захолонуло! Да и гордыня немалая душу жгла: их-то славутница да зимогору досталась! И не выдержала Енина матушка –  не помня себя, закричала страшным голосом:

– Уходи,  дочь непокорная с этим злыднем! Чтобы ноги твоей у нас топеря не было! А коли придёшь к нам, так пусть у тебя, беспутой, ноги отсохнут!

Так-то прокричала, а сама без памяти и упала на половики.

И вот прошло три года. Чего страшились сродники, то и произошло. Федька на судах да по городам шляется, а бедная Еня с утра до ночи в работе, да в заботе. Всё их хозяйство на ней. Да свекровка – злыдень грызёт, поедом ест. Видно, тёмная душа на светлую душу злует. А тут ещё беда: родился у Ениробёночек – сынок, да калекой оказался. Она в нём души не чает. Один он у неё, родная душа, топеря остался. А свекруха и на него злует: пошто да пошто он нам такой! И вот как-то Еня в поле весь день рожь жала, а сына оставила со старухой. Вернулась к вечеру, а робёнок-от уже отошёл. Что и почему это случилось, свекровка не говорит. А сама довольная ходит…

Вот тут-то и не выдержало Енюшкино сердце. Схватила мёртвого младенца и побежала в родной дом к родной матушке. Только переступила порог в избу – тут и ноги отнялись. Ой как матушка убивалась-то над дочерью, вгорячах ею проклятой! Да, видно, сбылись её чёрные слова, выкрикнутые в отчаянии и злобе.

Всю оставшуюся жизнь лежала Енюшка на постеле, а матушка за ней ухаживала. Мы, подружки, тоже её часто навещали с гостинцами. Бывало, встанет несчастная мать на колени около дочкиной постели, и плачут обе, и просят Господа простить их прегрешения. И Бог их наградил своею милостью: в этом доме теперь всегда были только любовь и согласие.

ПАЛЬТО ДЛЯ КАПЫ

Рассказывала наша соседка Капитолина, что её матушка Августа всю жизнь работала на колхозной ферме и несла другие тяжёлые труды в хозяйстве. После войны осталась она горемычной вдовой. Хотя ребят у неё было немного: только две девки, Капа и Нина, но и их надо было как-то поднимать. Конечно, и голодали, и одёжи не было. Августа брала на себя всякую работу, да и не в меру порой: ведь платили-то в колхозе – гроши, и зерна мало давали на трудодни. А была эта бедная вдова и дояркой, и на полевые работы ходила. О домашнем обряде и говорить нечего: дров наколоть, воды принести, печь истопить, сготовить еды немудрящей, на своем дворе скотину обрядить.

Пошла старшая дочка Капа в школу в Чаромское, а ходить-то далеко –  за шесть километров. Что делать – никакой тёплой одёжи у неё нет к зиме! Ведь война страшная только что кончилась, все обнищали. Валенки она у каталя за яйца купила. Сами не ели, а всё для него припасали. А пальто или шубейку где взять?

И вот Августа вспомнила, что на повети в пустом теперь сундуке – в войну всё на еду променяла, что там было – лежит последний остаток старого холста. Достала его и думает: из одной этой материи больно холодная пальтушка будет, а ваты нет. И решила она вместо неё куделю подложить, всё потолще да потеплее получится. Так и сделала – сама и сварганила эту одёжу. Даже что-то вроде воротника из распушённой кудели пришила, чтобы шея не мёрзла.

Наступили холода, дочка Капа нарядилась в мамину пальтушку и пошла в школу. Девочки – подружки ничего ей не сказали, глядя на её обновку, пожалели сироту, что без отца осталась после войны. А злые мальчишки около школы стали над ней хохотать и дёргать за куделю на воротнике и дразнить:

– Пакля! Пакля!

Не стерпела Капа, девка она была смелая, решительная, бросилась на обидчиков. Все разбежались, а одного самого наглого она ухватила за рукав. Рукав-то и оторвался. Ведь мальчонка в старой отцовской шубейке щеголял, тоже ведь не велик богач. Заревел он и со злобой выхватил ножичек да и полоснул по капиной холщовой одёже – куделя-то и вывалилась на снег. На крыльцо выбежала их молодая учительница. Видно, в окошко увидала, что её ученики вытворяют. Плачущих детей завела в школу, ругать их не стала – очень жалела своих бедных детей. Только сокрушённо промолвила:

– Что же мне с вами делать? Ведь в школе холодина – замёрзните, да и назад ведь придётся идти.

Была она девушкой городской, видно что, из богатой семьи, но очень доброй. Вынесла она из своей комнаты, а жила она при школе, свою тёплую красивую шубку и надела на Капу. А её испорченную пальтушку сняла. Конечно, эта шубка Капе была сильно велика, хотя учительница тоже была невысокой. Но как она в ней согрелась и телом, и душой!

Озорного мальчика, который всё ещё продолжал всхлипывать, учительница тоже утешила – достала толстую иголку с ниткой и пришила ему оторванный рукав на место.

После уроков Капа вернулась домой в учительской шубке, а свою испорченную пальтушку принесла в узелке. Мать выслушала рассказ дочки и вдруг заплакала. Горько ей было, что не может она одеть дочь.

На следующий день мать нашла время и силы зашить огромную прореху на её одёже. Но дочка наотрез  отказалась ходить в школу. Несколько дней Капа сидела дома, пока не пришла учительница и не уговорила её всё-таки продолжать учёбу.

А мать всё тосковала, вся извелась, думая о том, как найти деньги и сшить дочери настоящее пальто. И вот она решила взвалить на себя ещё одну работу: попросилась у председателя в ночные сторожа на коровник. Подходило время отёлов, а сторож, как на зло, заболел. Председатель только обрадовался, но и заколебался:

– Как же ты управишься, Августа? Ведь и так целый день на работе, а тут и ночи не спать. Да и голодаешь, поди! Дело-то важное, ведь отёл за отёлом пошли. Ой как придётся поработать! А если проспишь, да что случится с телёнком или коровой, то и до суда дело дойдёт. Чем за убыток-то будешь расплачиваться, упаси Бог?!

И вот стала  Августа ночами дежурить на ферме, а детей крепко запирала дома. Мало ли какой бродяга может зайти. Дом-то на краю деревни.

Спать почти не приходилось: дома часок, а на ферме какой сон. Только задремлет и тут подскочит и прислушается, всё ли в порядке. А в ту ночь, когда корова или даже две телятся и совсем не уснуть.

Прошла неделя, совсем извелась Августа. И вот следующей ночью она нечаянно заснула в водогрейке у печи да так крепко, что даже не услышала, что одна из её коров замычала и начала телиться. А снился ей сон, будто идут они с погибшим мужем Мишей по тропинке в поле и о чём-то говорят, говорят и наговориться не могут. Проснулась Августа только под утро и сразу вскочила: что я наделала! Всё проспала! Бросилась к коровам проверять,  всё ли в порядке. Заходит в помещение, где коровы, и видит, что выходит на улицу в противоположные двери какой-то мужичонко в красной шапке и красном кушаком подпоясанный. Удивилась женщина: те двери всегда зимой на запоре держали с улицы, как же он мог выйти?  С испугом бросилась она осматривать коров – всё ли ладно с ними, все ли на месте. Коровы жевали свою жвачку и приветливо помукивали, увидев доярку. Подошла с тревогой Августа к той корове, которая нынче должна была растелиться, по её предположению. Смотрит –  и глазам своим не верит! Лежит она мирно, вся как облизанная, чистая, аж лоснится, а рядом с ней новорожденный телёночек, тоже обихоженный и чистенький.

Бросилась доярка на улицу догонять того мужика в красном кушаке, чтобы поблагодарить за помощь. Видно он за неё всё обделал, как надо. Бегала, бегала вокруг коровника, на дорогу выбегала и смотрела, но нигде живой души не было. Куда он мог деться? Ведь кругом высоченные сугробы, только по дороге и можно уйти. Или он зачем-то от неё прячется в соседнем отсеке? Пошла испуганная туда – делать нечего. Но и там никого не было.

– Неужто сам дворовой мне помог?  – ещё больше испугалась женщина.

