Вологодский литератор

Данную зарисовку я помещаю  в «Вологодском литераторе»  благодаря дочери Николая Михайловича Рубцова Елене Рубцовой. В одном из мартовских номеров сайта она спрашивает меня: «Сергей Петрович! У меня вопрос  к Вам. Имеется   у меня  фото. На нем семья Лени Богданова. Это Ваше фото? Вы его автор? Откуда  это фото у  отца появилось, неизвестно?»

Отвечаю подробно. Летом 1964 года я прибыл в Никольское от тотемской газеты «Ленинское знамя» как спецкорреспондент и  как фотокорреспондент. С собой у меня был редакционный фотоаппарат.  Фотографировали попеременно.  И Рубцов, и Богданов и я друг друга, а также жителей Никольского. Напечатанные фотографии я выслал в Николу на имя Николая Рубцова.Текстовки к фотографиям  оставил в газете. Некоторые из текстовок  впоследствии поместил в сборник рассказов  о Николае Рубцове «Гость», назвав  корреспонденцию «Коммунисты, фашисты, баптисты».

                          КОММУНИСТЫ, ФАШИСТЫ, БАПТИСТЫ

То, чему учили Рубцова в Никольской школе, было им впитано навсегда. Но этого было так мало. Поэтому, когда стал он учиться  в Тотьме, а позднее и в Кировске, то нет-нет, да и посещал читальные залы библиотек, где читал все подряд, что могло просветить его по вопросам о смысле жизни, о том, для чего дана человеку жизнь и что наступит следом за нею? Размышлял он и над абстрактным: понимал, что без знаний о том, что такое Пространство, Время и Бесконечность, он, если и станет художником слова, то незначительным, средней руки, с ограниченным виденьем мира.

Всю свою жизнь он искал поэтов, которые бы могли чему-нибудь научить. Пушкин, Тютчев, Лермонтов, Фет, Блок, Есенин, Кедрин. Для него эти гении были не просто учителями. Их творения воспринимал он, как взлеты на высочайшие точки земли, откуда маячили Божьи дали, которые мог разглядеть, только он.

Толчком же к распознаванию тайн природы был для Рубцова любой из шедевров Федора Ивановича Тютчева, кого он с любовью боготворил. Время, подобное облакам, энергия ветра, отрок, скачущий на коне над холмами и городами – это лишь отсветы светлых видений, какие владели сердцем Рубцова в минуты его общения с вечностью и землей.

— Что такое хаос? — спросил он однажды, прогуливаясь по тотемским улицам в декабрьскую полночь 1963 года.  Я и Володя Аносов, сын школьных учителей, с кем Николай когда-то учился в Николе, внимая его вопросу, пожали плечами.

— По Тютчеву, — выразился Рубцов, показывая на темное, в редких звездочках небо, — это всё то, что вон там. Это небесная бездна. Она в любую секунду готова обрушить на нас все свои ужасы, бури и страхи.

— А по Рубцову? — спросили мы осторожно.

— Хаос уже среди нас, — ответил Рубцов. — Кто потеряется в нем — тот и погиб. Кто раздвинет его, как туман, — тому обеспечена вечность.

Мы усомнились:

— Но ты же в стихах об этом не говоришь?

Рубцов изумился:

— Я и не говорю?!

С Леонидои Богдановым

— Например? — попросили мы, поневоле переводя глаза со слепой от тусклого снега дороги на хмурую тучу, с которой, будто с крыла, ссыпалась, падая, темнота.

Николай прочитал:

                                                       Не жаль мне, не жаль мне

                                                        Растоптанной царской    короны,

                                                       Но жаль мне, но жаль мне

                                                       Разрушенных белых церквей…

Мы поняли всё. Поняли также и то, что Рубцов несет в себе боль пострадавших людей, которых нет теперь с нами, хотя могли бы они и быть.

Философское осмысление жизни искал Николай где угодно. В ленинградских, московских библиотеках, на квартирах Феликса Кузнецова, Станислава Куняева, Александра Яшина, Бориса Чулкова, Виктора Коротаева, Александра Романова, Германа   Александрова,  Клавдия Захарова и многих-многих других, в том числе и моей он перерыл сотни, если не тысячи книг. Вникал в учения Аристотеля, Гегеля, Канта, Платона. От корки до корки прочитывал Апухтина, Полонского, Майкова, Вийона, Верлена, Бодлера. Обладая редчайшей памятью, сохранял в голове все то, что его удивляло и вдохновляло. А в хорошем расположении духа, когда с ним рядом был ста- рый товарищ, кому он мог довериться и доверить, читал на память Есенина, Тютчева, Фета и Блока. Кедрина часто читал, Анцифирова, Горбовского, Передреева. А порой очень красивым, правильным, четким, чистейшим голосом рассказывал о создателях русской литературы — о Гоголе, об Аксакове, о Бунине, о Толстом.    Причем, рассказывал  так, как если бы прожил с ними целые годы и, ненадолго расставшись, вновь собирался к ним возвратиться.

Помнится, как сейчас, август 1964 года. Огороды Никольского. Берег Толшмы. Я, Рубцов и Леня Богданов, здоровый, как лось ,красивый Никольский мужик, сидим в старом прясле забора. Отдыхаем, выпив со встречи по капле портвейна. Разговорились о будущем. Как будем жить в следующем столетии?

— Сейчас мы живем в системе социализма. А дальше? — спрашивал я. И тут Николай улыбнулся, как улыбается взрослый перед детьми, когда они делают что-то наивное и смешное. Развел обе руки, бросая ладони куда-то к реке, и запел:

Собралися на бреге скалистом

Коммунисты, фашисты, баптисты…

Он пел и дальше. Однако слов этой песни я не запомнил. Сохранился в памяти лишь приблизительный смысл, мол, наступит такое время, когда нынешние враги превратятся в единоверцев, и на земле наступит лад, спокойствие и порядок.

Мы  с Богдановым долго молчали, растерявшись от песни, которая нас изумила, перенеся на какую-то пару секунд сквозь сегодняшний день далеко-далеко вперед, где, наверное, всё так и будет, как поведал об этом певец.