Вологодский литератор

Уважаемые коллеги! Семён Васильевич Кашинцев, мой дед, написал воспоминания о своей жизни, которая начиналась на Вологодчине. Возможно, они вас заинтересуют. Посылаю фрагмент.

Рыков Павел Георгиевич, Оренбург.

СЫН БЕСПОЩАДНОГО ВЕКА

Настоящую автобиографию и воспоминания частичные о моей жизни посвящаю дорогим внукам.

.

Детство

На левом берегу реки Ваги, на гористом месте красиво раскинулся торговый и административный центр – Посад Верховажье. На правом берегу, напротив Посада, устье реки Терменьги. От Верховажья тянется тракт Тотьма — Верховажье протяженностью 124 км. Вот на берегах этих рек – Ваги и Терменьги – и на Тотемском такте я родился и провёл детство. Наша волость именуется по названию реки Терменьги, 14 деревень, 1 церковь, 1 земское училище на 80 ребят и девочек. Деревни расположены по обоим берегам реки. На гористых местах, в долине реки прекрасные луга, растет хорошая трава. Местность очень красива, живописна. За деревнями, от берегов реки идут дремучие леса, и редко кто знает, где конец этим лесам. Много зверей и пушного зверя. Летом много грибов, ягод: клюква, черника, голубика, морошка, брусника, малина, смородина и др.
Река Терменьга неширока, течение очень быстрое, много рыбы некрупной. На реке 8 мельниц, принадлежат богатым мужикам. Занятие народа основное – хлебопашество, земля в большинстве – суглинок и каменистая. Требует очень много навоза. Многие занимаются охотой, как подсобным заработком. Многие имеют ремесла, делают посуду деревянную, кадки, бочки, корыта, сани, телеги, шьют одежду и сапоги, валяют валенки, и прочие подсобные заработки. А сбыт и обмен и разные коммерции — в посаде Верховажье.
Крестьяне в большинстве имеют все свое для одежды, свой холст, для шуб – свои овчины, для валенок – своя шерсть, для сапог – своя кожа. Мясо и молоко свое, овощи, хлеб свое. Хотя хлеба многим не хватает до нового, от малоземельности и плохих урожаев. Многие мужчины и женщины уходили на заработки в города и к богатым мужикам нанимались в работники. Больше из многосемейных. От каких-либо причин или несчастья в своем хозяйстве детей отдавали учиться в школу неохотно. Говорили, один есть в семье грамотный и хватит, а то все учиться будут, некому и работать будет.
Очень весело и шумно справляют праздники, особо престольные. А в особенности святки и масленицу. Водки пьют мало, это не принято. Да, на нее нужны деньги, а где же их брать. Варят свое пиво очень хмельное, и варят помногу, бочками. Тут денег не надо, зерно свое, хмель свой. Пьют, едят, веселятся по нескольку дней, старой и малой. Крепостного права у нас не было и вообще в северном крае не было помещиков. Земли были — крестьянские наделы, а остальные земли с лесами казенные и удельные, и вообще в наших краях ужасов крепостничества не было.
Тотемский тракт – это тракт наживы недобрым людям, торговый путь, связь населения, почта и телеграфная линия. И, наконец, тракт слез и страданий. Много страшных рассказов про эту «большую дорогу». Выслеживали простых, богатых людей и обозы с дорогими грузами, грабили и убивали. Одиночек-пешеходов и в малых группах раздевали, грабили и убивали, молодых женщин насиловали. И все это делали люди из местных деревень и бежавшие арестанты и ссыльные, скрывавшиеся в лесах около дороги. А дорога местами идет и через дремучий лес на 20-25 км. Полиция были бессильна обезопасить путь. Много двигалось обозов с товарами из города Тотьмы в торговые села и города далее на север с пристаней реки Сухоны. Часто приезжает начальство большое и малое, на станционных лошадях, с бубенцами и колокольцами. Много проезжает частных людей, идут богомольцы и богомолки из монастыря в монастырь, и нищие. Изредка пробираются бежавшие из ссылки в центральную Россию.
Раз в неделю проходит один этап из Тотьмы на север и один этап с севера в Тотьму. Это осужденные на каторгу, их перегоняют из тюрьмы в тюрьму. Группы по 20-30 человек под конвоем солдат идут пешим. Многие в кандалах. Мужчин и женщин, заболевших везут в телегах или санях. Идут голодные, рваные посреди дороги, в холод или грязь, дождь. Большинство политических, особо их много было пригнано за 1905 год. Бывали случаи бегства, но всегда почти для беглецов оканчивались печально, их ловили и многих убивали. Без слез нельзя было смотреть на этих несчастных людей.