Стала Августа креститься и молитву оградительную читать, которой её ещё матушка покойная научила:

– Огради, Господи, силою честного и животворящего Твоего креста и сохрани от зла.

Вдруг что-то как грохнет в коровнике, а потом весёлое хихикание послышалось…  А Августа снова молитву читает и крестится.

Слава Богу, вскоре доярки пришли на дойку и порадовались, что корова растелилась благополучно и телёночек такой ладненький родился.

– Вот ты какая везучая, всё-то ты успеваешь, всё-то у тебя ладно идёт!  – сказала Августе одна из доярок.  – Вот и председатель велел тебе идти к нему в контору, говорит, что премию тебе выписал за твой тяжёлый труд.

И вот поехала Августа в район за покупками. И купила там первым делом своей Капе добротное тёплое пальто.

***

Капитолина заканчивала этот свой рассказ всегда со слезами на глазах. А повторяла его нам она каждый год.

ТРОЕ

Рассказ учительницы

Нина, молодая сельская учительница, шла в отдалённую деревню по заданию районного начальства переписать детей школьного возраста и узнать, все ли посещают школу. Время было послевоенное, голодное. Нередко у деревенских детей ни одежды, ни обуви не было. Поневоле сидели дома. Нина, человек приезжий, мало  кого знала в этих краях. Вот и деревня, в которую она шла, была ей неведома. Что её там ожидает? Назад сегодня уже не успеет вернуться – ночь на дворе. Кто же приютит её на ночлег?

Вдали замелькали слабые дрожащие огоньки. Вот и околица. Когда учительница подходила к деревне, было уже совсем темно. Шёл холодный осенний дождь. Деревня угрюмо молчала. Медлить было нечего. Постучала в первую же избу, где едва теплился слабый огонёк жизни.

Открыла довольно молодая, но усталая женщина с усохшим и печальным лицом. Нина попросилась на ночлег. Хозяйка после некоторой заминки ответила:

– Заходи, коли другие не пускают. Только у нас нехорошо. Жалеть будете…

Нину смутил такой приём, но она так устала и продрогла, что не почувствовала в словах женщины какой-либо для себя угрозы, а только застарелую боль и уныние. Она зашла в тёмные сени и ощупью пошла за хозяйкой в избу.

Вначале она различила в полумраке только слабо белеющую русскую печь слева от дверей, затем стол в углу, освещённый слабой коптилкой. В следующую минуту, когда учительница прошла за хозяйкой вперёд и осмотрелась внимательнее, то увидела фантастическую картину. За столом сидели три маленьких существа с обезображенными какой-то ужасной судорогой лицами, пустыми, бессмысленными глазами и выли голосом голодных щенят. Слабый огонёк не мог побороть тьму, заполнившую избу: чёрные колеблющиеся тени обступили эту дикую картину со всех сторон.

Сердце замерло от бесконечной тоски и ужаса…

Нина очнулась от голоса хозяйки:

– Не бойтесь, это мои дети. Они такими родились… Вот и маюсь теперь … Я же вас предупреждала…

Когда оцепенение разжало свой железный обруч, гостья села на лавку. Хозяйка уложила детей спать на печи, и они скоро затихли в тепле. Затем подала учительнице скудный ужин: холодную картошку с луковицей да морковный чай из почти остывшего самовара. Спать её уложила на единственную кровать, а сама легла на полу на разостланный соломенный матрас. Говорит им было не о чем в эту глухую осеннюю ночь…

Однако обеим не спалось. Первой подала голос хозяйка:

– Не спите?

– Не сплю.

– Вижу вы сильно испугались. А я уж привыкать начала. Только вряд ли привыкну… Да и тяжело с ними. На работу уйду – всё в голове: как бы чего худого не сделали с собой и с избой … А всё наш грех! Кого винить …

Учительница пожалела хозяйку:

– За что же вы себя? Бедная, бедная!

– Да есть за что, милая! – ответила та. – А началось всё с веселья, со свадьбы. Было это в тридцать седьмом году. В тот год церковь нашу порушили, батюшку арестовали и куда-то увезли. Собралась я замуж за Петра, а мать мне и говорит:

– Хороший парень, работящий, только уж больно крут бывает. Ты бы подумала да и повременила с замужеством-то.

Куда там! Не послушала мать. Вот расписались в сельсовете и пришли домой. Мать с иконой встречает, говорит:

– Церквазакрыта, батюшку угнали, некому и повенчать-то вас, бедных!  Давайте хоть иконой вас благословлю родовой  – Богородицей Скоропослушницей.

И начала нас матушка благословлять. А муженёк-то мой разъярился вдруг, видно ум помрачился. И каждый раз как матушка начинала нас благословлять – крестить иконой, он отстранялся и со злостью говорил:

– Вот чудо-то!

И так три раза матушка подняла икону, а он три раза выкрикнул:

– Вот чудо-то!

Хозяйка помолчала и добавила:

– А что дальше было, сами видели…

Нина была молода, в церкви не бывала, иконы только у родственницы-старушки видела, но мистический смысл рассказа бедной женщины поразил её своей неожиданностью и достоверностью, как будто сама она оказалась перед тёмной пропастью, которая разверзлась  перед её собеседницей.

Ранним утром, когда ещё дети спали, встала она первой, шёпотом попрощалась с хозяйкой и ушла из этого проклятого места.

Быстро обойдя дома и переписав детей, учительница отправилась в обратный путь.

Утро выдалось тихое. Дождя уже не было. Выйдя за околицу, она встретила  стайку ребятишек, которые весело перекликались и бегали друг за другом по дороге. Их разгорячённые на холодном ветру лица были румяны и радостны. А где-то вдали, за оголёнными полями и лесами слабо прорезалась на пасмурном небе светлая узкая полоска позднего восхода солнца.

Шёл 1946 год.

ПОСЛЕДНЕЕ «ПРОСТИ»

Стояло жаркое лето. Тихо. Вся деревня на сенокосе. Только у одного из домов в тени старой-престарой берёзы сидели на лавочке две старушки и тихо разговаривали. У одной из них, Наталии, глаза были печально опущены вниз, изуродованные работой и старостью руки неприкаянно лежали на фартуке. Другая, помоложе и поживее, Анюта, не повышая голоса, почти шёпотом её в чём-то убеждала. А речь шла о самом главном – как жить, чтобы легче было умереть, когда время придёт.

Разговор не праздный. В доме, у которого они сидели, вот уже который день лежал и умирал Матвей, Натальин муж. Но смерть не приходила… Тяжко было душеньке нераскаянной, не причащённой и не соборованной. Кругом на десятки и сотни километров ни одной церкви.

Матвей молча лежал в каком-то тяжёлом полузабытье. Жизнь уходила и уходила из тела, сломленного недугом, а душа сопротивлялась и страдала перед чёрной пропастью разверзшегося злого небытия. Душа жадно чего-то искала в этой тьме и никак не находила. Чего жаждала она, куда устремлялась из последних сил, у бездны на краю в чём искала опоры?  Ответа не было в серой пустой тишине. Мучение продолжалось. Так шли дни, а спасительного ответа не было…

Иногда, зацепившись за какую-нибудь мелочь окружающей его, но уже чужой жизни, Матвей несколько приходил в себя и, не погружаясь в эту минутную действительность, он мысленно обращался в прошлое, которое он теперь не мог отличить от настоящего. Сердце тогда то слегка овевала теплота воспоминаний о детстве и юности, то сжимал холодом беспорядочный калейдоскоп его взрослой жизни. Любовь отчего дома он рассеял по жизненному пути, потерял до поры, до времени  … Собственная семейная жизнь проходила в его воспоминаниях как беспросветные хлопоты о хлебе насущном. Что-то не то и не так было в ней.  «Да, годы были трудные – военные, голодные, но ведь и совесть надо знать было!» – говорил он себе в минуты просветления. – «Обидел многих, когда на колхозном складе работал, обвешивал, выдавая зерно на трудодни. Да и по соседству немирно жил. Эх!…»

Между тем смерть не приходила, но и жизни не было. «Боже, прости и помилуй меня!» – так молился Матвей с каждым днём всё сильнее и сильнее. Лицо  совсем у него побелело, глаза лишь иногда приоткрывал, но и в них уже не было жизни, а только какой-то зеркальный блеск. Жена и доччь ходили по избе как тени, не зная, что делать. Тихо, тревожно в доме.

