Вологодский литератор

В 50-е годы в Череповце встречались действительно очень бедные люди, однако бомжей, которых много в наших городах сейчас, не было. Изредка по домам ходили нищие и, как правило, просили «на погорелое место», то есть они были погорельцами. Обычно им подавали копейки, старую одежду и хлебные корки.  Конечно, встречались среди них и притворщики, пожара у них не было, но шли они по людям тоже из-за бедности.

Но был в те времена особый тип бедности. Бедности крайней, но скрытой от большинства людей. Мне пришлось с подобной бедностью встретиться в детстве. Вспоминаю этих людей с болью в сердце и каким-то личным стыдом. Расскажу о нескольких случаях.

РОДСТВЕННИЦА ЛЕНСКОГО

Однажды, когда к нам из Ленинграда приехал Иван Феофанович Вальков, брат моей бабушки. Он попросил меня сводить его по адресу, отмеченному в его записной книжке. Дело в том, что он начал терять зрение и плохо видел. Я с интересом пошла с ним на Сереный бульвар к указанному дому. Дом оказался добротный, крашений, с глухим забором, отгораживающим двор от улицы. Мы долго стучали в запертую калитку, но никто не открывал. Наконец, к нам со стороны улицы подошла женщина лет пятидесяти и, хмуро посмотрев на нас, спросила недружелюбно:

—  Что вы стучите! Кто вам нужен?

Иван Феофанович, человек деликатный, смутился и робко пояснил:

— Мы ищем родственницу когда-то знаменитого артиста Ленского[1]. – И назвал её по имени и отчеству, но моя память не удержало это имя.

Тогда хозяйка дома открыла запертую калитку и, не оборачиваясь, пробормотала: — Ходят тут всякие! Ладно, позову её …             Конечно, она не слышала никогда о знаменитом актёре … Мы долго стояли у калитки, не приглашённые внутрь двора, и были в недоумении: ждать нам или уходить ни с чем…             Наконец, калитка с трудом отворилась, и к нам вышла согбенная старушка, одетая крайне бедно во что-то ветхое. Плечи её покрывала какая-то бесцветная попона, кое-где сохранившая следы былого             бархата оранжевого цвета. Лицо её со слезящимися глазами поразило меня какой-то безысходностью грусти. Вскоре выяснилось, что она очень плохо слышит и видит. Однако Ивану Феофановичу  удалось, правда, с трудом, объяснить ей кто он. Он назвал её уже умерших родственников, с которыми он был знаком, напомнил и о довоенных встречах с ней в Череповце. Она, казалось, ничего не вспомнила, однако, когда он пригласил её к нам в гости, охотно согласилась. Вышла хозяйка дома и спросила:

— Что, забираете её совсем? Хватит мне с ней мучиться!

Иван Феофанович  не оправдал её надежды и ответил смущённо:

— Нет, мы её к нам в гости сводим и назад приведём. Расскажите, как она жила все эти годы. Бедствовала, видать?

— Вы как думали! Если бы не я, она давно бы под забором умерла! У неё же никого из родственников не осталось. А пенсии ей не положено – дворянке –барыне!

Расстроенный и растерянный Иван Феофанович попрощался с сердитой хозяйкой, и мы отправились домой с необычной гостьей. Она покорно и равнодушно шла за нами, опираясь на палочку.

Моя бабушка Надежда Феофановна нас приветливо встретила и усадила за чай. Долго мы все отогревались за этим чаем, словно  побывали на каком-то холодном ветру.  Наша гостья тихо сидела и почти не участвовала в разговоре, пила чай с пирогом и словно бы к чему-то прислушивалась. Наверно, к забытой музыке  родного дома …

Но, увы, мы её не смогли у себя оставить. Слишком мала была наша комната …  А может быть, и наша душа…

Помню, в тот год она к нам приходила несколько раз сама. Удивительно, как она нас находила! Обычно старушка сидела молча, пила чай с незамысловатым угощением и отогревалась. О себе ничего не рассказывала. Но и так было ясно, что она «из бывших», как тогда называли людей, по несчастью родившимися в XX веке дворянами или купцами.

