Вологодский литератор

К 65-летию

Саша, ругай меня не ругай, а я послал газету с рассказом (газета «Русский Север» – А.Ц.) в журнал «Москва», благо они просили посодействовать в какой-либо публикации. Я готов сделать и небольшую врезку, если попросят. Одним словом, поздравляю с добротным рассказом, хотя как мне показалось, его надо слегка выправить. Думаю, ты согласишься с моей правкой… Надо старика хоть разок повеличать по имени-отчеству, а историю прозвища перенести в начало рассказа. Не худо бы немного (одним словом на каждую) индивидуализировать старух, одну (н.п.Анюту) сделать помоложе. В общем, я кое-что сделал сам, если ты согласен, то перепечатай и не спеши отсылать в «Роман-газету». По-моему, лучше опубликовать сначала в «Москве», я убежден, что они скоро напишут тебе. Я газету (не правленую) им послал, чтобы они застолбили, в какой номер тебя запустить. Так что поторапливайся… Но ни в коем разе не увеличивай объем, как это делал Астафьев.

Обнимаю. В. Белов. 10 августа

ТАЛАНИХА

Рассказ

Памяти В.И. Белова

В небольшой деревушке, в стороне от главной дороги, летнее утро: солнечно, свободно, безветренно. В просторной светлой избе, что с краю деревни, сидела за кухонным столом старая Катерина Глебовская и вприхлёбку пила чай из блюдечка. И вскоре увидела через раскрытое окошко, как её загородой, которую она окашивала с утра, быстро, будто восвояси, пробрался чужой толстый мужик.

Почуяв неладное, Катерина выглянула на волю, а тот уже и с глаз долой пропал. Старуха с оханьем поднялась, чтобы из передней поглядеть, куда это молодец посвистал. А он уже тут как тут – в дверь, не торкнувшись, без спроса вошел. Стоит, только что притолоку головой не подпирает: набычился, борода лопатой, у самого носа два круглых бойких глаза, в майке и трусах до колен цветных, ноги, будто тумбы, все волосатые, вдобавок еще в тапках кожаных без носок.

– Чего тебе, милок? – немного оробев, спросила Катерина. Согнутая, в линялом ситцевом платье, она была этому гостю еле не по пояс. – Воды надо или избой обознался?

– Да мы, бабка, реставраторы, – неожиданно тонким голосом ответил парень, а сам по стенкам нет-нет и зыркнет, даже в большую комнату хотел без хозяйки двинуться, но на дороге была Катерина и не думала отступать.

– Реставраторы мы, – снова повторил он. – Иконы ходим реставрируем, лучше делаем, – незваный гость только не выпевал. – А то и купить можем. Денег-то надо, бабушка?

– А кому они не нужны, – смиренно ответила Катерина. – Да только продавать-то у нас нечего. А если воды не надо, так иди, батюшко, куда шел: мне сено грести пора. Иди с Богом.

– Ну, смотри. – Парень шумно вздохнул и отправился восвояси: в коридоре, слышно было, приложился головой о дверной вершник и крепко выругался, после скоренько слетел вниз.

А Катерина не на шутку встревожилась. Она вспомнила, как в прошлом году, зимой, тоже шастали в этих краях какие-то гости. Пошныряли они по деревне, а потом в избе у Миши Демушки пропали иконы, а еще не стало медного самовара вместе с домоткаными половиками. Самих-то хозяев давно уже не было на белом свете, только летом из города детки сюда наезжали.

А теперь опять какие-то чужие с утра пораньше ходят-шерстят, – говорят, сделают так, что иконы станут лучше, чем были, где это видано?

Катерина, ойкая, не пошла огребать сено, как задумала, а прямиком, на всякий случайзатворив дверь палкой, наладилась навестить Анюту Мишкину.

Солнышко на улице жарило во всю ивановскую, в воздухе, не утихая, палило зноем, а толстая бархатная пыль желтым покрывалом лежала на земле, и пара рябых куриц, вспархивая, пыталась в нее зарыться и отдохнуть, но у них не хватало пороху.

Катерина проворно надвинула на глаза платок и заросшей тропкой выбежала из своего заулка, вгустую затянутого иван-чаем, а по дороге встретила товарку, которая с коромыслом и ведрами направлялась к колодцу за водой. Она пересказала Анюте Мишкиной все, что знала, а в горячке и от себя лично кое-что скороговоркой добавила.