И вот однажды утром Матвей слабеющим голосом сказал жене:

– Наталья, прости меня. Перед Богом молю …

Наталия всполошилась: сроду такого не бывало, чтобы муж прощения просил. А за долгую совместную жизнь было за что прощения просить. Она со слезами облегчения поцеловала его и тихо сказала:

– Бог простит. И ты меня прости…

– Позови ко мне наших, деревенских, кого укажу. Буду прощаться … Перед многими я виноват.

Весь день шли односельчане к Матвею. Приходили те, кого он когда-то обидел, обманул, обругал. Шли с удивлением и недоумением, а уходили со светлым чувством облегчения за доброе слово прощания.

К вечеру, когда Матвею казалось, что он всех вспомнил, кого обидел, и готов уже был отдать Богу свою истомлённую душу, вдруг вспыхнуло ещё одно воспоминание. В те времена, когда не давали колхозникам участки под сенокос, а на трудодни выдавали так мало сена, что корову было не прокормить до весны, косили они тайно по глухим лесным углам. И вот как-то наткнулся он в лесу на чей-то тайно скошенный стог сена и решил увезти его к себе на сеновал. Стыдно было, а увёз всё-таки, успокаивая себя: «Ворованное не грех взять, оно ничейное».

Свою корову удалось прокормить до весны, а вот соседу Петру нет. Сена не хватило. Горько жаловался он Матвею:

– И сено-то было припасено в лесу, да какой-то нехристь украл его. Эх, горе!

В тот год Пётр завербовался на заработки в леспромхозе, через какое-то время и семью забрал с собой. А соседский дом с тех пор пустует. Только летом приезжает с детьми дочка Петра на месяц. Тянет в родные края.

Вот этого  Петра и вспомнил Матвей. Его прощения не хватало ему на краю уходящей жизни. Где-то он сейчас, жив ли? Спросил жену:

– Дочка Петрова приехала нынче?

– Вчера приехала,  – ответила  она.

– Спроси у неё, жив ли Пётр-то?

Наталия ушла, но скоро вернулась и рассказала, что дочка Петрова приехала, да и сам Пётр тоже приехал, обещал зайти вечером повидаться.

Наступил вечер. Солнышко ласково заглядывало в окошко, а Матвей думал только об одном: скоро его мучению придёт конец. Вот появился, наконец, и Пётр. Едва различил Матвей в вошедшем знакомые черты бывшего своего соседа. Так тот состарился и усох, но  глаза смотрели бодро.

– Здравствуй, Матвей!  – сказал гость с той неловкостью в голосе, которая появляется у человека здорового перед умирающим.

– Здорово, Пётр! Вот и довелось свидеться. Ждал я тебя…

Пётр не мог выйти из оцепенения и не знал, что сказать.  Помолчали.

Наконец, Матвей едва слышно произнёс:

– Прости меня, друг!  Больно виноват я перед тобой … Дело прошлое, а вот без твоего прощения и умереть не могу. Не думал, что всё в жизни так повернётся … Прости! … Ведь это я украл твой стог, что ты накосил в последнее лето …

Пётр растерялся, ничего не понимая. Далеко в прошлое ушла его прежняя деревенская жизнь, о которой без слёз и не вспомнишь ведь. Да, тот роковой стог он помнил, только никак не мог он сейчас связать между собой этот стог и умирающего соседа…

Вмешалась Наталия:

– Прости нас, сосед! Видишь, как он мучается!

Тень старого страдания мелькнула на лице Петра. Он глубоко вздохнул и, помедлив, ответил:

– Да разве это теперь важно, чей был стог? Ведь всё это было давно и быльём поросло! Прощаю, соседушко… И ты меня прости!

Прошла минута молчания. Пётр встал, не желая мешать больному человеку,  и пошёл к выходу. Но не успел он прикрыть за собой дверь, как раздался лёгкий вскрик Натальи. Матвей тихо ушёл в мир иной.

СПАСОВ ДЕНЬ

Испокон веков в нашей деревне престольным праздником был Спасов день, то есть Преображение Господне, великий праздник в Православной церкви. А почему именно Спасов день отмечали в деревне, а не какой-то другой памятный день – никто уже не знал. Во всей округе и церквей, посвящённых Преображению Господню, не было. Однако, как подходит в августе 19 число, так во всех дома уже бражка наварена, и пироги напечены, и гости из других деревень и города тут как тут. И никакой Никита Хрущёв, жестокий богоборец и разрушитель церквей, народу не помеха. Правда, власти не боялись языческих праздников, хотя они имели и православное название – как слабые отголоски прошлого. А праздновали Спасов день в нашей деревне в 50-80 годы, прямо скажу, по-язычески. Только моя крёстная, чтя Успенский пост, сильно постилась: ела одну картошку да хлеб, да чай пила вприкуску с сахаром. Но и она не отставала от всех: пекла пироги и варила бражку для гостей.

Расскажу об одном из таких праздников. Году в 1955, примерно, мы с матерью приехали в деревню к моей крёстной. Насобирали ягод, грибов большое ведро насолили, погуляли по полям и лесам, всю свою родню навестили и уже собрались уезжать домой в город. Куда там! Вся наша родня в один голос:

– Послезавтра Спасов день! Куда вы от праздника уезжаете. Оставайтесь!

И правда, неплохо и нам вкусных пирогов отведать да с людьми повеселиться.  Остались ещё на три дня.

***

Есть такая поговорка: «Что русскому полезно, то немцу – большой вред». В нашем случае я бы сказала: «Что деревенским полезно, то городским большой вред». Так и с нами случилось по этой поговорке.

В тот день с утра крёстная напекла пирогов, бражка тоже была запасена. Сама она, как всегда, постилась и сидела дома. А  мы под вечер пошли в клуб, где посмотрели какой-то фильм, и возвращались домой уже в темноте.  Компания наша весело шла домой, нас было пятеро: Тамара, дочь крёстной, две её квартирантки со странными именами Ия иФия, мы с матерью. Были Ия иФия хотя и молодыми женщинами, но уже во многих городах побывали, в деревне жили совсем недавно. Работали они на маслодельне, которая стояла на самом краю деревни. Мы решили проводить их туда, чтобы они закончили свою работу, а потом всем вместе сесть за праздничный стол.

Когда мы прошли все  дома и оказались на окраине, нас окутала кромешная темнота, только дорога слегка белела. Вдруг Тамара как вскрикнет:

–   Огоньки, огоньки за Игайкой! Смотрите: они к нам движутся!

Все пришли в смятение. В деревне ходила старинная легенда, что за рекой  в древние-древние  языческие времена устраивались молодёжью большие игрища, жгли костры, пели, бесновались и занимались всяким непотребством. И будто бы с тех пор за рекой бродят таинственные бесовские огоньки и пугают православных.

Огоньки дрожали, мелькали там и сям и медленно приближались к реке и деревне …

Ия, как женщина бывалая и практичная, только захохотала над нами:

– Вот трусы! А я  не верю ни в Бога, ни в чёрта, боюсь только лихого человека, такого, как мой бывший муж, который сейчас сидит в тюрьме.

Она решительно двинулась вперёд к сыроварне, сестра Фея – за ней. Тамара, поколебавшись немного, тоже пошла с ними. А мы с матерью, испуганные, побежали скорее домой.

И бегать нам с ней пришлось в ту «праздничную» ночь до утра. Только чей это был праздник, и кого праздновали? Послушайте дальше.

***

Подходя к дому крёстной, мы увидели, что окна темны, свету в жилье нет. В чём дело? Куда делась хозяйка-домоседка?  Двери были не заперты, и мы зашли внутрь. Мама зажгла керосиновую лампу в кухне и, взяв её с собой, мы вошли в большую комнату и осмотрелись. Стол был празднично накрыт и уставлен пирогами и разными деревенскими закусками, пыхтел самовар. Видно, крёстная только-только перед нами ушла. Но нам было очень грустно от неизвестности и одиночества. Вдруг я заметила на столе записку. Крёстная писала: «Начинайте без меня. Меня срочно позвали в роддом помогать, у Тони Буториной  – роды. Сказали – двойня будет. Вернусь не скоро».