В 14 км. от Верховажье по большой дороге находится деревня Папуша, а по официальному Подведежье. У нас так каждая деревня имеет официальное название и прозвище. Вот на это-то дороге деревни Папуша я родился. В деревне 10 домов, 10 хозяйств – все родственники, все Кашинцевы. Когда-то в дальние времена из соседней деревни Стешово выехали на новые места 3 брата: Трофим, Артем и Николай. Вот это мои прадеды, я в четвертом колене. Деревня расположена на горе, на северной стороне. Под горой – река Терменьга, на южной стороне – поля, а дальше – лес, где его конец — мало кто знает. Из нашей деревни видно 6 деревень и церковь. Деревня небольшая, а оживление большое, всегда проезжие и прохожие. В деревне находится земская почтовая станция и станция для этапа и арестантские помещения, которые содержат 2 богатых мужика (мироеда). За это содержание станции хорошо оплачивает земство. Они обязаны иметь 8 лошадей, и имеют. По перевозке имеют немалый доход, от вольных проезжих. А иногда бывает очень много проезжих, так что все лошади деревни в подводах (в ходу). А их всего 20 лошадей, это дает небольшой доход другим хозяйствам. Эти мироеды, Офонька и Митька, всячески препятствовали и все хапали себе, и пользовались тем, у кого какая-либо нужда или несчастия, давали взаймы денег, или хлеба, а отдавать им обязаны в 2 раза больше, или же под аренду покоса или пахотной земли, кое у кого и навечно. Таким образом, они имеют больше доли покоса и пахотной земли. Так что в деревне всегда чувствовалось два лагеря, несмотря на родственные связи. Дома, как правило, по нашему краю в деревне большие, летняя изба, зимняя изба, конюшня, коровник, хлев и несколько клетей, чуланов, все под одной крышей. У каждого хозяйства своя баня и гумно с овином, для обработки зерна. Имеется общего пользования пивоварня, навес для пожарного инвентаря, качели для праздничных гуляний. Вечеринки собираются по очереди в домах, у кого молодежь. Престольный праздник в деревне Покров всегда веселый обжорный, пиво бочками у всех хозяйств, поят – кормят всех званых и незваных, а попу, как коту масленица.
Наш дом в деревне стоял первый на левой стороне от Верховажья, большой, летняя изба с горницей, утепленная зимняя изба с горницей, пристроек, изба для бабушки, 4 клети, коровник, конюшня, хлев, все под одной крышей. С боку дома небольшой огород с парником, баня, большой хмельник. Несколько черемух и рябин, две елки, напротив через дорогу большой огород, гумно с овином, по другую сторону дома амбар.
По рассказам бабушки и других старых людей деревни, дедушка Яков и бабушка Вера были трудолюбивы, хозяйство вели умело, держали почтовую станцию. Бабушка родила 12 детей. В хозяйстве было 5 коров, лошади, овец всегда не менее 15 голов, свиньи, птица. Но очень повлияло на дельнейшее хозяйство то, что размножился род Кашинцевых. Земля была разделена, а надел земли не прибавлен, оказалось малоземелье, а поэтому избор хлеба стал меньше. Но энергичные дедушка Яков и бабушка Вера делали огнище и распахивали землю. Дедушка простудился и помер еще молодой, сорока годов. Бабушка осталась с кучей детей, старшему, моему отцу, Василию, было 16 лет. Положение в хозяйстве было тяжелое и работать в хозяйстве нужно, и почтовую станцию нужно в порядке содержать, чтобы лошади и ямщики всегда были начеку. А ямщики-то мал мала меньше. Этим положением воспользовались Офонька и Митька, соседи родные. Самую лучшую лошадь изуродовали, сбрую воровали, сани, тарантасы, телеги портили и другие пакости делали. После окончания договора на станцию были торги на новую аренду станции и при помощи нечестных махинаций станцию у бабушки забрали Офонька и Митька. Таким образом, бабушка лишилась подсобного заработка, с кучей детей. Вся тяжесть по хозяйству легла на старшего Василия, моего отца. Но что взять, испросить с малолетних, их больше влечет гуляние, а не работа в поле и на пожне. А поэтому крепкое хозяйство пошло к худшему, несмотря на врожденное трудолюбие моих дядей и теток. Василия женили рано, в 21 год, нужна была работница в доме. Взяли невесту из деревни Стешово, Анну Арсеньевну Белявину, будущую мою мать. Я родился четвертым, а всего у мамы было восемь детей, Иван, Платонида, Павел, я Семен, Александр, Владимир, Мария, Ульяна. День рождение мое 1894 год, январь месяц. Крещен 3 февраля в день святых Симеона, Богаприимца, и Анны-пророчицы, и назвали меня Семеном. Отец мой был очень строгий, с крутым характером, всегда был обременен заботами и работой в хозяйстве. Семья большая, всех надо накормить, а из-за малости пахотной земли хлеба своего хватало только до весны. Он подрабатывал в зимнее время, валял валенные сапоги, делал кадки и бочки, и сани, лыжи. Иногда уезжал на лесоразработки и на сплав леса по рекам в Архангельск. Мать спокойного характера, всегда загруженная работой по домашнему хозяйству, то со скотиной управляется, а и ребятишек нужно обшить, обмыть, накормить. Да необходимо и нужно было прясть из кудели и льна нитки, а потом ткать холст, полотно для одежды. Когда подросли сестра Платонида и брат Иван, маме и отцу стало немного легче.