Анюта, еще бедовая и сухожильная, но робкая отроду, захваталась за голову уже на середке рассказа, собираясь обратно, но скоро вернулась, качая головой.

А из-за дома, где этим летом жил городской Витька-офицер, появилась еще одна деревенская старуха, Лидия Аропланиха, ходкая, скорая на ногу. Следом катил велосипед десятилетний, в конопушках, внучонок Сашка, гостивший у бабки все каникулы.

Оказалось, что и у Лидии Аропланихи были непрошеные гости, также уговаривали показать иконы. С толстым круглоглазым парнем был, тоже в трусах и майке, еще один здоровый мужик. Это полушепотом поведала Лидия своим подружкам, то и дело оглядываясь по сторонам.

– А я ихнюю машину видел, – вдруг выпалил десятилетний Сашка. – Она у скотного двора стояла.

Старухи вперегонки кинулись к парню за разъяснениями. Но толку особого не вышло: тот лишь добавил, что видел собственными глазами, как эта «Тойота» уехала обратно.

– Вот что, бабы, – сказала тогда Лидия Аропланиха, – как ведь, дьяволы, уехали, так и вернутся. Это они узнавали все. Про нас-то. Если что в домах. Да кто живет. Мало им, бесам, зимусь все у людей повытаскивали, теперь и при ясном дне уже папоротки распускают. Не к добру это, ой, не к добру.

– Ну-ко, Сашка, – она дернула внука за ухо. – Садись вон на лисапедсвой, да едь до центральной-то усадьбы и этим милициям там позвони. Все обскажи. Гляди, не забудь чего у меня.

– Ладно, – буркнул внук. Он проворно забрался на велосипед и понесся с горушки на большую дорогу. Задание парню явно понравилось, и он даже ненароком едва не задел валявшийся с давних пор возле обочины указатель с названием деревни.

Выворачивая на дорогу, Сашка несколько раз вильнул рулем, затем, отдуваясь и переваливаясь на раме, с усердием закрутил педалями в сторону центральной усадьбы.

А старухи всемгамбузомнаправились в избу к Катерине Глебовской. Лидия Аропланиха еще по дороге забежала к единственному деревенскому мужику Ване-Лейте, прозванному так с холостяцких лет. Было, допьется – шевелиться нет сил, а все равно еще охота, вот и кричит: «Лейте, лейте».

Прозвище так и осталось, хотя Ваня давно уже Иван Иванович, и ныне, не обращая особого внимания на возраст, каждый сезон поддежуривал в соседней деревне на ферме, а в остальное время помогал своим старухам по хозяйству.

Вскоре все сидели у Катерины на кухне, чаевничали. В центре стола был сам Ваня, высокий синеглазый старик с лысой головой. Он выглядел недовольным, привыкнув в жару часик-другой вздремнуть, но он же и надоумил, как надо делать дело.

– Оне, верно, опять придут. Не сегодня, дак завтра. Не сойти с этого места, – откашлявшись, заявил Ваня. – Вот что, бабы, а надо кучей всем держаться, скопом. Пять домов в деревне, а раз в месяц друг с дружкой поздоровкаемся. А на эту милицию жданкималы. Да вон бы еще Витьку-офицера на подмогу-то кликнуть. Он парень провористый.

Старухи, переглянувшись, громко, вслух стали вспоминать Витьку-офицера. Выяснилось, что тот впервые появился в деревне с год назад, но до сих пор о нем ничего толком не знают. Из дома почти не выходил. Старухи считают: пьет много, вот и на улицу не показывается.

Та же Лидия Аропланиха быстренько скомкала в руках видавший виды, некогда баской передник:

– Пораз, бабы, видела в огороде,не от ума худой: волосы экие беленькие, одна кожа да кости на мужике, а вся животина стойнобороной проехана, куда и с добром.

Для деревенских жителей яснее ясного, что вернулся Витька-офицер с недавней войны. Зачем еще тогда человеку все время ходить в военных штанах и высоких зашнурованных ботинках, даже в жару? Правда, грех обижаться, со всеми мужик обязательно поздоровается, но к разговорам не пристает. Оттого его немного и опасаются. Но сейчас, может, без него и не обойтись. Поэтому от имени схода Катерина Глебовская и наказала Ване-Лейте:

– Иди, Ваня, ты как-никак тоже мужик, поладите. Позови самого-то сюда, лишняя подмога не помешает.