Мы немного успокоились и только сели за стол и начали пить чай, как вдруг в кухне раздался грохот и брань. Видимо, кто-то заблудился в темноте и уронил лавку. Дверь открылась с размаху, и на пороге появился незнакомый угрюмый мужик со спутанными волосами в какой-то странной одежде. Мы обмерли. Он, как хозяин зашёл в комнату, сразу подошёл к столу, налил себе полный стакан браги из бутыли, выпил залпом, закусил рукавом и хриплым голосом спросил нас:

–Куда делась эта стерва Ия? Мне сказали, что она в этом доме живёт.

Оторопев, моя мать отвечает:

– Она на работе в маслодельне, там – на краю деревни у реки.

– Знаем мы эту работу! Где тут у  вас топор?  Всех порублю, а её  – задушу.

Он пошёл в кухню и сени искать топор, а мы, не долго думая, выскочили в открытое окно и вихрем помчались по дороге подальше от этого страшного мужика.

На деревенской улице было полно народу.  Многие уже успели хорошо наугощаться. В кромешной темноте кто-то пытался схватить нас, хохотал, толкал. Через всю деревню мы устремились к маминой двоюродной сестре Валентине, которая жила с престарелой матерью. Там-то наверняка тихо, и мы сможем спокойно переночевать. Люди они добрые и гостеприимные. Но, уже подходя к дому, мы увидели в открытых окнах свет и услышали дружное пение. Мы робко постучали, хор затих, а в сени вышла старушка Устинью и открыла двери:

– Заходите, заходите, гостьи дорогие! А у нас сегодня весело, пойдёмте к столу угощаться.

Нам было не до веселья. Мать поблагодарила старушку и упросила её сразу устроить нас где-нибудь на ночлег. Она тут же в сенях открыла небольшой чулан, где был устроен топчан с постелью.  Мы с облегчением легли, укрывшись старым одеялом, а Устинья ушла в избу к своим гостям.

Только мы задремали под весёлые голоса поющих гостей, как вдруг раздались сначала крики, а потом звон разбитых окон. Было слышно, как кто-то громко вскрикнул:

– Это ухарь с Копосихи! Ой, что-то будет!

Мы с мамой тут же  собрались и выскочили из дома и снова помчались по дороге, теперь в обратную сторону. На улице уже никто нам не встретился. На нашем пути был дом другой двоюродной сестры  – Ефраси. В её маленькой избушке было полным полно детей. Трудно представить, как они там все помещались. Мы постояли у дверей в смущении и подумали: только нас там и не хватало. Но нам некуда было деться в эту праздничную ночь, и мы робко постучали в окошко. Выглянула Ефрася и, разглядев, кто к ним стучится, тут же открыла двери:

– Откуда это вы так поздно возвращаетесь? Из гостей?

Мать кратко рассказала о наших приключениях и об ухаре, которой стёкла в окнах бьёт. К нашему удивлению, Ефрася расхохоталась, она была человеком весёлым, и сказала нам:

Так это Валькин ухажёр Петр. Парень-то работящий, только по молодости дурит. Сватается к ней давно, а она что-то артачится. Вот он и горячится. Зря вы испугались.

(Кстати, лет через тридцать мы как-то жили лето на Копосихе и тогда близко познакомились с Петром. Всегда его с уважением вспоминаем. Труженик и добрый отец семейства. На Валентине он всё-таки женился и вырастил трёх прекрасных дочерей).

Ефрася завела нас в избу и, как дорогих гостей, уложила на единственную кровать. А многочисленное семейство спало на сеновале, только она с маленьким сыном устроилась в избе на печи.

Мы уснули с надеждой на покой и безопасность. Сколько мы спали, не знаю. Вдруг в двери кто-то вежливо постучал. Потом стук повторился ещё несколько раз. Ефрася заворчала, встала и подошла к дверям:

– Кого леший носит! Мы спим!

– Ефрася, открой! Это я, Матвей, с бидончиком бражки. Хочу с Егором выпить, с дружком своим.

– Иди домой, завтра придёшь! Все спят давно.

Матвей постоял немного и ушёл.

***

На следующий день мы вернулись к крёстной. Она сидела одна  за самоваром и спокойно пила час вприкуску с сахаром и чёрным хлебом. Мы ей рассказали о наших ночных злоключениях. Она тоже, как и Ефрася, начала смеяться над нами, над нашей городской робостью. Потом сказала:

– Да, у страха глаза велики. А у меня хорошие новости: Тоня благополучно родила двойню этой ночью. Такие крепкие мальчишки! Не зря за мной послали, акушерке одной было бы не управиться. А этого ухореза-тюремщика, мужа моей квартирантки Ии, мужики связали. Спит на сеновале.

На следующее утро родственники проводили нас на пароход, и мы уехали в Череповец до следующего лета.

ВОЛКИ

Как-то зимой собрались у нас родственники. Даже мороз на улице им не помешал. Жили-то все близко, город был тогда небольшой. Просто скучно одним по домам сидеть. Вот и пришли к моей бабушке вечерять. За разговорами да за самоваром и вечер проходит незаметно.

Слово за слово и пошли у нас разговоры о чудесах да о страшных историях. Ведь у каждого такие случались, что уж скрывать.

Много всего в тот вечер наслушалась я, тогда ещё подросток. Как-нибудь самые интересные истории и вам расскажу. А сейчас вспомнила  одну из них. Её нам поведала бабушкина племянница. Вот какой рассказ мы услышали от неё:

«Я закончила педтехникум перед войной,  в 1939 году. И направили нас с подругой в глухие деревни в начальные школы учить детей. Хорошо ещё деревни эти были соседними, в 5-ти километрах друг от друга. В выходные дни мы часто друг друга навещали. За зарплатой обычно ходили вместе в большое село за 10 километров. Иногда нас подвозили на санях колхозники.

Как-то раз зимой нам пришлось идти пешком, попутчиков с санями не оказалось. Моя хозяйка тётя Зоя, женщина добрая, сокрушалась:

– Ой, девушки мои родные! Куда же вы собрались. Мороз на дворе. Да и волки у нас водятся. Как бы вам с ними не встретиться, упаси Бог!

Однако мы всё равно решили идти: молодые были, смелые, всего по 18 лет нам исполнилось. Да и в большом селе очень хотелось побывать, с другими учителями повидаться, в магазин зайти за покупками.

Рано утром мы оделись потеплее и совсем уже вышли из дома, как вдруг наша хозяйка догоняет нас на крыльце и одной протягивает старый бидон с палкой, а другой – берёсту с лучиной и спички в мешочке. Мы, конечно, удивились и засмеялись:

– Тётя Зоя, что это? Зачем нам эти вещи?

Но хозяйка была непреклонна и даже на нас как-то сурово посмотрела:

– Волки появятся – бейте палкой в бидон и жгите лучину с берёстой. Только этим и спасётесь от них.

Мы с подругой поотнекивались, да хозяйка настояла, и пришлось взять эти ненужные, как нам казалось, предметы. Она перекрестила нас и сунула мне бумажку со словами:

– Это молитовка, ограждает от тёмных сил. Если что случится, крестись и читай её с чистым сердцем. Господь поможет!

– Тётя Зоя, ведь это суеверие!

– Для неверующих – суеверие, а для верующих – самая твёрдая вера, что Господь поможет.

Все молодые в те времена были неверующими. По крайней мере, нам так казалось. Записку я взяла только потому, чтобы не огорчать нашу добрую хозяйку.

Мы весело шли по дороге, посмеиваясь над чудачеством деревенской женщины. Подружка даже предложила все эти предметы закопать в снегу около приметной сосны у околицы. Но я её отговорила.

Вышли за околицу, вошли в лес и споро пошагали в село. День был ясный, солнечный, морозный. Никаких волков мы не встретили и благополучно дошли. В селе мы получили зарплату, вместе с другими молодыми учителями весело пообедали в столовой, в магазин зашли и купили себе кое-какие обновки. Часа в четыре отправились назад домой.