Из-за малого надела земли пахотной, а потому и недостаток хлеба и других продуктов, остро ощущался на положении большой семьи. Дяди мои, Георгий и Петр, и тетки, Настасия и Ульяна, ушли в город Ярославль, так как дома жить нечего. Там работали и устроились неплохо, а тетки Мария и Александра вышли замуж в соседние деревни. Итак, остались на Папуше Василий, мой отец с семьей и бабушка Вера. Бабушку отделили, и отец давал ей осенью посыпь (помощь), сколько-то пудов зерна. Отец дал ей отдельную избу. Но злая судьба постигла нашу семью, отец простудился на лесоразработках. Два года болел, не мог работать и в начале русско-японской войны умер, в 1904 году, в возрасте 39 лет. Остался хозяином брат Иван 16-ти лет, а семья 9 человек с бабушкой, а сестра Ульяна умерла маленькой вскоре после отца. И вот, безотцовщина; сколько переживали нужды и невзгод. Брат Иван ушел в 1905 году в Ярославль на заработки, с расчетом там подрабатывать и присылать домой деньги. А мать должна была вести хозяйство дома, но заработки его были малы, помощь дому была незначительна. В 1906 году Иван уехал домой и стал хозяйствовать. Жизнь стала в семье более нормальной и подросли брат Павел и сестра Платонида.
В начале войны в с Германией 1914 года брат Иван умер 28 лет, детей не было, осталась невестка, мама, Платонида, Павел, Мария, Владимир. Уже больше вели хозяйство, с 1907 года шло хозяйство более нормально.
Теперь о себе, как же я воспитывался и рос. Из рассказов сестры Платониды и тетки Настасьи, бабушки и мамы, я маленький был очень спокойный, не плакса, все меня очень любили, много спал. Каждому хотелось со мной поиграть и понянчить. Как Платонида говорила: «Даже иногда тебя и будили, чтобы тобой порадоваться, ты был очень смышлен и красив». Но, когда я стал школьником, Платонида как-то мне сказала: «Когда ты, Сеня, был маленьким, был как ангелочек, а теперь, вишь, какой большой нос у тебя вырос». С чего она это, да, нос у меня, правда, больше нормального. Когда мне было 2 года, по совету моих дядей и тетей, бабушка взяла меня себе на воспитание. В то время она была уже отделена, жила отдельно, а дяди и тетки разъезжались устраивать свою жизнь по городам. Так как бабушка меня очень любила, она была довольна их советом, а мама и отец не возражали.
И вот я с двух лет у бабушки. Как я уже говорил выше, бабушка была трудолюбива и предприимчива, пряла, ткала, и на себя и на людей, ходила домовничать, занималась врачеванием. Всегда у нее множество разных трав, целебных. Хорошая общественница и хорошая правдивая советчица, она была известна далеко за свою деревню. Это все давало ей и мне хлеб и прожиточные средства. Бабушка всячески оберегала меня от дурных влияний в окружающей среде ребят, много заставляла молиться Богу. В каждый праздник брала с собой в церковь за пять верст. Когда я устаю, она несет меня на закукорках, т.е. на спине. Пойдет в Верховажье, меня всегда берет с собой, покупает мне там конфет. Гулять и играть в деревне разрешала только с хорошими ребятами, а за баловство наказывала: ставила на колени, а потом велела просить прощения. Летом ходили в лес за грибами, за ягодами. На зиму солили грибы и сушили, ягоды: чернику – сушили, голубику и бруснику – парили, рябину морозили и клюкву, малину сушили. Всего хватало на всю зиму и даже давали людям, у кого не было. Не раз натыкались на медведей, пугались не на шутку. Но все разы обходились благополучно. В жаркую погоду проводили с ребятами время на реке, много купались. Друзья у меня были Федя, Лешка, Мария и свои, сестра Платонида и Павел.
Иногда бабушка скучала и плакала по своим детям, все разъехались. Я как-то спросил бабушку: «О чем ты плачешь?». Она сказала: «По Егорке и Петьке». Я спросил: «Где они?». Она говорит: «Далеко в Москве». А я спросил ее: «Покажи в окно, где эта Москва». Она говорит: «Вон, если бы не этот лес, была видна бы Москва».
