Вологодский литератор

В деревне Квасюнино жил потомственный пастух, которого звали Павел Мороз. Это был странноватый лохматый мужик с глубоко посаженными хитроватыми глазами, которые словно бы пытались куда-то спрятаться от собеседника. Ему привычнее и проще было иметь дело с животными, чем с человеком. Мужик он был диковатый, говорил очень невнятно и непонятно, но при этом совсем безобидный.Правда, все знали, что сердить его, и особенно дразнить не стоит. Аесли кто по глупости пытался глумиться над ним, то Павел замахивался на обидчика своим пастушеским посохом – суковатым бадогом и,сверкая из-под косматых бровей глазками, кричал страшным голосом, сам себя пугаясь:

– Вражонок! Полно варакосить! Полно дековаться!

Привычный с детства к пастушеской работе,он был полон скрытого самоуважения. Действительно, в деревне без пастуха не обойтись. Это профессия важная.

За глаза деревенские зубоскалы в насмешку называли  его «Павликом Морозовым» по созвучию его имени и прозвища с фамилией когда-то погибшего от руки родственников школьника. Имя этого решительного пионера, предавшего властям родного отца, было в те времена со школы всем известно. Однако, в отличие от того пионера, пастух Павел с любовью вспоминал своего умершего отца — пастуха, Ивана Мороза, который дал ему какое ни есть ремесло, научил пасти стадо.По словам старожилов, сын был очень похож на отца и внешне, и по манере прятать взгляд, ходить медленно, как-то сгорбившись. Почему Павел и его отец Иван получили прозвище Мороз, уже позабыли в послевоенные годы. Я никогда не видела этого Ивана Мороза, но слышала шутливо-умильную частушку о нём. Её сочинил ещё до войны мой дальний родственник Шурентий Тихомиров, которого в деревне считали юродивым. Он с детства сочинял стихи, особенно меткие четверостишия, в которых звучала шутливо-ироничная, а иногда и добродушная оценка кого-либо из односельчан. Так вот эту частушку мне очень хотелось бы сейчас привести, но подвела память. В результате могу сообщить только запомнившийся многозначительный  конец:

…………………………

…………………………

Свою Аннушку слепую,

Как картиночку, берёг.

По рассказам моей бабушки, жена Ивана Мороза Анна, действительно, была слепой, сидела всё время в своей ветхой избе, ждала мужа и была очень кроткой. Этот конец стиха меня ещё в детстве очень тронул своей ласковостью и добротой к увечной жене – теми чувствами, на которые оказался способен простой, на вид диковатый мужик. Сравнение с картиночкой современному человеку может показаться непонятным. Однако оно выражает образно мысль о красоте женщины. Так, в «Словаре русских народных говоров» указано: Картинистый  –  такой красивый, что хочется изобразить на картине; картиновый  – красивый, как на картинке (вып. 13, с. 100). Была ли Аннушка красивой действительно, или просто в стихе была добродушная шутка? Теперь уж никто не ответит.

Но вернёмся к их сыну Павлу. Когда его родители умерли в начале войны, он и его брат, ещё подростки, остались без попечения. Страшный голод заставил братьев бродить по окрестным деревням и просить милостыню. Воровать им даже в голову не приходило. Времена были строгие, да и родительское крестьянское воспитание не позволяло переступить ту роковую черту, после которой их судьба пошла бы по кривой дорожке.

После войны, когда  жизнь в деревне стала постепенно налаживаться, и у всех во дворах появились овцы и козы, потребовался пастух. Вспоминали Ивана Мороза: «Эх, хороший был пастух! Жаль – помер…». Вспомнили и о его сыне Павле, который жил неприкаянным, без дела и заработка. И решили попробовать его нанять в пастухи. Попробовали, и оказалось, что вполне исправно пасёт стадо, пастушеские навыки получил от отца-пастуха. Так он верно служил деревенскому обществу более тридцати лет, с конца 40-х и по 70-е.