На следующий год, когда Иван Феофанович приехал в Череповец,  мы пошли на кладбище навестить умерших родственников и там недалеко от ворот увидели могилу этой старушки-сироты.

СЁСТРЫ

В четвёртом  классе, когда нас приняли в пионеры, пионервожатая Зоя Ивановна пригласила несколько учеников в пионерскую комнату (были раньше такие комнаты в школах).  Она сообщила, что даст нам очень серьёзные поручения. Мы все обрадовались: очень хотелось быть взрослыми и полезными людьми. Оказывается, у нас в школе есть тимуровский отряд, и нас тоже приглашают быть тимуровцами. Книгу Аркадия Гайдара «Тимур и его команда» мы все читали с интересом, поэтому предложение пионервожатой нас заинтересовало. Зоя Ивановна разделила нас на три команды и каждой дала записку с адресом. Она сообщила, что отправляет нас к одиноким престарелым людям для того, чтобы мы помогали им по хозяйству: принесли воды с колонки, дрова из сарая, помыли пол, в магазин сходили или ещё что-либо по их просьбе сделали.

Надо сказать, что все мы тогда, в 50-е годы, жили в деревянных домах и к такой работе были уже приучены. Нам, десятилетним, это не составляло труда. Мы обрадовались: нам доверили важное поручение – помочь нуждающимся! Не откладывая в долгий ящик, наша команда, состоящая из четырёх девочек, на следующий день после школы отправилась по указанному адресу. День был солнечный, морозный. Нам было почему-то всем очень весело, какая-то радость нас распирала. По дороге мы громко смеялись, шалили, играли в снежки. И вот мы нашли нужный нам дом. Войдя  в этот двухэтажный деревянный дом на первый этаж, мы растерялись: в длинном коридоре было несколько дверей. В какую дверь стучаться? Ведь нам был дан только адрес дома, а номер комнаты не указан… Тут вышла из одной комнаты молодая женщина и удивлённо на нас посмотрела:

— Девочки, кого вы ищете? К кому пришли?

В ответ я назвала фамилию и гордо добавила:

— Мы тимуровцы! Пришли помогать!

Женщина ещё более удивилась и указала на ближайшую дверь.

Мы постучали, но нам никто не отвечал.

— Стучите громче! – посоветовала соседка. – Сёстры болеют, наверно. Давно не выходили.

После нашего громкого стука дверь приоткрылась, и тихий слабый голос позвал:

— Входите.

В моей душе этот голос вызвал какую-то непонятную тревогу. Мы все притихли сразу и робко зашли в комнату. Перед нами стояла пожилая женщина, высокая, седая, с бледным лицом, ещё сохранившим тонкие красивые черты и какое-то особое выражение печали и подавленности. Чёрная шинель была накинута поверх её платья. В пустой комнате  стоял старый стол, стул и две железные кровати. На одной из них, стоявшей в противоположном от дверей углу, лежала другая сестра, укрытая каким-то тряпьём, поверх которого была наброшена такая же чёрная шинель. Чувствовалось, что в комнате так же холодно, как и на улице.

Растерянные до крайности, мы молча стояли и смотрели на старую женщину. Старухой её нельзя было назвать. Необычная величественность и строгость были во всём её облике. Она спросила нас тихо:

— Вы, действительно, к нам пришли? Ничего не перепутали?

Я, как самая шустрая, ответила за всех:

— Нам дали ваш адрес… Мы – тимуровцы. Пришли к вам помогать.

— Помогать? В чём помогать?