Сумерки сменились звёздной ночью, снег поскрипывал у нас под ногами.  Конечно, у нас уже не было таких сил, как утром, когда мы начали своё путешествие, но мы не унывали и бодро шли по дороге, которую окружали могучие заснеженные деревья. Вдруг позади раздался собачий вой.

Оглянувшись, мы к своему ужасу увидели не собак, а стаю волков. Хищники неспеша приближались к нам, своей добыче… В первую минуту мы от страху словно рассудок потеряли, побежали было, но волки не отставали от нас. Тогда мы вспомнили о тёте Зое и её орудиях устрашения волков. Я быстро достала из рюкзака старый бидон и начала бить по нему палкой изо всех сил. Волки остановились, некоторые метнулись назад, а мы изо всех сил бросились бежать от них по дороге. Я продолжала бить по бидону.

Волки исчезли, и мы перевели дух. Но отдыхать было нельзя – предстояло пройти ещё около трёх километров до нашей деревни. Уже не так бодро мы продолжили свой путь. Когда дорога круто повернула влево, выйдя за поворот, мы вдруг снова увидели волков, но уже впереди себя. Видно, они обошли нас по лесной чаще и снова вышли к нам под дорогу. Что делать!

В такие минуты главное  – не терять голову. Трудно это, но иного выхода нет. К счастью, подруга вспомнила о берёсте и лучине, а я об оградительной молитве. Нам пришлось остановиться: подруга с трудом зажгла берёсту и от неё большую лучину, которою подняла над головой. Я достала молитву и начала тоже с трудом разбирать незнакомые слова:

— «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут …»

Да, в такие роковые минуты молитва творится только от чистого сердца.

Волки взвыли и стаей бросились в лесную чащу. Дорога была свободна. Что нам помогло избавиться от неминуемой гибели? Свет горящего огня или свет горячей молитвы от чистого сердца?

Не теряя минуты, мы бросились бежать и так бежали весь оставшийся путь.      У околицы нас встречала наша спасительница тётя Зоя  и конюх дядя Вася с лошадью.

– Слава Богу! А я-то тревожусь: больно долго вас нет назад. Всё ли ладно с девушками? Вот и Василия упросила встречать вас. Хотели уже ехать, а вы и явились!

***

На этом бабушкина племянница закончила свой рассказ. А слушатели ещё долго хвалили тётю Зою за её доброту.

Без добрых людей и мир не стоит.

ВЕТЕР

Сёстры Петровы сидели под окном и пили чай. Вечер был тихий. Ничто не предвещало перемены тёплой ясной погоды. Закат золотил край неба за соседским двором. Сёстры молчали. Неожиданно их внимание привлёк соседский парень, сегодня утром приехавший из города. Он выскочил из дома и заметался по двору, словно искал чего-то и не находил. Вид имел какой-то встревоженный.

– Чего-то Витька-то бегаёт туда-сюда? – сказала Паша. – Али напился?

– Да нет, ответила Зина, – Марья жалилась только что – приехал какой-то дурной из города, места не находит, ревит даже, а трезвый.

Между тем Витька скрылся в бане. Прошло какое-то время – снова выскочил во двор, снова побегал туда-сюда. Потом сел у порога  бани и поник головой.

Сёстры давно допили чай, но от окна не уходили. Что-то тянуло их посмотреть на соседний двор. Парень посидел минут десять, потом словно через силу встал и зашёл в баню. Сёстры долго сидели молча и чего-то ждали. Их тревожило что-то тягостно-непонятное. Вдруг они вздрогнули обе – среди ясного тихого вечера внезапно подул сильный ветер. Он со свистом и воем закачал вершины тополей у бани, пригнул рябину …  И так же внезапно исчез, как будто его и не было.

Сёстры в испуге вскочили на ноги. Что случилось?  Паша проговорила:

– Не было бы беды! Пойдём скажем Марье, чтобы за парнем присмотрела.

Зина засомневалась:

– А что сказать-то? Что в бане сидит? Дак засмеют нас.

К соседке решили не ходить, но, растревоженные, спать не легли. Всё сидели и смотрели в окно. Из бани никто не выходил. Наконец, Паша не выдержала и решила:

– Пойду всё-таки скажу Марье …

Когда она подошла к соседскому дому, то опять засомневалась и ещё постояла немного у крыльца. Наконец, решилась и постучала в запертые двери. Никто не открывал. Она постучала в окошко. Через некоторое время показалось удивлённое лицо Марьи. Она вышла на крылечко:

– Что соседка случилось?  – спросила она неприветливо. Было видно, что она только что проснулась от тяжёлого сна и страшно испугана чем-то. Паша замялась, не зная, что сказать. Марья продолжала на неё смотреть с тревогой. Наконец, Паша решилась и начала издалека:

– Витька-то дома?

Соседка вздрогнула:

– Дома. А что?

Паша окончательно решилась и тихо прошептала:

– Так чего он в бане-то так долго сидит? Уже ночь!

– Как в бане? – Марья оглянулась назад,  – в кладовке спал с вечера.

Из дома вышел слепой Иван, муж Марьи. А та ни слова не говоря бросилась к бане, зашла в неё, а через минуту с криком выскочила назад.

Женщины опоздали. Спасти Витьку было уже нельзя. На следующий день приехала его жена, вызванная по телефону. Похоронили его на сельском кладбище, на котором за время «демократии» появились уже не одна могила самоубийц.

***

А вышло всё из-за карт.

Виктор после армии жил в Череповце. Всё вроде бы хорошо у него было: и семья есть, и работа. Да пристрастился незаметно к пиву и друзей соответствующих – пивных, завёл. И опять же как-то незаметно появилась и ещё одна страсть – карты. А картёжная игра не доведёт до добра. Есть и другие пословицы, предостерегающие от карточной игры, например:

«Игра – предатель, кистень – друг».

«Ограбили пятьдесят два разбойника».

«Хоть выиграл ноги – есть на чём бежать».

Сначала играли в своём «пивном» кругу. Но постепенно этот круг расширился, появились новые личности – напористые профессиональные картёжники. И закрутило, завертело мужика в безжалостных руках шулеров и блатных. И вот грянула страшная беда …  В бесовском картёжном дурмане проиграл он в карты своего слепого отца, а когда азарт прошёл, было уже поздно. Страшно стало: без Бога душа как тряпка – ни силы, ни жизни. Совесть жжёт страшным полымем. Не выдержал Виктор – сам себя предал тьме. И погиб душой и телом.

В древнем псалме с болью говорится: «Вижу: беззакония мояпревзыдоша главу мою …». Беда, беда бродит по Русской земле. Только покаяние очистит её и спасёт.

СОВЕТ СВЯТОГО НИКОЛАЯ ЧУДОТВОРЦА

Однажды перед праздником Введения я спешила в Лазаревскую церковь на Всенощную. Моя работа заканчивалась в  пять, но я отпросилась уйти на полчаса раньше, хотела успеть на автобус, который приходил только один раз в 40 минут. Я вышла на улицу и скорым шагом пошла, боясь опоздать. Смотрю: впереди бредёт бедно одетая старушка с большой сумкой.

Вдруг она падает и лежит, даже не пытаясь встать. Кругом ни души. Я подбегаю к ней и пытаюсь поднять, но не могу одна с этим справиться. Она бормочет  что-то бессвязное, и я понимаю, что старушка пьяна. Неожиданно с другой стороны её начинает приподнимать какой-то благообразный дед, такой весь опрятный и подтянутый. В голове мелькает: откуда он и взялся? Прямая улица была пустынна, я бы его заметила сразу. Вместе мы поставили старушку на ноги, вручили её сумку, отлетевшую в сторону, и я хотела бежать дальше. Но тут меня дёрнуло сказать деду:

– Надо же! Такая старая и такая пьяная!

В ответ я услышала:

– Не осуждай никогда! Ты не знаешь её жизни!