В те годы я каждое лето жила в Квасюнине у родственников. Многое из тех дальних времён помню, так как всегда была наблюдательной и меня очень привлекала деревенская жизнь. При мне пастух Павел, бывало, жил свой черёд и у моей крёстной тёти Раи, она всегда держала овец, две козы и ягнят. Прошло много лет с тех пор, но я хорошо запомнила Павла Мороза и его своеобразное бытие странника, и неразрывно связанного с жителями деревни, и одновременного очень одинокого и чужого всем.

Как и полагается пастуху, утром он вставал чуть ли не раньше всех и важно шествовал с колотушкой  вдоль деревни – собирал стадо коз и овец. Деревня начинала оживать, голосисто кричали петухи, слышалось мычание коров, блеяние овец и коз, скрип дверей, крики хозяек, выгоняющих живность со двора, их разговоры друг с другом, звон подойников. Небо слегка розовело на востоке, предвещая ясную, солнечную погоду, было прохладно.

По утверждению писателя Василия Белова, дробь колотушки или звук пастушьей дудки имели несколько музыкальных ритмов – колен, которые были особыми командами для коров и коз. В своей знаменитой книге «Лад» он называет такие, например, команды: «Выходи из дворов!», «В прогон, в прогон!», «Домой!» и ещё несколько.

С ранней весны до поздней осени пастух Павел пас довольно большое стадо коз и овец – личную собственность жителей Квасюнина.  Обычно он выгонял стадо в пойменные луга рек Игайки и Шексны.  Там проводил целые дни в одиночестве, зорко следя за подопечными животными. Они его хорошо знали и были ему покорны, кроме некоторых молодых козлов и баранов. Но их он быстро усмирял кнутом, и они тогда признавали его власть над собой.

Плата за работу пастуха назначалась традиционно по простому расчёту. Павел Мороз жил и кормился у хозяев в доме один день за каждую взрослую овцу или козу и один день – за пару ягнят или козлят. В результате получалось: сколько животных – столько и дней ночевал и питался пастух у этих хозяев. И так весь период пастьбы он переходил постепенно из дома в дом.Опять же по сложившейся привычке полагалось кормить пастуха очень сытно. Ему давали с собой в поле туесок с бутылкой молока, пирогами и варёными яйцами,  вечером его плотно кормили ужином. А потом он долго и с наслаждением пил чай с сахаром в прикуску, переговариваясь с важным видом с хозяйкой.

Ночевать его укладывали в сенях или на сеновале. Спал он очень крепко, но рано утром вовремя вставал сам. Очень не любил, когда его поздним вечером или ночью будили. Тогда он вдруг возбуждался и страшно ругался на того, кто потревожил его сон.

Мой дядя Коля Калачёв рассказывал как-то забавную историю первой встречи с Павлом Морозом. Молодым офицером приехал он  в родную деревню, где родился и провёл всё детство. Пароход  из Череповца пришёл поздней ночью на нашу пристань «Анисимовские гряды». (В начале 50-х ходили пароходы, а катера и теплоходы появились позднее). Дядя никого не предупредил о своём приезде. Знал, что ему всегда в доме Раисы Ивановны будут рады. Подошёл Николай к дому и постучал в двери. Тихо… Никто не выходит. Видимо, все уже крепко спят и не слышат. Тогда он застучал громко и крикнул: «Рая, открой!» Вдруг в сенях кто-то сначала звероподобно зарычал, а потом Николай услышал грозную брань в свой адрес. Кто-то кричал грубым, но невнятным голосом матерные слова и не открывал двери. Гость опешил: в доме живёт только Раиса с маленькой дочкой, а тут такая грубость неизвестного мужчины. Нет, в Квасюнине  так не встречают родственников! Что же это могло быть?… Но вот в доме послышался голос Раисы Ивановны и её поспешные шаги. Двери открылись, и родственница радостно пригласила  гостя в дом. В тёмных сенях кто-то невнятно продолжал ворчать. Но уже тихо, как бы успокаиваясь.

– Проходи, проходи, Николай! Как хорошо, что приехал! – говорила хозяйка приятным грудным голосом. А это пастух Павел тебя испугался спросонья и закричал, заругался. Ты уж не обижайся на него. Нынче моя череда его содержать. Вон спит в сенях в пологе.

