Вологодский литератор

Мой двоюродный брат

Какое просторное утро! А в нем – летящий по ветру  шелест берез, всплески реки и дальний свист парохода, на котором домой  возвращался с войны мой двоюродный брат лейтенант Владимир Баландин.

Окончил Владимир среднюю школу в 41-м году. И сразу, как и его ровесники, с кем он учился, — на фронт. Уплывал он с ними из Тотьмы на пароходе. И обратно, четыре года спустя – на том же сухонском пароходе. Но уже без ровесников, оставшихся там, где стреляли и убивали.

20-летний  кавалер ордена  Великой Отечественной войны   приехал  домой с осколком в груди, который хирурги не удалили, потому что сидел он в двух сантиметрах от сердца. Покой и постельный режим, предписали ему.

Ну, какой тут режим! Владимир был легко возбудимым, азартным и заводным. У него и прозвище было – Порох.

Д͑ома, где постоянный уют, где воскресные пироги, самовар и крыжовниковое варенье, так приветливо, так  спокойно. Но душа, у прибывшего с поля  войны,  была ветровой.

Рвался Владимир на стадион, где была деревянная вышка, откуда прыгали с парашютом отчаянные  спортсмены.  И Владимир – туда же, наверх. Его не пускали, но он прорвался. Летел с парашютом, как птица и, когда приземлился, вздохнул с огорчением: слишком уж был недолог полет.

И на Су͑хону рвался в стайке   таких же чуть-чуть  сумасшедших, как он. И, раздевшись, плыл за реку. Чтоб туда и обратно, без отдыха. И чтоб обязательно — первым. А когда приплыл предпоследним из четверых, то опять нешуточно огорчился.

Вечерами они, побывавшие на войне, встречались, как братья. Чаще всего встречались среди воды, на привязанных к берегу лодках. Им было что вспомнить, чем поделиться и что рассказать. Каждый готов был излить свои чувства  до самого края. Кто-то был с красномехой гармонью. Кто-то с девушкой на коленях. Владимир же – с песней.

Майскими короткими ночами,

Отгремев, закончились бои.

Где же вы теперь, друзья-однополчане,

Боевые спутники мои?..

Песня приманивала к себе. Помнится как-то по летней поре, находясь невдали от флотилии лодок, где мы ловили с ребятами рыбу, я тут же бросил уженье и пошел, будто званый, на голос брата.

Владимир, увидев меня, подозвал к себе. Был он в расстегнутой гимнастерке. Сидевшие на соседних лодках его одногодки тоже были в военных рубахах.

— Мой двоюродный брат, — сказал он им, усаживая меня рядом с собой на лодочную беседку. – Хочешь песню еще?

Я смутился. Без слов было ясно, что очень хочу.

— А ну, Николай! – Баландин дал знак худощавому, сидевшему рядом с барышней гармонисту. – Нашу! Катюшу!

Развернув гармонику, Николай чуть посдался плечами, и гимнастерка выправилась на нем, блеснув боевой медалью.

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой…

И гармошка, и песня подхватили меня  своим пылким  порывом. Так волнующе подхватили, что ощутил я себя не в лодке, а где-то там, над широкой  рекой, куда полетела обворожительная «Катюша». Катюша  ждала и, кажется, дождалась не только того бойца из дальнего  пограничья, но и Владимира моего, а вместе с ним и его закадычных друзей, которые в эту минуту были счастливы оттого, что  добирали  душой всё то, что война от них отняла, и теперь с большим запозданием  возвращала.