Вологодский литератор

Той осенью

Иногда нужно просто выжить.

Без претензий на правоту. –

Петь, смеяться. Ходить на лыжах

С карамелинкою во рту.

…………………..

…Остальное уже не важно:

Шмель, и лето, и смерти – нет.

(Инга Чурбанова)

Детство — оно такое, — живёт так, как будто будет жить вечно. И родители — вечно. И друзья — вечно. Потому, что вечность — это понятно, а смерть — нет. Бегают босоногие мальчишки-девчонки с выгоревшими на солнце волосами, обветренными губами и разбитыми коленками и впитывают, вмещают в себя этот невместимый огромный мир, забавные и счастливые в своём неведении — ведь для них смерти ещё нет.

…Лет в пять я очень боялась умереть. В моей маленькой пятилетней голове никак не могла поместиться огромная мысль — как же так — я умру, а всё вокруг останется? Всё будет, а меня — нет. Платьица мои останутся, бантики, игрушки — а меня — нет. Вот эти книжки будут лежать на полках, а я их уже не прочту. Никогда не узнаю какой вид открывается со старой заброшенной зерносушилки, на которую залезают мальчишки, а нас девчонок не берут, потому что деревянные ступеньки давно прогнили и обрушиваются прямо под ногой и нужно успеть вовремя отскочить. И мальчишки думают, что девчонки вовремя отскакивать не умеют. А вот я бы успела, вот только пусть меня возьмут в следующий раз! Ведь взяли же в прошлом году патроны в горячий шлак кидать. Тогда ещё Мишка с нами был…

Мой брат, он уже совсем взрослый — ему скоро девять — с мальчишками собрались в кружок, прижавшись голова к голове, рассматривали что-то и шептались. Иногда кто-нибудь шумно выдыхал: «ух, ты!» Мне было жутко любопытно. Я пыталась сунуть свой маленький смешной нос между острыми мальчишескими локтями, только бы увидеть хоть одним глазком это самое «ух, ты». Но мальчишки стояли плотно, не пробьёшься. Тогда я снова применила испытанный беспроигрышный приём — я заревела. Громко. Во весь голос. На такой рёв обязательно должны сбежаться взрослые. Но присутствие взрослых и это самое — таинственное «ух, ты» никак не должны были встретиться, и потому мальчишки разомкнули кольцо и впустили меня внутрь тайны. А тайна была. И, действительно, стоила моих немалых голосовых усилий. В ладонях Мишки Янина лежали, маслянисто поблёскивая, настоящие патроны! И я не в силах сдержаться, тоже выдохнула: «ух, ты!»

— У бати спёр,- гордо похвастался Мишка. — У него там ещё много. Не заметит.

— Эх, пистолет бы или ружьё, — мечтательно вздохнул кто-то из мальчишек.

— У бати есть, но не возьмёшь. Там уж точно заметит. Выпорет.

Памятуя недавнюю экзекуцию — Мишка был выдран за «кол» по математике, орал так, что весь посёлок слышал, ребята заметно приуныли: Мишкин батя и за меньшее выпорет. Афера с ружьём отпадала.

Но если есть патроны — они должны стрелять. Ну, это же совсем не интересно — просто таскать их в кармане. Все это понимали, и все задумались. Я не понимала ничего, но тоже насупила брови, стараясь придать лицу задумчивое выражение.

Не помню сейчас, кто именно из мальчишек прошептал секретным голосом: «кочегарка». Все оживились, начали сыпать непонятными для меня словами «капсюль», «порох», «шлак». Мальчишки хихикали, изображая, как «жахнет». Я не понимала ни слова, но твёрдо была уверена — пропустить как «жахнет» я никак не должна.

Ребятня, шумной стайкой, выпорхнули на улицу, я увязалась за ними. Странно, но меня никто не прогонял.

