Вологодский литератор

Поезда, пароходы, колонны бойцов –  как судьба за судьбой — на невидимый Западный  фронт.

20 лет было Виссариону. До свиданья, вольготная жизнь! До свиданья, футбол!

В футбол он играл с малолетства. О, как гордились им  юные тотьмичи, запомнив его распростершимся над землей то куда-то вверх, то куда-то вперед, чтоб поймать пролетающий  мяч. Потому и выглядел Киселев, как атлет, кто, казалось бы, мог  сделать то, что не может никто.  И ведь сделал, прыгнув, как ласточка, в дверь фашистского подземелья.

Позднее этот прыжок  в командирских кругах расценят, как   мужественный поступок, и на груди Киселева взойдет медаль «За отвагу». Пристегнет медаль к   гимнастерке бойца  старенький   подполковник, сказав ему:

— Дивно, юноша! Продолжай так и дале.  Горжусь!

В тот туманный сентябрьский вечер, где-то в трех километрах от Ржева группа бойцов  во главе с Киселевым была отправлена на разведку

— Взять языка! –  приказ, который не обсуждают.

Волглая ночь.  Сонно и  шелестно от колеблющейся листвы.  Где ползком, где крадясь по кустам, добрались до потерянного окопа, который еще вчера был за нами, а нынче — у нашего ворога, повернувшего на  Москву.

Окунулись в окоп, как в прохладную мглу. Застали врасплох фельдфебеля и связиста. Оглушили обоих. И только бы  вылезти вверх, чтоб доставить немцев к себе, как  пропела  певучая дверь,   впуская в блиндаж кого-то из офицеров.

Киселев, словно призрак, только что был в окопе, и вот уже там, наверху. Отворил вход в блиндаж. Граната сама шевельнулась в руке, словно напрашиваясь в блиндаж, откуда, точно  малиновый глаз, сверкнула раскуренная сигара.

Бросать гранату? О, нет! Запретил  себе Киселев. Немцы были нужны не мертвые, а живые.

Сверху, ныряя на свет сигары, и бросился Киселев.

Грохот раздавленного стола,  искорки с двух сторон, где сидели с сигарами офицеры, и еще сам боец, как непрошеный  гость, залетевший на стол, как с неба.  Хозяева блиндажа при виде  бойца  и того, что в руке у него граната,  бросились ниц.

— Нихт! Нихт! – закричали с картавинкой, как грачи, почуявшие погибель.

Киселев   из обломков стола:

— Пистолеты  ко мне!..

Ну, а дальше всё, как по нотам. Четыре советских бойца. Четыре гестаповских офицера.  Принагнувшись, идут, друг за дружкою сонным полем, приближаясь к  окопам, откуда им машут касками, поздравляя с  живой добычей, возбудившиеся бойцы.

Потом, но уже не осенью, а весной, полгода спустя, опять же, под  Ржевом, в расположении части, где воевал Киселев, снова явится подполковник, тот самый, кто отличившихся воинов  одаривает наградой.

О, как скорбно смотрел подполковник на взрытое поле, где лежали, смешавшись друг с другом, мертвые и живые. К живым пробирались с повязками на руках юные санитарки. К мертвым – бойцы похоронной команды. Наши своих подбирали. Немцев не трогали. Так и остались все они среди поля, хозяевами которого были в те дни голодные  в̛ороны и вор̛оны.

Бои под Ржевом украсили грудь Киселева новой наградой. Старенький подполковник, приладив к груди Киселева орден Великой Отечественной войны, участливо подмигнул:

— Держись, соколик, держись!

Виссарион снисходительно улыбнулся:

—  Держусь. Я  что? Только  этим и занимаюсь…

Штыковые бои. Перестрелка. В небе то мессершмитты, то яки. С ног на голову переставлена жизнь. Мечта у бойца: «Поспать бы. Вдосыть. И чтобы никто не будил…» В те тревожные ночи грезилась Киселеву родимая Тотьма, а в самом центре ее, рядом с музеем и стадион, где никто сейчас не играл, но готов был к игре, как к чему-то украденному из жизни.

Где-то вверху, над окопами пролетают, шарахаясь, журавли. Ищут проталинку чистого неба, где не стреляют, и можно живьем возвратиться домой.

Домой! Для бойца это  самое-самое. Киселев в это слово хотел бы верить, однако не верил.

Не верил  даже тогда, когда наступило 9 мая, и он оказался  в воинском эшелоне, отправлявшемся на восток, а потом и на пароходе, плывшем по Сухоне к городу детства.

Лишь на пристани Тотьмы, когда спускался с нее на берег, при виде ликующих горожан, что-то в нем   рассмеялось чему-то зовущему и метнулось туда, где стоял у воина дом.

Так проявляла себя  душа. Душа горячая и большая, не вмещавшаяся в солдата. Отчего его руки сами рванулись по сторонам, обнимая знакомые  улицы и заборы.

И вдруг — молодой майский гром. Туч нет на небе, а он так ликующе    разразился.  Откуда и взялся?

— Из сердца, – услышал  Виссарион. Это был глас всевышнего, кто его всю войну, как сына, оберегал, а теперь  поднимает туда, где небо.

ххх

Возвратившись с войны,  Виссарион Владимирович Киселев работал в Тотемской средней школе №1. На это ушло у него  20 лет. Преподавал военное дело и физкультуру. Ну, а в свободное время постоянно посещал городской стадион, где играл за сборную Тотьмы. Сначала   был центральным нападающим ,  а потом и ее вратарем.

Я был моложе Виссариона Владимировича на  15 лет. Какое-то время, пока учился в Средней №1, был одним из его многочисленных учеников.   Как и все тотемские ребята, любил его, как замечательного спортсмена и как человека, прошедшего ад военных баталий под Ржевом, сохранив о нем светлую память на всю свою жизнь.  Особенно запомнились его прыжки за мячом. Поэтому и нырок  с бровки окопа в фашистский блиндаж представляю как нечто невероятное, выполнимое   за пределами  возможностей   человека.