Старик без слов встал из-за кухонного стола и ушел выполнять поручение, а старухи, оставшись в одиночестве, опять поставили самовар.

На кухне было тихо и прохладно, в самой избе свободно гудели вечерние мухи, по-хозяйски летая из комнаты в комнату, а в переднем углу в паутинной мохнатой сетке уныло торчало старорежимное радио, молчащее, бог знает, сколько времени из-за вчистую обрезанных по всей округе проводов.

Все к этой поре мало-мальски пришли в себя. Во-первых, прибывший внук Лидии Аропланихи Сашка доложил, что начальство он оповестил, и там, как поосвободятся, обещали выслать наряд для проверки.

У парнишки, радёшенькому от выполненного поручения, рот до ушей и трещит, как сорока. Потом убрался кататься на велосипеде, наскоро пережевывая выданный своей бабкой магазинный пряник.

Обнадежил и вернувшийся Ваня, скупо сообщив, что Витька-офицер согласился заглянуть на огонек.

– Будет, бабы, мужик, – уважительно кивнул он лысой головой, – этот не омманет.

Потихоньку всё кругом успокаивается. В воздухе заметно посвежело, и пахло вечерней росой, в деревенском озерке то и дело слышались заманчивые всплески играющей рыбы, а сразу за домами, возле близкого леска, розовело и меркло небо, медленно угасая; откуда-то со стороны центральной усадьбы изредка доносились, как если бьют по наковальне, ржавые монотонные звуки.

Тем временем деревенские жители уже справились с задуманным, как следует. Сначала они долго спорили, где положить вилы, тяпки и грабли, чтобы в нужное время всё оказалось под рукой, после будет поздно.

А Ваня-Лейте, выворотив из огорода, возвратился с большим осиновым колом. Единогласно было решено, что в избе весь инвентарь оставлять нельзя, ежели дойдет до дела, поэтому приготовленное уложили прямо возле крыльца Катерининого дома.

Все понимали, что сегодня у них, не дай Бог, и до беды недолго, да только дальше своего дома некуда деться: теперь уже будет, как будет. А ждать незваных гостей и можно именно с этой стороны: все видно, ровно на блюдечке. И мимо не проскочат, если на самом деле кому-то взбредет в голову ехать сюда.

Старухи дули уже не первый самовар, немного успокоенные, потому что у крыльца на низкой лавке, заросшей пыльным подорожником, сидели и курили городской Витька с дедком Ваней.

Витька-офицер, крепкий, белобрысый, с хрящеватыми прозрачными ушами, сначала зашел в избу и, как деревенский, запросто поздоровался со всеми, а потом мужики ушли смолить.

Со старухами остался лишь внук Лидии Сашка и от безделья играл с кошкой: дразнил ее, поддергивая веревочку с привязанным на конце цветным фантиком, но кошка не поддавалась на обман, а только лениво жмурилась, хитровато поглядывая на горожанина.

Сашке надоело баловаться в избе, и он выбежал на волю, но скоро заскочил обратно, крикнув, что в деревню едет машина.

Все старухи будто разом обмерли. Смирная Анюта Мишкина, как от тычка, даже с хлюпаньем еле не ткнулась в блюдечко с горячим чаем, захваталась за клеенку на столешнице.

– Едут, едут, – неизвестно чему ликуя, подпрыгивал Сашка. – Машина, что и утром была. Вон она, вон она!

У Лидии Аропланихи хватило еще соображения глянуть из окна – не ушли ли куда мужики по надобности?

Но Витька-офицер уже встал и неторопливо, будто спросонья, потягивался, а Ваня, приставив ладошку к глазам, вглядывался на приближающуюся в легкой вечерней пыли машину.

В просторной кухне хозяйской избы, справа от русской печки, в углу крепко держится старинная икона Спасителя. Она тут с незапамятных времен, несчитанное количество десятилетий передается по наследству от дедов и прадедов. На своей памяти Катерина Глебовская сюда и на дух близконикогоне подпускала. Говорит, не для безделья ее здесь держат, не игрушка, чтобы глаза всем мозолить, еще смолоду строга была хозяйка.