Егор и Петр, Настасия иногда присылали денег, по 2-3 рубля. Часто писали, велели бабушке обязательно учить меня в школе. Бабушка всегда брала меня на престольные праздники, иногда в далекие деревни, верст за 30. Особо весело и богато справляли праздники в селах Слобода и Дальняя. Там бабушкина родина, села находятся на берегу реки Вага, хозяйства очень богатые все. Гостили там по неделям, мне всегда там было очень хорошо, ребят много, разные игры, катание на лодках, ловля рыбы. В одно лето, после Петрова дня, меня бабушка оставила в деревне Слобода на Ваге у ее родственников в няньках. Бывало, качаю ребенка, он плачет и я плачу, не знаю, что с ним делать. Вечером придет мать, меня отпускали гулять. За мою работу бабушке дали несколько хлеба, зерна. Еще нянчил у тетки Александры, все лето, трое малышей было меньше меня. Хотя и мне было немного, только 7 лет. Ночью много малышей и я пасли коров и коней в поскотине. Днем пасти нельзя, много овода, и так до утра. У каждого малыша был барабан на груди из доски и две палочки. Все барабанили, для того, чтобы медведи не подходили, а их было много. Жгли костры, пекли картофель, страшные сказки рассказывали. Были случаи, все-таки медведям удавалось загрызть 1-2 коровы. Ну а охотники тоже не дремали, убивали медведей. За мою работу у тетки Александры зять бабушки Яков осенью привез 4 мешка муки. Это были первые мои заработки, бабушка была очень довольна. Другие лета бабушка помогала жать и косить маме, мне сделали малые грабли, косу, серп, и тоже как мог помогал. Иногда бабушка брала кое у кого полянки жать за хлеб, и я ей тоже помогал.
Как я уже говорил выше, бабушка была очень богомольна. В одно из лет пошла Богу молиться к Николе на Подюгу. По преданию икона Николы приплыла на лодке по реке Подюга, и на этом месте построили церковь. И молва народная, что икона Миколы Приплывнова чудотворная, и вот бабушка решила ей поклониться и меня взяла с собой. Идти нужно было пешком, верст 150, проселочными дорогами, лесом. На пути несколько раз переправлялись на паромах, я очень боялся, даже плакал. Страшно было на паромах, река широкая, волны. Страшно уставал от ходьбы, спал на ночлегах как убитый, бабушка утром еле добудится. Питание подаянием, это так принято у богомольцев. Крестьяне везде гостеприимны, добры. И вот дошли, река Подюга неширока, но быстра и глубока. На берегу церковь, в ней икона обыкновенная, деревянная, с ликом Миколы-Угодника. Поп отслужил молебен, исповедовались, причастились. Попу сколько-то бабушка заплатила, а на икону повесила полотняное полотенце, как дар чудотворной иконе. И направились в обратный путь другой дорогой, опять леса и леса, и реки и речки, питаемся подаянием ради Христа. Дома много бабушка рассказывала о нашем богомолье и о чудотворной иконе Миколы Приплывнова.
И вот опять на Папуше обычная ребячья жизнь. По дороге тянутся мимо деревни груженые обозы, бойкие подводы. Идет измученный этап арестантов, звон кандалов. А мы мальчишки вездесущие, все везде нам нужно, встречаем и провожаем. Где попадет по затылку, а то и по конфете или по баранке или по копейке дадут проезжие господа. И все старались узнать какие пароходы и как дома сами идут по реке, и какая-то волшебная железная дорога, по которой одна машина везет груз с нашу деревню, без коней, и какие-то города много больше нашего Верховажья. И вот люди идут и едут мимо нашей Папуши к этим пароходам и железной дороге и в сказочные города. Города, где много белого хлеба и много денег. Задушевный мой друг был Федя, всегда мы вместе играли, ходили на реку, в лес за грибами и за ягодами. Однажды сговорились и пошли за ягодами за 5 верст от деревни на речку Мокрую. Там много малины, черной смородины, земляники. Забрались в кусты малины, а ее было много и хороша, старались набрать, кто больше и скорее и в азарте сбора потеряли друг друга из виду. В нескольких шагах от меня в малине слышу треск и чавканье, но мне из-за густого малинника не видно кто там. Я подумал, что там Федя, много нашел ягод и молчит. Я крикнул «Ф-Е-Д-Я, это ты?» но вместо ответа там шарахнулось, затрещали сучья и шагах в 10 от меня через упавшую сосну прыгнул медведь. Я испугался и корзина с ягодами из рук вывалилась. Я поднял крик «ау» и свист. Федя прибежал ко мне, и мы смотрели, как медведь улепётывает по пожне, в высокой густой траве видна его только черная спина, перепрыгнул через речку и скрылся в лесу, а лес на той стороне речки был сузем. Мы долго вслед ему кричали «ау» и свистели. Домой пришли полные корзины ягод и рассказывали, как медведь нас испугался.
