Вологодский литератор

Недавно во дворе своей многоэтажки я встретил соседа – пожилого пенсионера Александра Михайловича, которого не видел очень давно. Оказывается, он повредил позвоночник, лежал в больнице и теперь, бедняга, ходит с палочкой с большим трудом. Неожиданно он сказал мне: «Я знаю, вы в церковь ходите. Заходите ко мне, я вам расскажу кое-что интересное». Я побывал у него в гостях и, действительно, услышал интересную историю. Привожу её здесь почти в том виде, как она прозвучала. Лишь в конце я добавил важный документ.

* * *

Родился я в Москве, жили мы в Черёмушках, тогда это была окраина, а теперь район вблизи метро Профсоюзная. У нас был свой деревянный дом, и вся округа была из таких же частных домов. Отец погиб в самом начале войны, мать снова вышла замуж, и мы жили с отчимом. Мать растила меня и младшую сестрёнку, отчим работал на заводе, занимал какой-то важный пост и был убеждённым коммунистом. В те послевоенные годы жилось трудно, даже такая семья, как наша, испытывала нужду, а ведь многие дети, вообще, росли без отцов. Но речь сейчас не об этом…

Мы, мальчишки, после школы почти всё время проводили на улице – играли в войну. Кидали жребий – кому быть немцем, кому русским и носились друг за другом. У каждого было своё деревянное оружие – пистолет, автомат, их мы сами мастерили. Тогда все фильмы были про войну: «Три танкиста», «Звезда», «Подвиг разведчика». Мы смотрели их не по одному разу и всё, что видели, повторяли в своих играх. Помню, нас водили всей школой смотреть «Судьбу барабанщика», а потом мы книжку Гайдара зачитали до дыр. Очень любили книги про шпионов, очередь друг за другом занимали. И сами мечтали выследить шпиона, стали присматриваться к прохожим.

Вот как-то сижу я дома, делаю уроки – это в мае было, я тогда пятый класс кончал. Вижу, друг мой Митька подошёл к окну и машет мне: выйди, мол. Я выхожу, он такой взволнованный говорит мне: «Я выследил одного подозрительного типа. Странный такой, одет хорошо, идёт, осматривается, шепчет что-то. Зашёл вон в тот дом, ну где две рябины стоят, где старик хромой живёт. Пойдём, последим за ним».

Это сейчас вспоминать смешно и стыдно, а тогда… Сидим мы в своей засаде, в кустах, и сердце сладко замирает: а вдруг и вправду шпион? Долго сидели. Наконец, выходит дядька, за спиной вещмешок. Митька шепчет: «Интересно, что у него там?». Я говорю: «Наверное, картошка». А Митька: «Нет, квадратное что-то. Может, взрывчатка или папки какие с бумагами, карты секретные». Пошли мы за ним. Идём, притворяемся, будто балуемся друг с другом. Он — на остановку. Сел в трамвай и укатил. Мы ехать не могли, денег не было на билет. Запомнили номер трамвая и пошли по домам. Кончилась наша игра.

И вот иду я домой, вижу, из этого подозрительного дома вышел хозяин и пошёл к колонке за водой. Идёт, хромает, тележку с бидоном везёт. Ладно, думаю, пока он ходит, я на этот дом поближе посмотрю. Подошёл к калитке, стою, глазею на окна. Потом смотрю, рядом с калиткой, на траве что-то белеется, вроде пуговицы. Поднял, вижу – это металлический кружок, на нём портретик — женское лицо, и написано что-то не русскими буквами. Меня будто жаром обдало. Я сразу вспомнил песню, что мы в пионерском лагере распевали – про пуговку. Я и сейчас её помню. Там про то, как мальчик Алёшка шагал с отрядом по дороге и наступил на пуговку. Да вы, наверное, тоже эту песню знаете. Там дальше поётся так: «Он поднял эту пуговку и взял ее с собою,  и вдруг увидел буквы нерусские на ней. Ребята всей гурьбою к начальнику заставы бегут, свернув с дороги, скорей, скорей, скорей! — Рассказывайте точно, — сказал начальник строго, и карту пред собою зеленую раскрыл, — среди какой деревни и на какой дороге на пуговку Алешка ногою наступил? — Четыре дня скакали бойцы по всем дорогам, четыре дня искали, забыв еду и сон, чужого незнакомца в дороге повстречали, сурово осмотрели его со всех сторон. А пуговки-то нету от левого кармана, и сшиты не по-русски короткие штаны, а в глубине кармана — патроны для нагана и карта укреплений советской стороны. Вот так шпион был пойман у самой у границы. Никто на нашу землю не ступит, не пройдет. В Алешкиной коллекции та пуговка хранится, за маленькую пуговку — ему большой почет!»

Вот такая песенка. То, что в строю пел, потом помнишь всю жизнь… Зажал я эту «пуговку» в руке и двинулся к Митьке. Только от калитки отошёл — навстречу этот старик с тележкой. Может он не такой уж старый был, но очень худой и сутулый. Идёт, улыбается мне, как старому знакомому: «Ну что, сосед, помирился со своим корешем, или всё дерётесь?» Я проскочил мимо него и помчался к Митьке. Бегу и думаю: «К чему это он мне сказал?» И вспомнил: зимой играли мы в снежки, и разодрался я с одним парнем с соседней улицы – мы с ним всегда во вражде были. Он мне врезал так, что кровь из носа хлынула. Боль страшная, я воплю, как резаный, снег вокруг в красных пятнах. А этот старик мимо шёл, обнял меня, сел со мной на снег, голову мне запрокинул, снег к носу приложил и сидел, успокаивал меня, пока я не перестал всхлипывать.