– Господи, благослови! – Торопливо перекрестившись на золотящуюся в кухонном углу темную икону, Катерина оглянулась на товарок, и старухи, одна за другой, тихонько пошли на выход.

Они осторожно спустились с высокого крылечка и сели на лавку у дома: чему не хотелось верить – случилось, и происходило ровно в забытьи или тяжелом сне. Бабы смирно сидели, сложив на передниках раздавленные работой руки и глядя перед собой.

Машина, темно-синяя, сверкающая, плавно покачиваясь, что лодка на волнах, остановилась напротив Катерининого дома, бесшумно распахнулась тонированная темная дверца, а из нее на землю твердо ступила крупная волосастая нога вкожаном тапке.

Вылез и сам парень, утрешний, с узко поставленными бойкими глазами, борода лопатой.

– Еще раз, – весело крикнул бородатый, – всем привет!

– Доброго здоровьица, – по-хорошему откликнулся дедко Иван. Он по-прежнему из-под ладони наблюдал за происходящим, не двигаясь с места.

Следом за первой дверцей открылись и остальные. На улице оказалось четыре человека, все молодыемордатые мужики, одетые под стать бородатому весельчаку.

И тут из кабины неожиданно появился еще один человек. Он был не таковский, как остальные гости: в белоснежном дорогом костюме, рубашке с цветным галстуком и в узеньких очках, за которыми не видно глаз, а широкие скулы, недобро выделяясь, охватывала злая, в завитушках, щетина недельной непробритости.

– Что, бабы, – по-прежнему весело бодрился бородатый парень, – как с иконами-то? Мы ведь помочь хочем.

На деревенских мужиков он глянул равнодушно, как на пустое место, это еще что за сбоку припёка.

– Зря отказываетесь, – не отставая, напирал бородач и хитро подмигивал. – У вас икон много, солить их, что ли? А мы денег дадим еще больше. Хоть завались!

Старухи на скамейке переглянулись между собой. Но тут Лидиин Сашка подбежал было к машине, и Аропланиха, заводив длинным белым носом, зашипела рассерженной гусыней и погрозила парню кривым согнутым пальцем. Мол, смотри у меня, не балуйся без разрешения.

Бородач, восприняв эти действия как угрозу, изменился с лица:

– Бабки, – посжимал он бугристым кулаком. – Реставратор шутить не любит! – И глазами на этого в очках опасливо показал, а после запустил свою лапу в бороду: мошкара, вися столбом, липла и не давала покоя. И поскреб всего ничего подшерстнатымгорлом, а борода возьми да и отпади – липовая оказалась!

– Господи, – едва не в голос всполошились старухи. – Отведи, боженька!

– А ведь нарушат нас, – поднимаясь, вдруг заголосила обо всем догадавшаяся Лидия Аропланиха. – В нашей-то деревне. За тем и приехали!

Но сейчас только двое здесь знали – лишь два человека по-настоящему понимали, чем может всё закончиться, если один другого не опередит: Витька-офицер и черный молчун в очах, на которого показывал бывший бородач.

С самого начала они исподволь, незаметно приглядывались друг к другу и, в какой-то момент, встретившись взглядами, всё поняли, что надо было понять. Ясней некуда, что пути у таких людей обычно пересекаются там, где многое решается вовсе не при помощи мирных переговоров.

Молчаливый уже сунул руку во внутренний карман белоснежного пиджака, но Витька, опередив, ткнул пальцем куда-то за его плечо и крикнул:

– Этот с тобой?

Молчаливый главарь в злой, завитушками, щетине маленько повел головой, но Витьке-офицеру и этого хватило за глаза и уши. Вдруг выбросив перед собой руки и подтянув ногу, он в тот же миг неуловимо ее выпрямил: неведомая сила хрястнула молчаливого о машину, даже очки слетели на землю.

Старухи на лавке голосили, будто бы на нихклином сошелся свет, сбились в кучу. А в это время Ваня-Лейте, до которого, наконец, дошло, что дело пахнет керосином, без раздумий хватил приготовленный кол и, размахнувшись им, молчком направился к стоящим у машины мужикам.

Похоже, незваные гости немного растерялись. Видно, происходящее никак пока не укладывалось в буйные головушки приезжих, наверное, немало повидавших в свои еще молодые годы.