В это же лето большие все были на работе в поле, в деревне только мы, малыши. Я и Федя увидали, как табун коней нашей деревни бешено скачет из леса из поскотины (с пастбища). Мы побежали навстречу, мимо нас как вихрь скачут кони, а позади конь бежит, но не так шибко. Мы увидали, на коне сидит медведь и лапами дерет спину и шею коню, кровь с коня льет. Мы с Федей подняли крик, свист и медведь соскочил с коня и помчался обратно в лес, а это было на краю деревни, около бань и колодца. Коня долго лечили, очень сильно кожу содрал.
Много разных приключений было у меня с другом Федей. Как то были на реке у мельницы, сидели на бревне у моста, любовались, как рыба гуляет в воде. Федя сорвался с бревна в воду, и его понесло теченьем, а место глубокое, плавать он плохо умел. Я не растерялся, забежал вперед. Когда поднесло его теченьем к берегу, мне удалось схватить его за волосы и спас его. А другой раз он меня спас, весной после сплава леса. Вода еще была большая, мы нашли на берегу плот небольшой, столкнули его в воду и задумали покататься по реке на плоту. Несколько мальчишек прыгнуло на плот и я тоже прыгнул, а Федя остался на берегу. Плот начал качаться, мальчишки попрыгали, хотя и искупались, но на берегу. А я задержался, одному стало жутко и, когда плот приблизился к берегу, я прыгнул, но на берег не попал, а в воду. А тут глубоко и берег крутой, вода ледяная. Я хватаюсь за берег, но руки скользят, и под ногами не чувствую дна. Дрожь прошла по мне, что тону. Но вот Федя укрепился на берегу, дал мне руку и я из воды выкарабкался. А потом, конечно, поболел.
Лето 1903 года. Бабушка тоскует по своим детям Георгии, Петре, Настасье, Ульяне и решила пойти молиться Богу по монастырям и мечтала дойти до Киева и навестить своих детей в городе Ярославле и подмосковном городе Богородске и селе Щелково, где они жили и работали. Путь далекий, до Ярославля 500 верст, а потом Москва, пешком с заходом в монастыри, всего около 1000 верст. Ранней весной отправилась с котомкой и палкой в руках с товарками-богомолками. Простилась со мной, плакала, а я несколько дней плакал и скучал. В большой семье у матери, как мне казалось, страшно неуютно чувствовал себя, брошенным. У мамы не я один, а кроме меня 6 человек. Братья и сестры считали меня «не наш», а «бабушкин». Казалось, что я в семье матери лишний, иногда терпел обиды, приласкать и пожалеть некому было.
Итак, лето без бабушки, весна. Старшие: брат Иван, Павел, Платонида, мама на полевых работах, а мы, малыши, дома: я, Шурка, Володя, Мария. А потом покос, если близко где косили, нас с собой брали. Отец мало работал, все болел. А жатва пошла, брали нас в поле. Собирали ягоды, цветы, лакомились горохом, строили шалаши, играли, купались. Одежонка, что оставила бабушка, подносилась, порвалась, стал я грязен, появились чирьи, следить за мной особо некому. Я очень любил мед, на пожне во время покоса находил пчелиные гнезда, вытаскивал мед, ел сам и братишек и сестер угощал. Как то нашел большое гнездо, меду много, а закрылся плохо и так меня изжалили пчелы, что я опух, и глаза даже заплыли. Боль неимоверная, а дома еще от мамы попало. Ребята надо мной смеялись – поел медку, а я болел долго. Ну а потом научился воровать мед у пчел. А от бабушки никаких вестей, меня все пугали, что ее в дороге ограбили разбойники и убили. «Не видать тебе больше бабушки», я от этого плакал и горевал, все смотрел с крыши дома на дорогу, не идет ли бабушка. Осень кончалась, уборка урожая. Пришла бабушка. Мне сказали ребята, что твоя бабушка идет. Это известие так застало меня врасплох, что я не знал, что делать, встречать, радоваться или плакать. Я грязный, рубашка рваная, стыдно такому грязнуле казаться. Я убежал на чердак и спрятался за печную трубу. Долго меня искали, наконец, нашли. Привели к бабушке, я испуганный, заплаканный, грязный предстал перед бабушкой. Она сказала: «Совсем ты одичал», целовала меня, гладила по голове, а потом вымыла, переодела, дала гостинцев, конфет и пряников, показала подарки, кое-что из одежды, данной мне тетками и дядьками. Много рассказывала о городах и монастырях, о Троице-Сергиевой Лавре, о святых угодниках. Дяди и тетки велели бабушке обязательно меня отдать учиться в училище. Неграмотному очень плохо в городе. Кончит училище, отправите его в город.