Миновали сени и зашли в комнаты. Раиса Ивановна захлопотала, хотела угощать гостя, но он отказался. Только выпил молока с хлебом.

– Что это пастух такой сердитый да грубый? – спросил Николай.

– Нет, он мужик даже очень смирный. Жизнь у него в войну была, пожалуй, тяжелее, чем у нас всех. Сирота, ходил по миру тогда. И не раз, видать, попадал в переплёт. Напуган сильно был. Вот теперь и кричит громко, и ругается, если внезапно кто-то разбудит ночью.

Рано утром, как всегда, пастух ушёл со стадом. Николай встретился с ним снова только вечером, когда Павел после трудового дня блаженствовал за чаем на кухне.

– Ну, давая знакомиться, Павел Иванович! Я до войны тоже жил в Квасюнине. Хоть и небольшой был, но помню твоего отца Ивана Павловича, хороший был пастух. А ты тогда совсем малышом бегал по деревне.

Павел зыркнул на Николая, но быстро отвёл глаза в сторону и ответил грубым голосом, уже не глядя на него:

– Здорово, коли не шутишь!  – И снова замолчал, углубившись в себя.

Надо сказать, что дядя Коля, хотя тоже многое пережил в войну и после войны в голодные годы, однако имел очень добродушный и общительный характер, поэтому знакомство на этом не закончилось. Так совпало, что все четыре дня, пока он гостил в деревне, пастух ночевал и кормился у Раисы Ивановны. В один день они покинули гостеприимный дом:гость отправился вечером на пристань, а пастух – на постой к другой хозяйке. За это время Николай умудрился подружиться с пастухом, и тот даже кое о чём вёл с ним неспешную беседу, когда дядя навещал его пару раз на пастбище. И такая дружба продолжалась годы – в каждый короткий приезд дяди в деревню.

Конечно, Павел был дорог Николаю как воспоминание о юности и родном деревенском быте. По ним молодой офицер тосковал у себя в лётном гарнизоне, который тогда базировался в Польше. Работа была ответственная и нервная: он, как механик, готовил самолёты к полёту и всегда переживал за их безопасность. Нередко он утешал себя приятными воспоминаниями о родственниках и родной деревне.

То, что образ пастуха был для него всегда знáком чего-то родного, но уже далёкого и невозвратного, говорит один случай. Мы с мужем тогда, в начале 70-х, временно жили в Москве на частной квартире. И вот раздаётся долгий междугородний звонок, я в спешке подбегаю к телефону. Ждала важного сообщения с кафедры института, а вместо этого в трубке раздался грубый голос явно с квасюнинской поговорочкой на «О»:

– Здорово, робята!

Я удивилась и спрашиваю, кто звонит?

– Павел Мороз с Квасюнина!

Я сразу поняла, что меня разыгрывает кто-то из родственников. Павел Мороз уж никак не мог мне звонить, да и вообще никому он никогда не звонил.

– Дядя Коля! – крикнула я в трубку, вдруг догадавшись, кто мог так шутить. Раздался довольный смех:

– Я, кому же ещё вспоминать Мороза в своих шуточках!

Я тоже радостно засмеялась, как будто в эту минуту снова оказалась в родной деревне.

Несмотря на нелюдимость пастуха, с ним пытался дружить не только Николай, но и другие гости, приехавшие в родную деревню летом. Некоторые обосновывались на полдня на лугу вблизи Игайки и Павла со стадом. Городские часами загорали, вели беседы, играли в волейбол. Павел сидел молчаливо невдалеке, как всегда, одетый в старый поношенный пиджак и кепку, хотя стояла жара и солнце палило…

Интересно, помнят ли о потомственном пастухе Павле Морозе нынешние жители

Квасюнина? ….

***

Да, все мы, покинувшие родные места, тоскуем о своих истоках, о приволье лугов, лесов и рек, о деревенском быте и односельчанах…А живём в тесных каменных городах среди толп незнакомых людей и нахальных потоков автомобилей.