Вологодский литератор

Тяжёлые шторы были раздвинуты (Ника сам с вечера об этом позаботился), и комнату заливал лунный свет. Пятна этого призрачного света лежали на полу, на стенах, причудливыми ломаными кляксами украшали мебель, скользили по корешкам книг, искрами вспыхивали на раскрытой нотной тетради. Свет и тень перемешались, делая мир волшебным и удивительным.

Никита поднатужился и поднял тяжёлую раму. В лицо пахнуло тёплым влажным ветром. Тишина. Только негромко поскрипывают сосны, и едва слышно, но всё равно осязаемо, дышит совсем близкое море.

Он постоял несколько секунд, держась за косяки, собираясь духом, потом сиганул вниз. Молодая трава мягко спружинила под босыми ступнями. Ника нелепо замахал руками, покачнулся и растянулся на этом мягком ковре. Поднялся на ноги, отряхнул ладони и счастливо рассмеялся. Его никто не видел и не помешал.

Луна светила ярко, как фонарь. Песчаная дорожка сверкала в этом белом свете. Тёмными исполинами возвышались по её сторонам мачтовые сосны. Ника прикоснулся к тёплой, нагретой за день коре и почувствовал, как бьётся под пальцами пульс дерева. Он вдохнул смоляной воздух глубоко, до самого пупа, как учила бабушка, и помчался к морю.

Море завораживало и иногда пугало. Ника помнил, как испугался тёмных мутных валов, когда впервые четыре года назад приехал сюда, в Светлогорск. В тот день папа взял его на руки, спустился по крутым ступеням и остановился в нескольких метрах от ревущей стихии. Волны бесновались у его ног, захлёстывая нижние ступени лестницы. Малыш зажмурился и мёртвой хваткой вцепился в отцовскую куртку, когда порыв ветра бросил в лицо солёные брызги.

— Не бойся, Ника. Смотри, – папа крепче прижал его к груди и поднялся на пару ступеней, чтобы не замочить брюки. – Тебе кажется, что море – это ужас и смерть. Но это не так. Даже такое разбушевавшееся, дикое и неукротимое оно прекрасно. А завтра, когда утихнет шторм, ты увидишь, что на самом деле море ласковое и доброе. Ты научишься доверять ему, и оно тебя никогда не обманет.

— Так же как музыка? – спросил тогда он.

Отец посмотрел на сына долгим взглядом и кивнул.

И оказался прав. Никита полюбил море – разное, переменчивое и неизменно прекрасное. А потом, чуть позже, всей душой он полюбил огонь. И мог часами любоваться, как языки пламени изгибаются в причудливом танце. Эти две стихии – волшебные, несоединимые и буйные – завораживали Нику.

— Стихия, – прошептал мальчик, словно пробуя это слово на вкус.

Ника мчался по дорожке, раскинув руки. Кажется, ещё чуть-чуть и он поднимется в воздух. Тело стало лёгким и невесомым, а душа пела. И песня эта рвалась наружу. Он на секунду замер на верхней ступеньке лестницы, качнулся и скатился вниз, только мелькнула вздувшаяся парусом рубашка. С разбега бросился к морю, затормозив у самой кромки воды.

Волны лениво накатывали, растворяясь в крупном белом песке, и неслышно отступали обратно. Мириады искр пронзали маслянистую поверхность. Лунная дорожка сияла, убегая к горизонту. А там, выше горизонта, раскинулся целый океан света.  Крупные сверкающие гроздья висели, казалось, над самой головой, и от каждой звезды протянулся тонкий острый луч.

Никита поднял голову и заворожено любовался этой нездешней красотой.

Музыка пришла исподволь. Откуда-то из неведомых морских глубин, а быть может, из невообразимой дали вселенной, поднялась и захлестнула. Голос зазвучал сначала тихо и робко, но вот он окреп, осмелел.

Босой растрёпанный мальчишка в белой рубашке стоял на границе стихий и пел, вскинув в вечном приветствии руки. Не голосом. Душой.

Мир замер, слушая новорожденную мелодию.