На краю нашего, совсем ещё молодого посёлка, краснела новеньким кирпичом угольная кочегарка с высоченной чёрной трубой. К трубе, в полутора метрах от её основания и до самого верха, были приварены металлические скобы-лесенки. На Первомай и Ноябрьские один из кочегаров (наверное, очень-очень смелый) взбирался по этим скобам на самый верх трубы и крепил там красный флаг. Каждый мальчишка в посёлке мечтал вскарабкаться туда, к самому флагу… но подход к трубе бдительно охранялся. Ещё никому из малолетних смельчаков не удалось прорваться к вожделенным лесенкам.

Рядом с кочегаркой были насыпаны высоченные горы угля. Раз в месяц его привозили на огромных машинах. В разговорах мальчишек я часто краем уха ловила названия этих машинищ — Краз, Белаз, Камаз… в общем, для меня так и осталось тайной, какие именно машины привозили эти блестящие чёрные камни. Да мне это было и неинтересно. Гораздо интереснее и веселее было, взобравшись на вершину такой горы, лечь пузом на лист фанеры и с визгом нестись вниз. Горы охранялись не столь тщательно, как труба, и мы, ребятишки посёлка, частенько устраивали угольные покатушки. Тут уже, конечно, нам влетало от мам. Стиральная машина в те времена была далеко не в каждой семье, а стирки после такихпокатушек было немало!

Но сегодня мы прибежали к кочегарке совсем не за этим.

С другой стороны кочегарки был щлак. Его на огромных тачках, время от времени, выкатывали из таинственных недр потные раскрасневшиеся мужчины. Высыпали в кучи, которые красновато помаргивая, источая жар, исходили то ли паром, то ли дымом. Вот к этим кучам и двигались мальчишки, и я за ними хвостиком.

Мишка раздал всем по одному патрону.

— И мне, и мне! — начала грозно взрёвывать я. И мне тоже торжественно был выдан патрон.

— Пацаны, как крикну, все вместе кидаем патроны в шлак и прячемся за тачку,- на правах хозяина боеприпасов командовал Мишка.

Пока мы делили патроны, судили да рядили, куда и как их кидать, и куда потом прятаться, чтоб можно было видеть, как они будут взрываться, куча шлака начала остывать и седеть, красные язычки всё реже проскакивали по поверхности. Мешкать дальше было нельзя.

— Кидаем! — закричал Мишка.

Все побросали патроны и рванули к тачке. Так быстро бегать я ещё не умела, и брат тащил меня за шиворот. Я, кажется, даже не доставала ногами до земли. Сначала все со страхом прижимались к спасительной тачке, и мало кто осмеливался высунуть голову, чтобы посмотреть, как там наши патроны. Но — ничего не происходило… Кое-кто даже успел сказать Мишке что-то обидное насчёт ненастоящих патронов. Мишка покраснел, загорячился:

— Хорошие патроны! Вот сейчас пойду и посмотрю. Это, наверное, просто шлак уже остыл.

И парнишка смело шагнул из-за тачки. Подошёл к куче шлака. Присел, пытаясь найти хотя бы один патрон. Мы ждали. И тут началось такое! Какой-то свист, грохот, казалось, гремело со всех сторон — это начали взрываться патроны. Все закричали, попрятались за тачку. Зажав ладошками уши, я визжала без остановки…

Из кочегарки выскочили мужики, но подбежать к куче не рискнули, пока шла стрельба.

Потом вдруг резко грохот прекратился. Пару минут нестерпимо звенело то ли в воздухе, то ли в ушах.

— Ой, дураки… – вдруг услышали мы вскрик одного из мужиков.

Мальчишки с опаской начали вылезать из-за тачки и подходить к куче шлака. Все молчали. Я, осмелев, тоже вылезла из укрытия, подошла к ребятам и, как утром, начала просовывать свой любопытный нос между мальчишескими локтями. В этот раз никто не сопротивлялся, и я увидела…

Рядом с бесформенной и уже начинающей твердеть горкой шлака, почему-то не шевелясь, лежал Мишка и смотрел, не моргая, в небо. Над его правым глазом краснела маленькая дырочка.

Той осенью в нашем посёлке появилась первая могилка.

А я с недетской безысходностью поняла, что смерть – есть.