Вологодский литератор

ОТГОЛОСКИ ВОЙНЫ   

                                           ПРИВЫКАЙ

Ночь. Шум от ветра. С лампой в руке вышла мама закрыть ворота. И мы вслед за ней. Затворила мама ворота – и опять на крыльцо. Задержалась  на пару секунд и увидела свет, как он резко взлетел из лампы. И тотчас опустился туда, где не было ничего. И погас, как сказал: «Привыкай!»

Привыкала мама, как и все безмужние женщины СССР, на руках у которых были растущие дети.

Стоял октябрь 41-го. Тотьма вся, до единого дома, лежала в глухом  ожидании.   Женщины города ждали писем от тех, кто ушел на войну. И мама с такой бы надеждой ждала. Но отца у нас нет.  Потерялся в войне.

О, как было  вокруг угрюмо и ненадежно. И вдруг тоненький голосок. Это Миша, мой старший братик, которому было всего десять лет.

— А туда со скольких лет берут? – братец спрашивал о войне.

Мама даже похолодела. Обняла всех троих. Как и мы, посмотрела сквозь  крыши города куда-то в неверную темноту,  где был запад.  Не умела ругаться, а   высказалась с угаром:

— Будь ты проклята, тигра-мигра!

— Тигра-мигра! – слетело и с наших маленьких губ.

                                   ДО СВИДАНЬЯ, СЫНОК

Мать не старая. Сын совсем молодой. Расстаются на пристани. Мать, чтоб сын не видел, скрытно смахивает слезу. В двух морщинках на лбу, уголках встрепенувшихся губ, в кулачке с носовым платочком было что-то прощальное, остающееся в печали.

Так же робко и сиротливо  уходил под серую тучу и малиново-темный закат, ничего, кроме ночи,  не  обещая.

Прогудел пароход. Двинулись к трапу последние пассажиры.

— Мама, я и поехал! – Сын, как быстрая лань, был на пристани, и вот уже там, среди уплывающих  пассажиров, большинство из которых ехало на войну.…

Мать помахивает платочком:

— До свиданья, сынок!  Пиши-и..

За излукой реки проскочила моторная лодка, над которой  прощально покачивался закат, пропуская всех, кто под ним, в неведомую дорогу, где, как сон, продолжалась родная  страна, а над ней  шевелились живые звезды.

Всю войну мать ждала весточку от сыночка. А когда узнала, что сын погиб, сразу заторопилась… Куда? И сама не знает.

 Горе матери. С ней оно и осталось, обнимая ее невидимыми руками, по которым она узнавала молоденького сынка.

— Для меня ты всегда живой, — улыбалась она, прижимая к себе невидимые  ладони.  

                                       КЛАНЯЕТСЯ СТРАНА

Зима 1942-го тем и запомнилась, что в наш тотемский дом на улице Кооперативная,8 приехали из Ленинграда две,  десяти и одиннадцати лет  сестры Соколовы, Ника и Галя. Приехали спасаться от голода. Худенькие, почти невесомые, о, как  они набросились на сваренную в русской печи картошку. Ели прямо с очистками. А потом, попридя в себя, рассказали, как они добирались до Тотьмы.

— В Вологде с поезда вылезать, а у нас ножки почти не ходят, — поведали обе в голос. – Но это что? В вагоне, куда ни посмотришь, всюду сонные тёти. Кто на полке сидит. Кто лежит на полу. И не шевелятся. Потом-то мы поняли, что все они неживые. Живым-то санитары госпиталя помогли сойти  с поезда и добраться, куда им надо. А неживых — загрузили в машину – и тоже куда-то. Наверно, на кладбище. А нас, ходячих – по адресам, где мы никогда еще не бывали. Усадили в машины с брезентом  — и в путь-дорогу. У каждой из нас  по записке, где указан адрес  родни. Там  и должны были мы отсидеться, пока свирепствует голод в стране. Писали  адреса  наши мамы. Очень хотели они, чтобы мы остались в живых.  У нас на обеих бумажках  записано,  например: Тотьма, Кооперативная, 8,  Рябковой Любовь Геннадьевне. Туда нас и повезли. Забыли сказать про крошечного малютку. Он нас в том вагоне по-страшному напугал. Лежит, эдакой крошечка  прямо на мертвой маме и титю  ее держит во рту.  Неужели сосёт? Если так, то это от  голода. О, как нам стало жутко, когда его оторвали от  мамы, и  он закричал: «Мама! Маменька!» Так с этим криком мы и ехали  к вам…

Рассказали сестры – и в слезы. И мы,  вместе с нашей Любовь Геннадьевной, тоже в слезы. Спрашиваем друг друга:

— А как же тот мальчик-с пальчик? Как ему-то теперь? Война. Он – один. Кто ему-то даст нынче  титю?..

Страшноватый  вопрос. Отвечать на него – все равно, что увидеть  маму, которая всё, что могла,  отдала живому сынку. Отдала вместе  с последним своим молоком, также как и с единственным сердцем. 

О, великая русская мама! И поныне тебе низко кланяется страна.