Итак, у бабушки теперь цель отдать меня учиться и по окончании учебы отправить в Ярославль, в люди, работать. 1903 год. Начало учебы. Терменское земское училище, от Папуши 5 верст, рядом с деревней Старина, там же и церковь. Училище большое, четырехклассное, деревянное строение, светлое, на берегу реки Терменьги, человек на 80. учитель Василий Михайлович, хороший человек как педагог, учительница, его жена, нервная крикунья. Помощник учителя из молодых, еще мало практики педагога. Священник отец Филарет, старик злой, требовательный, драчун, его боялись и не любили. Первоклассникам выдали грифеля, грифельные доски и линейки. И вот началась учеба. Во всех четырех классах все учебники, тетради, карандаши, ручки, перья, бумага и прочее, все выдавалось бесплатно и за ученье ничего не брали. Фома за свой счет, черная рубашка, синий широкий ремень матерчатый и черные панталоны, у девочек — коричневое платье и белая пелеринка. С Папуши мы учились трое, мой друг Федя и его сестра Марья. Ходили вместе туда и обратно и так каждый день делали 10 верст. В сильные морозы и пургу ночевали в школе, иногда по несколько ночей, спали на полу в классе. Учеба мне давалась хорошо, несмотря на то, что никого грамотных не было, подсказать и подучить было некому. В третьем классе я уже хорошо знал славянский язык, а по географии, истории и арифметике учился всегда на «5», по диктанту и чистописанию похуже было. Федя и Марья по некоторым предметам шли впереди меня, это потому что у них в семье было два брата хорошо грамотных, подучивали их. Каникулы у нас были Рождество и Святки, а вторые каникулы – Масленица, а еще – пасхальная неделя, все праздники церковные и царские дни тоже не учились. Но в церкви должны быть обязательно, особенно в царские дни, петь хором гимн:
«Боже царя храни,
царствуй на славу нам,
царствуй на страх врагам,
царь православный,
Боже царя храни».

Я очень полюбил училище, старался многое узнать из книг, учебников. Что такое железная дорога, где какие города и люди, какие-то есть евреи и татары и людоеды, где конец света и так далее. Книг дома было много, еще остались от дедушки и дядей, но большинство все церковные, псалтырь, Евангелие, жития святых, больше написанных по-славянски. Бабушка меня часто заставляла читать ей вслух, приходили соседи из деревни слушать мое чтение Евангелия и житья святых, особо Сергия Радонежского, Серафима Саровского и Изосима, Савватия и многих других. Я жаждал увидеть города, заводы, фабрики, железную дорогу, разных национальностей людей, идти путешествовать, сделаться знаменитым или святым, увидать царя. Свободное время от учебы занимался охотой на зайцев, ставил на заячьи тропы капканы, проволочные петли. Иногда удачно было, по 2-3 зайца домой приносил. Катались с горы на реке на лыжах, на коньках, на лодках и на чунках (санки). Даже большие мужики и бабы увлекались этим спортом. Весной увлекался садом, рассаживал малину, сажал кусты смородины, черемухи, рябины, ухаживал за хмельником. Хмелю каждый год было много, даже продавали. На зиму с бабушкой заготовляли ягод, грибов и разных целебных трав, это травы бабушке как лекарке.
1904 год шел. Учитель перед началом урока сообщил нам новость: началась война с Японией, японский царь Микадо пошел войной на русского царя. Зазвонили колокола в церкви, сзывали народ и нас всех учеников. Под командой учителя повели в церковь, отец Филарет объявил народу о начавшейся войне. Служили молебен о даровании победы государю императору Николаю Второму и о даровании им многие лета. Учитель потом нам рассказывал, что такое война.
Брата Ивана взяли в ратники на военную подготовку. Дядей Петра и Егора взяли на войну из Ярославля. У нас по волости стали брать на войну лошадей и мужиков – солдат запаса. Генералу Куропаткину на пожертвованные деньги купили икону Серафима Саровского, для сопровождения его на войну и для дарования победы над врагом. Словом дыхание войны дошло до нашей глуши. Лозунг был: «Япошку шапками закидаем!»
Учитель нас часто информировал о ходе войны, как русские бьют японцев, какие герои отдают свою жизнь за веру-царя-отечество.
Моя учеба шла обычным порядком, учился в третьем классе. Война кончалась, японцы русских порядком потрепали, победа за японцами. Россия отдала им Порт-Артур, южный Сахалин. Поражение молва народная приписывает бездарному царствующему дому Николая II и его высшему командованию, генералам Стасселю, Рожественскому, Куропаткину, Линевичу и другим.