Пришёл я, значит, к Митьке, показываю «пуговку». У него сразу глаза разгорелись: «Ну всё! Надо в милицию идти. Видишь, не наша эта вещица, не русская, значит, шпионское гнездо здесь». А у меня азарт уже потух. «Нет, — говорю — никакой он не шпион» и рассказал, как он меня зимой пожалел. А Митька мне: «Может он маскировался так. Они же хитрые».

Конечно, ни в какую милицию мы не пошли. Это только в глупой песенке пионеры толпой бегут к начальнику заставы. Мы были не такие.  И не такие, как у Гайдара в книжках, – там всё лживое насквозь.

А потом я свою находку матери показал. Она так удивилась: «Ой, медальончик эмалевый, совсем как новенький!… Это иконка, Богородица. А где ты нашёл?». Я  объяснил. Тут отчим подходит, говорит: «Это тёмные бабки на шее носят. Дай сюда». И больше я этого медальона не видел.

А дня через три прохожу я мимо этого дома, смотрю, окна досками забиты, на дверях большой замок висит. Я у матери спрашиваю, куда сосед девался. Она отвечает: «Николай, художник? Арестовали его. Говорят за религию»…

У меня сейчас всё это как перед глазами стоит. Почему-то детство хорошо вспоминается в старости. И этого Николая-художника вижу, как на фотографии…Я под старость стал историей интересоваться. Везде пишут, что после войны, до Хрущёва, никаких гонений на религию не было. Наоборот, священников из лагерей освобождали, храмы открывали, семинарии. Значит, думаю, мать ошиблась: не могли тогда, в 1949-м за религию арестовать. А недавно мне в руки вот эта книга попала. Толстая, читается с трудом, будто диссертация какая. Там в приложении приведены документы, в том числе недавно рассекреченные. Читайте вот на этой странице.

Я взял протянутую мне книгу. Она называлась «В поисках “безгрешных катакомб”. Церковное подполье в СССР», автор Алексей Беглов, издана в Москве в 2008 году. На странице 285 я прочитал следующее.

Сообщение о выявленной в Москве группе лиц, занимавшихся нелегальным изготовлением и продажей икон и других предметов религиозного культа

4 сентября 1949 г.

Копия

Секретно

Экз. № 5

Товарищу Сталину И.В.

Товарищу Берия Л.П.

Товарищу Маленкову Г.М.

Товарищу Ворошилову К.Е.

            Органами МВД по гор. Москве выявлена группа лиц, занимавшихся нелегальным изготовлением и продажей икон и других предметов религиозного культа.

            К уголовной ответственности привлечены: Комиссарова Е.С., 1907 года рождения, нигде не работающая; Плетнёва О.Н., 1898 года рождения, нигде не работающая; Миронов Ф.Д., 1903 года рождения, по профессии экономист-плановик, нигде не работающий, и Бордюков Н.К., 1889 года рождения, по профессии художник, нигде не работающий.

            Расследованием установлено, что Бордюков, Комиссарова, Плетнёва и Миронов совместно изготовляли иконы, нательные кресты и другие предметы религиозного культа, которые они продавали на рынках, у церквей, и на кладбищах гор. Москвы и других городов Советского Союза.

При обысках у указанных лиц изъято 524 иконы, 1500 иконо-медальонов, 305 поминальных книжек, 1800 нательных металлических крестов, 1200 отпечатанных типографским способом церковных молитв, 1500 бумажных венчиков, 13 металлических лампадок, 2 фотоаппарата, 300 фотоснимков на религиозные темы, различные приспособления для изготовления  металлических рамок для икон и др., а также 68 рублей разменной советской монеты.

Дальнейшее расследование ведётся в направлении выявления нелегальной мастерской, изготовляющей металлические кресты и медальоны, и типографии, в которой печатались церковные молитвы и поминальные книжки.

МИНИСТР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР –                                         (С. Круглов)

Я прочитал документ до конца, потом ещё раз пробежал глазами начало. Я был поражён:

— Ну и дикие же были времена! Сейчас даже представить такое трудно. Люди делают иконы, а о них докладывают так, будто они готовят государственный переворот. Министр самому Сталину сообщает!.. Так вы, Александр Михайлович, думаете, что найденная вами иконка как-то связана с этими арестами?

Мой собеседник сидел мрачнее тучи.

— Очень хотелось бы, чтобы это было не так. Только уж очень всё похоже: и время, и имя художника, и то, что от него продукцию мешками носили… Отчим – вот кто их сдал! Он ведь долго с нами не жил – бросил нас, хотя у матери ещё один сын родился. Я из-за этого после семилетки работать пошёл. Жизнь у меня сложилась нелёгкая…  А про отчима мне сестра из Москвы писала, что он при Хрущёве в гору пошёл – в райкоме партии работал. Что с ним потом было – не знаю. Ну да Бог ему судья.

— Так вы благодаря этой истории к вере пришли?

— Сын у меня верующий. Он в Чечне воевал, оттуда раненым пришёл и верующим. А мне это не даётся, с моим-то пионерским воспитанием. Я – сочувствующий.

Эта история, рассказанная человеком, искренне переживающим о судьбе невинно пострадавших людей, никак не выходит у меня из головы. Конечно, ни Сашка, ни Митька здесь не виноваты. Всем нам, детям того времени, прививали шпиономанию и атеизм. Слава Богу, что хотя бы к старости прозревает душа.