Они еле-еле успели примостить поверженного молчуна на ноги, и того мотало из стороны в сторону, поэтому он одной рукой держался за скользкий машинный бок и тряс головой, приходя в себя.

И тут вдруг с лавки, поднявшись в полный рост, стали надвигаться на них, вооруженные граблями, тяпками и вилами простоволосые деревенские старухи. Они уже очнулись и шли без слов, спокойно, решительно готовые, если, не дай Бог доведется, стоять и на смерть, до конца.

Приезжие, неуверенно подхохатывая, запереглядывались, толкая друг друга в бок локтями. Они и, правда, не знали, что теперь делать, ведь не отбивать же почки у этих деревенских развалюх, у которых и без того песок сыплется.

Липовый бородач первый, кашлянув, отодвинулся. За это время никто не сказал ни слова – ни с той, ни с другой стороны.

– А-а-а, – внезапно закричала Катерина Глебовская и бросилась с вилами наперевес прямо в медленно отходящую кучу чужих гостей: те и сами не заметили, как начали слегка тесниться.

А старуха тыкала и тыкала вилами перед собой, глядя широко открытыми, ничего не выражающими глазами и, не переставая, кричала, как будто уже предсмертно, как это делают лишь женщины в нестерпимую, жуткую минуту.

Тут приезжим действительно стало не по себе. Один из них скрипнул зубами и, стуча кулаком о кулак, со свистом сплюнул в сторону.

А бывший бородач, устрашающе топнув ногой, словно из пистолета, в упор прицелился в людей знатным указательным пальцем:

– Стоять, – заярился он во всю глотку, закатывая круглые глаза, – иначе всех здесь и завалим! – Видно, на испуг хотел напоследок взять взбунтовавшихся невпопад стариков, но не тут-то было.

Не на шутку разгоряченный, с трясущимися руками, Ваня-Лейте больше времени даром не терял. Не раздумывая, он со всего размаха шмякнул колом, как его душеньке угодно, но получилось мимо. Кол плашмя попал в землю, а сам Ваня, не удержавшись, сунулся следом. Но сразу оказался на ногах и, пригнувшись, как в бою, бросился вперед.

Кажется, парни уже и взаправду ничего не понимали. Просто им в голову не приходило, что именно сейчас делать. Поэтому, развернувшись, боком, они медленно потянулись к леску; сначала как бы ускоренным шагом, играючи и нехотя, но ничем необъяснимый страх, бодро настраивая на здравые размышления, подгонял их, направляя к близкому спасительному леску.

Впереди держался молчаливый «реставратор» в белоснежном костюме, нынче изрядно запачканном после вынужденного падения на пустой деревенской улице. Он на ходу опять попытался что-то выдернуть из внутреннего кармана, но Витька-офицер, бежавший легко и пружинисто, не подкачал и здесь, не из той породы.

Подпрыгнув, он стремительно достал ногой хребтину «реставратора», и тот, кувырнувшись, вновь оказался на своих двоих и припустил так, что даже обогнал личный состав подчиненных.

– А-а-а! – неотступно выла Катерина Глебовская, стремящаяся вперед с вилами наизготовку. Не отставали от нее и Лидия с Анютой. Рядом, припадая на ногу, верным оруженосцем продвигался дедко Ваня, а кол он теперь держал совсем как винтовку, наперевес, из рук не выпустит.

«Реставраторы», толпой, как бы в шутку, добежали до опушки леса, а дальше, негромко матерясь, скрылись от греха подальше в самой чащобе, попав в непроходимый бурелом, над которым грозной тучей вяло колыхались полчища гнуса, в мгновение ока поглотившие беглецов.

Догоняющие остановились. Оказалось, что кроме Витьки-офицера, все подчистую выбились из сил. Анюта Мишкина, которой вовсе было невпродых, только махала рукой, выговаривая: «Ой, Господи-батюшко, ой, спаси-сохрани!..»

А дед Иван, опершись на свой кол, безразлично, с полураскрытыми глазами поглядывал в сторону леска, тяжело дыша, не прежние годы.

Рядом Лидия Аропланихаотваживалась с Катериной Глебовской: что-то ей шептала, заодно потихоньку вытаскивая вилы, которые подружка продолжала держать намертво.

