Вологодский литератор

Сережа Дробышев  с гармоникой, кажется, и родился, настолько рано постиг он её серебряный говорок. Жил он в маленьком городке, где на всех праздниках и вечёрках была в ходу русская удалая. В 10 лет его уже зазывали на дни рождения или свадьбу. В 15 – по вечерам он на лавочке летнего сада дарит танцующим  томное танго, чарующий вальс, а то и бурный фокстрот. В 18 – влюбился  в шикарную девочку Аллу, и в чувствах к ней открывался через гармонь. Покорил ее сердце, да так основательно, что свиданья закончились громкой  свадьбой, где опять же  царствовала гармонь.

Появился сынок. Мальчик рос, и буквально с пеленок завидовал папе. Тоже хотел бы поднять   гармонику вверх  и, растянув ее, пригласить всех, кто рядом, на зазывающий перепляс. Но папа сказал:

— Сперва подрасти…

Пять лет было малому, когда началась большая война, и Дробышев, вскинув гармонику на плечо, уехал на фронт.

Так уж сложилось, что оказался он под Москвой. Хмурые дни 41-го. Первый бой. Винтовка одна на двоих,  с неким  Колей Богатыревым, большеголовым, общительным москвичом,  привыкшим везде и всюду быть только первым. Из-за чего и не отдал Сереже винтовку, сказав:

— Сначала я повоюю…

Бой под Ивановкой.  Танки с обеих сторон. За ними, как привязанные, солдаты. Тут и там столкновение пехотинцев. Штык на штык. Приклад на приклад. На лицах, как наших, так и фашистов, неуверенность, злоба  и потрясение.  Кто-то, не выдержав,  —  за окопы, не сбежал, но готов был сбежать. Взводный тут же  тяжелым голосом:

— Стой, салага! А то  руки на ноги переставлю! На них далёко не убежишь!

Взрыв. Еще один. И пошло… Земля, право, мается, воздымаясь  и обрушаясь.  Падают взломанные деревья. И вдруг разливанная трель, с какой  радуется гармошка. Не гулянье, а, как гулянье, только с запахом  пороха и огня.

Кто бы это? Сам свет-Сережа!  Без оружия, а в бою. На груди у него трехрядка!  Пальцы рук перебирают певучие кнопки. Они же и сдерживают гармошку, дабы та  ненароком не улетела в сумасшедшую круговерть.

Залп откуда-то из-за леса. Хруст ломающихся  деревьев. Звон друг с другом встретившихся штыков. Раскинув руки, как обнимая землю, свалился со стоном Богатырев.

И опять трель   трехрядки. А вместе с нею   и голос бравого гармониста, запевшего что-то отчаянно-русское, как на свадьбе.

Ближние немцы,   вскинув брови, оторопели, мол, что это значит? И почему?

Пауза в ходе боя. И эта пауза стоила  немцам не только смущения, но и жизни.  Благо бойцы, кто был к Дробышеву поближе, сразу же, как спасая, стали его прикрывать.

В первое же затишье Дробышев – спешно к Богатыреву. К  сожалению, тот был выведен из войны. Лежал в траве  с распростершимися руками. Приставив к нему гармонику, Сережа перекрестился и, омрачаясь душой, взял из мертвой его руки  не обстрелянную винтовку. И скорей — к танцевавшим под пулями пехотинцам.

Первый бой. И первая рана. Еле живого Сережу доставили в санпалатку.  Вместе с ним оказалась там и гармошка.  Она, как жмурилась в двух местах от попавших в нее жгучих пуль.   Принес гармонику  взводный, кивнув  воину на нее:

— Выручалочка. Нас спасала. Спасет и тебя…

Домой возвратился   Сережа с одной рукой. Радоваться бы ему, как-никак, на обеих ногах.  Он и радовался, но с грустью. «Что поделаешь», — улыбался, целуя заплаканную жену. Целуя и сына, а следом за ними – и раненую трехрядку:

— Эх, боевая моя! Привет и прощай! Передаю тебя Ванечке! Как наследство!

Сын снова вверху, на отцовской груди. Прижался к ней, точь-в-точь играющая    гармошка.