Голос, сказавший эту фразу, пронзил мою душу. Сердце моё заволновалось как-то странно: и от страха, и от стыда, и от радости, и от умиления …

Пока я приходила в себя, благообразный дед исчез. Как будто его и не было рядом с нами сию минуту. Я начала оглядываться туда и сюда, ища деда. Но его нигде не было… Только старушка продолжала свой скорбный путь.

По инерции я побежала дальше к автобусной остановке, но я была уже какая-то другая. Восторг и стыд меня не покидали. Что это со мной происходит, кто это был,  чтобы так внезапно меня преобразить? Я без конца вспоминала и вспоминала облик деда, он словно врезался в мою совесть…

Наконец, появилась первая догадка, которая меня озадачила. Да ведь дед всем обликом очень похож на Николая чудотворца! Неужели это он? Ведь его голос словно связал мою душу с иным миром.

Всю дорогу до церкви мной владело это новое необычное чувство и не отпускало и на службе. Появилось сильное желание обратиться к отцу Никите, чтобы наш духовно опытный священник опроверг или подтвердил мою догадку. Когда прихожане разошлись, я подола к нему и, сильно смущаясь, рассказала, что со мной произошло. Отец Никита долго молчал, видимо, молился, а потом сказал:

– Если сподобилась встретиться с самим Николаем Чудотворцем и получить от него совет, то крепко береги его в сердце своём. И старайся ему следовать всю оставшуюся жизнь.

КАМЕШЕК ОТ КСЕНИИ БЛАЖЕННОЙ

Рассказ сельского жителя

Во времена разрухи 90-х годов  я и работу потерял, и душой был очень неспокоен, метался и не знал, как дальше жить. И неожиданно случилась со мной одна утешительная и необычная история.

Тогда я был далёк от веры и церкви, а матушка моя всё молилась перед единственной старой иконой, которую она сохранила от своей матери. Летом к нам в  деревню приехала из Питера сестра матери и привезла ей в подарок целебный камешек от часовни Ксении Блаженной. Эта святая в те смутные времена стала утешительницей не только питерцев, но и многих других верующих людей по всей России. Человек неверующий, я никакого внимания на этот камешек не обращал: лежит и лежит на божнице у иконы. Правда, не раз видел, как матушка, когда у неё голова заболит, водила этим камешком по голове и шептала молитву.  Говорила, что очень ей помогает.

И вот однажды сижу я в своём обычном унынии и думаю свою горькую думу. На кухне матушка с кем-то чай пьёт и мирно беседует. Вдруг мой глаз пронзила такая невероятная боль, какой я сроду не испытывал. Я вскочил, бегаю по комнате и чуть криком не кричу. Посмотрел в зеркало, а этот глаз каким-то бельмом покрылся, и я им ничего не вижу. К страшной боли ещё и жуткий страх прибавился. Что делать?! И тут я вспомнил про Ксеньин камешек.  Быстро взял его с божницы, перекрестился и начал водить им вокруг больного глаза и прикладывать к веку…

Мгновенно боль начала утихать – утихать … и прекратилась совсем. Я посидел ещё, держа камень у глаза. Не верилось, что этот кошмар закончился. Однако боль  прекратилась, и зрение вернулось. Снова посмотрел в зеркало – а где бельмо? А бельма-то и нет уже!

Каким сильным было потрясение от дикой боли, таким же сильным было и потрясение от случившегося чуда. Только это потрясение было радостным и даже восторженным.  Я вышел на улицу и как бы заново стал воспринимать окружающее. Мир преобразился! Если раньше я видел всё нечётко из-за сильной близорукости, то теперь каждый листик, каждая травинка предстала ярко и резко очерченной. Даже дальние дома и деревья были видны мне во всех мельчайших деталях.

Это невероятное события  в моей жизни я долго обдумывал и пытался понять: что же со мной произошло. Почему сначала возникла такая невероятная боль, и почему камешек от нашей святой так быстро исцелил меня?  Правда, чёткость зрения начала постепенно уменьшаться, и я снова стал близоруким. Но глаз навсегда исцелился.

Как-то раз я дал камешек святой Ксении одному знакомому. У него на глазу образовалось бельмо. Я рассказал ему о своём чудесном исцелении, и он очень просил дать ему это камень. Однако, как он не прикладывал его к своему больному глазу, чуда не произошло. Ему пришлось делать операцию.

Видно, случившееся со мной чудо было из тех, которое даётся только один раз и только одному человеку. В этом и заключается неповторимость чуда, которая  смущает учёных, привыкших иметь дело с повторяющимися и воспроизводимыми событиями физического мира.

А у меня после этого происшествия в душе начала зарождаться вера и надежда. И я понял, что жизнь продолжается.

КАК МЕНЯ ПРОРОК ИЛЬЯ НАКОРМИЛ

Рассказ Александра

В начале двухтысячных у меня умерла матушка, единственный на свете родной мне человек. Я совсем потерялся в этой смутной жизни, когда вокруг одна разруха и утраты. Раньше я работал в колхозе электриком, имел хорошую зарплату, множество друзей, да и родственники из Питера нас не забывали. Но колхоз исчез, оставив после себя брошенные и разграбленные  фермы, мастерские, клуб, контору и заросшие поля. Из деревни стали уезжать целыми семьями в пригородные хозяйства, где была работа. Меня тоже родственники вПитер звали, обещали приютить и работу найти. Съездил я как-то раз и понял, что шумный и тесный от многолюдства город не для меня. Мне в нём было душно, будто заковали меня в цепи в тюрьме. А я люблю волю, наши просторные поля и леса. Не захотел я закабалять себя ради куска хлеба и вернулся снова в деревню, где родился и прожил более тридцати лет.

Вернулся в свою старую избушку и думаю: как теперь жить-то? Работы нет, помощи теперь уже неоткуда ждать. Родственники-то на меня пообидились, что я не принял их помощи и уехал. Стал я собирать ягоды да грибы в лесу и продавать их на шоссе, где днём и ночью шёл поток машин. Сидел на воде и хлебе, а деньги приберегал на зиму, которой теперь очень страшился.

Страшиться-то страшился, а не уберёг себя. Стали наши безработные односельчане меня вином угощать. Где и деньги у них берутся?! Стал я с ними попивать, и не успел оглянуться, как промотал почти все свои скромные сбереженья на зиму. Когда опамятовался, меня в жуткий холод стало бросать. Как-то натопил пожарче печь, сижу в тепле – единственная моя роскошь – и горько думаю: что делать-то мне теперь? Зима на носу, а ведь и дрова кончаются. Останется мне только лечь голодному на холодную печь и ждать смерти.

Мучительно ищу выход и не нахожу его! Вдруг меня осенило: вспомнил я рассказы, что в России много монастырей начали восстанавливать. А там всегда нужны рабочие руки. Таких людей монахи по-старинке называют трудниками. А не пойти ли мне в трудники? Только долго ли там продержусь? Говорят, там и курить, и тем более выпивать запрещают. И опять же там я свою волю потеряю, а она мне дороже всего. И так долго колебался: ехать или не ехать в монастырь? А когда совсем голод одолел, на последние свои денежки добрался я до одного вологодского монастыря. Меня с радостью туда приняли – им как раз истопник нужен был.

И вот живу я в монастыре, усердно работаю, ем вместе с монахами в трапезной. Монахи оказались очень простыми и интересными людьми. Иногда со мной беседы вели, давали читать книжки, каких я сроду не видывал. Только на службы ходить я так и не привык. Видно, моя душа ещё была не готова, не проснулась ещё и не вмещала в себя молитвенной благодати . Но монахи – народ терпеливый, меня не понуждали. Только сам я стал чувствовать, что снова со мной что-то неладное происходит. Так и рвётся сердце домой – в родную деревню, в свою старую избушку.

Затосковал я сильно и однажды стал у игумена проситься отпустить меня домой. Игумен отпустил меня с сожалением и на прощанье уверенно сказал:

– Ты, братец, к нам снова вернёшься. Не смущайся, приходи, снова тебя примем. Человек ты чистосердечный и работящий.

Дали мне расчёт, продуктов, и я поехал домой.