Только Витька-офицер, притопнув каблуком, деловито расчистил землю своим литым военным ботинком, а после отошел туда, где подшиб главаря, как раз возле пруда, в гладкую покрытого пленчатой зеленой тиной.

Словно ничего и не произошло, он спокойно попинывал кочки, внимательно исследуя место вокруг сражения. Затем, наклонившись, поднял что-то сталисто блеснувшее и с легким прищуром повертел в руках, после, не раздумывая, бросил находку в пруд, лишь сбулькало.

А ополченцы, сопровождаемые Ваней, охая и причитая, возвращались обратно к себе домой.

– Пойдем, Витя-батюшко, хоть чаю поставим, – слабым голосом позвала по дороге Катерина Глебовская, и все повеселели: слава Богу, наконец-то заговорила баба, как все добрые люди.

Возле машины приезжих столбиком стоял конопатыйЛидиин Сашка и, отворив рот, изумленно смотрел на деревенских жителей. Казалось, он на время лишился дара речи при виде того, что произошло на его глазах.

И Витька-офицер необидно и легонько возьми да подщелкни Сашке под подбородком – как это у него ладно вышло?

Дедко Ваня снова сложил весь сельхозинвентарь возле крыльца, и все поднялись в избу. А пока шли, по дороге решили, что ночью на всякий случай не надо спать, в любое время сюда могли вернуться из леса любители старины.

– Наше дело такое, – степенно молвил Ваня-Лейте, – не привыкать, отдежурим. На том свете вдостальналёжимся.

Ночь, белея ромашками, стояла тихая и теплая: сизый туманный свет бережно окутывал деревню, и она точно парила, недосягаемая, в воздухе, а тишина была такая, что слышно, как всплескивает вода в самой низине деревни в маленьком, блюдечком, озерке, которое можно за несколько минут свободно переплыть туда и обратно.

Все деревенские снова расположились на просторной хозяйской кухне. Катерина Глебовская, включив свет, достала из кухонного, засиженного мухами шкапа зеленую бутылку и молодцевато, экое диво, со стуком водворила посреди стола:

– Ну-ко, Ваня, распечатывай, давай: за тобой в этом деле ровни не водилось!

Но тот всех удивил, отказавшись от дармовой водки: «Не, бабы, седни не в то горло полезет». – Да и, верно, не стал прикладываться.

А Витька-офицер даже чаю не захотел: чтобы за дорогой пригляд был, к окошку в переднюю комнату собрался. Тут Лидия-то Аропланиха, до чего у бабы язык долгий, возьми и скажи Катерине:

– Откуда у тебя и взялось, девка: гли-ко, ведь чуть городских гуляк совсем не нарушила. Мы и то перепугались.

Катерина Глебовская помолчала, а потом и говорит тихонько:

– А я, бабы, и верно думала, что Якова-то своего спасу, успею.

– Ково? – прихлопнула себе ладошкой лицо Анюта Мишкина. – Господь с тобой, матушка, ведь твой-то хозяин еще в курском огне сгорел, что ты!

– А вот верьте-нет, бабы, – Катерина, низко повязав, поправила ситцевый, в красную горошину платок, потом виновато улыбнулась всем своим маленьким коричневым личиком. – Будто сама война и приблазнилавьяви, и мой Яков, покойная головушка, там один-одиношенек, а его какие-то незнакомые, все страшные такие, окружают да окружают. Ведь из памяти меня вышибло, в глазах отемнело, уж не держите обиды-то, сама не рада…

У подружек и отлегло на душе. Лишь Лидия Аропланиха, не удержавшись, подтвердила со вздохом:

– А война, что как не война идет: горит все кругом синим огошком, это Господь за грехи наши горемычные наказывает.

Витька-офицер, опустив голову, скоро вышел в переднюю комнату и сел к окну. Никому не ведомо, какие он думы думал этой бессонной летней ночью под заоконный стрекот кузнечиков и тихий шепот зеленой травы.

Только под его острым кадыком порой сухо щелкало, да какая-то нетерпимая, идущая изнутри немочь сводила иногда шею, и она мелко, напряженно и долго подергивалась, туманя глаза и уводя от слуха затихающие разговоры стариков, дружно укладывающихся на ночевку прямо на большой Катерининой кухне. Еще его выводила из себя капающая из самоварного крана вода, вбивая в голову раскаленный невидимый гвоздь…

Наверное, и домучили Витьку-офицера эти каленые боли. Он подзабылся то ли долгим, то ли коротким сном, но очнулся вдруг: где-то за околицей ворчливо буркнула машина.