Из городов стали доноситься осторожные вести о забастовках рабочих на фабриках и заводах, о волнениях среди солдат, возвращавшихся с войны, это результат поражения в войне. В церкви у отца Филарета каждый праздник после обедни специальные молебны были о спасении России от смут народных и долголетие помазанника Божьего царя Николая II и всего царствующего дома. Мы, ученики, обязательно должны были быть все на молебнах. Учитель нам, кое-кому любопытным, разъяснял, что значит такое забастовка и бунт.
Но вот конец 1905 года. По Тотемскому тракту, через нашу деревню, под конвоем солдат, пошли партии ссыльных из городов России за бунты и забастовки. Расселят их в Верховажье и других больших населенных пунктах. Поселялись они на вольных квартирах под надзором полиции. Полиция принимала строгие меры, чтобы ссыльные не общались с населением. Но, все же по деревням стало известно, что они высланы за то, чтобы отдать землю народу, прибавить жалование рабочим, уменьшить часы работы и «долой царя». Населенье их боялось, избегались даже встречи с ними, считали их разбойниками. Особенно удивляло население их одежда, брюки навыпуск, в шляпах многие. И, между тем, умели работать, делали ведра, заслонки к печам, сковородки и прочие железо-деревяные изделия. Потом стали свыкаться, деревенские бабы им носили продавать молоко, яйца, масло. Ссыльные жили вольно, ходили за ягодами, грибами, охотились, кто что мог – работали, они получали от казны жалование на харчи небольшое. Были, конечно, и случаи побега, а для оставшихся хуже было, режим свободы сокращали, переписка подвергалась строгой цензуре и прочее.
Слухи все больше стали расти о революции и восстаниях, о боях рабочих с полицией, казаками в Москве, Петербурге, Ярославле, Варшаве и прочих городах. Стало еще больше прибывать ссыльных, многих вели по этапу в кандалах, учреждены вновь стражники в помощь урядникам. Распускались слухи, что ссыльные – это разбойники, люди, преданные Антихристу. Народ стал их бояться, начали на ночь запирать дома, поп чаще стал служить молебны об избавления России от смуты народной и о здравии царя. Нас, учеников, заставляли петь гимн «Боже, царя, храни» и молитву «Спаси, Господи, люди твоя и благоверного нашего Императора Николая Александровича». Пристав с урядниками и стражники верхами на лошадях разъезжали по Верховажью и другим большим селам. Страшно боялись восстания мужиков. Среди мужиков много было разговору, что царь вынужден отдать народу земли и леса.

На чужую сторону, в люди

Кончилось милое детство, кончилась учеба, в четвертом классе недоучился до экзаменов месяца два. Весна 1906 год. Апрель месяц, но снегу еще много, хотя чувствуется весна. Из деревни собираются на чужую сторону Иван Семенович, брат Феди и Иван Петрович с сестрой Елизаветой, люди молодые, бывалые на чужой стороне, в городах. Бабушка решила отправить меня в город Ярославль. Попутчики, знающие дорогу, не возражали меня взять с собой. Посоветовалась бабушка с мамой и другими хорошими людьми и решили, что я уже хорошо грамотный, дальше учить не нужно. Да и материально бабушке меня воспитывать стало не в силу, да и у мамы семья большая. Чтобы прокормить семью, мама многое продала из хозяйства дома, заложила несколько пожней и полянок. «И, вот в такой бедности тебе не житье Сеня, — говорит бабушка, — иди на чужую сторону, к дядьям, там будешь человеком».
А что я мог самостоятельно мыслить? Ничего, мне ведь только тринадцатый год. Но всё же сознавал, что дома жить в такой бедноте невозможно, а бабушка стара. Да ведь живут же на чужой стороне дядья, и неплохо, и может меня не бросят. Такова моя дума была, а что такое чужая сторона, как это жить в услужении у господ в городе, я это себе представить не мог.
И вот сборы в дорогу, а дорога дальняя, 500 верст пешком. В котомку насушили сухарей, положили житников, поливах, шанег, сахарку, чаю, кое-какое бельишко, рубль серебряный зашили в пиджак, дали мелочи, 60 копеек, на расход, и на всех – малые санки, чунки, везти котомки, пока путь санный. Простился с Федей, Марией, пришли кое-кто из соседей провожать. Мама плачет, сестра Платонида плачет, у соседей на глазах тоже слезы. Я прощался со всеми закоулками дома родного, простился со скотиной и с кошкой, и простился с садом, который моим трудом разрастался. Просил сестру Платониду, чтобы она за ним ухаживала, она обещала это. А у меня слезы на глазах, иду в неизвестность, от родного дома, от родных мест, от родной Папуши, от красавицы-реки Терменьги и Ваги. Маме велел сестру Марию отдать в школу, книг, которых от меня много осталось, велел беречь, сестре Марии они потребуются.
