Вологодский литератор

Отчаянных кровей

          О чем поют грачи?  Да и поют ли? Скорее, плачут, вспоминая долгую дорогу, которая далась не всем.         

          Там, под Калугой, в поле, где река свернула в лес,  темнеет  тень самой Вселенной, откуда  вдруг к земле  —  кто-то чуть видимый,  качающийся в воздухе и, кажется,  живой.  Как будто грач? Отставший? Тот, кто пал в дороге, и опять – в пути?

Да, это он.  Грач был отчаянных кровей. Встал на живую ногу. Вторая — сломана. И поскакал к реке. Скакал весь день, то падая, то спотыкаясь.  Кое-как вскарабкался на бурый  камень.

 Внизу, береговая бездна. Не видать и дна. Если и смерть принять, то лучше места нет. Простор и красота! Широкая   река. За ней на правом берегу – зеленые березы. На левом –  поле.

Дрогнул воздух. Робкий треск. И тишина. Это от трактора. Он сеет хлеб. Но почему-то вдруг остановился. Водитель вылез из кабины. Снял кепку и давай махать. Наверное,  грачу?  Как провожая в смелый путь.

Грач подтащился к сколу камня. И, зажмурившись,  – вперед! Туда, где бездна, а под ней – ревущая  вода с плывущим лесом, льдинами и обреченно  лающей собачкой. Воздух подхватил, расправил крылья, и грач почувствовал стихию, в которой ликовала  его жизнь.

— Летим! – подсказывает  воздух.

                      Его  увидели свои, такие же, как он, кто удержался в стае.  Смотрят на излучину реки, на крыши города, на склад за средней школой, откуда шла глухая тишина. И вдруг — чуть слышимые взмахи крыльев. О, как грачи заволновались! Заграяли, запрыгали, загомонили!

Грач трепетал.  Кругом —  свои.   Как хорошо, когда ты не один, душа полна любви, и ты внимаешь родине, которая опять с тобой.

                                                  ЭПОХА

Вологда весенняя. Полночь. Свет от месяца.  Еловый сквер, где ходят, как живые, тени пахнущих смолой деревьев. Чуть дольше века они тут. Послушаем их шепот. О чем он в эту ночь?

О тишине, которую спускают небеса. В той тишине невидимый, но чуткий, как пророк, хозяин неба, которому дано знать всё.

Сквер приглашает тех, кому не спится.

Вон двое молодых.  Он и она. Рука к руке.

— Как здесь уютно! – молвила она.

— Уюту этому сто лет, — продолжил он.

— Эпоха, — почти по-человечьи прошептали ели.

— И любовь, — добавил про себя    пророк.

                                                      ПЕРЕВЕС

Ручей! Разбежался, забрав по пути весь растаявший снег и, как мальчик, с веселыми  криками – к ледолому!

Тот не шел, а летел, расшвыривая по берегу всё хозяйство реки вместе с тропками, вешками, прорубями. И грачей был готов пошвырять. Только тех не застанешь врасплох. Улетают.

Блеск ревущего льда,  его визг, треск и грохот вызывает смятение. Точно рядом с тобой не река, а страна, которую топят. Кто? За что? Как всё это понять?

Поневоле приходит на ум — где-то в эту минуту идет страшный бой. Кто-то останется жив. А кто-то – и нет.  И ведь было всё это. Было множество раз  во всех странах и континентах.  Исходя из этого, мы вздыхаем:

— Слава Богу,  что у живых на сегодняшний день – переве̔с.

— Все помрем, — шелестит мертвым голосом  скорбный циник.

— Ни за что! – спорит с ним оптимист.

                                                    НАШИ

Походка лета.  Не моя. Моя отстала. Догнать бы мне  хоры и виражи прилетных птиц. У них сегодня – музыка любви. И мне б туда, где небо, воля и разгул!

Вздыхаю я. Живой, но грустный оттого, что я не птица. И лето встречу снова из окна, как самый скучный городской пенсионер. Однако я не унываю. Спокоен, даже бодр. Также бодры и  все мои соседи. Даже кресты на кладбище, которые мы видим из окна, нас не пугают. Наоборот, передают нам  много, много дум. Подсказывают, что они нам не чужие.  Все, как один, свои.

                                        ЦВЕТЫ НА СНЕГУ

Вдоль пологого берега целая стая  зеленых птичек. Никуда не спешат. Сидят, как живые, по самую шею в седых намётах. И не холодно им.