Витька лихорадочно потряс головой и, морщась, глянул на свои наручные со светящимся циферблатом: лечь – не встать, ведь утро! А за окошко-то, наклонившись, сунулся: нет машины городской, как приснилась.

Он мгновенно, по-кошачьи вспрыгнул на ноги и на цыпочках вынесся из избы, мельком глянув на кухню: там вповалку приткнулись под образами на лавках те, кто еще накануне едва не лишился последних годков жизни, и спавшие теперь без задних ног, а десятилетний Сашка посвистывал носом на русской печке, подложив под голову кулачок.

Витька-офицер, пригнувшись, неслышно обежал вокруг избы и, выскочив на середину улицы, с ходу все понял: безрадостные ценители древности, верно, дождавшись, когда в деревне заснут, и явно покусанные до необходимых вздутостей полчищами гнуса, уже не мечтали о какой-то мести. Они просто спасали – ка́томспровадили свою машину вниз с горушки, а дальше, до дороги, видать, из благоразумных соображений дотолкали ее руками, после чего и девались невесть куда.

А что это тогда уркало с той стороны, куда они уехали, – может, все-таки вернуться решили? У этих отморозков ума хватит, народ известный: без царя в голове, всего видали-перевидали.

И Витька, энергично растирая ладошку о ладошку, привычно стал разогревать руки. Он решил встретить это уркающее подальше от деревни, по дороге к центральной усадьбе, и всё будет как надо.

Но Витька-офицер не добежал какого-то десятка метров до брошенного указателя с названием деревни, чтобы здесь, как полагается, и встретить приезжих, как опять уркнуло, не ослышишься. Может, гром гонит? А что: дальше уже дышать нечем, столько времени с неба палит напропалую.

Но нет, со стороны центральной усадьбы, навстречу ему, коробчато подпрыгивая, бойко бежала, выражаясь по-современному, полицейская машина, поднимая утрешнюю светлую пыль.

Витька-офицер медленно поднял руку. Он стоял посреди дороги, широко расставив ноги в высоких шнурованных ботинках – крепкий, уверенный, безоглядно надежный.

– Э, мужик! – высунулась из окна тормознувшей машины рыжеволосая голова водителя. – Дело пытаешь али от дела лытаешь?

Витька не стал объясняться с красноречивым водителем, даже не глянул в его сторону. Поговорил он, да и то вполголоса, с вышедшим на волю капитаном, в чем-то неуловимо напоминающим самого Витьку. Такой же спокойный, крепко сбитый, немногословный.

Тот слушал, покачивая головой, раз даже неверяще хмыкнул, но после они перекурили и за ручку попрощались; полицейская машина, развернувшись, лихо укатила в обратном направлении.

Оставшись один, Витька раздумчиво постукал носком ботинка по сухой, в мелких каменьях земле – напротив, едва не на обочине, вверх тормашками валялся указатель с названием деревни.

Витька-офицер, расправив плечи, с удовольствием, до хруста потянулся и, зевая, скорее по привычке, наскоро поставил этот указатель с надписью «ТАЛАНИХА. 0,5 км», – приткнул с краю дороги на прежнее место.

Даже для того же порядка он обтер еще своей широченной ладошкой от старой ссохшейся грязи и само название – слово, как известно, издревле, всегда означающее счастье, удачу.

А ведь год уже здесь Витька-офицер бывает, но, казалось бы, впервые и названье это услышал, из головы начисто вылетело. Честно говоря, когда жилье покупал, мало и интересовало, не спрашивал. Брал по знакомству, со слов, верный приятель так и сказал напоследок:

– Первая деревня от дороги, – и, подняв указательный палец, еще тогда схохотнул от души: – и живи, как у Христа за пазухой!..

А между тем сейчас здесь было и на самом деле начало такого в птичьем посвисте утра, когда человеку невольно кажется – кто бы еще это видел, – что именно от этих маленьких деревянных домиков с крохотными баньками в густой зелёной траве, да синего озера-блюдечка, овеянных теперь волшебным небесно-золотым светом, и начиналась когда-то сама земная жизнь.