По дороге вспомнил я совет одного монаха научиться какому-нибудь рукоделию: корзины плести на продажу, из дерева мастерить или ещё что другое делать. Всё-таки какой-то доход и будет на жизнь. И пришла мне в голову удивительная мысль: куплю-ка я в городе ватман, краски, кисти и буду рисовать картины. Люди рисуют – и я научусь. Наши деревенские купят, им будет занятно иметь картину своего человека.

И вот я в родной избе. Первое время деньги и продукты были, и начал я учиться рисовать, но сначала у меня ничего путного не получалось. Вся надежда на продажу картин рухнула. А деньги и продукты все кончились. Сижу без хлеба день, другой, третий …  Не идти же по миру с сумой!  И никакой халтуры не предвидится, никто не предлагает дров порубить или ещё какую работёнку. Опять засел дома, чувствую, что последние силы и надежды уходят. А голова усиленно соображает, как найти мне выход из такого бедственного положения? Вспомнилось мне, как я читал в монастыре книгу, в которой рассказывалось житие пророка Илии. Он ведь с голоду не умер в ужасных обстоятельствах, ему птица в клюве мясо приносила и кормила его. И стал я молиться этому пророку, умолял его спасти меня от голодной смерти.

Помолился и вышел на улицу к колодцу за водой. Идёт ко мне один наш деревенский мужик и просит:

– Саша, ты ведь у нас электриком был. Помоги мне наладить электропроводку в  доме, какая-то неполадка произошла.

Я встрепенулся и так радостно отвечаю ему:

– Пошли скорее, сейчас всё сделаю.

Хозяин расплатился со мной щедро, да ещё попросил зайти к его матери, у неё электрический чайник сломался и телевизор барахлит. Потом один старик попросил меня печь переложить. Вспомнил он, что мы с покойной матушкой когда-то сами печь сложили, и получилось хорошо.

С того дня пошла ко мне всякая работа, и голодный я уже лет десять не бывал ни разу. Молюсь по-прежнему пророку Илье, который так быстро на мою мольбу откликнулся и меня так быстро накормил.

С тех пор я каждую зиму живу трудником по монастырям и уже вволю молюсь Господу и нашим святым. А писать картины я всё-таки научился. Мой любимый сюжет: поле, река, а на том берегу за рекой в окружении лесов белый храм.

ВМЕСТО СВАДЬБЫ – ПРОЩАНИЕ

Как сейчас помню тот вечер. Намечалась на следующий день свадьба в нашей деревне. Жених Николай, наш односельчанин, после армии устроился в Череповце на металлургический комбинат электриком. Но каждый выходной приезжал домой. Парень он был красивый, самостоятельный, поэтому многие девушки рады были бы выйти за него замуж, но он выбрал Тоню, нашего агронома. Она была славная, весёлая девушка с добрым характером.

Мы со старшей сестрой провожали невесту на пароход. Завтра утром собирались они с женихом расписаться в городском загсе и к вечеру вместе вернуться в деревню. Родственники уже вовсю готовились к свадебному пиру. Сестра была лучшей подругой Тони и радостно волновалась вместе с ней. Мы переехали на лодке через Шексну к пристани. Стояла предзакатная тишина. Вечер был удивительно лучезарный, под стать весёлой невесте. А когда солнце зашло, розовые облака засветились чудесным светом, земля и река утонули в легком тумане.

Тоня уехала, а мы с сестрой вернулись назад домой. Никто не предполагал, что это был прощальный счастливый вечер перед роковой бедой.

Утром я проснулась поздно, хотя давно уже сквозь сон слышала тревожные голоса хозяйки и ещё чьи-то. Я оделась, выхожу на кухню и пугаюсь: моя сестра и крёстная сидят заплаканные, а с ними ещё соседка – тоже вся в слезах. И узнаю я страшную новость. Жених в ночь перед свадьбой погиб на ночной смене, на заводе какая-то авария была, и его убило  электрическим током.

Родители Николая как получили чёрную весть, так сразу поехали в город, забрали тело сына из морга и привезли в деревню. С ними приехала и убитая горем невеста.

Вот такая случилась беда в нашей деревне: вместо свадьбы – похороны.

СТРАШНАЯ  МЕСТЬ

В окаянные дни перестройки в нашей деревне кто-то повадился обижать пожилых женщин – последние оставшиеся у них иконы красть. Да ладно бы ещё только красть, так и бить этих бедных женщин. До слёз обидно за них.

У моей сестры последнюю старинную икону украли и так избили, что увезли её на «скорой» в районную больницу. Я как узнала, дак ревела три дни. Как будто мне в душу наплевали, да и сестру больно жалко. И после этого у меня стало больно резать глаза, я и попала в глазную больницу.

Деревенские мне и говорят:

– Вот дура-то! И чего ревишь? Поди в церкву – там теперь самые разные иконы в лавке продают. Выбирай  любую.

А один наш городской родственник дак сестру и обвинил, дескать зачем на виду у всех такую ценность держала. Вот и соблазнился кто-то.

Да и сама сестра это предчувствовала. Как-то раз я у неё чай пила и залюбовалась на этот старинный образ Богородицы. Такая благодать от Неё идёт, что любое каменное сердце размягчается, и радостные слёзы стоят в глазах. Я и говорю сестре:

– Ой, сестрица, какая красота и благодать – эта икона. Так бы и стояла перед ней, и молилась нашей Заступнице.

А сестра так скорбно мне в ответ и молвила:

– Бояться эту икону  я стала. Придут за ней грабители и убьют меня.

— Что ты, что ты! Не говори так! – со страхом промолвила я, тоже вдруг чего-то испугавшись.

Так сестрину икону и не нашла милиция. Слава Богу, хоть сестра поправилась! Но дом лишился своей Заступницы, и пошли беда за бедой. Вот горе-то какое!

После этого происшествия и другой такой же случай произошёл  у нас, только уж совсем трагический. Разбойник – вор не только сорвал со стены старинный образ в тяжёлом окладе, но и ударил неожиданно вернувшуюся домой хозяйку по голове. Бедная старушка так разболелась, что вскоре умерла.

Следом подоспели и новые разбойные нападения. В соседнем селе церковь восстановили.  Люди обрадовались и понесли в неё свои старинные иконы. Эти намоленные образа до поры до времени припрятаны были ещё их бабушками. Украсили ими церковь. Так  эти нелюди – воры раз семь взламывали то двери, то окна, и не успокоились, пока все святыни старинные не унесли под чистую. Эх, стыд и горе!

А теперь и подумайте: кто начал подобные кощунства-то творить в России первым. Да сами власти сразу после революции: церкви разоряли, иконы жгли, священников убивали да по тюрьмам рассылали. Народ-от и оборзел,  растерял свои святыни, и сердце у многих остыло и ожесточилось. В наши дни, когда власти снова церкви разрешили открывать и веру православную не запрещают, так уже простых людей бесы соблазняют, всякому сатанинскому делу научают и на православных напущают. Мстят, ироды! Ведь молитва жжёт их, сильнее огня. Будем уповать на помощь Божию и спасёмся.

КАК  ЦЕЛАЯ  БРИГАДА  БАБ  В  ЛЕСУ  ЗАБЛУДИЛАСЬ

Расскажу я вам, девки, небывалую историю. В лесу обычно по одинке блудят, а мы целой бригадой баб из лесу выйти не могли.

А было это лет сорок назад. В ту пору в колхозе дел было всем невпроворот, и за грибами некогда было сходить. Вот мы, колхозницы, и давай нашего бригадира просить:

– Как хочешь, Иван, а отпусти ты нас в лес хоть грибов пособирать. Так и холода, глядишь, наступят, а мы в лесу ноне почти не бывали.

– Ладно, бабы, согласен. Только отпускаю до обеда, а потом опять на работу. Скажу Кольке – шофёру, чтобы завтра рано утром отвёз вас в лес, а в одиннадцать часов привёз назад в деревню.

Мы-то обрадовались. Наутро, только чуть светать начало, собралась у конторы большая толпа баб. Еле вошли все в кузов. Поехали мы в самые грибные места километров за пять. Договорились с шофёром, что приедет за нами на то же место, где высадил.