Мы наперебой начали объяснять, что мы сможем для них сделать. Старая женщина растерялась и ничего нам не говорила в ответ, видимо, не сразу разобралась в ситуации. Тогда её сестра из своего угла промолвила:

— Катя, попроси воды принести …

— Да неудобно, Лиза, детей заставлять…

Мы обрадовались вдвойне. Во-первых, наконец-то они поняли, зачем мы пришли, а во-вторых, очень хотелось назад из этой непонятной холодной комнаты. Видимо, детский инстинкт подсказывал нам: здесь какая-то большая беда. Захотелось подальше от неё быть. В то же время нас охватила жалость к этим оставленным всеми старым женщинам.

— Давайте ведро! — с готовностью сказала Надя Морозова, моя подруга. – Я быстро сбегаю за водой, тут рядом колонка.

— А я дров принесу, будете печку топить. Потеплеет тогда в вашей комнате.

Первая сестра грустно сообщила нам:

—  Ведра нет, есть только чайник. Можно с ним сходить за водой…

Дров тоже нет. Не запасли…

— Я могу за булкой сходить в магазин, — предложила Вера Обушонкова.

Старая женщина была в растерянности:

— Деньги кончились …

Тогда и мы растерялись. Впервые мы столкнулись с такой бедностью. Это был какой-то неведомый нам жестокий холодный мир. Мы в тот раз всё-таки принесли им воды в чайнике, потом попросили их не запираться, так как скоро вернёмся. В коридоре мы собрали свои копейки, подсчитали – на буханку хлеба хватит. Бегом побежали в магазин и вернулись в комнату с буханкой свежего хлеба. Сёстры обрадовались, хотя старались не показывать виду. Мы распрощались с ними дружески и пообещали снова прийти.

Дома я взволнованно рассказала бабушке и маме, у кого мы были. В ответ бабушка горько усмехнулась и сказала, обращаясь к маме:

— Видно, ссыльные. Зачем детей направлять к ним, лучше бы дали этим несчастным хотя бы маленькую пенсию.

Потом бабушка задумалась и сказала грустно:

— Если бы не ты, Елена, да не Николай, так и у меня бы такая участь была.

Мама её начала успокаивать:

— Ну, ладно, не дали тебе ничего за работу в деревне, так должны дать пенсию за погибшего Володю. Умные люди мне сказали, что дадут.

При воспоминании о погибшем сыне бабушка ещё больше загрустила. Однако она усадила меня за стол и накормила обедом: постными щами и пшённой кашей на молоке. А на верхосытку  дала стакан клюквенного киселя.

После обеда я стала просить у мамы деньги: мы с одноклассницами договорились в складчину купить старым женщинам булку и молоко. Деньги мне дали, хотя и не очень охотно, так как каждая копейка была на счету.

На следующий день после школы наша тимуровская команда направилась в магазин, а затем со скромными гостинцами мы пришли к сёстрам. Встретили они нас приветливо, поблагодарили за гостинцы. Кто-то из нас сходил с чайником за водой. Старушки были неразговорчивы, видно,  тяготились нашей опекой. Да и мы, дети, чувствовали себя у них скованно: понимали, что ничем существенным мы им не можем помочь. Словно какая-то стена была между нами.

Ушли мы опечаленные и по-детски озабоченные. На следующий день в  школе мы всей гурьбой подошли к пионервожатой и рассказали ей о бедных сёстрах, ожидая от неё помощи или хотя бы совета. Но Зоя Ивановна настороженно задумалась и затем сказало категоричным тоном:

—  Вот что, девочки! Больше туда не ходите. Я сообщу о сёстрах в собес. Может, помогут им… Да! О них без вас позаботятся!

Прошло дня три …  Мы послушались вожатую и старушек не навещали, но душа была не на месте. Мы чего-то не понимали, но жалость и сострадание неотступно мучили нас. И наконец, мы не выдержали и решили навестить сестёр, несмотря на запрет. Пришли и долго стучали в дверь, но нам никто не открывал … На стук вышла соседка и сообщила нам, что сегодня утром сестёр куда-то увезли на машине вместе с двумя узелками их личных вещей.