Разумеется, это речной гравилат,  хозяин речных берегов, заилённых прудов и канав. Расцветает в конце апреля, прямо по снегу, с которым не расстается с поздней осени до весны. С солнцем дружит. Однако недолго. Расправляет под ним чуть помятые листья, поднимая их, как зеленые паруса.

Весна! – восклицает канава, где гравилату немного тесно, и он выпускает на волю макушки с малиновыми мехами. Цветы на снегу! А вон и первая бабочка. Садится  в рябой гравилатовый мех. Благоухает!..

                                              НЕПРИМИРИМЫЕ ВРАГИ

Печаль неизмерима. Умер близкий,  и ты, как виноватый перед ним. Порыв вернуть его назад звенит, как колокол в груди. Но нет обратного пути.  А если бы и был, то кто б тебя на этот путь благословил? Смерть и жизнь – непримиримые враги. Ушедшее пришедшим никогда не  будет.  Ты растерян. Слезы, словно камушки:

— Прощай, прощай…

                                                            КАЧЕЛИ

Тихо в деревне. Нигде никого. Словно и жизнь в ней не начиналась.

Как вдруг легонечко проскрипело. Это раскрывшееся окно. А в нем, навалившись на подоконник, красивая девушка в светлой блузке. Знай себе, щёлкает  семечки, заодно, смело выставив грудь, показывает себя.

Промчался школьник на мотоцикле. Пыль выше крыш. А над ней – скворцы, как танцуют, взвиваясь в небо.

Лето в полном разгаре. Деревьев на улице нет. Лишь шляпы подсолнухов над забором. Солнце на них загляделось. Понравились, видно, оттого и спускается к ним.

Пыль была, и не стало. Сразу запахло   кошеной травой. Сверху вниз невидимкой спускается горний воздух, соединяя небо с землей. Нет на улице никого, а девушка машет двумя руками.

Лето! Лето! Какое оно молодое! Невеста     в окне  не в лучах его  плавает, а в разливе любви, которую дарит ей кавалер, летящий ей встреч с высокого неба. На чем? На воздушных качелях!

Качели потрескивают. А минуту спустя   и гремят, словно гром. Девушка шепчет:

—  Ну, где же ты там? Ну, где же?..

                                                   ОТЧЕГО?

Грязная улица. Переполненная помойка. Мужик с запрокинутой головой, во рту которой торчит бутылка. И небо куда-то пропало. Вместо него  снявшаяся  с помоек пернатая стая.

И вдруг по всей высоте от земли до неба мягкое  колыхание. То ли возносится вверх? То ли спускается вниз? Словом, занятное, как загадка, от которой становится хорошо.

Вон и птицы  уже пролетели. И мужик, не глядя, поставил бутылку к  торгующему ларьку. А колыхание   так и осталось. Даже было заметно – тот, кто по улице шел, сам по себе пространственно улыбался. Отчего это всё?

                                       НАЧАТЬ СНАЧАЛА

Большая ночь.  Там, вверху, над городом купается луна. Красивая и гладкая, вся обтекаемая, как купальщица на берегу реки.

 Зачем тебе она?

Затем, чтоб молодость вернуть.

А старость?

Старость потерять и, поклонившись Богу, всё начать сначала.

                                       ПРОСТИ, СЫНОК…

Мать на берегу реки. Встречает пароход. Всё  лето 45-го  с мая по ноябрь она среди приплывших пассажиров. А вдруг объявится и сын? Перед глазами у неё лишь не убитые. Убитых больше. Но и они идут за рядом  ряд. А где-то среди них и сын. И свет вечерний перед ней. Сперва от парохода. После – от луны.  А там и от звезды, не той, которая на небе. Та красная звезда, что блещет ей издалека,  устроилась на  воинской пилотке сына. Высокий, в кителе, с погонами майора, в кирзовых сапогах, идет он прямо на нее. Но нет. Это не он. Волнуется старушка. И все-таки не скорбью покрывается ее лицо. Свет ожидания на нем. Пусть сын ее и не живой, а дух его с ней рядом.

Мать возвращается домой. Спокойная и светлая, как выражение любви, которую она  уберегла,  и будет  теперь жить с ней, как с подругой. Той самой,  что могла бы сыну быть  женой.

— Прости, сынок, — сказала мать.