Вот Колька-шофёр уехал, а мы скорее в лес. Грибов – видимо-невидимо, всёборовики да подосиновики. Насобирали целые кузова, да ещё в мешки запасные грибов наложили доверху. Всё время держались довольно близко друг к другу. Делить нечего, всем хватит грибов. Пора и домой.

Стали мы соображать, как лучше выйти к тому месте, откуда начали свой поход. И тут вдруг началась между нами перепалка: одна баба туда зовёт идти, вторая – в другую сторону, а третья – в третью …  Каждая уверена, что только она знает, куда нам идти. Слово за слово и так все друг с другом злобно переругались, сроду-то такого у нас в деревне и не было. Что и было с нами? Словно кто порчу на нас навёл! И чуть было не разбежались по лесу, так и тянет нас убежать друг от друга подальше.

Я первая опамятовалась, а почему именно я – вы в конце рассказа догадаетесь, коли дослушаете. Тут моей заслуги не было.

Я вскочила на пень да как крикну:

– Бабы, все сюда! Это нас леший манит! Погибнем поодинке-то!

Бабы остановились браниться, посудачили ещё немного, но всё-таки решили не расходиться, а идти всем вместе.

Как-то незаметно для нас лес потемнел, как-то всё незнакомым и враждебным стало. А ведь невпервой здесь грибы собирали, с самого детства! Вот ведь чудеса какие! Попримолкли мы и решили попробовать идти по одной тропинке.

И вот долго мы шли, а конца этой тропинке нет, а места-то вроде и незнакомые. Уже и одиннадцать часов наступило, и двенадцать и ещё час за часом шёл, а мы блуждали и блуждали. Так перепугались, что и есть не хочется. Думаем, что же Колька-то не сигналил нам, мы ведь услышали бы… Вот и ночь наступила. Куда же нас леший занёс? Господи, помоги!

Сели мы под большой ёлкой и решили поесть, а то совсем силы потеряем. И так уже нога за ногу плетёмся…

Мы под ёлками подремали немного, и наступило утро. Куда идти? И решили мы поуспокоиться и сидеть на одном месте. Так нас быстрее найдут.

… Не прошло и пяти минут, как вдруг мы услышали – машина сигналит и люди кричат довольно близко. Вскочили мы как встрёпанные и тоже  давай кричать и бежать навстречу звукам.

На удивление вышли из леса быстро. Нас сам бригадир и наши мужики встречают. А бригадир не знает, то ли радоваться, то ли браниться!

Приехали в деревню. Оказалось, что ещё вчера днём нас стали искать, когда шофёр вернулся и рассказал, что на его бесконечные гудки бабы из лесу не выходят. Все всполошились. Молодые прочёсывали лес до самой темноты, кричали, звали нас, но так никто и не откликнулся. Родственники-то  наши перепугались: ну ладно бы блудила одна или две бабы, а то целая бригада! Возможно ли такое? А наши старушки пошли к знатоку, и он написал им кабалу углём на берёсте – заклинание такое тайное. Велел выйти на перекрёсток дорог и бросить её через левое плечо. Они так и сделали.

А моя-то матушка как встала на коленочки перед иконой Николая Угодника, так и простояла, пока мы не вернулись. Слезно молилась о нашем спасении.

ШУТОЧКИ

Раньше на Квасюнине было много шутников и озорников. Молодёжь любила посмеяться. Их шутки часто были безобидными. Да и народ деревенский был доверчив. Вспоминаются розыгрыши, о которых с улыбкой  рассказывала бабушка.

ЗАПИСКА ОТ БАННУШКИ

Как-то раз наш Шурентий пришёл в свою баню со старшим братом Стасей. Паренёк был добрым и доверчивым, все его считали блаженным. Любил он всё разглядывать, задумчиво исследовать. Вот и здесь развернул мыло, завёрнутое в бумажку, и стал читать, что на ней написано. Оказалось это письмом к Шурентию от баннушки! Парень со страхом перечитывал его и ужасался:

«Шурентий! Ты – молодец среди овец. А увидишь меня, баннушку – молодца, станешь сам как овца!»

Блаженный сжал записку в кулаке и выскочил из бани. А его братец сам испугался, следом побежал за ним и кричал:

«Шурка, Шурка! Это я написал. Не бойся! Вернись!»

Матушка их обоих пожурила:

– Ты, Стася, эдак-то не шути над братом. Смотри, какой он доверчивый. Пожалей его.

Шурентия она приголубила и ласково посоветовала:

– Шура, чего испугаешься – перекрестись и скажи: «Господи, помилуй!» Жуть-то вся эта и отступит сразу.

Стасе стало стыдно, и он решил тоже успокоить братца:

– Баннушко-то добрый! Он любит своих. Только чужих пугает. А ты ему свой.

Мать молча погрозила Стасе пальцем.

***

Жестокая действительность деревенской жизни в сороковые годы  так «подшутила» над братьями, что свела обоих в могилу молодыми. Стасю оговорили, и он безвинно попал в тюрьму. Погиб от голода в блокадномЛениграде, куда из последних сил добрался после освобождения летом 41-го года. А Шурентий остался в деревне без попечения старшего брата. Родители к тому времени умерли. В 43-м нашёл где-то стакан соли и от страшного голода безумно съел всю соль. Сразу и умер.

Царствие Небесное братьям Ростиславу и Александру!

ЧУДИЩЕ

Как-то раз (Ой давно это было!) жали мы с бабами рожь за деревней. Жара, овода, пить хочется… Спина болит, надо хоть на минутку разогнуться… А как разогнулась, так и волосы на голове зашевелились от страха. Смотрю, идёт к нам по дороге какое-то чудо-юдо – высоченное, а головка небольшая,  в белом балахоне до самой земли и коса в руке. Я ни вскрикнуть, ни вздохнуть не могу…  Тут и другие бабы увидели это чудище и давай орать что есть мочи от жути. Только одна из нас, Нюра, не растерялась. Бросилась навстречу с серпом, кулаком грозит и кричит эдак грозно:

– Эх вы, бездельники, чего  удумали! Вот ведь чего наварзали да баб  напугали! А ну сымай мой платок с дурной башки да положи, где взял, мою косу.

Чудище громко захохотала и вдруг развалилось на двоих парней. Тут мы и узнали в них сыновей Нюры – Женьку и Витьку, рослых подростков.  Видно, младший сидел на плечах старшего, поэтому и казалось «чудище» высоченным.  Мать грозно приближалась к братьям, а они бросились бежать назад в деревню.

Все бабы почали хохотать, и смеялись все до слёз. А потом снова склонились с серпами к земле. И казалось им, что сил у них прибавилось, словно они хорошо отдохнули.

***

Братьям вскоре пришлось встретиться с настоящей смертью. Евгений и Виктор погибли в Отечественную войну, героически защищая Москву от нашествия фашистов.

Царствие Небесное нашим братьям!

ПОИГРАЛ

А этот случай произошёл уже в наши дни. Моя родственница в Петербурге звонит мне и плачет. Что случилось?

И вот рассказала она мне странную историю. Один наш хороший знакомый, солидный человек, начальник на каком-то предприятии, вернулся домой с работы. У них с женой несколько дней гостила внучка лет семи – восьми. Дедушка её очень любил и всегда играл с ней в разные забавные игры, которые сам и придумывал, словно в детство возвращался. Нередко изображал разных зверей, зайца, медведя, лису и других. Эти животные слушались приказов внучки и выполняли её желания. Девочка веселилась, а с ней и дедушка.

В этот вечер они также начали свою игру. Дед играл тигра, который страшно рычал, а внучка смеялась и давала этому страшному зверю приказы. А он их послушно выполнял. Но в это раз произошёл роковой сбой в их игре: игра вдруг превратилась в реальность. Последний шутливый приказ внучки был таким:

– Тигр, ляг и умри!

Тигр, то есть дедушка, послушно лёг на диван … и умер.

Девочка сначала весело смеялась. Потом, увидев, что дедушка не встаёт и всё лежит и лежит с закрытыми глазами, она вдруг испугалась и жутко закричала.

С кухни прибежала её бабушка и ничего не могла понять в первую минуту. Муж её лежит тихо на диване, а внучка кричит и кричит…

Так закончилась игра в смерть. Оказывается, со смертью нельзя шутить.