Нам стало не по себе, словно мы только что потеряли близкого человека…  Да и неизвестность мучила. Мы ничего не понимали, что происходит с этими старушками. Мы тогда не знали словосочетания «злой рок», но именно его и устрашились наши детские души.

Вот и вся история.

МИТЯ-ДУРАЧОК

         Когда я училась в первом классе, весной умер Сталин. В школьном зале повесили его портрет в траурной рамке и украсили еловыми ветками. Поставили почётный караул из учителей и старшеклассников. Играла в школьном репродукторе траурная музыка. Нас выстроили на линейку и объявили о смерти вождя. Я увидела на лицах взрослых какое-то странное напряжение, а некоторые из них плакали. Это странное напряжение витало и в воздухе, и мы, дети его чувствовали, хотя не понимали горя взрослых. Сталин для нас тогда был просто особенным именем, которое часто повторяли, и портретом, который висел в любом учреждении.

Когда я пришла домой, бабушка рассказывала с улыбкой маме: «Сегодня стою в магазине в очередь, и как всегда, Митя-дурачок крутится около. Бабы и говорят ему: «Лучше бы ты, Митя, помер, а не Сталин!» А он обычной своей скороговоркой отвечает: «Нет, нет! Я жить хочу, жить! Не хочу, не хочу умирать!»

Надо сказать, этот Митя был человеком известным в Череповце. Где он ночевал, никто не знал, но весь день он был на людях, в основном «дежурил» в разных магазинах и собирал подаяние. Внешний вид имел отвратительный: горбатый, с толстым животом и оплывшей фигурой, с одутловатым лицом и толстыми, слегка отвисшими губами и крупными редкими зубами. Одет был в серые грязные обноски, зимой и летом ходил без шапки. Я его очень боялась и всегда старалась обойти стороной. Но глаза у него были детские, искренние, и характер он имел смиренный и добрый. Все в городе его по-своему любили за его безответность и нередко над ним подшучивали, благо он верил всему. Однажды кто-то над ним довольно зло подшутил и нарушил его покой, став со смехом его дразнить: «Ты, Митя, беременный. Скоро родишь!»  Глупые и жестокие люди подхватили эту злую шутку и тоже начали его дразнить: «Беременный! Беременный!» Юродивый не на шутку испугался и заметался. Какой-то шутник стал его разубеждать и выдал ему справку об отсутствии у него беременности, чтобы отбиваться от насмешников. Однако это вызывало новую волну жестокого веселья, когда Митя, стоя в магазине, показывал всем эту справку и, заглядывая в глаза проходящим, неуверенно говорил: «Я ведь не беременный. Вот и справка у меня об этом есть!»

Вскоре Митя исчез бесследно. По городу поползли разные слухи. Одни  говорили, что Митя был заслан к нам в город английским шпионом и теперь бежал за границу. Другие утверждали шёпотом, что Митю как врага народа отправили в заключение, в лагерь. А третьи утверждали, что юродивый  просто был тяжело больным человеком, и его поместили в какой-то дом инвалидов.

Итак, Сталин вошёл в историю, его до сих пор восхваляют или, наоборот, проклинают. А при жизни о нём боялись сказать неосторожное слово. Митя же бесследно растворился в потоке времени… О нём и ему в глаза любой мог сказать, не боясь, всё, что заблагорассудится…

А ведь они были современниками…

Вот эта маленькая и незамысловатая, но вечная история жизни  властителя, с одной стороны, и маленького, слабого человека с другой…

ТЁТЯ ЛИЗА

Нищету, унижение, притеснения и другие беды люди переносят по-разному, не в осуждение будь сказано. Вспоминаются мне судьбы тёти Лизы.