Вот судьба моя (и только ли моя?) – расставайся со всем родным и дорогим, и лишайся свободы и всей еще детской резвости и мечтаний, иди в кабалу к купцам-господам, чтобы не голодать и не ходить по миру, с юных лет надорвешь организм. Это чувствуют все провожающие, чувствует мать, бабушка, сестры и я чувствовал, что Папуша для меня навсегда умерла.

В путь

Подали двух лошадей, запряженных, в кресла (розвальни), разместились на повозках. На одной лошади бабушка за кучера поехала, до соседней деревни провожала мама. Ехали мимо училища, как раз была перемена, много ребят на улице. У меня сердце защемило, только меня нет в этой гурьбе резвящихся ребят. И не будет. На крыльце стоял поп Филарет и курил. Бабушка велела подойти под благословление. Он меня благословил и пожелал счастья, пожалел, что я не дождался экзаменов. Отъехали 12 верст, в деревне попили чаю и в дорогу. На санки уложили свои котомки, условились, что двое везут санки, а двое отдыхают, и так попеременно.
Простился я с бабушкой, выслушал напутственные наставления, и оба горько плакали. Лошадей повернули, и бабушка поехала домой. А я и мои спутники, два Ваньки и Лизавета в далекий трудный путь пешком, 500 верст, до Ярославля, а там кого как Бог устроит. Шли верст по 20-25 в день, иногда дни были очень тяжелые, пурга или снегопад, дорога иногда по колено снегом. Я стал уставать, а потом и Лизавета устала, два Ивана на нас ругались. На ночлеге крепко засыпал, утром еле разомнешься, ноги как деревяшки.
Прошли город Кадников, потом пересекли железную дорогу на Архангельск. Как раз шел товарный поезд, теперь стало у меня ясное представление, что за железная дорога. По пути нашему были села и деревни, бедные и богатые. Ближе к городу Вологде все больше разных ремесленников-кустарей, и есть целые деревни занимающихся плетением кружев. Везде нас встречали жалостным взглядом и так же провожали. Народ добрый, ночевать охотно пускали, редко кое-где брали за ночлег и за самовар по 2 копейки. Наконец, город Вологда, шумный, многолюдный, магазины, лавки, базар, чайные, трактиры. Все это для меня так интересно, ново — вот они, города. Пили чай в трактире около вокзала, с белым хлебом. За чай по 5 копеек с человека, с двумя кусочками сахара. Два Ивана почуяли запах города, я и Лизавета стали для них обузой, помехой. И вот Иван, Федин брат, нас в Вологде бросил, уехал поездом, «зайцем». С тех пор я его ни разу в жизни не видал. Иван, Лизаветин брат, тоже бы с ним удрал, но сестра его связала, бросить ее он не мог. Пошли дальше через весь город. Я был измучен, усталый, да еще подействовало на состояние мое, что бросил нас Иван. Идет день за днем, продолжаем свой путь. Стало тепло, снегу все меньше. Деревни и села все были зажиточные, избы чистые, народ чище одевается и культурнее. Прошли город Грязовец, все ближе к цели, к Ярославлю. Вот город Данилов, уже Ярославская губерния. Старинный город, большой, монастырь, до Ярославля 50 верст. Лизавета измучена, идти не может, он решил меня бросить и с Лизаветой ехать поездом, их путь был до Москвы. Сколько-нибудь проехать, а там опять пешим до Москвы, ибо денег были гроши. Я остался один, хотя было обидно, горько и страшно, но присутствие силы и воли духи не терял. Расспросил дорогу и пошел дальше, на Ярославль. Санки бросил, котомка стала легка, сухарики подъел. На ночлеге меня хозяин спросил, куда ты идешь, такой малыш. Я говорю, в Ярославль работать. Хозяин рассмеялся, мышей гонять, какой ты работник, и добавил: «Эх, матушка-Русь, сколько на ней горемычных».
Дошел до какого-то полустанка железной дороги, стоит товарный поезд, подошел к проводнику, попросил: «Дядя, довези до Ярославля». «Садись, давай на полбутылки водки». Я дал двадцать копеек (полбутылки стоило 21 копейку). И вот я доехал до Ярославля, станция Урочь на левом берегу Волги. На другой стороне Волги город Ярославль, железнодорожного моста тогда еще не было. Волга еще была скована льдом, ждали ледохода, но движение по льду еще было.
Кончен мой путь, 500 верст отшагал за 24 дня. Я вконец был измучен, такому малышу подряд 24 дня идти пешком, в стужу, непогоду, а к концу дороги – оттепели, вода, сырость. Увидел город, приободрился, с чувством ожидания, что скоро отдохну. В это время в Ярославле жил и работал мой старший брат Иван и дядя Петр Яковлевич, и наш сосед по деревне Павел Алексеевич. Вот и должен был я вперед разыскать брата Ивана.