Кем была тётя Лиза до ареста мужа перед войной, я не знаю.  Помню  уже послевоенное её житие. Однажды по какой-то причине мама взяла меня с собой на работу в институт. Сначала я смирно сидела в её кабинете, а потом стала бродить по длинным коридорам старинного здания, бывшего реального училища, где тогда размещался учительский институт. На второй этаж вела широкая лестница с чугунными ступенями и витыми перилами.  Она мне показалась таинственной, и мне захотелось узнать, куда же она ведёт. Я подошла к ней и уже хотела подниматься по ступеням на второй этаж, как тут из-под лестницы, из небольшой дверки, вышла пожилая полноватая женщина и спросила меня:

— Девочка, ты куда направилась?

— Хочу посмотреть, что там выше.

— Откуда ты появилась? Как звать тебя и чья ты будешь? – продолжала расспрашивать меня женщина спокойным приветливым голосом. Я объяснила ей, кто я такая и показала кабинет, где работала моя мать.

Тогда она заглянула в кабинет и спросила  маму:

— Елена Степановна, пусть Люся у меня пока побудет.

— Хорошо, тётя Лиза! Я скоро за ней зайду.

Я с интересом пошла с ней по коридору назад к лестнице, мы свернули под неё, и тётя Лиза открыланебольшую дверь…   Я остановилась на пороге от изумления: вместо ожидаемой комнаты (ведь тётя Лиза там жила!) перед нами была небольшая продолговатая каморка с окном, она вмещала узкую кровать, столик-тумбочку и табуретку. Ещё оставался узкий проход между кроватью и противоположной стеной. Каморка блистала чистотой: прозрачные стёкла в окне сверкали, на окне стояла цветущая герань, кровать сияла белизной покрывала и кружевной накидки на подушке, столик был покрыт тоже кружевной скатертью, на полу лежал чистый половичок. С низкого косого потолка свисал аккуратный зеленоватый абажурчик.  На табурете, покрытом ковриком, сидел котёнок и умывался.

Как известно, дети любят всё маленькое, поэтому каморка тёти Лизы мне очень понравилась. Мне стало очень весело, и я сказала тёте Лизе:

—  Я тоже хочу здесь жить! Здесь как в сказке!

— Упаси Бог! – вырвалось у тёти Лизы. – Давай лучше чай пить. Она неспеша сняла кружевную скатерть с тумбочки, под ней оказалась цветастая клеёнка, достала из тумбочки две красивых чашки, сахарницу, белый хлеб и выставила всё это на  клеёнку. Затем она пошла с небольшим эмалированным чайником за горячей водой к титану, который в те времена  всегда грелся в институте для всяких нужд. У самой тёти Лизы не было никакого домашнего хозяйства. Она жила, как птица Божия.

После той первой встречи я много раз встречала тётю Лизу, когда приходила к маме в институт. Меня всегда удивляло её удивительное спокойствие в самых разных ситуациях. Но вот пришли хрущёвские времена, и я впервые увидела плачущую тётю Лизу. После многих лет неизвестности вдруг вернулся из сибирского лагеря её муж. Его реабилитировали, даже квартиру дали хорошую. Однажды мама пошла к ней в гости, и я захотела пойти с ней. В светлой чистой квартире хозяйничала печальная тётя Лиза, и я поняла, почему она так печальна: её вернувшийся муж, исхудавший, жёлтый, сидел, сгорбившись, у стола и всё время молчал. Через полгода он умер, несмотря на терпеливые старания тёти  Лизы воскресить его. После смерти мужа она надела чёрный платок и больше его не снимала.

В обстановке скудости и нищеты она была полна жизни и спокойствия, так как у неё была надежда. Вера её поддерживала. И сейчас, потеряв надежду, она, однако, не потеряла веру в Бога.  Ею она и жила оставшиеся годы.

[1]Ленский Александр Павлович (до 1897 Вервициотти) (1847, Кишинёв — 1908, Москва), знаменитый актёр, режиссёр, театральный педагог.